Текст книги "Александр Гитович"

Автор книги: Дмитрий Хренков

В то время к читателю часто приходили коллективные книги молодых ленинградских поэтов. Характерны их названия. «Приказ о мобилизации» – так назвали свой сборник 1931 года Н. Браун, А. Гитович, А. Прокофьев; «Салют» – стояло на обложке вышедшей в следующем году книги А. Гитовича и А. Прокофьева, которую открывало коллективное вступление:

 
Подымается ветер героики над суетой бумажной,
Над кабинами стихотворцев
и архивною пылью углов.
Как военный салют,
Повторенный для верности дважды,
Отдаем настоящую почесть
Боевыми патронами слов.
 
 
Беззаветным бойцам, перешедшим леса и болота,
Сквозь пустыню опасного лета и матерую тундру зимы, —
Партизанам Урала и Севера,
Боевому Балтийскому флоту,
Пограничным отрядам Союза
Салютуем – идущие – мы.
 

В этой книжке Гитович напечатал посвященную Краснознаменному Балтийскому флоту «Юбилейную поэму», отрывки из «Северной интервенции» и лучшее произведение тех лет – «Коробицына». Прокофьев – два цикла стихов: «Уральские партизаны» и «Песни партизан».

Романтика стихов Прокофьева по-прежнему строится на твердой земной основе. Ей не мешает, а скорее, даже усиливает предельно дневниковая конкретность письма: партизаны, обутые «в чуни», гармонист не просто играет, а «заводит» «Страданье», и даже в самом трагическом месте, когда пулеметчику Бачурину «труба, по-матросски звучащая – амба!» и он взрывает себя вместе с пулеметом, поэт не забудет отметить, что граната подкладывается «под живот пулемета». Он не боится подробностей. Они не приглушают патетику:

 
Восемнадцатый год.
Опускаются сабли с размаху.
Ничего, кроме пуль.
Остальное слывет пустяком.
Партизанский Верхнеуральский отходит к Стерлитамаку.
Лапти вскинув на плечи, партизаны идут босиком.
 

Стихи Гитовича лишены столь конкретных деталей и примет. Детали в них рассчитаны не на зрительное восприятие. Они скорее обращены к памяти и знаниям читателя. От этого публицистичность его стихов нередко идет как бы следом за газетными сообщениями:

 
Что сказать о Латвии? С виду небогаты,
Все же виден некоторый небольшой размах:
Президент имеется, сейм и депутаты
Неприкосновенные – как в лучших домах.
 

Однако от стихотворения к стихотворению становится все заметнее, как поэт преодолевает в себе книжность, как начитанность из противника, сковывающего по рукам и ногам, превращается в союзника.

В 1931 году в Ленинграде вышла первая книга стихов Гитовича. Она называлась «Мы входим в Пишпек». Уже название указывало, что книга посвящена поездке поэта в Киргизию. Жажда узнавания, чувство хозяина земли были всегда присущи советской молодежи. Для Гитовича эти чувства усиливались еще «чувством присяги». Тема узнавания – его открытие Востока – органически переплетается с военной защитой Отечества, защитой революции. Лирический герой Гитовича говорит о своем поколении:

 
В больших городах и от них вдалеке,
В халате и всяческом платье,
Мы их узнавали по жесткой руке,
По крепкому рукопожатью.
 
 
Для нас отдаленные материки
Не стоили медной монеты,
Мы ноги расставили, как моряки,
На палубе нашей планеты.
 
 
Под дьявольским солнцем, по горло в труде,
В арычной воде по колено,
В полях, и заводах, и вузах —
Везде —
Дерется мое поколенье.
 

Приметы тогдашней Киргизии в стихах чаще всего носят чисто внешний характер («рябая ярмарка камней», «желтый песок – желтее лупы», «лезет на лошадь пузатым мешком набитый бараний бай» или «там волей Нового завета кочует юрта сельсовета»). Но главное поэт сумел увидеть. Уже в первой книге в полной мере проявляется всегда органичный для него интернационализм: «Поверьте, что Ленин похоже звучит на ста тридцати языках».

Книга названа «Мы входим в Пишпек», – но открывается она разделом «Присяга», куда включены такие стихи-декларации, как «География и война», «Германия», «Разговор по душам», «Молодежь».

