Текст книги "Сержант без промаха"

Автор книги: Дмитрий Кустуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Через несколько дней оставшиеся в живых услышат, что Городокская операция завершилась успешно, что их дивизия взяла в плен более тысячи солдат и офицеров противника, что Москва салютовала в честь войск 1-го Прибалтийского фронта.

– Сейчас им надо бы обсушиться, отоспаться. А они идут…

ВОЛШЕБНЫЙ СТРЕЛОК

Не знающим, что такое лежать в засаде, заботы снайпера кажутся нетрудными.

Лежа здесь, Федор ведет единоборство сразу с двумя противниками. С одним из них – с морозом – все же справляется. Многие говорят ему: "Тебе-то, сибиряку, мороза бояться?" Подобные слова принимал за шутку. Но знал твердо, что шутки с морозом плохи и никогда не пренебрегал предпринимать всевозможные предосторожности. Вот и сейчас пытается согреть себя то шевеля пальцами рук и ног, то напрягая, то расслабляя все мышцы поочередно.

Первый, настоящий враг – это фашистский снайпер, которого поджидает уже четвертый день. По всем данным, он мог вести огонь из траншеи. И Охлопков не отрывает глаз от того места, где рядом с тремя кустиками виден снежный бугорок: не то пень, не то камень.

Время от времени Федор посматривает и направо. Там Ганьшин должен пустить в ход чучело. Прежнее чучело в маскхалате с шапкой расположили на вчерашней позиции Федора. Новое же Ганьшин отнес в овраг, установил в нескольких шагах от конца траншеи, напротив того самого места, которое мог облюбовать фашист.

Вдруг из края траншеи полетел жердь. Это начал работать Ганьшин. Тут-то в предполагаемой засаде что-то зашевелилось. Федор, чуть приподняв винтовку, через оптику направил взгляд туда – снайпер, оказывается, там и лежит. Когда чучело, приводимое в движение Ганьшиным с помощью веревки по натянутой проволоке, стало "идти нагнувшись", тот высунулся почти на полголовы. Федор тут, про себя проговорив "кого на мушку хочешь взять", нажал на курок. Фашист, неестественно вскинув руку, опрокинулся вниз.

Федор вполз в овраг, встал на онемевшие ноги и побежал в тыл, к своим. На условленном месте Ганьшин уже дожидался его и радостно улыбался. Друзья обнялись:

– Спасибо! Спасибо, друг!

– Ну, будет тебе… Ты цел, я цел…

Ганьшин и Охлопков/побежали дальше, на радостях не замечая как верхушки тальника хлещут их по лицу.

Вскоре после изнурительного четырехдневного поединка Охлопков оказался на участке 1-го батальона. И командир, ^капитан И. Е. Баранов, и те бойцы, с которыми довелось встречаться, говорили в один голос:

– Нашелся такой живодер, что и дышать не дает. Жертв все больше. А снайпера у нас нет. Выручай, Федор!

Охлопков легко установил, откуда бьет тот снайпер, и, не сходя с места, начал рыть глубокую ячейку в бруствере. Затем с обеих сторон обложил ее камнями: слева побольше, справа поменьше. Середину подравнял рукояткой лопатки так, чтобы дуло винтовки двигалось свободно. Когда положил еще один камень, у него получилось отверстие, похожее на амбразуру.

Сидя на дне траншеи, Федор покурил и, не обращая внимание на любопытствующих, сосредоточенно осмотрел и оптику, и винтовку. Убедившись, что все в порядке, встал, ловко сунув два больших пальца за ремень, одернул гимнастерку, застегнул на все пуговицы телогрейку, туго затянул брезентовый ремень, завязал изрядно потрепанную шапку так аккуратно, будто она из дорогого меха. Наконец, ладони его рук слегка коснулись груди и бока. Жест этот означал, что он готов выполнить задание.

Неторопливым, уверенным движением Федор поместил винтовку в только что сооруженную им самодельную амбразуру и навел оптику на предполагаемое место, где должен лежать тот стрелок-"живодер". Он был "на месте". Винтовка у него с «цейсом», сам, укрывшись за железным щитом, ведет через узкую щель наблюдение. Близко от него блестят на солнце топоры солдат, строящих блиндаж. Тут же два офицера сидят, курят и переговариваются о чем-то.

