Текст книги "Сержант без промаха"

Автор книги: Дмитрий Кустуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

НА РЖЕВСКОМ НАПРАВЛЕНИИ

29 января, иначе говоря, на четвертый день, как Охлопков из своей винтовки с оптикой уничтожил наблюдателя и снайпера, очень обрадовав этим Михаила Корытова, 1243-й полк при поддержке трех танков, нескольких пикировщиков «ПО-2» снова начал наступательные бои. В тот день были освобождены деревни Ножкине, Новое Филькино, Петелино, Кокошкино, Старое и Новое Коростылево. Однако два батальона полка «Фюрер» дивизии СС, подразделения 167-го пехотного полка приостановили продвижение наших частей и пошли жестокие бои, непрекращавшиеся даже по ночам. Вышеназванные деревни, если сегодня были в руках у наших, то назавтра оказывались у врага.

Как понял Федор со слов командиров и агитаторов, в начале февраля наступление войск Калининского фронта приостановилось почти повсеместно, но сила сопротивления с той и другой стороны удвоилась. Почему это происходит, Федор понял определенно и четко. По планам нашего командования, Ржевская группировка фашистских армий должна быть окружена и уничтожена, таким образом, очень сильный и опасный плацдарм Ржев – Гжатск – Вязьма следовало очистить от немца. Враг же не собирался сдавать, невзирая ни на какие потери, свой опорный пункт для броска на Москву.

Итак, снова начались непрерывные тяжелые бои. Дыхание этих боев ощущается даже сейчас, при чтении скупых строк оперативных сводок тех дней:

"25 января. 1243-и стрелковый полк ведет огневой бой. Состав: 82 штыка (то есть боеспособного солдата), всего – 111 человек.

31 января. Полк весь день вел наступление во втором эшелоне за 1229-м сп, обеспечивая левый фланг 371-й сд. Имеет 45 штыков.

1 февраля. Полк, выдвинувшись в первый эшелон, вел наступление на Тимонцево… Потери большие.

2 февраля. Полк наступает в первом эшелоне 375-й сд.

3 февраля. Полк, наступая на Тимонцево, встретил интенсивный огонь из р-на Опряхино, вынужден был прикрыть собой, тем самым обеспечить продвижение вперед 1241-го и 1245-го сп.

4-5 февраля. Полк занимает оборону.

6 февраля. Части группы генерал-майора Соколова (то есть 375-й стрелковой дивизии) в 5 часов утра перешли в наступление, но успеха не имели. Потери большие.

8 февраля. В 13 часов полком занят один блиндаж. Убито – 26, ранено 24.

13 февраля. До батальона пехоты противника продолжает удерживать Ножкине. 1243-и сп, наступая на Ножкине, четыре раза переходил в атаку, встречая ураганный огонь противника, залег в 50 метрах от Ножкине. Боевой состав 237 человек.

14 февраля. Части 375-й сд перешли в решительное наступление. 1243-и сп, наступая на Ножкине, ведет частые бои, – трижды переходя в атаку, потерял 80 % личного состава. Полк, имея 11 активных штыков и о пулеметов, отошел на исходную позицию.

16 февраля. Полк в составе 74 штыка, 42 минометчика, 38 артиллериста совместно с 1245 сп при поддержке полковой артиллерии вел наступление, но вынужден был отойти на исходное положение. Потери: убито – 38, в том числе убит комбат младший лейтенант Мякишев, ранено – 94 человека, в том числе командир полка капитан Деващенко.

17 февраля. 1243-й сп (17 активных штыков) вел наступление на северо-восточную окраину Ножкине, достиг снежного вала перед деревней, но встретил сильное огневое сопротивление".2

"Атаковал", "встретил ураганный огонь", "отошел на исходное положение"… Так для полка карусель войны вертелась непрерывно изо дня в день.

