Текст книги "1612 год"

Автор книги: Дмитрий Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Затем во дворце был дан пышный пир для всех, кто пришел поздравить царя. А наутро, после богослужения в церкви, Димитрий уже зачитывал в Грановитой палате новые указы. Боярскую думу он, по примеру европейских дворов, преобразовал в Государственный совет. В него вошли патриарх, который отныне постоянно должен был сидеть по правую руку государя, рядом с ним – четыре митрополита, семь архиепископов и три епископа. Митрополитом Ростовским и Ярославским по настоянию царя стал вернувшийся из ссылки Филарет Романов. Получил боярскую шапку из рук царя и единственный оставшийся в живых из остальных братьев Романовых – Иван.

…Вернулась в Москву вместе с семьей Филарета вдова Александра Романова, некогда возлюбленная Маржере. Поселившись в старом подворье, она скоро дала о себе знать бравому капитану через Настьку Черниговку. Теперь им не нужно было бояться грозного мужа, и Жак, нашедший, что перенесенные страдания сделали «Елену Прекрасную» еще краше, часто уходил на службу во дворец прямо из ее высокого терема…

«Начальные» бояре, Мстиславский, Воротынский, Голицыны, Трубецкие, Шереметевы, Куракины, затаили крепкую обиду на государя, что посадил он на боярские лавки рядом с ними, а иногда и выше, выскочек Нагих. Мало того что Михайла с сизым носом носил самый высокий титул конюшего, так рядом расположились еще один дядя царя – Григорий, а также двоюродные братья, сыновья покойного Александра – Андрей, Михайла и Афанасий.

Почетный чин великого оружничего получил из рук государевых бывший опричник Богдан Бельский, а Васька Масальский, вознагражденный за свои злодеяния, стал великим дворецким.

Бок о бок с родовитыми расположились те, кто первыми признали законного царевича. По иронии судьбы с Иваном Романовым соседствовал Михайла Салтыков, который когда-то по приказу Годунова тащил его в Сыскную избу. За свою верность получил чин великого кравчего [45]45
  Кравчий– распорядитель на пиру.


[Закрыть]Борис Лыков-Оболенский, Богдашка Сутупов, похитивший в свое время для царевича казну Годунова, стал печатником и великим секретарем, а Пушкин-Бобрищев, первым возвестивший на Красной площади манифест Димитрия, – великим сокольничим.

Вернулся из небытия попавший в опалу еще в царствование Федора дьяк Василий Щелкалов, чтобы вести дипломатические дела вместе с Афанасием Власьевым, получившим в награду за измену Борису польское звание надворного подскарбия.

Проявил молодой царь великодушие в отношении тех, кто некогда поднимал оружие против него. Был извлечен из тюрьмы, чтобы занять место в совете, князь Андрей Телятевский. Воеводой в Новгород Великий был послан князь Катырев-Ростовский. Здесь же неожиданно для всех оказался и Михайло Сабуров. Кому же могло прийти в голову, что царевич приблизил его в память о своей бабушке Соломонии Сабуровой. Вернул он поместья и остальным Сабуровым. Даже лютые недруги Годуновы получили из рук царя воеводства в Тюмень, Устюг и Свиящик.

Простерлись царские милости и на главных бояр. Федор Мстиславский, столь успешно выполнивший миссию с царицей, получил в награду старое Борисово подворье, которым недолго владел до этого князь Василий Голицын. Царь разрешил престарелому Федору жениться, более того, сосватал за него двоюродную сестру Марфы Нагой. Обширные поместья получил и Воротынский.

Уверившись окончательно в крепости своего престола, Димитрий пошел на шаг крайне опрометчивый, с точки зрения его секретаря Яна Бучинского: вернул в Москву и посадил в совет братьев Шуйских.

Напрасно возражал Богдан Бельский, предрекая царю новый заговор Шуйских. Димитрий, легко привыкший к льстивому нашептыванию начальных бояр, не захотел больше слушать дерзкого опричника и услал его вторым воеводой к Катыреву-Ростовскому в Новгород Великий. Так он нажил себе еще одного врага. А чтобы окончательно сломить Василия Шуйского своим великодушием, Димитрий милостиво разрешил ему жениться на пятнадцатилетней княжне Буйносовой, являвшейся дальней родственницей Нагим, поставив лишь одно условие – свадьба Шуйского должна состояться через месяц после его царской женитьбы на прекрасной Марине Мнишек.