Как-то Блок заметил: «Первым и главным признаком того, что данный писатель не есть величина случайная и временная, – является чувство пути». В книге «Мы входим в Пишпек» это чувство не просто угадывается, – можно ощутить, как оно нарастает от стихотворения к стихотворению.

В «Теории относительности» Гитович писал о своей неотделимости от всего происходящего в мире, от «эпохи»:

 
Окна распахиваются звеня,
И вольный этот рассвет
Потом эпохи идет в меня,
Длинным путем газет,
 
 
И каждою стачкой, пролившей кровь,
Восстаньем с той стороны,
И черной работою мастеров
Громкой моей страны,
 
 
Которая за окном, за дверьми
Летит дорогой крутой…
 

Это сказывается на его поэзии: в стихах начинают преобладать живые интонации, ощущается дух времени.

Но период ученичества этой книгой не окончился. В ней еще немало сырых строк, образов, не столько найденных в самостоятельном поиске, сколько сочиненных по-тихоновски. На некоторых стихах можно проследить и влияние Н. Заболоцкого, особенно в тех местах, где неуменье охватить и осмыслить увиденное Гитович пытается скрыть с помощью иронической интонации.

Казалось бы, задача критики состояла в том, чтобы поддержать молодого литератора, помочь ему поскорее уверовать в собственные силы. Ведь в главном – в идейной направленности своей поэзии – он шел верной дорогой. Однако критика тех времен – прежде всего, разумеется, рапповская – часто обрушивалась на поэта. Удивительнее всего, что она казнила его именно за «политические ошибки».

В журнале «Новый мир» № 5 за 1931 год была напечатана рецензия на книгу «Мы входим в Пишпек». Сегодня ее читаешь, как пародию. Но тогда поэту, видимо, было отнюдь не до смеха.

«Идеологическая шаткость стихов Гитовича знаменует зыбкость мелкобуржуазного сознания автора, от природы несомненно даровитого, – писал рецензент „Нового мира“. – Оттого-то основным выводом из всего сказанного будет подчеркивание того факта, что книжка без достаточных оснований вышла в серии пролетарской литературы».

Журнал «Ленинград» (№ 2, 1932 г.) обвинял Гитовича, а заодно с ним и Лихарева, за «некритическую учебу у классиков», а журнал «На литературном посту» (№ 4, 1932 г.) утверждал:

«Ряд других ранних стихотворений Гитовича („Вода“, „Равновесие“ и др.), в которых поэт не поднимается до уровня пролетарского мировоззрения, испытывая на своем творчестве влияние таких реакционеров, как Заболоцкий, носят отчетливый отпечаток мелкобуржуазной идеологии».

Словно отвечая всем, кто вместо доказательств и убеждения пользовался дубинкой, Гитович пишет стихи, посвященные Маяковскому. Он считал себя тоже ответственным за его наследие, хотя и не соблазнялся копированием его, как это торопились сделать иные молодые поэты. Стихи, написанные на смерть Маяковского, не нуждаются в комментариях. В них «по-маяковски» все предельно и точно:

 
Мы минусуем горькие невзгоды…
Все в порядке. Вертится земля.
Молодежь проверенных заводов
Выбирает вас в учителя.
 
 
Вам теперь проснуться б и помочь ей
(Нам такого долго не пошлют),
Ею трижды я уполномочен
Передать присягу и салют.
 
 
И, едва удерживая нервы,
Дорогое горе затая, —
Как вождю,
Как первому из первых,
Присягает молодость моя.
 

Присягал поэт от всего сердца, но «крылья неустанных парусов» уводили его и в совершенно реальную Киргизию, и, случалось, на зыбкие острова книжной романтики. Поездки по стране позволяли накапливать новые впечатления. Они сами по себе явились для Гитовича серьезной школой. Но сказалась и помощь партийной критики, старших товарищей – В. Саянова, А. Прокофьева и других.

Отношения Гитовича с Прокофьевым складывались сложно. Они дружили, часто вместе выступали и на литературных вечерах, и в разных изданиях. Гитович ценил поэзию Прокофьева, но сам хотел идти иным путем. Находилось немало охотников на этом основании рассорить друзей.

