Текст книги "Пасынок Вселенной. История гаденыша"

Автор книги: Дмитрий Слай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

10

“Наш брак основан на лжи, но на ней основано много хорошего – религия, история…”

Гомер Симпсон

Удивительно, но я так до сих пор и не понял – благом для меня стало обучение у Виктора, или именно он во многом сделал меня таким, какой я есть? А может, он просто следовал качествам исходного материала? Ведь нельзя же из дерьма слепить конфетку, из грязи сотворить алмаз? Можно взять унылого слабовольного толстяка, лупить его палкой и обучать балету. И может, в итоге он начнет танцевать, но все равно будет ничем иным, чем унылым толстяком, пытающимся изображать танцора. Так зачем это надо? Впрочем, вполне может быть, что он похудеет, сделавшись грациозным красавцем с намертво пришитым к сознанию комплексом бывшего толстяка.

Зачем нас всех на протяжении всей жизни, в школе и позже, учат тому, что многим не подходит? Чтобы не высовывались? Чтобы были как все и не смущали среднестатистических граждан своими отличиями? Говорил уже – сам у себя спрашивал и не нашел ответа. И есть ли что-нибудь более унылое, скучное и тошнотворное, чем среднестатистические граждане? Если пытаться учить психопата быть нормальным человеком, какое-то время это, может, и будет работать, но потом он все равно сорвется, и срыв этот окажется намного страшнее, чем можно ожидать.

Правда, как выяснилось позже, я все-таки не психопат. Хотел бы быть психопатом, но… Даже это мне было не дано. И я даже не знаю теперь – все лучше, или хуже.

А Виктор… Черт побери, я так и не понял как он ко мне относился. Иногда мне казалось, что ему приятно мое общество не менее, чем мне его. Иногда он откровенно насмехался и издевался. Иногда казалось, что ему вообще наплевать. Да, безусловно он манипулировал мной. Но зачем? Наверное, я так никогда и не пойму его истинных мотивов. Может, вообще не способен понять. То ли он был гением – но тогда как назвать область его гениальности? То ли просто чертовски умной и загадочной сволочью. А может, всего понемногу? Наверное, в мире встречаются гении, которые совсем не являются одновременно сволочами. Но и лютых сволочей среди них тоже изрядно.

Как все закончилось? В жизни редко что-то происходит в одночасье. Но иногда случается и такое.

Виктор пропал. То есть совершенно пропал. Его никто не видел, никто не знал куда он подевался. На самом деле, он достаточно много и активно занимался с другими пацанами – вел секцию единоборств, школу выживания, но делал это, скорее, для денег. А может и не просто для денег, потому что некоторых из пацанов, которые ходили к нему на занятия, он выдергивал из толпы и обучал отдельно. Чему? Понятия не имею. Может, тому же, чему и меня. Разумеется, я ходил к нему на обычные тренировки и был знаком с другими парнями. Но когда он пропал, выяснилось, что никто не знает куда он подевался. Равно как никто из мальчишек не знал, где он живет. Вот ведь шифровался человек. Зачем? Всем нам есть что скрывать, разумеется, но чтобы вот так откровенно показывать, что что-то скрываешь – слишком для него глупо. А может, он и впрямь не хотел никого из нас подпускать достаточно близко.

Итак, он пропал. Не было такого, чтобы он пропускал занятия не предупредив – если у него и были определяющие отличительные черты, то одной из них была стабильность. А тут…

Мы терялись в догадках. Приставали друг к другу, спрашивали – никто ничего не знал. Потом старшеклассники – что посмелее – пошли к директору школы. Директор тоже ничего не знал. А потом…

Когда нас всех гуртом собрали в одном из классов, никто поначалу ничего такого не заподозрил. Но когда в классе обнаружился директор в компании парочки чертовски странного вида типов самой тревожной наружности. Я так сразу просек (Виктор научил), что эти типы в дорогих костюмах вооружены. Парадокс в том, что дорогой костюм выдает спрятанное под ним оружие намного легче, чем дешевый. Просто потому что лучше облегает фигуру. Один из этих типов даже показал мне краешек кобуры в содержимом которой я опознал Глок.

