Текст книги "Пасынок Вселенной. История гаденыша"

Автор книги: Дмитрий Слай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

9

«Если в начале пьесы на стене висит ружье, то к концу пьесы оно выстрелит»

А.П. Чехов

И как так вышло, что мои отношения с Виктором, мое у него обучение никак не коснулись нашей дружбы с Крисом? То есть коснулись, несомненно. Но… как-то не так, как можно было ожидать. Разумеется, мы обсуждали и того с другим, и другого с этим, и наоборот. Но… Виктор выслушал мой рассказ про Криса, посмотрел на него издалека, и сказал, что как часть моей картины мира Крис имеет место быть. В остальном – неинтересен. Я сперва обиделся за друга и даже сказал об этом Виктору. На что он ответил:

– Плевать. Он просто несчастный мальчишка. И если бы я морочился на просто несчастных детях, я бы, несомненно, его пожалел. Но жалость – поганое чувство. Этакая стыдливо-благородная форма выражения собственного превосходства. Мы кого-то жалеем – значит, по умолчанию считаем себя лучше, счастливее, сильнее и умнее объекта прицельного выброса горючих слез и розовых соплей.

– Но он мой друг! – возмутился я.

– Но не мой, – парировал Виктор. – И если ты надеялся, что я, по доброте душевной, приглашу его в наш дружный коллектив, то ты ошибаешься. Это совершенно дурацкая идея.

– Почему? Крис классный.

– Для тебя. Потому что он просто умный и тебе нравится с ним общаться. Ну и что? Это твои дела. А для меня… Если хочешь со мной общаться, имей в виду – я конченный эгоист. Все, что я делаю, я делаю только для себя. Просто у меня потребности выше, чем банально получить что-то за чей-то счет. Я смотрю на тебя, говорю с тобой – и мне интересно. Я воспринимаю наше общение… Ну, представь себе интересную книгу. И отчасти ты сам являешься ее автором. Ты можешь влиять на сюжет, но не полностью. А в этой связи тебя до смерти интересно что на следующей странице. И на следующей. И чем все закончится вообще. То есть, тебе нравится и сюжет, и язык, и развязка. А твой Крис… Эту книгу я просто не хочу ни писать, ни читать.

– Обидно, – вздохнул я.

– Может быть, – усмехнулся он. – Но если бы я сказал что-то другое, это было бы враньем. Это было бы лучше?

– Нет, – признался я.

– Всегда приходится выбирать.

Но выбирать приходится не из двух или трех вариантов – из множества. И как ту не совершить ошибку? Я, несмотря на юный возраст, под давлением Виктора стал задумываться над этим. Ну и до чего я был способен додуматься?

Морг все прояснил. Труп мальчишки все прояснил. Неверное решение лежало передо мной на столе. Все, что ведет в эту сторону, к этим последствиям – неверно. Осознав реальность собственной смертности по другому смотришь на жизнь. Как пафосно и банально. Но по сути ведь верно. Все разговоры про доблестную какую-то там смерть, про готовность умереть за идею, за страну, за веру (считай – за религию, хотя звучит совсем не так пафосно). Что это? Самообман? Глупость? Страстное желание слабого человека свалить весь груз ответственности на кого-то там и, зажмурив глаза, отдаться чужим навязанным идеям? И умирать за них? Лучше умереть, чем осознать правду и жить с открытыми глазами без иллюзий?

– Ты пытаешься соображать, – сказал Виктор, когда я поделился с ним своими откровениями. – Это отрадно. Но ты такой дурак-дурак, как будто тебе всего шестнадцать лет… Хотя, постой, тебе ведь тринадцать. Тогда интеллект так и прет. Ничего, скоро половое созревание его притушит. Обнаружится новый зудящий орган. – Он захихикал, но потом продолжил неожиданно серьезно. – Боятся смерти так же нелепо, как и стремится к ней. Факт наличия смерти нужно просто приять. Сделать одним из жизненных ориентиров. И использовать. Вон, самураи были великими воинами не потому что были самыми сильными и крутыми, а потому, что принимали смерть как часть жизни. Во какие звери получились. С мечами. Ну сам подумай. Жить в постоянном ожидании смерти значит всю жизнь посвятить полировке собственного гроба. Не принимать смерть во внимание вовсе – значит, считать себя бессмертным и вообще ничего не делать под предлогом «В моем распоряжении вечность – еще успеется». Найди свою середину.