 
Мы славили дружбу наперекор
Молве. К хитрецам – спиной.
Мы славили дружбу, а не разговор
За столиками в пивной.
 
 
Понятие, выросшее в огне,
Отбросившее золу,
Суровое братство, которого нет
И быть не может в тылу.
 
 
Зачем же поэзии вечный бой
Изволил определить —
В одном окопе да нам с тобой
Махорки не поделить? —
 

писал Гитович в стихах, посвященных Прокофьеву.

В свою очередь Прокофьев, даря Гитовичу свою книгу стихов «Улица Красных зорь», написал на ней:

«Александру Гитовичу на нерушимую дружбу. Иней засыпал мои волоса, а тебя он никак не тронул. Но Улица Красных зорь открыта для дружбы, и дружба та – на виду. 13. I. 31 г.»

Дружба их была требовательной и бескомпромиссной:

 
Если дружба, то, значит, поровну —
Бой, победу, беду, табак.
 

Она была вскормлена одной любовью – революцией, единым стремлением – верой и правдой послужить ей:

 
Нас одна обучала школа —
Революция, только ты…
 

Год призыва 1909-й

В 1931 году допризывники 1909 года рождения уходили служить в Красную Армию. Гитович был освобожден от действительной службы (уже тогда у него пошаливало сердце), но не захотел отстать от погодков. Ему пришлось употребить немало сил, упорства и даже красноречия, чтобы уговорить призывную комиссию не зачислять его в белобилетники. Настойчивость его была легко объяснима: поколение, к которому он принадлежал, расценивало службу в армии как огромное доверие.

Призывники 1909 года рождения чувствовали себя прямыми наследниками героев октябрьских боев и гражданской войны. Они взрослели, мужали вместе со страной: строили Комсомольск-на-Амуре и варили первый чугун в домнах Магнитки, выращивали хлопок в пустыне. Среди всех этих больших и крайне важных дел они не забывали о военной опасности.

Будучи допризывником, Гитович старательно учился военному делу: его тянуло на пограничную заставу, на палубу боевого корабля – всюду, где воины жили в боевой готовности номер один, где в любую минуту готовы были отправиться на ратный подвиг. Летный шлем, подаренный авиаторами, заменял ему кепку или шапку. Он носил краги, курил, разумеется, трубку, играл в теннис, стремился походить на героя тихоновской поэзии, которого «жизнь учила веслом и винтовкой», прежде чем стал он «спокойным и ловким, как железные гвозди – простым». Писари еще не выписали ему повестку явиться в военкомат, а он уже приобрел некоторый опыт, живя среди воинов, наблюдая за их нелегкой службой. Он участвовал в дальнем учебном походе на подводной лодке, и не без гордости потом говорил, что ему, единственному из поэтов, довелось читать стихи под 16-метровой толщей воды.

В мирное время ореолом мужества и романтики была окружена пограничная служба. «Боевая жизнь пограничная» больше всего притягивала к себе Гитовича. Граница означала для него не только передний край обороны Отечества. Он воспринимал ее как линию испытания сердца.

«Чувство границы» пульсирует в его стихах, придавая им напряженность, внутреннее волнение. «Чувство границы» понималось им расширительно:

 
Проходят года
К неизвестным пределам,
Но братство – оно сохранится
Везде,
Где тревога за общее дело, —
А это есть чувство границы.
 

«Чувство границы» станет для героев поэзии Гитовича чем-то вроде лакмусовой бумажки: с его помощью можно проверить ценность человека.

Стихи, написанные в результате первого знакомства с жизнью армии и флота, с буднями пограничья, составили книгу «1909 год». Она была подготовлена в 1932 году издательством «Молодая гвардия», но была задержана выпуском, и появившиеся немногие экземпляры тотчас стали библиографической редкостью.