Мы сидели тихо как мыши в клетке по которой долбанули звонкой сковородкой. А вскоре выяснилось вообще дикое – эти двое не из полиции (хотя, только ребенок или клинический идиот принял бы их за полицейских), а из Спецдепартамента. Страшное словечко и далекое для обычного смертного. Ну, как бы отреагировала орава американских подростков, если бы к ним пришли с беседой из ихнего ФБР или ЦРУ? Как отреагировал бы русский школьник на человека из КГБ (или как там у них это теперь называется?).

Директор – сам явно ощущая себя не в своей тарелке – неуверенно как-то сообщил нам, что вот эти люди хотят задать нам несколько вопросов насчет… И тут один из таинственных упырей из Спецдепартамента вежливо его прервал в том смысле, что спасибо, дальше они сами. Очевидно, с директором уже поговорили, потому что он с явным облегчением свалил из класса.

Нас вызывали по одному в соседний класс, для разнообразия превращенный в некое подобие допросной. Назад никто не возвращался, а я сидел и гадал – ребят после беседы просто отправляют восвояси, или упыри из департамента их пожирают после дачи показаний?

Не помню каким по счету вызвали меня. За нами присматривала (чтобы не бесились) пожилая математичка, так же как и директор явно чувствовавшая себя не в своей тарелке. И каждого вызываемого пацана она сопровождала таким печальным взглядом, что не оставалось никаких сомнений, в том, что в соседнем кабинете оборудована переносная голгофа… Ну, или, по крайней мере, пыточная камера. Мы сидели молча, не переговариваясь. Не знаю как другие пацаны, но я достаточно быстро сообразил, что тут собраны именно те, кого обучал Виктор. Но Виктор учил по разному, очевидно. Хотя, откуда мне знать? Мне, например, показалось знаковым, что нас вызывали не по фамилии, а просто по порядку. С интервалом от десяти минут до получаса.

И вот настал мой черед. Не сказать, чтобы я совсем не волновался или не боялся. Но я боялся того, с чем может быть связано все происходящее. Я боялся за Виктора, как ни странно. Я чуял – случилось не просто что-то плохое, а жуткое.

Когда я вошел в кабинет, один из упырей сидел за учительским столом, второй оседлал подоконник и пялился в окно. Впрочем, когда вошел я, он повернул голову, осмотрел с головы до пят и больше уже не отворачивался. И снова своим звериным чутьем я почувствовал, что большинство предыдущих пацанов показались ему бесполезными и вполне скучными – обычными, – а я вот заинтересовал, едва пересек порог.