Одно время, благодаря Виктору, я вообще перестал драться. То есть абсолютно. Хотя, в принципе, драться он учил так, что мало не покажется. Но в какой-то момент я перестал. Сперва перестал защищать Криса, а потом – даже себя. И однажды я, по самому себе не понятной причине, позволил некоему типу – новенькому в классе – настучать мне по физиономии.

Когда он только появился, всем сразу стало понятно, что парень крутой. Он занимался боксом, ездил на какие-то соревнования и мог накидать по физиономии почти кому угодно. Мне, наверное, не смог бы. Если бы я не позволил. Но, очень быстро освоившись, он усек какая у меня репутация. Реагировать на такую репутацию он мог только определенным образом… А может, просто был генетическим гадом и козлом. Короче, не прошло и месяца, как он стал искать поводов для драки. Самоутверждался. Я не реагировал. Но, тем не менее, когда ты учишься у Виктора, с одной стороны, и кто-то вечно мозолит тебе глаза с другой, поневоле начинаешь обращать на него внимание. И в какой-то момент случилось то, что случилось. Он совершенно очевидно меня толкал, пинал, потом сделал вид, что я его оскорбил и влепил мне по морде. Удар у него был поставленный и я рухнул. Разумеется, моментально весь класс слетелся посмотреть как произойдет битва титанов местного значения. Но я просто поднялся на ноги, вытер кровь с разбитой губы и, ни на кого не глядя, пошел своей дорогой.

Понятно какие словечки летели мне в след. И из уст победителя, и из уст одноклассников. Только Крис глядел печально и молчал.

Но потом, когда мы остались наедине, он сказал:

– Я не знаю чему там учит тебя этот тип (это он про Виктора), но он тебя сломает.

– Нет, – улыбнулся я. – Разве что немножко помнет. Но потом он же и починит.

– Ну-ну, – криво усмехнулся Крис. – Тебя сейчас презирает весь класс, этот придурок стал королем. А меня теперь просто сотрут в порошок. Просто потому, что тебя больше никто не боится. И как этот твой гениальный учитель собирается все это починить?

Действительно – как? Нет, вопрос стоял не правильно. Следовало спросить станет ли вообще чинить – нужно ли оно ему? Но я недооценил Виктора. То есть, не то чтобы недооценил – просто не в ту сторону думал. И с чего Крис взял, что если со мной что-то происходит, это способен и должен починить кто-то кроме меня? И почему я поверил в его точку зрения?

Когда я заявился с разбитой губой, Виктор только глянул, оценив размер ущерба, но ничего не сказал. И потом ничего не сказал. И вообще, кажется, потерял интерес к моей физиономии. Но мне же было тринадцать – во мне же ничего не держалось. Я не выдержал, и сам стал рассказывать…

Виктор героически слушал меня минуты две, а потом прервал вопросом:

– А с чего ты взял, что мне это интересно?

Действительно, с чего я взял? Я пожал плечами и не стал продолжать.

– Послушай, я прям слышу, как в твоем мозгу скрипят противоречия, – заявил он. – И это смешно. Ты не дал сдачи по каким-то выдуманным соображениям?

– Но ты же сам учил…

– Я учил не попадаться, – мягко возразил он. – Я учил выживать. Если бы ты дал сдачи, началась бы драка. И никто не стал бы разбираться прав ты или не прав – у тебя репутация, а этот тип недавно появился. Все шишки твои.

– И что мне делать?

– Живи в тех обстоятельствах, какие есть. Только не пытайся выдавать их за плохие или хорошие. Действуй с умом, и тогда можешь хоть яйца этому придурку отрезать. Только… Не надо делиться со мной этой местечковой фигней. Неинтересно.