Какими обыденными кажутся сражения былых времен! Ведь тогда битва шла день-два, потом ее участники всю жизнь могли рассказывать о ней легенды. Ужасы войны, видимо, для солдата были всегда примерно одинаковыми. Но степень напряжения и нагрузка неудержимо возрастали.

Солдат то ползет, то снег разгребает, землю роет, то отстреливается, то идет в штыковую до изнеможения. Всегда на пределе. Не дай бог, окажется слабым. Ночь коротает в мерзлом окопе. Ребенком он ловил снежинки в ладоши. Тут те снежинки бьют ему в лицо, залезают за пазуху, в сумерках сыпятся в окоп как песок. Если заметет, то снег окажется и постелью. В роковой час служит и саваном. Солдату говорят, что наши две армии отрезаны и оказались в тылу врага и его дивизию перебрасывают на операцию по прорыву к этим армиям. Он четырежды был в "долине смерти" и четырежды его дивизия была отброшена. Ей не хватает боеприпасов, продовольствия, живой силы. Живая сила от далекой отсюда железной дороги приходит своим ходом. Автотранспорту помогают собачьи упряжки. На них вывозят раненых и привозят медикаменты. Согласно тем же оперативным сводкам, на которые только что ссылались, тяжелый танк «КБ» за полтора месяца в бой пошел один раз – 26 февраля, из артиллерии были лишь 76 мм орудия и сорокапятки, минометный батальон придавался только дивизии, да и то редко.

Все это солдат видит и не видит, хотя оно имеет самое прямое отношение к его ежеминутной борьбе с врагом и стихией. Событий так много, что он пропускает их мимо, не успевая воспринять и обдумать. Он реагирует только на те, которые касаются его лично. В этом его спасение. Да и он сам отгоняет от себя подальше все будораживающее, вызывающее переживания.

Спроси у Федора в те дни: что ему запомнилось больше всего? Вряд ли он сразу нашелся бы с ответом. Война такая штука, что не всегда хочется вспоминать о ней. Все же "долину смерти" не выбить из памяти. Сколько пришлось ползти вдоль и поперек по изрытому как от оспы полю, сколько раз поднимался в атаку… Казалось, ежечасно чья-то невидимая рука швыряет солдат в пожарище сражения, огромное красно-черное пламя которого пожирало сотни тысяч жизней.

Вспомнятся потом и мелочи. Однажды пошли в рукопашную. Федор впервые штыком заколол человека. Когда, отогнав фашистов, вышли в лес, почувствовал неприятную тошноту. Ему надо было покурить. А в кисете махорки не осталось ни щепотки. И трубку разбило пулей. С досады сунул руку в карман. Там пальцы нащупали сначала одну дыру, затем вторую, третью. Тут кто-то подошел к нему и участливо спросил:

– Эй, брат, что там у тебя? А-а, пробило… Ну, ничего, бывает. На те, вот табак, вот бумага. Табак из Дона, черкасский. Кури на здоровье.

Казак еще угостил его водой из своей фляги. А Федор не спросил даже имени. Так-то оно бывает.

* * *

О первом ранении Федор домой не сообщил. Зачем волновать родных? Рука, пробитая пулей между лучевыми костями, держит же пулемет и карандаш. Правда, ныла с неделю. Но по сравнении с тем, что происходит на передовой, такая рана поистине пустяк.

Сегодня Федор идет с разведчиками. Что его ожидает? Об этом он и думать не смеет. Дивизия после "долины смерти" переброшена сейчас на другое направление. Но обстановка мало чем отличается от прежней. Дивизии удалось с ходу занять деревни Большое Мантрово, Воробьеве, Ченцово. И уже целый месяц топчется на месте. Берет деревню, но тут же ее уступит. Тарутино Мантрово, Ченцово – Инчиково, Кишкино – Самойлове, Овсянниково – Усово, Паново – Тарутино, Ченцово – Решеталово… Вот названия деревень, беспрестанно мелькавшие в сводках дивизии. Будто два равные по силе человека сели состязаться в перетягивании палки, да ни тот, ни другой перетянуть не может. Но не было ни единого дня, когда спадало напряжение боя. Внезапный удар с флангов, даже с тыла, засады, ночные атаки врасплох, выманивание противника на ложные укрепления – все было. Порой линия фронта так запутывается, что не знаешь, где находишься. Благо, что покров снега высок и немец предпочитает протоптанные дороги.