Вряд ли можно сказать, что книга означала большой шаг вперед по сравнению со сборником «Мы входим в Пишпек». Книга была собрана наспех, отдельные части ее недостаточно хорошо выверены и пригнаны друг к другу. В ней еще немало риторики, а содержание некоторых стихов без труда укладывалось либо в газетную передовицу, либо в главу из учебника политграмоты. Даже наиболее яркое событие личной жизни – поход на подводной лодке из Кронштадта в Балтийское море – не получило сколько-нибудь яркого отражения в стихах. Правда, появилась «Юбилейная поэма», посвященная Балтийскому флоту, но развитие ее идет в тесном фарватере прописных истин:

 
Правда, генералам надо гнать монету.
Генералов много – целые стада.
Есть и адмиралы… Только флота нету.
Прямо получается прорыв да беда.
 

В подобных строках тонут свидетельства очевидца.

Немногим лучше «Описание Балтийского моря, согласно приказанию командира подводной лодки В. Н. Симановского».

Но в новой книжке было и то, что уже обратило на себя внимание в первой – «Мы входим в Пишпек». Поэту чужда позиция стороннего наблюдателя, ему есть дело до всего, чем заняты сограждане. С ними он старается вести разговор по душам. Второй раздел, давший название книжке («Девятьсот девятый»), где собраны стихи о своем поколении, оказался значительно интереснее и по своей фактуре и по художественному исполнению. В первом разделе («Описание Балтийского моря») мы почти не слышим живой интонации. Автору мешает скованность, боязнь хоть на шаг ступить в сторону от курса, проложенного кем-то другим. При чтении же отдельных стихов второго раздела ощущаешь, будто в книжку врывается свежий ветер и ломает перегородки, отделявшие автора от читателя. Простой язык стихотворений еще больше способствует развитию этих контактов:

 
Позвольте ж после всех красот
Земного пробужденья
Прославить честный девятьсот
Девятый год рожденья.
Нам говорят: «Городовой,
Погоны и медали», —
А мы мотаем головой —
«Не знаем,
Не видали».
 

Но лицо книги определили не эти единичные примеры. В ней было помещено стихотворение, в котором проявились лучшие стороны дарования Гитовича: емкость строки, четкость поэтической мысли, политическая зоркость. Это стихотворение сразу же выдвинуло его автора в первые ряды советских военных лириков. Я имею в виду стихи о Коробицыне.

В 1927 году всю страну облетела весть о беспримерном подвиге красноармейца-пограничника Андрея Коробицына. На дозорной тропе его атаковали четыре нарушителя. Красноармеец был ранен, но, истекая кровью, смело вступил в неравный бой: ранил главаря банды и отбил нападение бандитов. Когда подоспели товарищи, схватка уже была закончена. Враги не прошли. Обессиленного от ран Коробицына доставили в госпиталь, где три дня врачи вели борьбу за его жизнь; спасти героя не удалось.

Подвиг рядового пограничника стал для советской молодежи символом стойкости и бесстрашия. Поэты сложили о нем стихи и песни. Стихотворению, написанному Гитовичем, суждена была долгая жизнь.

Успех «Коробицына» не случаен. Он был подготовлен всей предшествующей работой, глубоким проникновением в тему. Поэт не раз бывал на той пограничной заставе, где служил Коробицын, сблизился с друзьями героя, мог надышаться самим воздухом пограничья. Все это вошло в кровь и плоть стихотворения.

Андрей Коробицын шагает в стихах свободно и широко. Он наделен всеми чертами своего поколения, своего класса. Создавая его образ, поэт решительно отказывается от заимствований у Гумилева и Киплинга. Да это и понятно: социальная природа подвига советского пограничника иная:

 
Нам известны военные подвиги
Всевозможных времен и окрасок,
Но Андрей Коробицын —
Превосходною славой звени!
В этом есть напряженье
И мужество
Целого класса,
И над самою смертью
Тебя подымают они.
 

Поэт непоколебимо убежден в классовых истоках подвига советского солдата. Читатель чувствует за спиной Коробицына сотни и тысячи рабочих и крестьянских парней. Отвага и мужество Коробицына приподнимают его над смертью. Пограничник прикрывает своей грудью страну, вдохновившую его на подвиг. Страна обессмертила его имя.