Они пригласили меня присесть, зачем-то спросили как жизнь. Блин, интересно, какой ответ на подобный вопрос посторонние дяди из Спецдепартамента ожидали получить от тринадцатилетнего подростка? Нормально. Как учусь? Они что, за идиота меня держат? Нормально. Я сирота? Из приюта. Ну и как оно? Блин, нормально! После шестого или седьмого «нормально» характер вопросов кардинально поменялся. То есть, они сообщили мне, что я вот занимался у Виктора (очевидно, на тот случай, если я не знал) и попросили рассказать как и что. В смысле? Ну, чему он учил, нравилось мне или нет и что он вообще был за человек. Я сперва подумал не ляпнуть ли снова «нормально», но потом сообразил, что мне информация нужна не меньше, чем им и решил не выпендриваться. Человеком был интересным. Учил многому. Было прикольно. А не замечал ли я ничего необычного? Ну, ребята… Почему у верблюда шея кивая? А что у него прямое? Но как им ответить я, если честно, не знал. Поэтому, как послушный дрессированный тюлень сообщил, что ничего такого прям необычного не замечал. А что? Да нет, ничего. А про себя ничего такого он не рассказывал? Нет. Он вообще о себе никогда не говорил. Это странно, правда? Я мог только пожать плечами. И тут вдруг один из этих жутковатых типов – тот, что седлал подоконник – приблизился, навис надо мной, и стал долго объяснять, что вынужден задать мне несколько странный и неприятный вопрос, что вопрос может даже меня шокировать, но поскольку они из понятного департамента, отвечать нужно честно и смущаться не нужно. Ну, если я до этого момента и не смущался, то теперь был просто обязан. Потом он еще раз зачем-то поинтересовался, понял ли я что он сказал. Я снова закивал, хотя не понял ни черта. И тут этот придурок поинтересовался были ли у меня с Виктором сексуальные контакты. Я чуть со стула не свалился. Представить себе Виктора совращающим мальчиков… Волк, трахающий овцу. Бред. Я ошалелым взором уставился на страшного спецагента. Так было такое? Или что-то подобное? Нет, конечно. Что за чушь? Виктор был классный. Такой фигней не страдал. Ну, хорошо. А чему он все-таки учил? Только поподробнее. Только вот поподробнее я ничего рассказывать не собирался. Во всяком случае, именно Виктор учил меня не доверять людям. Рассказывать о себе как можно меньше. А уж таким упырям… Я прекрасно понимал что им стоит говорить, а что нет. Как, например, про морг и труп мальчишки. Но рассказывать было надо. И я рассказал как мог, опуская многие детали и подробности. Кажется, я их разочаровал. Но мне было плевать. Они промурыжили меня еще какое-то время, а потом отпустили. А когда я уже уходил, один вдруг остановил меня вопросом:

– Неужели тебе не интересно что произошло? Почему мы тебя расспрашивали?

– А вы расскажете? – усмехнулся я.

– Не думаю, что это разумно, – проговорил другой.

– Ну вот, – усмехнулся я. – Чего спрашивать, если ответ заранее известен.

– Это он тебя научил?

– Чему?

Тот, с подоконника, снова подошел и уставился на меня сверху-вниз.

– Любой нормальный мальчишка все равно спросил бы, – заявил он. – Не смог бы удержаться. Но не ты, верно?

– А я ненормальный, – заявил я. – Не верите – спросите у директора.

Он еще какое-то время висел надо мной, сверлил взглядом. Но, как говорил Виктор, алмазным сверлом можно продырявить кучу говна, только вряд ли что-то потом увидишь.

– Я могу идти?

Он кивнул, и я вышел. Ноги у меня подкашивались. Я чуял – случилось что-то ужасное. Виктор был скрытным, но не надуто-скрытным, а как-то… умел ловко уходить от разговоров о себе, переводить тему. Может, он был каким-нибудь шпионом, или сбежавшим тайным агентом… Ага, и спрятался в обычной школе. Гениально.

Позже я узнал (такое ведь скрыть невозможно), что все намного страшнее. И понял все вопросы агентов.

На следующий день в школе на перемене ко мне подошел мальчишка, который тоже тренировался у Виктора, и сказал, что его отец узнал… Что Виктора обвиняют в серии жестоких убийств. Будто бы он опасный маньяк и все такое. Я послал этого пацана на хрен. Но потом ко мне подошел второй с такой же информацией. Очевидно, родители нормальных детей узнали все и слухи поползли как нефтяное пятно по Мексиканскому заливу. Я послал и его. Третьему пацану я разбил морду. Да так, что меня потащили в кабинет к директору. Я бы разбил морду и ему, но… Куда уж мне?

Меня отправили в приют, отстранили от уроков, потащили к психологу в кабинете которого я устроил истерику, обматерил последними словами и сбежал.

Много позже я вдруг понял, что тогдашним своим поведением опроверг все предположения о том, что я психопат. Большинство людей считают, что психопаты – это взрывоопасные истерички не способные контролировать свои поступки и готовые в любой момент разнести все вокруг себя. На самом деле, это чушь. Мало кто из обычных жирных обывателей контролирует себя так, как психопаты. До определенного момента. Психопаты – люди, которые ничего не чувствуют. Ни любви, ни привязанности, ни гнева. Они не понимают что такое совесть, скорбь, обида, ярость. А я чувствовал. Ох, как чувствовал. Чувствовал, что остался настолько один, лишился чего-то настолько необходимого, что жить не хочется. Мне было всего тринадцать, и Виктор был единственным взрослым, который был мне интересен и которого я готов был принять. Но елки, в тринадцать нужен такой взрослый. Тем более со способностями Виктора.