Сейчас что передовая, что разведка – невелика разница. В разведке даже лучше – во многом сам себе хозяин.

После двух часов ходьбы тропа, по которой шли, привела к санной дороге.

– По ней они и ездют… – шепнул старик-проводник на ухо лейтенанту и для большей убедительности повел рукой вдоль дороги.

Лейтенант, внимательно посмотрев вокруг, пошел дальше.

Вскоре дорога раздвоилась. Тут проводник опять что-то шепнул, и командир жестом позвал всех к себе.

– Мы близки к цели. Дед отсюда вернется. Кого сегодня нам дали-то? Тебя? Фамилия как? Ага, Охлопков. Так вот, товарищ красноармеец Охлопков, ты останешься здесь. Видел, только что прошли коряги? Там и будет твоя засада. Задача такая: если фашистов мало – открываешь огонь и уничтожаешь их, одного из них берешь в плен и возвращаешься по тропинке. Если их много – пропустишь их и бежишь докладывать в разведвзвод. Не случись ни того, ни другого – дожидайся нас.

– Есть, товарищ лейтенант!

– Тише…Ну, бывай.

Федор, шагая по глубокому снегу, подошел к трем корягам. Он облюбовал среднюю и, сидя на корточках около нее, принялся курить. Ну и место, сзади горка, спереди дорога – отходить некуда… Затянувшись дымом, Федор стал изучать будущую свою засаду. Лежи себе как за бетонной стеной. А отверстие – настоящая амбразура, еще с навесом. Дорога к корягам, оказывается, идет прямо, затем только сворачивает направо. Обстрел отличный. Горка тоже вдоль дороги поворачивает направо. Низина, что впереди, постепенно поднимается и вдали обросла лесом. Да, отходить нельзя – сразу достанут…

Лежа, Федор стал уплотнять снег и укладывать на нем диски. Что это? Скрип саней?.. Федор насторожился. Сквозь привычный гул боя, идущего с двух сторон, явно слышен скрип. Затем скрип стал доноситься откуда-то поблизости. Обернулся и чуть не ахнул: из-за поворота горки начал выходить обоз. Это немцы… Это ихние лошади… Одна, две, три, четыре… Много как их! Федор навел автомат на дорогу. Все как на ладони. Обоз подходил все ближе. Первые три лошади особо крупные. Переставляя толстые ноги, они тянут нагруженные сани. Кажись, бельгийки. На первых санях двое сидят, третий лежит на боку. "Спокойные какие. А убьют – глазом не моргнут…" Федор снова пересчитал: 16 подвод. На задних санях почти никого. Что же делать?.. Начнет отходить – заметят. Отлежаться? Больно близко от дороги. Федор передвинул ближе диски. Прицелился. Фашисты приблизились настолько, что даже глаза их видны. "Эх, черт побери! Я один – один и погибну, вас много много и помрет…"

Как передние три сани поймались на мушку, автомат взревел огненным пламенем. Фашисты, как ошпаренные, стали шарахаться и беспорядочно стрелять кто куда. После двух коротких последовала длинная очередь. Весь обоз смешался в кучу. Ошалелые фашисты заметили своего противника, когда из них осталось в живых всего несколько. Они сразу же сбили с коряги снежный козырек, и пули засвистели над головой автоматчика-одиночки. Вот беда… Патронов осталась всего одна коробка. Отходить нельзя – пришьют тут же. Вперед, значит? Федор вскочил и, стреляя на ходу, бросился к обозу. Он бежал, пока не достиг трупа лошади. Заметил, что из-под ближних саней двое из автомата бьют по корягам и тут же пустил несколько пуль по ним. Затем взял у убитого автомат и стал из него же бить по фашистам, пока те не угомонились. Наконец, Федор перестал стрелять и облегченно вздохнул. Он вытер пот со лба и тут увидел на дороге легковую машину. Она мчалась из-за поворота горки, откуда вышел обоз. "Неужто подмога им катит?" Федор снова кинулся за подводы. "Почему одна?" Если одна, лучше пусть поближе подойдет. "Что за чертовщина, это же наш газик". Федор успокоился, но головы так и не поднял. Газик, приблизившись еще немного, остановился. Вышел стройный военный в белой дубленке и быстро пошел в сторону Федора. Федор встал.