Горячо желая завоевать народную любовь, Димитрий повелел глашатаям объявить по всей Москве, что по средам и субботам он будет лично принимать челобитные от каждого просителя. Сначала люди шли робко, и окруженный дьяками Димитрий явно скучал. Но вот сквозь строй телохранителей к нему прорвалась пожилая женщина в сбитом платке и простерлась ниц возле его щегольских сафьяновых сапожек.

– Спаси нас, царь-батюшка, от лихих людей.

– На кого челом бьешь, не реви, говори толком! – ласково успокоил ее Димитрий.

– На ляха твоего, Липского…

Царь нахмурился: он не любил, когда жаловались на его верных жолнеров.

– И чем же он перед тобой провинился?

– Пьяный ворвался в дом, хотел ссильничать мою младшую, а когда она вырвалась, начал рубить своим палашом все, что под руку попало! Не веришь мне, у народа спроси!

– Верно, верно, лютуют паны! – загомонили в толпе.

Димитрий чувствовал, что на него с вопросом и надеждой смотрят сотни глаз.

– Эй, пристав, приведите сюда Липского, выслушаем его.

– Он так не пойдет! – пробасил один из приставов. – Поляки только своих командиров слушаются…

– Привести силой, – начал злиться Димитрий.

Через какое-то время Липский появился в дворцовых воротах. Отпихивая локтями пытавшихся взять его под руки приставов, шатающейся походкой он направился прямо к крыльцу. Шляхтич попытался отдать поклон государю, но, едва не потеряв равновесия, судорожно распрямился и воскликнул заплетающимся языком:

– Пошто звал меня, цезарь? Оторвал от срочного дела… – Он подмигнул Димитрию и смачно икнул.

– Люди жалуются на твои безобразия, Липский, – строго сказал Димитрий.

– Люди? Какие люди? Вот эта чернь? И ты еще, государь, с ними имеешь терпение разговаривать? Это же быдло, чернь! Тьфу на них! – Смачный плевок опять лишил пьяницу равновесия.

– Покушался на честь девушки, имущество рубил, – продолжал тем же суровым голосом царь.

Шляхтич с удивлением воззрился на него:

– Что с тобой, Димитрий? Когда мы паненок в Путивле да в Туле щупали, ты был не против. Говорил: «Давайте, ребята, веселитесь!»

– Это Москва, а не Путивль, – оборвал его царь.

– Правильно! И я что говорю своим ребятам: в Москве баб больше, так что не зевайте!

Он оглушительно захохотал, вызвав гневный ропот толпы.

– Я запрещаю здесь вам самочинствовать! – крикнул Димитрий грозно.

Лицо Липского, только что расплывшееся в пьяной улыбке, стало злым. Ощерив зубы, он процедил:

– То-то мне ребята говорили, будто Димитрий наш сильно изменился. Как корону надел, так своих уже не признает! Забыл, забыл ты, ваша милость, как мы с тебя соболью шубку-то сдирали!

Димитрий в ярости вскочил:

– Подвергнуть этого пьяницу торговой казни! Провести по всем улицам и на каждой площади бить кнутом, чтоб другим неповадно было безобразничать!

Дюжие стрельцы с остервенением содрали с Липского верхнюю одежду и, обнажив его по пояс, под жалобные стенания поляка потащили с подворья. Толпа с торжествующими воплями двинулась следом. Возле крыльца, кроме охраны и дьяков, никого не осталось. Димитрий поспешно вернулся во дворец. Был он расстроен случившимся – из-за какого-то одного дурака можно поссориться со всеми поляками.

Мрачные предчувствия его не обманули. Не прошло и часа, как в его опочивальню буквально вбежал Петр Басманов:

– Бунт в Москве начинается!

– Что такое?

– Поляки отбили Липского у приставов и бросились с саблями на москвичей.