Самое забавное, что я совершенно не осознавал – верю я или нет в то, что про него говорят. То есть, мне было плевать. Я, как и всякий ребенок, был настолько эгоистичен, что основной моей мыслью было, что я лишился чего-то безумно нужного и важного. Нет, я никогда не думал про Виктора как про некий эквивалент отца, или чего-то в этом роде. Он сам учил меня избегать шаблонов такого рода. Если для чего-то нет названия – может, оно и без названия будет работать?

Был ли Виктор серийным убийцей? Я не знаю. То есть, я уверен, что, в определенной ситуации, при необходимости, он мог бы свернуть шею кому угодно, и вряд ли потом долго переживал бы по этому поводу. Но превратить убийства в некое времяпрепровождение, в самоцель… Не знаю. Он был скрытен, это верно. Но ведь все люди такие. Просто люди врут сами себе, прячут от самих себя и окружающих многое. Прячут не задумываясь, чтобы просто не расстраиваться. Некоторые – чтобы не блевануть на отражение в зеркале. Некоторые – чтобы не расстраивать близких. Некоторые – просто потому что так принято и такова психическая структура среднестатистического человека. Среднестатистический человек создал такую модель общества и самим своим бытием тщательно ее сохраняет. Модель в которой нас окружают тысячи невыполнимых правил никак не совместимых с реальностью, которые все мы вынуждены постоянно в смущении нарушать. Но Виктор совсем не был среднестатистическим человеком. Он всегда учил, что если хочешь выжить и чего-то добиться в жизни – нельзя врать самому себе.

Мог ли он быть убийцей? Легко. Мог ли быть маньяком? Нет. Даже при его скрытности и жутковатых талантах.

Но это уже не имело значения. Остальные считали его таковым. Я лишился друга и Учителя. И мне хотелось выть. Я понимал, что если кто-то еще хотя бы попытается заговорить со мной о Викторе – я его убью. А если никто не заговорит – просто убью кого-то.

Но я ошибался. Потому что со мной заговорил Крис. И я его не тронул.

Два дня у меня была страшная черная депрессия. Я убегал из приюта – никуда конкретно, просто искал укромный уголок и там засыпал мучительным сном. Никакие психологи ничего не могли с этим поделать. Страшно было подумать трогать меня в тот момент. Потому что я мог убить и самого себя.

Но Крис… Он ни черта не боялся. И он разыскал меня на заднем дворе приюта в кладовке.

Сперва, услыхав шаги, я напрягся. Даже сжал в руке черенок лопаты – готовясь дать по башке любому, кто посмеет меня потревожить. Было холодно, но мне было плевать. В кладовке пахло пылью и мокрой мешковиной, но мне было плевать. У меня все болело, я, наверное, простудился, но мне было плевать и на это. Может, мне и впрямь хотелось умереть? Сложно ответить на этот вопрос.

Когда я увидал в проёме силуэт Криса, я – трудно поверить – растерялся. Потому что из всех многих вариантов пришел единственный человек, которому я не хотел причинять боль. Но и видеть я его тоже не хотел. Ничего такого – я вообще никого не хотел видеть. Кроме Виктора.

– Эй, ты здесь? – тихо позвал Крис.

Я молчал.

– Кажется, я тебя слышу.

Он вошел в сарай, спотыкаясь на каждом шагу и очевидно не видя ничего. Странно, но меня это позабавило. Даже до обучения у Виктора я смог бы пройти тот же путь не издав ни единого звука. А этот увалень ухитрился споткнуться, кажется, обо все, что было.

– Ага, – сказал Крис. – Вижу.