– Откуда ты?

– Я… 1243-й полк. Разведка.

– Где остальные?

– Туда пошли.

Стройный военный повернулся и тем же быстрым шагом пошел к машине.

– Товарищ генерал, тут действует разведрота 1243-го полка. Как вы предполагали, немцы везли боеприпасы и продовольствие. Сейчас же отправлю старшину со взводом.

"Ба, так это машина командира дивизии! Что же так неосторожно плутает?" – подумал Федор.

Газик повернул направо и вскоре исчез за небольшим холмиком.

* * *

Прошел еще месяц. А бои не утихали даже ночью. В такой суматохе – на четвертое утро после того, как Федор один перебил немецкий обоз – противник снова овладел Тарутином. Полк, потеряв много своих убитыми и ранеными, вынужден был боевой участок сдать другой части. Теперь, передвинувшись на занятую некогда им позицию, держит оборону.

Погода резко потеплела: появились лужи, потекли ручейки. Но ночью, особенно под утро, от стужи знобит и зуб на зуб не попадает. А днем развозит и ко сну тянет. От прилипшей к ботинкам и обмотке глины еле передвигаешь ноги. Шинель, промокшая насквозь и испачканная грязью, бьет колени. В ботинках хлюпает, ноги ночью мерзнут, днем преют до появления на ступнях твердых, бледных морщин.

У Федора лицо сильно обветрено, губы потрескались и шелушатся. Он ведет огонь так, будто всю жизнь только этим и занимался: прикидывает, присматривается, когда целится, весь застывает… Серьезное выражение лица иногда сменяется чем-то похожим на улыбку – значит, попал в цель.

Возле него спит напарник. Как только пришли сюда, Федор добыл широкую доску. Сейчас стоит на ней. Когда наступит его черед отдыха, вытащит ее со дна окопа, вытрет немного и, положив на свою нишу, ляжет поспать часа на полтора-два.

Жизнь на передовой для солдата – это всегда испытание. О том и слов нет. Она ему часто преподносит то, чего ожидал меньше всего. Фашистский самолет, к примеру, сбрасывает вместо бомб пустые бочки с отверстиями. Новичок испугается рева и свиста таких бочек больше, чем настоящей бомбы. Не зная куда деться, он жмется изо всех сил к земле. Страшный рев давно прошел, а он все лежит и, зажмурив глаза, ждет взрыва… Или вчерашний случай. Ничего не скажешь, и смех, и горе.

Немцы раньше каждый день вопили по радио: "Генерал Соколов вас оставил на произвол судьбы, во избежание кровопролития, сдавайтесь или истребим всех до единого!" А сегодня почему-то не слышно было. "Приперло, значит, фрица", – подумал тогда Федор. Сил и у наших было мало: взвод имел десяток бойцов, два пулемета и один миномет. С той и с другой стороны огонь постепенно угасал и к четырем часам вовсе прекратился. Из немцев один солдат свой автомат отложил в сторону, а сам медленно выполз на бруствер. Затем, почуяв, что не стреляют, сел, огляделся и снял каску. Это подействовало и на тех, и на других. Вскоре и они, и наши сидели на обочине траншеи. Федор тоже вылез и попытался сесть, но под ним попадались то осколки, то обломки человеческих костей. Тогда он достал свою доску и, сидя на ней, стал выжимать подол шинели, не забывая следить за фашистами. Кто курит, кто скоблит шинель, кто очищает обувь от грязи… От всех клубится пар. Очень уж похожи на кур, вымокших в луже и севших сушиться на жердь. Поле между двумя траншеями представляло собой безобразное по виду, невероятное по составу месиво. Оттуда торчало все: стволы разбитых винтовок и орудий, куски танков, сгоревших, затем разнесенных взрывами изуродованные человеческие кости… Бесчисленные бесформенные воронки заполнены грязью и талой водой. "Ну и разнесло… Как же… Сколько тут поплясала война!" подумал Федор. Почти одновременно с его внутренним голосом донесся до его слуха хриплый голос:

– Рус, сдавайс!

Кто-то из наших не выдержал – выругался и, сотрясая палкой, которой чистил ноги, крикнул тому:

– Фриц, сам сдавайся!

И снова поднялась недружная трескотня перестрелки.

К вечеру к фашисту, видимо, подошла подмога – два раза вставал в атаку. Вторую атаку наши отбили с помощью интендантов, отделения саперов, выполняющего тут какое-то задание и группы офицеров штаба.

А как дальше быть немногочисленным бойцам, отстреливающимся от фашистов? Чего бы судьба ни преподнесла, им надо бы пополнить свои ряды…

Федор по прежнему со старанием ведет огонь. Он давно охотится за пулеметом, который время от времени угрожающе бьет по нашим.

– Ну, погоди, все равно доберусь

Он прицелился было, как кто-то тронул за плечо. Обернулся – в траншее, нагнувшись, стоит подносчик, маленький такой, но с бородой.

– Здорово, друг.

– Здорово.

– Патроны принес? Суп где?

– Есть патроны! Целых четыре диска!

– Ого! А я тут из винтовки по одной тюкаю. Ну, сукин сын, теперь держись!

– Я?!

– Ты что? Это я фашисту говорю.

– Знаешь, пополнение пришло. Штыков – 750, танков – больше десятка и орудий уйма!

– Ну-у? А не брешешь?

– Что ты! Вот-вот в атаку поднимутся! На-те, хлеб, сахар, масло. А с супом вот что вышло, во… – Поднос чик показал пробитый термос. – В следующий раз обязательно принесу!

Подносчик тут же исчез. Но Федор, узнав о подходе пополнения, про суп и забыл. "Выходит, подошли ещё ночью. Ведь слышал же гул моторов!"

Назавтра, утром 30 марта, в 6 часов началось то самое наступление, которого бойцы ждали, уже несколько месяцев.

СОБИРАТЕЛЬ КОРОНОК И БОЙ НА ВЫСОТКЕ

В бою за высоту с отметкой 227,9 Федор получил второе ранение. На этот раз рана была более серьезной. Он шел, нагнувшись, и пуля угодила чуть выше связок нижних крупных мышц левого предплечья. Не очень болело. К тому же он оказался единственным ходячим раненым. Стало совестно: к первой машине не подошел и, не дожидаясь второй, направился в сторону передовой.

При первом ранении он и в санбат не пошел. Тогда пехота противника на трех танках прорвалась через их окопы. Надо было закидать ее гранатами. В пылу схватки он так и не заметил, когда пуля успела пробить его левую руку между лучевыми костями. Перевязал ее после боя лоскутом от своей нижней рубахи. Чтобы не кровоточила, по совету одного старого солдата прижег рану горящими мелкими лучинами. Через неделю рана зажила без следа.

Федор решил и на этот раз не отправляться в госпиталь. Когда вернулся во взвод, командир даже обрадовался:

– Значит, отпустили? Молодец! Комбат как раз требует хорошего стрелка. К нему пойдешь. К Шарапову. Он на КП. Найдешь? Ну, беги!

У командира батальона Федор, чтобы скрыть свое ранение, держался как можно спокойнее. Шарапов, Шарапов… Где же видел он этого старшего лейтенанта?