– Пойди сюда, – окликнул Федор самого ближнего. – Иди, подними-ка свою шапку на лопатке.

Как высунулась шапка над бруствером, фашистский снайпер не преминул пустить пулю и, чтобы удостовериться, высунул голову. Этого-то и надо было Охлопкову, и он нажал на крючок.

– Есть! – заорал боец, поднявший лопаткой свою шапку.

В следующее мгновение упал один из офицеров, схватившись за голову. Другой в недоумении соскочил с места, но тут же был сражен наповал. /

– Есть!.. Есть!.. Вот это да!

Теперь Федор винтовку направил на солдат с топорами и пустил три оставшиеся в обойме пули.

– Хлоп! Хлоп! Хлоп!

Пока вставлял обойму под радостные вопли хлопающего в ладони бойца, немцы исчезли, как будто ветром сдуло. Зато стали собираться свои.

– Ага, фашист получил по зубам?!

– Как ты так быстро стреляешь?

– Винтовка, наверняка, необычная! Да? Собрались, судя по одежде, новички, вновь прибывшие на фронт. Немец сейчас может накрыть их разом.

– А ну, разойдись! – Во всю глотку заорал Охлопков и сам быстро побежал по траншее.

Фашист и на самом деле долго не заставил ждать, открыл довольно густой пулеметный и минометный огонь. На это ответила и наша батарея. Скоро "выяснение отношений" утихло, и Федор, вставая со дна траншеи, понял, что у немца на этом участке три дзота, а не два, как ему сказал командир батальона.

Перед выходом в тыл Федор то ли из-за любопытства, то ли желая уточнить осмотрел свою засаду. Ему прежде всего бросились в глаза следы пуль «МГ». Будто кто-то повел граблями с крупными зубьями. И попадание ровное. Желая найти гнездо крупнокалиберного пулемета, Федор даже направил туда свою оптику, однако ничего подозрительного не обнаружил.

Когда вечером был у командира роты, ему четко сказали, что третьей пулеметной точки перед ними нет. Выслушав внимательно Охлопкова, грузный лейтенант лет пятидесяти улыбнулся:

– Может тебе померещилось? Бывает и такое. Но ты молодец. Волшебник, да и все тут. Давай-ка ты завтра охоться за ним. Может, и зацепишь. Добро?

Конечно, Федор знает цену подобного «доверительного» разговора с командиром. Это означает, что в случае чего ответ будешь держать сам.

На вопрос лейтенанта о ночевке Охлопков ответил просто: где бойцы, там и его ночлег.

– У вас олени? Как ездите на них? – Спросил кто– то из бойцов, когда все улеглись в тесном блиндаже, построенном прямо в траншее наподобие ниши, вместо дверей закрытой брезентом.

– Оленей нет.

– Ну да? Что же есть тогда?

– Корова, бык, лошадь.

– Откуда там корова и бык?!

– Бросьте, ребята, ерунду пороть! – Кто-то из стар ших остановил ребят. – Якуты, говорят, все отличные стрелки? Правда это?

– Хороших стрелков у нас много.

– И лучше тебя есть?

– Конечно. Даже в моем колхозе есть такие. Ребята снова загалдели: "Я сегодня первый раз видел такую быструю и меткую стрельбу", "Еще как лучше стрелять-то?", "Якуты все охотники, они знаются с ружьем вместе с соской". Наконец, голос того самого старшего заглушил всех остальных: "Что толку от вашей болтовни. Дайте говорить ему".

Так могут шуметь только новички. И Охлопков после недолгих уговоров начал рассказывать им про одного меткого стрелка, однако предупредив, что по-русски знает плохо.

Его, того знаменитого стрелка, он, Федор, увидел еще будучи мальчиком. Шел тот человек мимо их избы в сторону реки Алдан. На нем была складно сидящая брезентовая куртка, за плечом та самая трехстволка, о которой ходили легенды. Сапоги с напуском и длинными голенищами, тонкие перчатки из ровдуги, ворсистая шапка с козырьком, кожаная сумка с кисточками и блестящими колечками, узкие, но густые черные усы под носом, чистое белое лицо с большими круглыми глазами делали его непохожим ни на кого из местных жителей. Это, как потом узнал в годы учебы в школе, был учитель Решетников.