Я по прежнему молчал. Но он тоже молчал. Не говорил ни слова. Просто стоял там и смотрел на меня. С сочувствием? Не знаю. С пониманием? Черт, откуда ему было понимать что я сейчас чувствую? Он не был ни психологом, ни даже взрослым. Такой же пацан как я. Так откуда же он узнал, что не надо было ничего говорить – надо просто стоять и молчать. Молчать достаточно долго, чтобы меня вдруг прорвало.

И я заревел. Заревел, завыл, повалился на грязный пол. Мне было тошно, больно, мне было так хреново… Но – вот ведь удивительно – из-за присутствия Криса не было одиноко. Я всегда думал, что не боюсь одиночества, и может быть, во многом это правда. Но оказалось, что бывают ситуации, когда даже таким уродам как я нужно чье-то присутствие. Намного реже, чем обычному человеку, но и намного сильнее.

Я ревел долго – будто бы душу выворачивало наизнанку. А Крис все стоял и молчал. Не приближался, ничего не говорил, не пытался утешить. Просто был рядом. Черт, и много же это стоило! Ни одна падла, называемая психологом, никогда так не сможет.

А потом я начал понемногу успокаиваться и мне стало легче. И вдруг как будто со стороны, но, в то же время, внутри зазвучал… Нет, не голос – о шизофренических проявлениях речь пойдет позже, – а как будто сформулированные с нечеловеческой четкостью мои собственные мысли.

То, что ты делаешь… Что позволяешь себе… Образ мыслей, чувства… Чему учил тебя Виктор? Выживать, скрываться, манипулировать. И что ты творишь теперь? Драки, истерики, страдание, выставленное на всеобщее обозрение… Ведешь себя, как стандартный депрессивный подросток. А сможешь ты выжить стандартным депрессивным подростком? Ты похерил все, чему он тебя научил. Испакостил его науку и годы вашего общения. Ты можешь верить или не верить в то, кем он был на самом деле. Но ведь он говорил тебе, что люди – это то, что мы о них думаем. И даже если ты готов поверить, что все, сказанное про Виктора – правда. Неужели ты склонен думать, что он при его умениях и способностях мог так легко попасться? Или не легко? Но какая разница? Помни о том, чему он тебя учил, используй его науку. Помни, что он говорил. Не верь никому – только самому себе. Кем бы он ни был – возьми то, что он тебе дал. Учиться можно и у маньяка – если сам не собираешься становиться маньяком. Если умираешь от жажды, разве откажешься от стакана воды по той причине, что человек, который тебе его протягивает, тебе не нравится, или даже ты его ненавидишь? Ты, как ребенок, считаешь, что Виктор тебя обманул. Но он же тебе ничего не обещал. Наоборот – говорил сто раз, что ему плевать. Ты был ему интересен. Разве он говорил когда-нибудь, что любит тебя, что его беспокоит твоя судьба? Грубо говоря, он просто развлекался за твой счет. Как человек развлекается глядя интересный фильм… Черт, даже читая серьезную умную книгу, человек ведь тоже, помимо всего прочего, развлекается. Можешь считать себя такой книгой, ну и что? Он был эгоистом, извлекая из вашего общения максимум удовольствия для себя. А то, что он тебе дал и чему научил – всего лишь побочный эффект. Поступи с ним так же – оставь только то, чему ты научился благодаря ему. Отбрось эмоции. Потому что иначе – ты просто идиот.

Виктор готовил меня к подобному, наверное, с момента нашего знакомства. К внезапному, а после и постоянному одиночеству и ответственности за собственную жизнь. Жизнь такая штука – в ней ничто и никогда не бывает закончено. Иногда людям не хватает решительности, иногда они тащатся от процесса настолько, что забывают о результате. Хренов Дзен. Клинок можно полировать до блеска, а можно до бесконечности. Но тогда он рано или поздно сотрется. Главное – перед этим успеть срубить им достаточно голов.

И тогда же я понял, что Виктор все-таки хотя бы в таком виде все равно останется со мной. Потому что он научил меня мыслить так, словно он всегда рядом и всегда готов подсказать как быть дальше. Надо только суметь услышать.