– Разведчик?

– Нет, я снайпер.

– Тогда пойдешь в группу стрелков, будете прикрывать группу захвата.

Старший лейтенант коротко объяснил, что они сегодня ночью идут в разведку по направлению Инчиково и должны доставить «язык».

– Иди в землянку Ахиндеева, ешь досыта и отдыхай. Задание дадим перед уходом. – Шарапов встал и про тянул руку. – До вечера!

В сумерках обе группы лежали рядом под носом у противника. Пока шли, рана не очень беспокоила. Затем пришлось идти то пригнувшись, то на четвереньках. Тут-то и начались его муки. Федор следовал за своей группой, стиснув зубы. У него от напряжения выступил пот, в висках и ушах звенело, перед глазами поплыли зеленые, красные круги. Неужели не выдержит? Нет, надо идти. Скажут – струсил… Когда прикрывающая группа присоединилась к группе захвата, разведчики остановились перед распадком. Видимо, решают как дальше идти. По оврагу нельзя: там еще снег и немудрено попасть в засаду. И точно, пошли поверху. Федор на минуту забыл о своей ране и взял в рот снег. Разведчики пошли по гребню холма: сначала группа захвата, чуть погодя и прикрывающая. Федор с последней полз между лужами. Сейчас нельзя отставать и он ползет через силу, стараясь отогнать боль.

Взглянуть бы в эти минуты на свою семью! Должно быть, уже поужинали. Старик, наверняка, не сидит без дела, то ли сани делает, то ли стенки бочки обтесывает. Старший сын, наверно, играет рядом с ним щепками, а младший уже должен спать. Какой же теплый и уютный был у него дом!

"Догнать! Догнать надо…" – приказал себе и, чуть не взвыв, усиленно заработал локтями. Пот, стекая по лицу, попадает в глаза, его горький вкус появился во рту. "Э-э, у-уп…" – вдыхая и выдыхая воздух, полз и полз. Наконец, увидел своих, остановившихся, уже близко от него. Он тоже остановился. Сразу же опустил голову и весь распластался, стараясь отогнать боль и усталость. Отдышавшись, достал флягу и небольшими глотками смочил пересохший рот. Тут приполз сосед и шепчет:

– Смотри-ка, что это такое? Неужто наши? Так быстро?

Федор, всматриваясь в темноту, действительно увидел приближающиеся тени. Наши. Точно они. Выходит, не доползли до траншеи?

Разведчики не дали долго волноваться – приволокли «языка».

– Откуда его так быстро?

– В траншее были у них?

– Потише, успокойтесь, – ответил Ахиндеев. Взяли его на нейтралке. Обо всем потом. Дайте отдышаться и не шумите. Ну, быстрей! Стрелки потом пойдут.

Группа захвата исчезла во мгле.

Федор снял промокшую тяжелую телогрейку и стал подвешивать диски к ремню гимнастерки. Затем сел на телогрейку. Его теперь беспокоило возвращение.

– Что ты делаешь?

– Готовлюсь к возвращению.

– Телогрейку снял?

– Да. Устал…Идти будет легче…

Подошедший тоже хотел было снять телогрейку, но послышалась команда: "Аида, ребята!". Федор осторожно повернулся и начал вставать:

– Вместе пойдем, не торопись. Я хорошо знаю местность…

– Ладно. Вдвоем веселей. Устал-то ты как… Ничего, пройдет. Дойдем.

Разведчики, выполнив задание, благополучно вернулись в свою часть. «Язык», доставленный им без шума и перестрелки, пришелся по «вкусу» командиру батальона. От имени командования вынес разведчикам благодарность. При обыске у пленного обнаружили бархатный кошелек, пришитый к пиджаку, как двойной карман. Кошелек имел тройную подкладку, каждая из которых состояла из больших и малых ячеек. По этим ячейкам были рассованы вещи из золота, серебра и платины – серьги, браслеты, кольца, коронки. "Надо же", – подумал Федор, увидев этот странный набор.