Ружье Решетникова имело три ствола. Левое дуло назначалось для мелкой дичи и заряжалось обычной дробью. С правого ствола тремя крупными дробями можно было бить по крупной дичи вроде гуся или косули. Третий ствол предназначался для стрельбы картечью. Так вот, этот Решетников попадал из своего ружья на лету в гуся, пролетающего на высоте 150–200 метров. Сказывают, что это самое ружье в годы гражданской войны у него отобрали белобандиты, и он, не желая расстаться с любимым ружьем, добровольно пошел к ним в отряд.

– А что тут мудреного? – Выпалил кто-то как толь ко кончил свой рассказ Охлопков.

Ребята снова загалдели:

– Это тебе не боевая винтовка, охотничье ружье, твое-мое.

–/Картечь-то тогда сами делали. Так да? Во!

Так пошумев, поспорив немного, бойцы попросили еще рассказать о ком-нибудь, дескать, тот большой любитель, вам не чета, вот из таких, как ты, есть меткие стрелки?

– Тогда расскажу про своего соседа.

– Давай. Он что? Самый меткий у вас, да?

– Нет. Он лучше моего бил, но в наслеге и другие есть не менее меткие. У нас меткой стрельбе не очень придают значение.

– Как это? Тогда, что же цените в стрелке?

– Александр немного старше меня и сейчас живет у себя дома. Из-за чахотки в армию не призван. Наверно, и сейчас охотится, – начал Охлопков.

Александр Сыромятников славился не столько меткостью, а сколько удачливостью. Был ли случай, когда он с охоты возвращался с пустой котомкой? Того он, Федор, не помнит, да и не знает. Лишь знает то, что Александр с озера или реки нес три, четыре, а то и шесть-семь уток. А выстрел был у него всего один. Правда, выносливостью не отличался и не носил на себе крупную добычу издалека. Но исправно содержать ружье и другую охотничью снасть умел лучше, чем кто-либо другой. Вообще мудрый такой.

За три года до войны Александр в один из майских дней принес семь гусей сразу. Когда Федор спросил, откуда столько добыл, тот по своему обыкновению уклончиво ответил, что-де "с Алдана, упустил еще", и, не выражая ни восхищения, ни сожаления, с перевязанными гусями через плечо не спеша пошагал к дому. Скоро пришел Федор Старший с возом жердей, нарубленных на берегу того же Алдана. Оказывается, он видел как Александр подкрадывался к восьми гусям, севшим на песчаную косу, потом услышал четыре выстрела кряду. Затем над ним сиротливо пролетел один единственный гуменник, о ком Александр проронил всего два слова: "упустил еще". Выходит, он первым выстрелом убил четыре гуся, а когда гуси поднимались, выстрелил трижды. А ружье-то у него было отцовское, старая-престарая берданка. Правда, она, как и винтовка, с затвором. – И ему надо было четыре раза зарядить, четыре раза целиться, четыре раза произвести выстрел. Теперь судите сами: какая сноровка и каков результат!

Видимо, поэтому почтенные старики – те самые заядлые стрелки с детства, которые, экономя дробь и порох, часами поджидали момента, когда утки сгустятся до пяти-шести и только тогда стреляют – о меткости и удачливости Александра с восхищением рассказывали друг другу. Не находя объяснения причины постоянной удачи, его суеверно называли "волшебным стрелком".

Охлопков кончил свой рассказ, но не услышал восторженных возгласов, никто ничего у него не расспрашивал. Некоторые уже храпели. То ли так плохо рассказал, то ли ребята восприняли это как обычную солдатскую байку. Только рядом с собой услышал полусонные слова: "То вить охота, тут война… ты все равно лучше его".