11

«Мы все убиваем того, кого любим.

Кто трус – поцелуем, кто смелый – ножом».

Оскар Уайлд

Я не знаю, можно ли сказать, что Виктор закончил мое обучение. Я даже не представляю себе возможно ли было закончить. И как должен был выглядеть окончательный результат. Разумеется, все сложно, неоднозначно, спорно и бла-бла-бла. Он дал многое, научил мыслить не просто даже не тем способом и не в тех категориях в которых мыслит большинство людей – в ином пространстве. Черт, да он просто показал мне, что оно существует – это иное пространство мышления. Что те схемы, правила, суждения, которые определяют мышление большинства людей – не единственный способ функционирования. Что этих способов в принципе много. Согласно французскому кино, некоторые индейцы Амазонки используют кастрюли вместо валюты. Почему бы нет? В языке некоторых племен нет не то что слова, а самого понятия «надо». Некоторые концепции мироустройства и религиозные воззрения утверждают, что наша цивилизация не движется из темных веков к процветанию, а наоборот – от золотого века к апокалипсису. Ну и что? Большинство из нас не доживут ни до того, ни до другого. У каждого личный апокалипсис – болезнь, разорение, смерть близкого человека. И мы перелезаем через этот «апокалипсис», как через жизненную преграду, и… живем дальше. Или не живем.

По малолетству я не понимал что сделал с моим мировоззрением Виктор. Если такое проделать со взрослым человеком, он, может станет (или не станет) умнее, может, пересмотрит свои взгляды на жизнь… Но сама его жизнь вряд ли изменится – просто потому что все остальное будет для него не более чем отвлеченной философией. Реальность – это когда надо каждое утро отправляться на работу, копить деньги, не изменять жене (или скрывать от нее свои измены), делать карьеру, воспитывать отпрысков по мере сил, думать об их будущем. Ну у кого в такой обстановке останется время и силы для размышлений о какой-то там иной концепции бытия? Но со мной-то подобное проделали в сопливом детстве, когда я еще ни о чем понятия не имел. И только много позже стал задаваться вопросом – Виктор учил меня именно так и именно этому просто потому что считал это абстрактно правильным, или это лекарство было прописано только и конкретно мне? Что-то он во мне рассмотрел? Или, может, хотел передать мне что-то особенное, потому что я ему нравился? А может, он просто развлекался и ставил на всех нас какие-то свои заумные опыты? Черт, мозги пухнут от всех этих предположений.

Но я был всего лишь мальчишка. Или уже не был? В чем-то все-таки был. И разумеется, как и всякий подросток, был способен провалиться в любую яму с дерьмом, которая попалась бы мне на пути. А если бы не попалась – как и любой подросток готов был отправиться на поиски такой ямы.

Для меня такой ямой стала гибель Криса. Последней ямой у которой, как выяснилось, не было дна.

После исчезновения Виктора, Крис стал для меня если и не всем, то самым большим куском моего мира. И ему это явно нравилось. Когда я учился у Виктора, бегал к нему на занятия, мы с Крисом, конечно, продолжали общаться и даже ухитрились остаться друзьями. Но все же отдалились. Просто потому что я учился мыслить так, как Крису, при всем его уме, не могло и присниться – его же не учил маньяк-убийца, повернутый на альтернативах. Поначалу я пытался рассказывать, объяснять то о чем говорит Виктор… Блин, должно быть это звучало достаточно безумно. Во всяком случае, Крис – очевидно, с моей неуклюжей подачи – был, кажется, единственным, кто не удивился тому кем оказался (или все думали, что оказался) Виктор. Но Крис был умен – я уже говорил – и видел, чем был для меня Виктор. Черт его не знает, как он формулировал это в своем мальчишеском воображении. Может, полагал, что Виктор стал для меня некой альтернативой отца. Не знаю. Знаю только, что Крису хватило чутья, ума и такта никогда больше не заговаривать со мной о Викторе. Мы общались так, будто этой страницы в моей жизни просто не было. Во какой интеллект был у пацана. Жаль он его не спас.