– Что же делать, у нас и стрельцов нет?

– Мы бердышами затолкали поляков, благо среди них трезвых не было, в посольское подворье. Но успокоить не удалось. Орут из-за стен, что всех москвичей перережут!

– Выкатить к подворью пушки! – командовал Димитрий. – Я думаю, это остудит их пыл.

Поздно вечером во дворец явились польские офицеры для переговоров.

– Неужели ты, государь, допустишь, – сказал с пафосом герой битвы у Добрыничей Станислав Борша, – чтобы пролилась кровь твоих верных союзников?

– Я не хочу этого! – живо возразил Димитрий. – Ты знаешь, я умею быть благодарным. И одарил вас всех сверх всякой меры. Но к чему это привело? От золота с ума посходили! Каждый вместо одного по десять слуг себе завел. Пьянствуете, развратничаете! Обижаете москвичей. Как будто в завоеванном городе находитесь! Служить, как принято у нас, не желаете, от поместий отказываетесь. Вам подавай только звонкую монету…

– Когда тебе было тяжело, ты любил нас такими, какие мы есть! – заносчиво произнес Борша. – А теперь условия ставишь? Мы – свободные рыцари, и наши шпаги охотно купит любой монарх!

– В таком случае я вас не задерживаю, – бросил Димитрий. – Получайте в казне жалованье за полгода и отправляйтесь по домам.

Такого отпора шляхтичи не ожидали. Борша переглянулся с остальными ротмистрами:

– Не боишься, государь, что твой трон без опоры останется? Твои князья только и ждут случая, чтобы нож тебе в спину воткнуть.

– Бог не выдаст, свинья не съест! – сверкнул глазами Димитрий. – Народ меня любит и не позволит покуситься на государя.

Ротмистры удалились, громко ропща на царскую неблагодарность. Басманов, присутствовавший при переговорах, спросил:

– А что с казаками будем делать? Тоже ведут себя как завоеватели.

– Тоже дать жалованье и отпустить на низ. Пусть только Андрей Корела со своей станицей останется. Он славный воин и нам еще пригодится.

– Если не сопьется, – буркнул Басманов. – Деньги, что ты ему в награду дал, прогуливает с утра до вечера. За ним вся московская голытьба из кабака в кабак шляется.

– Сопьется так сопьется, – вздохнул Димитрий. – Я ему не поп. Пусть живет как знает.

– Однако поляки правду говорили, – заметил Басманов. – Бояр наших, как они уйдут, пуще прежнего остерегаться надо.

– Что ж, на своих уже не надеешься? – усмехнулся Димитрий.

– Воины они не плохие, – ответил Басманов. – Да вот только поднимут ли руку против своих, русских?

– Маржере здесь? – вместо ответа спросил Димитрий.

– Здесь, за дверями.

– Зови, будем вместе думать, как лучше покой государев охранять.

По знаку Басманова в дверях склонился бравый капитан:

– Слушаю, мон сир.

– Жак, не надоело тебе в капитанах ходить?

– Для меня главное – служение государю, а не чины.

– Однако достойная награда не помешает, как думаешь?

Маржере пожал плечами, не зная, куда клонит молодой царь.

– Назначаю тебя, Маржере, полковником всей моей стражи. Будешь по-прежнему командовать своими пешими стрелками… Как они по-вашему называются?

– Драбанты.

– Вот-вот, будешь командовать своими драбантами и сопровождать повсюду. А во дворце должны нести охрану по очереди две сотни алебардщиков. Есть ли у тебя на примете пара надежных молодцов?

– Есть, – не колеблясь ответил Маржере.

– Тоже французы?

– Нет, один англичанин – Майкл Кнаустон, а второй шотландец – Альберт Лантон.

– Англичане – нам друзья, – согласился Димитрий. – А шотландцы?

– Шотландцы славятся своей верностью. Многие французские короли имели гвардию из шотландцев.

Ссылка на французских королей убедила царя, и он обратился к Басманову:

– Надо одеть моих стражников примерно! Чтоб все завидовали даже самому виду телохранителей императора. Видели, как он ласкает тех, кто ему предан!