– Вот это да… – Кто-то выразил свое удивление.

– Что хочешь от оккупанта?! – ответил другой. – Грабитель, стервятник да и все! Лучше пойдем – отдохнем.

"Услуга" мародера сказалась, между прочим, сразу. Гитлеровцы, по его показаниям, предпримут наступление не через неделю, даже не через два-три дня, а нынче утром в 7 часов. Потому-то Охлопков и Стяжкин еще до рассвета должны быть на нейтральной… Стяжкин – это тот самый, с которым вместе вышли с разведки. Он, оказывается, родом из Саратова.

– Федя, на, это адрес моих родных. На всякий случай… Положи в карман. – Стяжкин, пытаясь отдышаться, повернулся к Федору. Он только что принес на условленное место винтовку, два автомата, пулемет и диски.

– Друг ты мой, болеешь что ли? – Нет, – ответил нехотя Федор, а сам осторожно разминал раненую руку.

– А потеешь почему?

– Боишься, что стрелять не смогу? Ранен я в руку. Рана и мучает меня.

– То-то я вижу. Почему в госпиталь не идешь?

– Сам видишь, сколько убито и ранено. Ты же слыхал, что сказал комбат.

Командир батальона, пригласив снайперов к себе в 4 часа утра, с нескрываемой тревогой объяснил, на какое задание они идут и под конец прямо сказал: "Помните, у нас сил мало. А мы врага должны удержать до подхода новой части".

– Так-то оно так… – Стяжкин еще раз внимательно посмотрел на Федора. – Ты, наверно, партейный? Это я к слову… Ранен – не ранен, ждет один конец…

Пока Федор со Стяжкиным на своем участке – развороченной снарядами и бомбежкой местности – сооружали по нескольку ячеек, как велел командир батальона, на небосклоне уже заметно занялась заря.

Покуривая в ладонь, стали наблюдать за противником. Перед ними три блиндажа. Немец уже на ногах. Из средней землянки вышли два офицера и по траншее направились в тыл.

– Федя?

– Подожди. Это завтракать идут. Когда вертаться будут, тогда и можно.

Снайперы решили, что ближний участок траншеи будет обстрелян ими с первой позиции, то есть вот отсюда. Пулемет поставили на высотку, где у них устроена самая дальняя позиция. По уговору, после первой схватки с фашистами, отсюда выйдут один влево, а другой – вправо и, отстреливаясь, от воронки к воронке будут откатываться в сторону своих. У них решение вышло почти по подсказке Шарапова.

Тут-то Федор вспомнил, как в феврале у Оптяхино разведчики со снайпером напали на семь землянок врага и уничтожили свыше ста фашистов. Тоже утром. И этот Шарапов руководил операцией. Точно, он был тогда.

– Федя, идут…

– Ы-гык, не торопись только… Идущих по траншее – я, выход из блиндажа – ты.

Фашисты вышли на прямую часть траншеи. Впереди – два офицера, за ними три солдата. Федор еще раз проверил прицел и приготовился. Хорошо идут гуськом…

– Федя! Стреляй же, Федя!

– Ы-гык…

Когда фашисты стали подходить к середине прямой части траншеи, загремел первый выстрел Федора. Тут же последовало еще три выстрела.

– Есть! Четыре убито, один ранен! – Орал Стяжкин, забыв про осторожность и даже подпрыгнул.

– Тише, тише, друг…

Услышав выстрелы, из-за угла первого блиндажа высунулась голова в каске. Стяжкин собрался было открыть огонь, его остановил Федор:

– Подожди, посмотрим, что будет делать.

Фашист огляделся туда-сюда и, видимо, не разобравшись в чем дело, тут же исчез. Зато со стороны второго блиндажа появилась сразу целая орава… Где там стоял пост? Как они его не увидели?

– А ну, бей и сам перемещайся, – тоном приказа Федор крикнул Стяжкину и ползком ушел в воронку.