Это случилось на уроке физкультуры. Была ранняя осень, бабье лето. Солнце светило яркое и злое, но уже не так сильно грело. Листва начинала желтеть, запахи стояли уже вполне осенние… И этот придурок вывел нас на улицу бегать кросс. Вокруг школы. То есть, я был не против, потому что для меня кроссы никогда не были проблемой. Но Крис. Он говорил этому кретину в спортивном костюме, умолял. Не знаю как и где, но по-моему, преподаватели физкультуры не бывают обычными. Они бывают либо классными парнями, либо конченными придурками. Этот был придурком – он всего пару месяцев работал в школе и решил, очевидно, с порога показать свою неподъемную круть. То есть – кто тут главный.

Крис и вправду с утра выглядел неважно – бледный, какой-то изможденный. Но для нашего тупорылого орла в спортивном костюме это не было аргументом. Когда ему надоело нытье Криса, он просто дал ему пинка (не сильно – скорее обидно) и велел бежать. Нет, ну в каком педагогическом институте его учили так обращаться с тринадцатилетними подростками? То есть, Крис стерпел, но я… Я развернулся, зашел на вираж, и на ходу принимая позу африканского буйвола, уже был готов наброситься на этого долбаного спортсмена. После истории с Виктором и истерики в сарае, я вообще стал относиться к Крису сверхбережно. Если раньше я его просто защищал по мере сил, то теперь никому не стоило даже бросать в его сторону косой взгляд. И я набросился бы на этого паскудного физкультурного тирана, но Крис успел меня перехватить и остановить.

И мы побежали. Сперва я старался держаться рядом с Крисом, но тот бежал уж слишком медленно – на грани спотыкания. Я так не мог. А этот кретин от спорта орал нам вслед что-то в том смысле, чтобы я отлип от друга и ускорился. И я бы ускорился и влепил ему с разбегу по яйцам, но Крис снова меня остановил.

– Беги, – сказал он мне.

– Не-а, – возразил я. – Мне и так нормально. Что он мне сделает? Двойку поставит? Да пусть хоть татуировку себе сделает вокруг ануса из двоек.

Крис натужно засмеялся. И хоть ты тресни, даже черепашьим шагом я его обгонял.

– Слушай, может, тебе присесть? – спросил я, осматривая его с головы до пят.

– Не, – отмахнулся Крис, страшно пыхтя и сопя. – Нормально. А если ты не будешь путаться под ногами, и вовсе будет хорошо.

Я пожал плечами и ускорился. Прошел три круга вокруг школы, пока Крис закончил один. Физически я всегда был развит хорошо, так что бежал легко, хотя никуда и не торопился. А вот Крис на втором круге пропал. Деваться ему было некуда, но я не сразу сообразил, что его в принципе нет на этой долбаной дистанции. А когда, наконец, сообразил, плюнул на все и, как сверхзаботливый друг, ринулся его искать.

– Эй, ты куда это собрался? – заорал на меня препод-садист.

– Да пошел ты! – не так чтобы громко, но очень отчетливо проговорил я.

Не знаю, услышал он меня, или понял суть моих слов по хихиканью одноклассников, но морда у него побагровела и он двинулся в мою сторону. Но мне было не до него – я искал Криса. Препод попытался схватить меня за шиворот, но я вывернулся и заорал на него:

– Пошел от меня на хер!

Он аж растерялся от такого вопля и жуткой интонации с которой он прозвучал. Но мне было плевать. Накрутил я себя, или впрямь почуял плохое. В общем, пока наше подобие сержанта в спортивном костюме приходило в себя, меняя растерянность на гнев, я успел обшарить все кусты вокруг школы. И я нашел друга.

Крис лежал у забора, губы посинели, глаза закатились. Он почти не дышал, но хрипел еле слышно: «Я смогу. Смогу!».

Скорая приехала быстро. Меня в нее не пустили. Я бился, бросался на врачей, словно глупый пес, защищающий больного хозяина. Ничего не вышло. Криса увезли.