Из казны не пожалели выдать самые лучшие ткани. Полковник и его драбанты были одеты в красные бархатные плащи и такие же куртки и штаны, одежда алебардщиков была сшита из добротного фиолетового сукна с отделкой из синего и зеленого бархата. Рукояти алебард были украшены серебряной нитью.

Празднично одетые телохранители сопровождали царя всюду – и при входе в храм, и в Грановитой палате, и во время его частых увеселительных поездок. Получив долгожданную корону, Димитрий не жалел ни времени, ни денег на развлечения.

Но недолго пришлось государю пребывать в безоблачном настроении. Димитрию не терпелось получить подтверждение своего императорского титула от других государей. Однако Сигизмунд в своих посланиях по-прежнему называл его лишь великим князем. Не спешили признать за ним императорские права и Габсбурги. Наконец Андрей Левицкий тайно сообщил ему о том, что пришло письмо от Павла Пятого.

– Он благословляет тебя, – шептал иезуит. – С радостью видит в тебе оплот всего христианства…

– Подожди, – нетерпеливо перебил его Димитрий. – Как он ко мне обращается?

Иезуит стал было уклончиво говорить, что утверждение царских титулов – это мирское дело, Церкви не касается, но Димитрий снова прервал:

– Как ко мне обращается его святейшество?

– Как и прежний духовный владыка – «экс нобилис».

– «Экс нобилис». Благородный, – с горечью перевел Димитрий. – Только и всего? И это после моего обещания встать во главе всего христианства против мусульман?

Левицкий, смиренно опустив глаза, повторил:

– Это не дело папы римского…

– Неправда! – с силой ударил кулаком по подлокотнику кресла Димитрий. – Одно его слово, и все короли признают меня императором.

Он критически окинул взглядом иезуита, носившего теперь, когда поляков стало при дворе мало, монашескую рясу, чтобы не бросаться в глаза.

– Поедешь с моим наказом в Рим. Делай что хочешь, но ты должен, слышишь, должен привезти мне буллу на императорский титул. Озолочу!

Наставление, данное для памяти отцу Андрею Левицкому, члену братства Иисуса, для святейшего владыки Государя Павла V, первосвященника.

1. Прежде всего он объявит Его Святейшеству о нашем намерении предпринять войну против турок и ради этого заключить союзы с некоторыми христианскими государями. Он будет просить, чтобы властью Его Святейшества было оказано давление на светлейшего Императора Римского, дабы он не слагал легко оружия и не забывал о турецкой войне, а, напротив, заключил с нами против турок союз или лигу.

2. Да способствует Его Святейшество заключению подобного же союза и священного единения со святейшим Королем и Королевством Польским.

3. Он будет просить Его Святейшество, чтобы, приняв во внимание намерения наши и светлейшего Императора Римского относительно сей угодной Богу войны, Его Святейшество сообщил о них Сейму Королевства Польского, где будут и наши официальные послы…

4. Он укажет Его Святейшеству, что для этой цели мы решили отправить в возможно скором времени нашего посла к светлейшему Императору Римскому. Он должен просить, чтобы у Его Святейшества было также какое-нибудь лицо при Императоре для ведения переговоров от лица Его Святейшества по тому же делу. Если же лицо это прибудет раньше нашего посла, пусть оно его дожидается.

5. Он заметит Его Святейшеству, что между нами и светлейшим Королем Польским существует некоторая распря по поводу императорского титула, от которого мы легко не откажемся, ибо владеем им по полному праву. Он попросит Его Святейшество принять это во внимание и быть нам судьею.

Деметриус Император

Ближе к осени царь переехал в новый дворец, отстроенный из дерева по его планам Федором Конем. Хоть своим внешним видом здание и уступало каменным строениям итальянских мастеров, было оно внутри не в пример просторнее старых дворцовых помещений и намного светлее благодаря большим окнам. Не поскупился Димитрий и на роскошную отделку палат: двери, наличники и оконные рамы были из черного дерева, дверные петли и засовы окон и дверей сверкали золотом, шкафы и столы также сделаны из черного дерева, печи были покрыты зелеными изразцами и до половины обнесены серебряными решетками. Первый покой был обит золотым тканым покровом, второй – парчой, а зал для приема гостей и столовая – драгоценной золотой персидской тканью.