На следующий день Федор рано утром со взятой у артиллеристов трубой вышел на опушку леса. Присмотревшись, облюбовал не переднюю, а стоящую за ними сосну и стал забираться на нее. По его расчетам, те заслонят его от вражеского ока, а сам он отсюда может наблюдать весь участок обороны противника перед батальоном. Поднялся до середины кроны и, заслонившись стволом дерева, направил трубу на левый фланг. Сначала показались остатки столбов обгоревшего сарая (или, как здесь называют, риги). Просмотрел траншею и на протяжении метров тридцати не увидел не то что дзота, но и мало-мальски подходящего места для ячейки. Зато четко видна минометная батарея. У траншеи с тыльной стороны выступает то ли продолговатый бугорок, то ли какая-то давняя насыпь. Длина не больше пяти метров, высота где-то метра полтора. Как бы то ни было, насыпь занятная. В нескольких местах чернеют полоски. Но это не амбразуры. А вот за ней лежат двое солдат. В лучах восходящего солнца блеснуло стекло их стереотрубы. Это наблюдатели. Один из них, повернувшись направо, разговаривает с кем-то. Федор туда повернул свою трубу. А там, на самом краю насыпи, чья-то голова. Видимо, кончили разговаривать: голова исчезла. Что это? Неужели там дзот? И стал еще внимательнее наблюдать за серо-бурым краем насыпи. "Ага, амбразура!" про себя ахнул, когда в трубе стало четко вырисовываться продолговатое отверстие с краями бетонного сооружения. В середине ствол пулемета. Спереди – кустики, редкие, но занимающие местность до самой траншеи. И потому никто с переднего края не смог заметить и без того хорошо скрытый дзот.

После завтрака Охлопков доложил командиру роты о своей находке. Командир, разглядев через бинокль, подтвердил возможность наличия дзота и задал встречный вопрос: "Что делать, товарищ снайпер?" Охлопков предложил использовать противотанковое ружье.

Пока из соседней роты приводили бойца с ПТР-м Охлопков из своей вчерашней засады снял одного из наблюдателей. Когда установили ПТР, стал наводить трассирующими пулями, попадая в амбразуру. После третьего выстрела ПТР из дзота сначала потянулась вверх тонкая синяя струйка, а за ней тут же вывалил черный клуб дыма. Старый грузный лейтенант не выдержал, сам того не замечая, подпрыгнул на месте и по-мальчишески воскликнул:

– Ай-да молодцы! Ай-да сукины дети! Был да сплыл дзот!

Затем подошел к Охлопкову, крепко пожал руку и уже серьезным тоном добавил:

– Просто отлично, брат! О результатах твоей вчерашней и сегодняшней работы доложу комбату.

Так на позицию 1-го батальона Охлопков за полмесяца приходил раза три или четыре. Напоследок его вызвали к капитану Баранову. Раненный в руку, недавно перенесший контузию, этот человек с бледным лицом на приветствие ответил кивком головы и представился Иваном Егорычем.

– Далеко ты забрался однако от родной Якутии, – после недолгих расспросов задумчиво сказал капитан. – Да не только ты. Разве кто из нас знает, что ждет нас завтра, послезавтра? Так, запомни: место, где мы с тобой воюем, называется Ворошилы. Запомни – Ворошилы.

С этими словами моложавый командир с помощью левой руки чуть приподнял правую: мол, смотри. Затем, расхаживая в тесной землянке, стал диктовать не то ординарцу, не то связисту:

"Боевая характеристика на снайпера, сержанта Охлопкова Федора Матвеевича, члена ВКП(б), 1909 года рождения, образование 3 класса. На фронте Отечественной войны с декабря 1941 года.

Находясь в 1-м батальоне 259 сп с 6.1.44 по 23.1.44 тов. Охлопков истребил 11 немецких захватчиков. С появлением Охлопкова в районе нашей обороны противник не проявляет активности снайперского огня, дневные работы и хождения прекратил.

23.1.44. К-р 1-го б-на к-н Баранов".

Капитан, подписывая характеристику, поддерживал трясущуюся руку здоровой, морщился, делал гримасы, затем выпрямился и, уже улыбаясь, попрощался обыденным кивком головы.

. – Отдашь командиру своего батальона. Ну, бывай, волшебный стрелок! Живы-здоровы будем, авось, встретимся.

В своем батальоне, оказалось, дали снайперам обещанную давно землянку. Но Кутенева так и не было. Вместо него снова назначили Федора командиром.