А этот придурок в спортивном костюме стоял там и бормотал: «С ним все будет в порядке». Как молитву читал, скотина такая. Я подошел к нему и врезал ему по физиономии. Дотянулся без проблем. Он даже не пытался защититься, и я бы, наверное, его убил, но меня скрутили и оттащили.

А вечером нам сказали, что Крис умер в больнице. Один.

Когда исчез Виктор, Крис был рядом со мной, и, может быть, на какое-то время, уберег меня этим от беды. Ненадолго. Когда умирал он, меня рядом не было. Никого не было. Мы живем в скотском мире.

В этот раз я не плакал, не рыдал, не выл и не ревел. Во мне вдруг возникло что-то… Какой-то холодный огонь загоревшийся от пустоты. Можно быть одиноким, можно осознавать свое одиночество, можно намеренно оставаться одиноким, можно оказаться на необитаемом острове, или в одиночной камере, как Эдмон Дантес… А можно ощутить себя в абсолютном вакууме, в космосе. Эдмон Дантес вынашивал свои план мести четырнадцать лет, кажется. Но на то она и одиночная камера. Я был пока на свободе. Но я не был зол в тот момент, не было ни ярости, ни желания отомстить. Было просто желание убить, разрушить все вокруг себя, взорвать ядерную бомбу, которая разнесет весь мир.

Криса больше не было, и никто ничего не мог с этим поделать. Просто еще один сирота. Некрасивый, хилый, никому не нужный… Кроме меня. Мама не заплачет, папа не будет месяцами перебирать старые фотографии на которых его карапуз делает первый шаг, сидит на игрушечной лошадке, бежит по пляжу… Точно, этот мир – скотское место.

Мне давали несколько дней на то, чтобы прийти в себя – все-таки все знали, что мы с Крисом были друзьями. Психолог снова полез с разговорами. Странно, я его даже не послал. Спокойно поговорил, ответил на все вопросы. Стандартно. Я лучше него теперь знал, каких ответов он от меня ждет. Казалось, я справляюсь. Черт, мне самому что-то такое казалось.

Но потом я взял в школу нож. Никто не знал, что он у меня есть. Хороший нож – я сам его выбрал, а Виктор научил меня им пользоваться и затачивать до бритвенной остроты.

Это странно и загадочно, но нашего преподавателя физкультуры даже не уволили. А может, и не собирались, я не знаю. Уроки он, вроде бы, не вел, но постоянно болтался в школе – видимо, собирал документы (то ли для увольнения, то ли как доказательство своей невиновности). Я встретил его во дворе. Когда он меня увидел… Забавно – он отвел взгляд и сделал вид, что меня не замечает. Но когда я подошел вплотную, он замялся, замямлил что-то типа «Я не знал, я ведь совсем недавно работаю». Я кивнул в знак согласия. Кажется, это его немного расслабило. Во всяком случае, он перестал напоминать готовый сдохнуть вибрирующий трансформатор.

А потом я ему улыбнулся, выхватил нож, крутанулся вокруг своей оси и одним ударом перерубил ему подколенные сухожилия. Он заорал и повалился на асфальт. Дети, которые видели что произошло, завопили, заорали и бросились прочь. Плевать. Я их даже не замечал. Неторопливо обошел поверженного врага, наклонился, и вторым быстрым движением точно так же перерубил ему сухожилия на другой ноге. Он заорал снова.

Я выпрямился и сказал:

– Беги, Форрест, беги!

Он орал. Встать не мог. Даже перевернуться на спину не мог – просто лежал мордой на грязном асфальте и вопил.

Я присел сбоку от него на корточки и заговорил:

– Знаешь, мне плевать что ты там знал или не знал. Мне плевать раскаиваешься ты или нет. Наверняка раскаиваешься. Наверняка ты ничего такого не хотел. Плевать. Перед тем, как я отрежу тебе яйца, ты должен знать. Раскаяние ничего не значит! Потому что оно ничего не может изменить. Я отрежу тебе яйца, а потом буду очень раскаиваться. Но новые яйца у тебя не вырастут.