Полы во всех комнатах были устланы роскошными персидскими коврами с затейливым орнаментом.

Приглашенные бояре ворчали на расточительность царя, втайне завидуя виденному великолепию. Вообще в совете они не раз упрекали Димитрия за то, что слишком много денег из казны тратит на покупку иноземных товаров и ювелирных изделий, которые везли купцы со всей Европы, прослышавшие о щедром покупателе.

Впрочем, Димитрий приглашал в новый дворец бояр крайне редко, а без его зова сюда войти было невозможно: вход в палаты преграждали невозмутимые алебардщики, плохо понимавшие русский язык. Во дворце бывали лишь самые близкие к царю придворные. Остальным оставались только пересуды. Говорили всякое: будто покои будущей царицы, стоящие под углом к основному зданию, отделываются еще великолепнее; будто из дворца по повелению царя сделаны тайные ходы, благодаря чему он внезапно появляется и в соборе, и в Грановитой палате, и в саду, и в иных местах; будто, не дожидаясь ночной поры, водят по этим ходам к царю московских девиц его прихлебатели Петька Басманов да Мишка Молчанов…

Жак де Маржере, ставший с недавних пор постоянной тенью царя, не уставал дивиться его неутомимости, жадности до всего нового, будто Димитрий спешил жить, спешил насладиться всеми прелестями самовластия. «Ведь ему и двадцати четырех нет, – размышлял полковник. – Все еще впереди. Так зачем так спешить?»

Впрочем, он отдавал должное трудолюбию царя, отводившего развлечениям лишь немногие часы. С утра, после богослужения и посещения матери, жившей в Вознесенском монастыре здесь же, в Кремле, он заседал в Государственном совете, подробно интересуясь делами в приказах, доходами, поступающими в казну, положением на украйнах. Часто взрывался, слушая бояр, честил их, невзирая на возраст, приговаривая: «Нет, надо всех вас непременно послать учиться в Европу, чтобы дремучесть собственную изжить». Он поражал тугодумцев острым умом, неожиданными решениями, смелыми планами.

Неустанно заботился царь о развитии торговли, не жалел времени, чтобы поговорить с английскими, голландскими, немецкими, итальянскими купцами, обещая им всем льготы и отмену пошлин. Но с некоторой поры Димитрий все чаще и чаще заговаривал о предстоящей войне. С кем? Посланник Сигизмунда, знакомец царя еще по Кракову, Александр Гонсевский склонял его воевать против шведского короля, Карла Девятого. Римский император просил войск против турок, обещая в награду выдать за него замуж одну из племянниц. Димитрий охотно соглашался на предложения, но Маржере, зная его лукавый нрав, догадывался о намерении царя повести войско по той самой дороге, что привела его в Москву, только в обратном направлении. Уж слишком часто Маржере проводил в покои царя гонцов из Польши и Литвы, прибывавших тайно, отнюдь не по воле короля. Однажды краем уха полковник слышал, как, провожая в Краков своего личного секретаря Яна Бучинского, Димитрий произнес на прощание фразу:

– А главное, скажи, мол, император готов дать на опалу шляхты сто тысяч форинтов и что в Смоленск отправляется воинский наряд – пушки да порох. В скором времени я и сам там с войсками буду!

«Не похоже, что царь на войну с турками собирается. Дорога на Анатолию [46]46
  Анатолия– Турция.


[Закрыть]лежит куда южнее!» – подумал про себя Маржере.

Впрочем, вскоре догадки француза сменились уверенностью. Димитрий часто расспрашивал его о Генрихе Наваррском, о том, как отважному принцу удалось перехитрить Гизов и самому ухватить французскую корону.