Мы помним, что до «Коробицына» Гитович охотно писал публицистические стихи о верности присяге. Но прежде публицистичность нередко оборачивалась риторикой. Теперь же, получив героический материал, что называется из первых рук, своими глазами увидев пограничные будни, поэт сумел написать по-новому. Он сдержан в выражениях чувств, каждое слово как бы взвешено на ладони, прежде чем поставлено в строку, пригнано к соседним, как патрон в обойме.

 
Что такое граница?
Работа широкого риска,
Это – путь пограничника ночью дозорной тропой,
Это – маузер сбоку, как самая суть террориста,
И навстречу бандиту – фуражек зеленых прибой.
 

Безошибочный выбор деталей, ясное представление о том, что произошло в этот день на границе, позволяют автору сделать свой рассказ и ярким и динамичным. В восьмидесяти строках стихотворения раскрыта не только картина подвига, но и философия его.

Коробицын обрисован несколькими штрихами: он шагает «по блестящему следу дождя», потом обнаруживает «четыре прищуренных дула», вступает в неравную схватку и, наконец, гибнет от вражеской пули. Поэт сознательно избегает «ряда мелочей», чтобы показать героя крупным планом, выделить в его образе самое основное – отвагу и верность долгу:

 
Пограничнику ясно одно —
И отсюда рождается подвиг —
Нарушители наших границ,
Перешедшие берега,
Это новая бомба
В напряженное сердце заводов, —
Враг на нашей земле.
Коробицын идет на врага.
 

Спору нет, и эти строчки несут на себе печать своего времени. Отсюда рядом с вполне понятной приподнятостью – и некоторая их выспренность. Но она не помешала с предельной достоверностью обозначить характер рядового защитника Родины. В этом – «враг на нашей земле. Коробицын идет на врага» – проявляются не только черты одного человека, а мораль поколения.

Гитович написал о своем сверстнике, о подвиге мирных дней. В этом – непреходящее значение его «Коробицына». Андрей Коробицын окажется правофланговым среди множества воинов, изображенных в книгах Гитовича. Рядом с ним станут в одном строю однополчане по артиллерийскому полку, где поэт прошел первую школу солдатской выучки, а потом и герои Великой Отечественной войны.

Но значение «Коробицына» этим не исчерпывается. Перечитывая стихи сегодня, ясно представляя себе время, когда они появились, нельзя не обратить внимание еще на одну, может быть более широкую тему, которую поднял поэт. Это – тема братства народов, оно наступит после всемирной победы трудящихся. «Хойка – финский ручей шириною в четыре аршина» – воспринимается поэтом как «мрачная крепость», разделяющая народы. Славя Андрея Коробицына, поэт уже тогда, в 1932 году, был убежден, что самым лучшим памятником герою будет завоеванный народами мир.

 
Но единое дело идет по земле нерушимо.
И дождется ручей величайшего дня своего:
Мы поставим мосты
Протяженьем в четыре аршина,
Дети вброд перейдут
Пустяковые воды его.
 

«Андрей Коробицын» пришелся по душе и любителям поэзии, и всей молодежи. Я помню, как у нас в школе почти на каждом вечере, посвященном Октябрьской годовщине, Первому мая или празднику Красной Армии, неизменно читали со сцены эти стихи. Мы знали их на память и однажды даже писали в классе изложение на тему стихов Гитовича.

Но я забежал несколько вперед.

Постараемся мысленным взором перенестись в 11-й конно-артиллерийский полк, где проходила служба поэта.

А. И. Гитович 1932

На первых порах армейская жизнь отнюдь не воодушевляла браться за перо. Каждый день нужно было чистить винтовку и коня, ходить в наряд или караул, заниматься строевой подготовкой, множеством других довольно скучных и утомительных дел. К вечеру тело наливалось тяжестью, ноги заплетались от усталости. Но шли дни, и боевая выкладка на марше уже не так отягощала плечи. Минуло еще несколько недель, и строки новых стихов запросились на бумагу.

Прежде всего хочется выделить короткий цикл стихов о коне. Он представляет собой органический сплав трех начал поэзии Гитовича: добрую иронию, уменье в будничном увидеть возвышенное, взволнованную публицистичность.

Цикл начинается «Первой встречей» с конем.

 
Хуже бреда,
Злее смерти
Наклонились надо мной
Зубы, длинные, как жерди,
Опаленные слюной.
 