Тут же автомат сотряс воздух. Федор тоже сделал несколько выстрелов. В ответ с той стороны застрочил пулемет, забухали минометы. На боковой траншее немцев уже не видно. Успели уйти вперед… Как их достать?.. Наделали столько шума, неужто не удержат… Федор пополз к пулемету.

Бой все накалялся.

Именно в такие минуты Федор, втягиваясь в ритм происходящего вокруг, умел интуитивно упреждать опасность. Он идет. Идет так, чтобы его как можно дольше не заметили. Идет и снимает высовывающиеся головы из ближней траншеи под треск короткой очереди автомата Стяжкина. Когда пули начали свистеть над ним гуще и дружнее, Федор выкатился из воронки и продолжает подниматься выше, уже укрываясь за гребнем холма. Учащаются взрывы, и он откатывается в углубление. Как только проходит огневой вал, снова ползет наверх.

Когда его пулемет снова заработал с холмика, началась неравная дуэль между ним и артиллерией противника. Но и на этот раз пулемет остался цел. Как только стало меньше взрывов, Федор, ковыряя пальцами уши, глотая слюну, пытался смягчить оглушение. Он смотрит вперед, а там все окутано дымом. Пулеметчик дрожащими руками вставляет диск, затем, стиснув зубы, открывает огонь сквозь пелену дыма. Приклад пулемета вырывается из рук, в глазах рябит, тело ничего не чувствует. Все же, когда фашисты поднялись с подножья холма, пулемет вновь заговорил. Штурмующим и на этот раз пришлось залечь.

Расстреляв последний диск, Федор снял затвор пулемета, откинул его подальше и пустился с холма вниз с винтовкой в руках. Тут он сообразил, что огонь ведут и свои, потому устремился в овраг, по которому утром вышли в нейтральную зону. Достигнув края оврага, обернулся назад: преследующих не видно. Теперь почти у своих и он, чуть не теряя сознания, пополз дальше…

Когда зашел в траншею боевого охранения, Шарапов был там. Он доложить хочет, а его останавливают.

– Молодец! С заданием справился. А это что? Постой, осколочек застрял… Дай-ка вытащу… Вот так…

Уже ранен… Перевязывают ему голову? Да… Чья-то мягкая рука прошлась по затылку, по лбу…

"Молодец! Все в порядке", – слышит откуда-то голос Шарапова.

От сильной усталости, после похвалы командира у Федора земля пошла кругом. "Что это он говорит? Остальные где?"

– Кто вернулся?

– Сейчас придут, товарищ боец. Подожди, придут… Он-то подождать может… Вышел же к своим. Гу!

Черт побери! Кто-то его будто по лицу хлещет. Шарапов? Гу… Что это с ним? Чуть было не заснул. Нет, он встанет…Обязательно встанет…

– Как фамилия? Охлопков, да?

– Моя? Моя – Охлопков.

– Товарищ Охлопков, смотри. Тебе письмо.

– Письмо… Письмо пришло… Как они там? Дай-ка, я встану…

Когда пришло сознание, Федор сидел на дне траншеи с письмом в руках. Пытался было прочитать, не получилось – буквы пляшут. "Потом прочту", подумал он.

Тут снова Шарапов появился. Сунул Федору в руку свою флягу и кусок сахара. Боец, напившись воды, поднялся на ноги и, видя присутствие командира, стал докладывать:

– Товарищ комбат, задание…

– Хорошо, хорошо, товарищ боец, знаю все… Ты огня давай! Огня!

Дальше Федор наравне с другими вел огонь, но четко не помнил, как справлялся. Ему казалось, что видит сон: как из снайперской винтовки уничтожал фашистских пулеметчиков, спускающихся с холма, Стяжкина недалеко от себя, которого взрывом снаряда разнесло, Шарапова, получившего ранение, многих убитых и раненых…

Но все это было наяву. Они держались до 12 часов, как и было велено, до подхода другой части.