Быть командиром для Федора обязанность нелегкая. Хорошо что ребята подобрались надежные. Квачанти-радзе знает с декабря 1942 года. Они тогда были вызваны в штаб дивизии и обоим в награду досталось по Красной Звезде. Не раз встречались на слетах и сборах. Этот спокойный и малоразговорчивый грузин, как и Ганьшин, большой мастак бить с дальнего расстояния. Был случай, когда снял фашиста, который ехал на подводе. До фашиста, сидящего на бревне. было примерно километр. Кто видел, встречался с Квачантирадзе, непременно замечал, что глаза у него с кошачьими зрачками. Глаза при свете сияли как бирюза. Его ученик сибиряк Смоленский ныне один из ведущих снайперов дивизии. Этот Кузьма был мощнее и выносливее остальных. На фронте с прошлогодней весны, и мало кто видел его уставшим или растерянным. Табачный цвет лица ему придавал еще более мужественный вид. И ребята меж собой называли его – мужика размеренного, спокойного поведения – Разиным.

Жилин, Попов, Парфенов и другие новички уже освоились. Все веселы и проворны. Вася Жилин большой любитель плясать, охотно слушает прибаутки, да и сам непрочь почесать язык. Но, как говорится, и в деле гож. Все схватывает с ходу и делает так ловко и привычно, будто всю жизнь только этим и занимался. Николай Попов любит порядок и чистоту: все вымоет, вычистит. Алеша Парфенов – добрая душа и как Катионов активист. Все новости раньше всех узнает он, и газеты достает он.

С этими ребятами Охлопков воюет вместе уже три месяца. Отделение раза два, в январе и феврале, участвовало в операции полка по выправлению линии обороны, несколько раз побывало в разведках боем. И тогда бойцы стали замечать в ночной темноте то усиливающееся, то затухающее зарево над горизонтом в стороне, где должен быть Витебск. Бои, начавшиеся еще в ноябре, не утихали и наши город часто бомбили. В другие дни они выполняли разные задания как обычные стрелки. Квачантирадзе, Смоленский, Ганьшин и другие ребята ходят "на охоту". Охлопков, помимо прочего, вместе с артиллеристами, минометчиками участвует в уничтожении огневых точек противника по приглашению из соседних батальонов, вступает в единоборство со снайперами врага. Еще были сборы, где принимали участие всем отделением.

Отделение потерь пока не имеет. Это, пожалуй, самое приятное и самое большое достижение, которое давало снайперам и настроение, и уверенность. Большую значимость все более стала приобретать групповая засада. Одну из таких засад снайперы устроили в середине марта.

Бойцы как-то заметили, что немцы чаще обычного стали появляться на тропинках, ведущих к переднему краю. Они несли на плечах ящики, тюки, доски, тес и прочий груз. Без сомнения эта шла замена одного подразделения другим. Как писал майор Д. Ф. Попель в "Защитнике Отечества", снайпер Охлопков и его товарищи обратились к командиру батальона майору Уколову устроить засаду. Командир сразу же дал согласие: нельзя же было упускать такой, посланный самим богом случай!

Снайперы, пополнив свои ряды несколькими стрелками, пошли рано утром. Они разделились на три группы и стали вести одиночный прицельный огонь, беря на мушку тех, кто шел на передовую или возвращался оттуда по оврагам и привычным тропинкам. За тот день 14 снайперов и стрелков уничтожили 24 немца.

Это была действительно удачная засада. Групповой выход был опробован Кутеневым еще в прошлом году. Когда пришла мысль о возможности повторить нечто подобное, Федор задумку свою сначала поведал Ганьши-ну и Квачантирадзе. Затем обсудили все вместе и дошли-таки до комбата.

Успех был несомненный, о чем подтвердила и выходка самих немцев. На следующее утро, где-то около 8-ми, из репродуктора с их стороны донесся злобный голос, смехотворно коверкавший слова: "Рус боюйть нечестно как партизан. Кто это мы знайть. Сибирский снайперт. Когда наступать ми будим их поймать и вешать". На что ребята ответили хохотом и улюлюканием.

Охлопков впервые ощутил удовлетворение собой как командиром. Сколько раз поднимался с бойцами в атаку, чего только не испытал, не узнал в бесконечных боях, но самому организовать и внедрить с самого начала и до последней точки удалось только сейчас, с этим приемом.

Однако Охлопкова за последние месяцы по-прежнему хвалят как снайпера. О его буднях дивизионная, армейская и фронтовая газеты ныне стали писать чаще, чем в прошлом году. И чествований стало больше.

"Защитник Отечества". 13 января. Сын "Солнечной Грузии" Квачантирадзе и он, якут, пришедший на фронт с "полюса холода", лежат вместе в засаде. Заметка с фотоснимком названа "Два сержанта-мстителя".