 
Выше – глаз глядел сердито,
Полный красного огня,
И огромное копыто
Сбоку целилось в меня.
 

Но идет время, и «волосатая беда» – конь – ласковыми бархатными губами тянется к карману красноармейца, где для него всегда припасен сахар. После же первых походов, когда немало досталось и бойцу, и лошади, начинается дружба. Поэт убежден, что «будут дни пороховые», но, готовясь к ним, воин должен сегодня научиться безукоризненно выполнять самые обыденные, отнюдь не героические обязанности, ибо в этом – залог его побед на поле брани.

 
Я возьму седло и сбрую,
Все, что скажет отделкой,
Стремена отполирую
Самым мелким наждаком…
 

Стихи почти пересказывают параграфы наставления. Но вся соль в этом «почти». Стихи о коне – не пересказ, не рифмованный репортаж об армейских буднях, а живописание их.

Еще не произнесено ни одно «возвышенное» слово, еще, читая стихи, мы ощущаем лишь конский и людской пот, но с каждой строчкой становится все явственней, что во всех углах казармы – и в красном, где на посту № 1 хранится полковое знамя, и в том, где дремлет в пирамиде боевое оружие, – всюду гнездится романтика. Она окрашивает в свой особый цвет армейские будни.

А. И. Гитович. 1932

Когда прочитано «Последнее стихотворение о коне», мы понимаем: первые были, пользуясь военной терминологией, чем-то вроде артиллерийской подготовки, предшествовавшей вводу в действие главных сил. Стихи написаны с удивительным чувством поэтического озарения:

 
Никогда, ни под каким предлогом
Не хочу предсказывать, друзья,
И однако гибели берлога
Снится мне, темнея и грозя.
 
 
Вижу тучи, прущие без толка,
Отблеск дальнобойного огня,
Дальше все потеряно…
И только —
Морда полумертвая коня,
 
 
Душная испарина и пена,
Это он, а вместе с ним и я, —
Оба – тяжело и постепенно —
Падаем во мрак небытия.
 
 
Падаем…
Но через толщу бреда
Музыка плывет издалека, —
То растет великий шум победы,
Гул артиллерийского полка.
 
 
Так во сне моем произрастает
Истины упрямое зерно.
Что поделать? Жизнь идет простая,
С ней не согласиться мудрено.
 
 
Лето нас приветствует июлем,
Ясной радугой, грибным дождем.
Мы еще поездим,
Повоюем
И до самой смерти доживем.
 

Эти и другие стихи собраны в книге «Артполк», занявшей, как мне кажется, видное место не только в творчестве ее автора, но и во всей нашей лирике начала тридцатых годов.

А. Гитович и Б. Корнилов в лагерях артиллерийского училища. 1936

Советская поэзия и тогда знала немало превосходных стихов, славивших могущество Красной Армии, ее героев. Достаточно вспомнить стихи Д. Бедного и В. Маяковского, Э. Багрицкого и А. Суркова, Н. Тихонова и С. Щипачева. Литераторов, отдавших вдохновение воинской теме, было не мало. В начале 1930 года они сочли нужным организационно определиться: создали Литературное объединение Красной Армии и Флота (ЛОКАФ). Благодаря усилиям прежде всего этих писателей появилась большая серия книг о боях и походах гражданской войны, о славных боевых традициях нашего народа. «Разгром» Фадеева, «Чапаев» Д. Фурманова, «Война» Н. Тихонова заложили основу этого направления молодой советской литературы. Но все эти книги были обращены в прошлое. Произведения же о мирных буднях армии и флота нетрудно было перечесть по пальцам. Больше того, даже эти немногие сочинения не всегда оказывались художественно убедительными. В известном письме А. Суркову Максим Горький писал по поводу оборонной поэзии:

«Постыдно скудны силы поэтов наших, холодные стишки пишут у нас. Очень равнодушна эта лягушечья поэзия».

Поэзия была в неокупном долгу перед армией и флотом. Перед тысячами читателей, одетых в гимнастерки и бушлаты.