– Да, хитрость нам, владыкам, нужна! – сказал он однажды, задумчиво глядя на пламя в печи. – Вот и я сам…

Он испытующе взглянул на полковника, прислонившегося спиной к теплым изразцам, и, решившись, продолжал:

– Когда я был в Кракове в качестве безвестного просителя, то обещал Сигизмунду все, что он просил, – северские земли, Смоленск, Новгород. Почему я так охотно это делал? Потому что доподлинно знал, что ему недолго сидеть на троне. Краковский воевода Николай Зебржидовский, Юрий Мнишек и его дальняя родня – Старицкие уже тогда затевали против Сигизмунда рокошь. [47]47
  Рокошь– восстание.


[Закрыть]Они предложили мне помощь, чтобы я занял отцовский престол. За это я обещал, что поддержу рокошан в борьбе с королем, и дал согласие быть государем обоих царств – Русского и Польского. В залог того, что не обману своих друзей, – Димитрий понизил голос, хотя вокруг стояла надежная охрана, – я тайно принял католическую веру… Видишь? – улыбнулся он Жаку. – Совсем как твой Генрих. Как он говорил? «Корона стоит двух обеден». Теперь настал мой час – сдержать слово, данное Зебржидовскому и Мнишекам. Держись, Сигизмунд!

– А Лев Сапега знает о предстоящей рокоши? – не удержался Маржере.

– Лев Сапега? – Царь с мрачной подозрительностью взглянул на полковника. – Почему ты вдруг заинтересовался Сапегой?

Маржере понял, что сказал лишнее. Но его спасла обычная находчивость. Не меняя мины рассеянного любопытства, он проронил:

– Ну, как же! Сапега, я слышал, один из влиятельнейших вельмож, великий канцлер Литвы. От того, на чьей стороне он будет, зависит очень многое.

– Ты прав, – согласился, успокоившись, Димитрий. – Что я могу сказать? Со Львом Сапегой мы – старые знакомцы. Его главное устремление – вернуть свои родовые поместья под Смоленском. Я обещал ему эти земли, потому он – мой союзник. Однако этот ясновельможный пан – великий хитрец и всегда делает ставку на сильнейшего. Если рокошане будут побеждать, он будет за меня, а если – король, может перебежать в его лагерь…

Маржере убедился, что слово Димитрия не расходится с делом. Почти ежедневно они бывали на Пушечном дворе, где царь наблюдал за отливкой мощных орудий, делал из них испытательные выстрелы, удивляя бывалых пушкарей своей меткостью.

Думал он и о будущей армии. Дал указ окольничему Михаилу Борисовичу Шеину собрать ко двору дворян, отличившихся воинской доблестью. Так князь Дмитрий Пожарский вновь оказался в Кремле. Царь не торопясь объехал строй всадников, оглядывая каждого с прищуром, будто лошадник, оценивающий коней. Осмотром он остался доволен и велел Шеину разбить отряд на две армии. Одну возглавил сам Димитрий, подобравший себе воинов помоложе, другую, в которую вошел цвет московской знати, – Шеин.

Армии двинулись одна за другой в царское село Вяземы, где на высоком холме по приказу царя уже была построена настоящая бревенчатая крепость. Здесь всадники вновь выстроились строем, друг против друга. Царь, выехав на середину, прокричал зычным голосом:

– Помните Кромы? Несколько десятков тысяч воинов не могли одолеть шестьсот казаков доблестного Андрея Корелы. И не потому, что не хватало храбрости! Не было умения! С сегодняшнего дня мы будем учиться брать крепости и оборонять их, чтобы потом каждый из вас вел своих воинов только к победе!

Всадники спешились, сняли с себя оружие. Каждому была вручена длинная палка, которой можно было действовать как копьем, а в случае нужды – и как мечом. Был брошен жребий. Армия Шеина заняла крепость, а армия Димитрия стала готовиться к штурму.

Выпавший накануне первый снег решил проблему оружия. В осажденных полетел град снежков – причем Маржере, который находился со своими гвардейцами в составе царской армии, приказал внутрь снежков закладывать камни, так что попадания в лицо были весьма ощутимы. После «обстрела» Димитрий повел своих солдат на штурм.