Та же газета, 24 марта. Фронтовой поэт Сергей Баренц посвятил ему, Охлопкову, целое стихотворение.

Отчизна-мать гордится им по праву. Отважному у нас везде почет. Немеркнущей, неповторимой славой Войдет в века его победный счет.

Та же газета. 11 апреля Ганьшин и он встречают своего друга Кутенева, вернувшегося с госпиталя. Очень теплый, хороший снимок. Сфотографировал их Д. Попель. А Кутенева и сейчас с ними нет. Отправили его снова на командирские курсы. С Федором остался лишь Ганьшин. Счет у Леонтия, как и у Кутенева, перевалил за вторую сотню. На слете снайперов ему член военного совета армии генерал С. И. Шабалов лично вручил орден Боевого Красного Знамени. Парень и сам изменился: стал более разговорчивым и покладистым. Чуть появится свободное время, бежит в медсанбат к своей Шурочке Казаченко.

Кроме всего прочего, штаб 43-й армии выпустил "Памятку снайпера", основу которой составил опыт пяти асов из группы Охлопкова: его самого, Квачантирадзе, Кутенева, Смоленского и Ганьшина. «Памятка», называя их воинами-маяками, признала их бесспорное лидерство в армии.

Эти проявления внимания снайперам и снайперскому движению больше всего радовали молодых, особенно новичков, нежели бывалых. Их, бывалых, газетные заметки даже чем-то не устраивали. Однажды Ганьшин в сердцах проронил: "Пишут, будто на прогулку ходишь". Конечно, на войне солдат, как иногда любит шутить Квачантирадзе, "и днем, и ночью играет в жмурки со смертью". И человеку постоянно нужно чем-то отвлечься от ужасов и переживаний, испытываемых на каждом шагу. Видимо, потому Охлопков воспринял без прежнего внутреннего сопротивления появление листовки, посвященной ему одному. Он, когда принесли эту листовку с любопытством рассматривал свой бюст-портрет, будто там в масхалате не он сам, а какой-то другой человек., Нельзя сказать, что Федор не узнал себя. Узковатый разрез глаз, немного оттопыренные уши, покатые плечи, – кажись, все его. Но брови чересчур густые, да еще со сгибами, смахивающие на изогнутые крылья. Взгляд такой тяжелый и непоколебимый, каким смотрят с портретов большие люди. В общем, больно уж внушительный, вдобавок в этаком лавровом обрамлении со спущенными с двух сторон кисточками, похожими на подвески полкового знамени.

Понравился ли листок Федору? Тогда он и сам вразумительно не объяснил бы. Когда тот солдат, который показал плакат, и, предлагая ему взять на память свой портрет, сунул было в руку, Федор почему-то отдернул свою. Солдат с черными усами, не то узбек, не то молдаванин, покачал головой и со словами: "Дурень ты, неспроста такую честь оказывают-то, попомни мои слова, Героя получишь" отдал листок с любопытством следившему за всем происходящим молодому бойцу. А Федор неопределенно улыбнулся. Ведь он прекрасно понимал, что такая высокая награда также несбыточна, как скажем, сесть на облако и таким манером добраться до родных мест. Но у него где-то внутри иногда возникало чувство смутной надежды, которое он старался отогнать как лишнее беспокойство. Правда, состоялся обнадеживающий разговор в штабе с командиром полка полковником Жидковым. Полковник спрашивал, казалось бы, обычные вещи, а писарь почему-то все брал на пометку. Еще у полковника на столе лежал плакат на немецком языке. Буквы были похожи на те, по которым он когда-то в школе учился читать и писать. Немцы, оказывается, за его, Охлопкова, голову назначили премию в десять тысяч марок. Все же Федору чаще помнилось не это, а то, что полковник доверительно сказал на прощание: "Смотри, тебя знают и там, но мы лучше знаем, скоро представим к высокой награде".

Между тем жизнь солдата текла своим чередом. Случаев, которые не давали утихнуть слухам, рассказам или просто небылицам вокруг Федора было предостаточно.