Недаром, выступая на совещании по оборонной литературе, которое состоялось значительно позже, в 1936 году, Вс. Вишневский с тревогой говорил:

«На наших глазах в нашей жизни прошло три войны. Нужно будет сейчас идти на четвертую войну. А что делают писатели? 3000 советских писателей – чем они отвечают на потребность класса и времени? Они молчат! Есть люди, которые сейчас уходят демонстративно на боковые темы».

В свете всего сказанного выше книга «Артполк» с ее живыми картинками будничной жизни одной из артиллерийских частей приобретала особую значимость.

Гитович задался целью показать на первый взгляд не очень приметные и, казалось бы, не такие уж важные события и стороны полковой жизни: боевые стрельбы, маневры, чистку конского состава, соревнование за знамя германского комсомола и т. д. Но за всем этим на страницах тоненькой книжки вставала довольно широкая панорама армейской действительности, изображенная как бы изнутри, уже почти без ненужной патетики.

Прежде стихи Гитовича не отличались населенностью. Теперь в них щедро прописаны однополчане поэта. Мы знаем, что комсомольцев полка, награжденных знаменем германского комсомола, возглавлял Николай Новоселов. Новоселова никак нельзя спутать с Сашкой Алексеевым или с кем-нибудь другим. Появление всех их делает армейскую жизнь на страницах книги полнокровнее. Для каждого события, для каждого человека и состояния его души автор пытается найти свои краски.

В то время Красная Армия была подлинным университетом для сотен тысяч советских молодых парней. Ведь тогда еще в стране не была ликвидирована неграмотность, деревенская молодежь приобщалась за время службы к «городской культуре», училась пользоваться электричеством, телефоном, приобретала множество различных рабочих профессий и прежде всего уменье водить трактор. Но служба в армии была серьезной школой и для таких сугубо городских жителей, как Гитович. Она тоже многому научила их. За время службы Гитович, как никогда прежде, окреп физически, научился владеть винтовкой, почувствовал свою сопричастность коллективу, значение той дружбы, которая удесятеряет волю одного и цементирует весь строй.

 
Мы веруем: наверняка
Система исполнена пыла;
Шершавая сталь турника,
Спина деревянной кобылы.
Она в полумраке встает,
Коварною тушей темнея, —
Но мы перепрыгнем ее
Во славу шестой батареи.
 

Стихотворение названо «Заповедь». Иного сегодняшнего читателя может удивить несоответствие «высокою» названия и столь «низкой» темы. Впрочем, никакого несоответствия здесь нет. Поэт подчеркивает, что высокая боеготовность армии рождается из мелочей, она – производная конкретных усилий каждого красноармейца. Но мысль стихотворения шире. Хорошо, что шестая батарея так дружна, что здесь подобрались отменные ребята, но ведь «пятая тоже всегда военной работой объята». Ее нужно подтянуть до уровня шестой, подтянуть «во славу дивизиона». Да и полку есть на кого равняться: он должен работать, «как шефы во славу завода», «во славу рабочего дела».

В конечном счете все, чем занимаются бойцы: совершают ли ночной марш по «блестящему и прямому, как дула наших орудий, Выборгскому шоссе», стреляют ли («И черное яблочко цели твоей – как свастика штурмовика»), закаляются ли на занятиях по физподготовке – все делается «во славу рабочего дела». Все они связаны общностью цели – «Связь, великая как дружба, и дружба, нерушимая как связь».

Красноармейцы из «Будней» (так назван один из разделов книжки) крепко связаны со своими однополчанами, от которых приняли эстафету, – героями второго раздела книжки – «Битва». В этом разделе напечатаны два больших стихотворения «Смерть Толмачева» и «Иван Мысин». Толмачев – комиссар гражданской войны. Он погиб под Лугой; когда на поле боя его окружили белогвардейцы, комиссар отбивался до последнего патрона, а последний приберег для себя. Еще недавно автор книг «Мы входим в Пишпек» и «1909 год», может быть, удовлетворился бы только описанием героической гибели комиссара. Но теперь поэту важно проследить истоки подвига. Для этого он должен хоть в малой мере приоткрыть перед читателем дверь в духовный мир комиссара. Он хочет знать не только то, как погиб Толмачев, но и о чем тот думал на поле боя. Гитович не скрывает этого своего обостренного интереса:

 
Все понимающий в мире этом,
Что он увидел в последний миг,
Падая навзничь?..
 