Сначала осажденным удавалось отпихивать лестницы, приставляемые к стенам. Но град снежков усилился, и, воспользовавшись замешательством, часть воинов Димитрия забрались на стены с противоположной стороны. Вскоре рукопашная схватка уже велась в самой крепости. Пожарский, находившийся подле знамени, с уханьем, как во время колки дров, сшибал увесистой палкой одного противника за другим. Вот отлетел старый приятель Иван Хворостинин, получивший неожиданный удар по ногам! За ним подскочил Михаил Шуйский, которого князь ткнул палкой в грудь с такой силой, что тот потерял равновесие. Пожарский боковым зрением увидел, как один из воинов, обойдя его сзади, схватился за древко знамени. Пожарский в длинном прыжке достал противника, вложив всю свою богатырскую силу в удар палкой по шлему. Воин со стоном опрокинулся навзничь.

– Ты что наделал, медведь! – услышал он крик поднявшегося Хворостинина. – Это же государь!

Пожарский смущенно опустил палку, и в этот момент удар обрушился на его серебряный шишак. Оказалось, что отомстил за царя подкравшийся сзади Маржере. На миг в голове князя все помутилось, он припал на одно колено, но тут же пришел в себя и открыл глаза. На него в упор смотрел царь, еще продолжавший сидеть на земле. Сжав плечи, он озабоченно ощупывал голову.

– Это ты меня так ударил? – спросил грозно.

– Б горячке не разобрал, кто к знамени лезет, – смущенно пробормотал Пожарский.

– Смотреть надо, – ворчливо заметил Димитрий и, оглядывая вмятину на шлеме, вдруг захохотал: – Вот это удар! А если бы саблей или палашом – так и разрубить мог?

– Бывает, и разрубаю, – заулыбался князь, поддаваясь веселью царя.

Тот живо, как ни в чем не бывало вскочил на ноги и крепко ударил князя по плечу:

– Кто ты, славный воин?

– Князь Дмитрий Михайлов сын Пожарский-Стародубский.

– Род знатный, – отметил царь, – и дерешься неплохо. Однако от моего Жака ты, по-моему, тоже получил приличную затрещину!

Он снова захохотал, смеялись и окружающие. Пожарский вспыхнул:

– Немец сзади, по-воровски ударил. Если бы лицом к лицу сошлись, я бы ему показал, где у нас раки зимуют.

– Ой ли! – подзадорил князя Димитрий. – Мой полковник – рыцарь знатный, сотни турок порубил.

– Турок не русский! – запальчиво возразил Пожарский. – Попадись он мне на узкой дорожке…

– Кто же нам мешает помериться силой? – холодно проговорил Маржере, меряя противника надменным взглядом с головы до ног. – Можем и на шпагах, если его величество разрешит.

– Нет, нет, только на палках! – возразил Димитрий в ожидании интересного зрелища. – А ну, шире круг.

Жак ловко отбил концом своей палки палку Пожарского в сторону и сам устремился в атаку, пытаясь ударить князя другим концом. Пожарский еле успел отскочить назад, палка просвистела перед самым его носом. Гвардейцы Маржере одобрительно завопили, поддерживая своего командира.

Пожарский снова и снова отступал по кругу от наседавшего Маржере. Когда тот на мгновение задержался, чтобы перевести дух, князь, схватившись за конец палки и второй рукой, нанес удар ужасающей силы. Однако Маржере успел подставить свою палку, но та от удара переломилась как спичка, а палка Пожарского, превратившаяся в его руках в грозное оружие, с хрустом опустилась на правое плечо француза. Хотя на нем были латы, удар был столь силен, что Маржере упал на колени, выронив обломок своей палки. Теперь радостно завопили русские.

– Довольно, довольно! – властно приказал царь. – Вы мне оба нужны живые и здоровые для будущей войны. Принести обоим по кубку вина!

Когда к вечеру возвращались в Москву, рядом с Пожарским, вроде невзначай, оказался Иван Хворостинин.

– Ты на меня обиду не держи, – добродушно сказал Дмитрий.

– Я и не держу! – своим тенорком певуче ответил Хворостинин. – Как говорит Жак Маржере, на войне как на войне!

– Ты что же, успел с ним подружиться? – удивился Пожарский.