Вот один из них. 259-му полку предстояло выравнивать линию обороны. И будучи на передовой с командиром батальона майором Уколовым, Охлопков обнаружил группу немецких офицеров, находящихся в двух километрах под укрытием из сетки и зелени. Но сорокопятки не достали их: был недолет. А потом солдат из соседнего батальона у ребят справлялся: "Правда ли, у вас кто-то из снайперов трассирующей пулей угодил полковнику немецкому в глаз?"

Еще случай был. Вскоре после возвращения с первого батальона как-то раз под вечер, собираясь выйти с засады, Федор услышал западнее деревни лай собаки.

– Товарищ майор, дальше деревни собака залаяла, – доложил он командиру.

– Ну и что, товарищ сержант?

– Третий день лежу, и лая не было. Там дороги нет, там лес.

– На то и собака, чтоб лаять.

– Это разведка идет…

– Да?.. Ну, спасибо, на всякий случай примем меры.

На следующий день прошел слух о том, что два немецких разведчика напоролись на засаду и один из них взят в плен.

И еще. Возвращаясь с разведки боем, взвод наткнулся на группу противника и завязалась короткая, но сильная перестрелка. Не успели отойти шагов на сто после той перестрелки, ночную тишину разорвала уже автоматная очередь. Стрелки мгновенно рассыпались и залегли кто куда. Тут старший сержант, который вел стрелков, пустил ракету. Пока свет ракеты не угас, снайперы успели уничтожить двух автоматчиков. При повторном освещении ракетой стало ясно, что те уже мертвы.

– Ну, кто сразил? – Старшина спросил, вставая. – Кто куда целился?

Из трех снайперов никто не откликнулся. Тогда старший сержант пошел к трупам и, осветив их фонарем, спросил еще:

– Кто сколько раз стрелял?

Жилин и третий снайпер стреляли по одному разу, а Охлопков ответил, что стрелял дважды.

Затем старший сержант подошел к снайперам и стал рассматривать их винтовки, раскрывая почему-то затвор каждой.

– Хорошо стреляете. Все попали.

А Охлопкову старший сержант подал руку и, как бы поздравляя, крепко пожал:

– Отлично! Обоим попал между глаз!

– Откуда это узнали, товарищ старший сержант? – спросил третий снайпер.

– Очень просто. У вас обоих пули разрывные, а у Охлопкова пули обыкновенные. Доволен?

Именно после этого случая в течение трех месяцев разведчики постоянно брали Охлопкова в группу прикрытия. Среди разведчиков распространилась такая легенда, будто Охлопков стрелок с кошачьими глазами – даже в ночной темноте стреляет также метко, как и днем.

И на самом деле, по разносторонности и скорострельности равного Охлопкову в полку снайпера не было. Квачантирадзе и Ганьшин били очень метко. Но в ведении огня по движущимся целям явно уступали ему. Смоленский, как и его учитель Квачантирадзе, любил поджидать и бить с упора. При стрельбе с рук лучшие результаты достигал молодой казах Атаджанов. Зато он, как житель степей, скажем, в лесистой местности не всегда удачно выбирал место засады, видимо, поэтому предпочитал вести огонь с общей траншеи. Ребята все, если фашист попадет "в их поле зрения", не промахивались. Ганьшин – мастер по чучелам. Квачантирадзе лучше всех умел предугадывать поведение противника. Все эти лучшие качества боевых друзей были свойственны и Охлопкову. Недаром же командиры при выполнении особо сложных задач, например, в разведке, в дуэли с вражескими снайперами предпочитали его. Он отлично взаимодействовал и с минометчиками, и с артиллеристами. Это знал сам Охлопков, знали это его друзья. Охлопков в засаде мог находиться до двух суток без пищи, без видимого движения. Кто раз бывал с ним – будь командир или рядовой – видел, как быстро разводил огонь, как устранял мелкие неполадки винтовки, автомата и пулемета, какой он мастер на все руки. Никогда никому не бывал обузой, наоборот, в премудростях солдатской жизни нужным оказывался всегда он сам. Умел перенести холод и усталость, лишения и тяготы, чем показывал хороший пример новичкам и необстрелянным. Не был навязчив. Незнакомым в обиду себя не давал, хотя в кругу своих мог терпеть иногда не очень-то приятные выходки.

Сам продолжал твердо придерживаться золотого правила: береги ближнего, заботься о нем, тем спасаешь и себя, опасности избежишь, только идя ей навстречу, и не дай увиливать от нее ни себе, ни другим.