Характер Толмачева обозначен только пунктирно, но тем не менее интересно. Он складывается из противоречия внешнего облика Толмачева, отнюдь не героического (комиссар идет в бой, «протерев пенсне», за минуту до смерти он сумел заметить «сосен соседство, синего неба простой кусок»), и непреклонной воли, решительности, подчеркнутой с помощью рефрена: «действуй, действуй!».

На первый взгляд Иван Мысин – человек мирной профессии (он машинист паровоза) – случайно оказался в соседстве с комиссаром Толмачевым и воинами артиллерийского полка. Для Гитовича же он однополчанин. Ведь Мысин – тоже человек подвига: он сумел провести эшелон по горящему мосту и в срок доставить грузы, а потом вернуться к мосту, чтобы потушить пожар. В эти минуты простой машинист становится вровень с комиссаром Толмачевым.

Но перекличка героев «Артполка» продолжается до самой последней страницы книги. В конце ее вчерашние бойцы уже шагают командирами запаса, твердо знающими свое место в общем строю:

 
От моря к морю, от песка к песку,
Мы только в долгосрочном отпуску,
Пока она не позовет на бой,
Пока бойцы не встанут за тобой.
 
 
И повторяет воинский билет,
Что это отпуск. Увольнения нет.
 

Книга «Артполк» в отличие от всех предыдущих оказалась цельной, злободневной и вместе с тем наполненной романтикой армейских буден. Недаром она тотчас была принята на вооружение в воинских частях и всюду, где обучались допризывники. В стихах, посвященных Гитовичу, его друг и ученик Алексей Лебедев скажет об «Артполке»:

 
Высокий зал военкомата.
Призыв. Холодный луч рассвета.
Перед отправкою ребята
Берут с собою книгу эту.
 

В короткое время «Артполк» выдержал два издания. Во второе автор включил стихотворение «Надпись на книге стихов». Я процитирую несколько строф из него, ибо эти строчки нужны как эпиграф к удивительной истории, связанной с долгой и славной жизнью книги.

 
…Я все-таки не так устроен,
Я постарался – столько лет —
Вести слова тяжелым строем
Иных достоинств и побед.
 
 
И мне дороже всех традиций
И вдохновенья самого —
Земля, где падал Коробицын,
Застава имени его.
 
 
Слова пройдут, барьер ломая.
Не говори, – я знаю сам,
Что ты, Страна моя прямая,
Доставишь их по адресам.
 
 
Что от Мурманска до Памира
Прочтешь их басом молодым
Географам и командирам
И пограничникам своим.
 

Книга «Артполк» укрепила связи поэта с воинами, сделала его желанным гостем в казарме. Знаменательно, что газета Реввоенсовета Ленинградского военного округа «Красная звезда» (так прежде называлась газета «На страже Родины»), начав знакомить своих читателей с творчеством лучших поэтов, отдающих вдохновенье армейской теме, первую литературную страницу предоставила Николаю Тихонову, а вторую (6 сентября 1933 года) – Александру Гитовичу.

На этой странице Гитович напечатал подборку стихов и статью «О красноармейской поэзии». Статья подводила, так сказать, идейно-теоретическую базу под стихи, хотя адресовалась она начинающим авторам.

«Какова, на мой взгляд, сейчас основная задача оборонной поэзии? – писал Гитович. – Как молодой начинающий поэт должен поступать, чтобы на первых порах своей литературной работы не попасть в мертвое пространство общих фраз и прямолинейной неубедительности?

Наша беда заключается в том, что молодые красноармейские поэты часто не замечают того драгоценного материала, который лежит у них под руками; они не используют своих неоценимых преимуществ: знания Красной Армии и возможности, благодаря этому, показать ее изнутри.

Красноармейский поэт обязан писать свои личные стихи, где было бы все, что его волнует… Он должен быть (иначе это не будет поэзией) прямым и откровенным в своих стихах, не боясь ошибок, которые могут быть на этом труднейшем пути создания подлинно красноармейской лирики».

Почти все, что декларировано в этой заметке, Гитович наполнил конкретным содержанием в книге «Артполк».