– Меня согрел своей милостью государь, – потупив глаза, с каким-то непонятным кокетством сказал Хворостинин. – Кстати, сегодня ты ему глянулся. Если хочешь, замолвлю за тебя словечко. Он ко мне прислушивается. Будешь постоянно при его особе. Как я…

– Как ты – не надо! – неожиданно загоготал ехавший с другой стороны Пожарского Никита Хованский.

– Что ты имеешь в виду? – вспыхнул Хворостинин.

– А то, что наш молодой царь перенял нравы своего батюшки. У того для этого Федька Басманов был, у этого – ты!

Хворостинин смешался, пробормотал:

– У древних эллинов это за обычай считалось.

– Нам древние эллины – не указ, – пробасил Хованский.

Хворостинин, не желая продолжать спор на столь скользкую тему, вновь обратился к Пожарскому:

– Так как, поговорить мне насчет тебя?

– При дворе мне невместно, – упрямо тряхнул головой князь. – Если уж просить, так чтоб послал меня государь куда-нибудь на воеводство.

– А не молод ли ты, батюшка?

– Двадцать восемь скоро, возраст мужа!

– Ну, что ж, может, и попрошу, – капризным голосом сказал Хворостинин и, пришпорив коня, стал догонять царскую свиту.

– Кто как себе чины зарабатывает, – ехидно бросил ему вслед Хованский. – А настоящим воинам место – на задворках.

– Ничего, придет и наше время! – уверенно заявил Пожарский, еще переживавший сладостное чувство победы над иноземным рыцарем.

Редкая неделя проходила без учений. Строили все новые крепостцы, по которым стреляли из пушек. Царь добивался, чтобы не только пушкари, но и каждый воин мог метко стрелять как ядрами, так и «кувшинами с зельем». [48]48
  Разрывные снаряды.


[Закрыть]Он подробно рассказывал и показывал, как действуют польские гусары при атаке и обороне. Дмитрий Пожарский, с увлечением принимавший участие во всех учениях, убеждался в их пользе – раз от раза русские воины действовали все более дружно и слаженно.

Царь был неутомим на новые придумки. Когда лед сковал Москву-реку, приказал выкатить на торжище перед Кремлем, где обычно торговали зимой целиковыми освежеванными тушами быков, что, замороженные, стояли как живые, чудную крепость на колесах. Изготовили ее на Пушечном дворе плотники да пушкари, однако потрудились и богомазы. На воротах были изображены гигантские слоны, вроде тех, что были в войске Александра Македонского. Амбразуры были выполнены в виде врат ада, в пламени и дыму, а окошки, из которых торчали жерла полевых пушек, изображали головы страшных чертей. Когда пушки по команде царя начали палить, извергая огонь, москвичи, стоявшие на крутом берегу, стали испуганно креститься:

– Сатанинская затея, воистину!

Страху прибавила юродивая старица Елена, которая, протолкавшись вперед, начала грозить царю сучковатым пальцем:

– Чую, что смерть уже идет к тебе, Димитрий! Дьявол скоро заберет тебя!

Испуганно отшатнулись от юродивой люди, ожидая неминучей кары. Но царь только рассмеялся, радуясь успеху своей затеи:

– Если мне москвичей удалось попугать, то что будет с дикими татарами! При виде такого чудища бросятся врассыпную и передавят друг друга!

Однако снова поползли по Москве слухи о том, что сильно не тверд государь в православной вере. Напрасно Димитрий по совету Басманова совершил шествие на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, напрасно проявлял неустанную заботу об изготовлении церковных книг, торопя известного печатника Ивана Невежина. Напрасно исправно посещал церковные службы и навещал матушку в монастыре.

Чтобы окончательно развеять все сомнения, Димитрий хотел было приказать, чтобы выбросили из Угличского собора останки мальчика, якобы поповского сына. Но Марфа, которая вроде бы действительно полюбила молодого царя как сына, вдруг превратилась в лютую тигрицу.

– Только осмелься! – шипела она, выставив вперед руки. – Ославлю так, что покатится твоя головушка!

Димитрий понял, что совершил непростительную ошибку, начал каяться, внешне они помирились, но Марфа больше никогда не была с ним сердечна. И опять слухи о самозванце поползли по столице…