И я стал действовать. Я обдумывал коварный план сидя по утрам на унитазе. Я обдумывал его во время еды. Во время уроков. Обдумывал, когда засыпал по ночам и когда просыпался по утрам. И в какой-то момент я понял, что это доставляет мне удовольствие. Потому что я придумал. И стоило лишь представить, какое наслаждение я получу от осуществления…

На следующий день на стене школы появилась огромная надпись масляной краской «Директор школы – членосос». Надпись была сделана отчетливыми печатными буквами. И по совершенно случайному стечению обстоятельств пятна краски (маленькие, чтобы не переборщить) обнаружились на одежде моего обидчика, парочка крошечных пятен на его кроссовках… А почти пустая банка с краской – в его шкафчике. И напрасно он орал и даже почти плакал в кабинете директора, куда спешно был зван его отец.

Не знаю, добрый у него был отец или злой – порол он сына, или проводил с ним воспитательные беседы. Но, по установке, которую я дал себе сам (с подачи Виктора, разумеется), я за ним понаблюдал. Отец был большой, пузатый, красномордый, мрачноватый. Очевидно, не сторонник воспитательных бесед. Что ж, тем лучше. Займет меньше времени.

Потом мы играли в футбол и я смог воспользоваться своей властью над предметами. Я никогда особенно не любил командные игры, так что для меня траектория полета мяча определялась не тем, где находятся ворота противника, а тем, где мой враг. И я очень удачно, так, чтобы никто, не дай бог, ничего не подумал, подкатил мяч прямо на ногу постороннему, ничего не подозревающему пацану, которому предстояло в тот день стать моим орудием… Мести? Нет. Манипуляции. Месть – это пошло. Мяч, будто бы живя своей жизнью (а окружающим так и показалось) отскочил от его кроссовка, и со страшной силой врезался в физиономию моего любимого боксера. Тот, естественно, схватился сперва за разбитое, заорал, а через секунду уже набросился на несчастного пацана.

И я снова имел удовольствие лицезреть отца моего недруга. Отец на этот раз был менее сдержан и отвесил сыну подзатыльник едва они вместе вышли из школы. Что того ожидало дома – я бы поглядел.

И понеслось.

Ты сделал домашнее задание? Да, конечно. Только вот тетрадь с ним… Черт, да где она? Не, я честно сделал. А… Ну не надо двойку, пожалуйста. Отец меня убьет.

На перемене тетрадь обнаружилась в портфеле очередного ничего не подозревающего пацана. Но на этот раз мой боксер драться уже не решился. Так, потаскал за шиворот.

На физкультуре, например, очень неосмотрительно оставлять шкафчик незапертым. Кто-нибудь вполне может спереть у старшеклассниц духи и густо полить ими одежду. И потом от тебя весь день будет вонять как от педика.

Дальше-больше. Если вы оказались без присмотра в кабинете химии, и решили смеха ради побаловаться с реактивами, сперва убедитесь, что у вас нет тайного недоброжелателя, который неплохо разбирается в химии и подменит пузырьки. Так что жидкость, вместо того, чтобы безобидно поменять цвет, вдруг запузырится, зашипит и потечет из пробирки, заливая все вокруг толстым слоем вонючей дряни. И эта дрянь так тяжело смывается (как выяснится впоследствии, когда разгневанный преподаватель химии, в ожидании очередного визита гневного отца, заставит все отмывать).

Долго все перечислять. Я играл с ним как хотел, а он даже не догадывался о моей роли в происходящем. Но потом… Потом мне надоело. Как-то сразу и вдруг. Виктор учил меня, что я должен научиться читать других людей. Не понимать, не сочувствовать, не помогать – все это, по большей части, чушь. Мало кто способен реально помочь другому человеку, но все… не пытаются даже, а делают вид, что пытаются, искренне, впрочем, полагая, что это правильно. Читать других людей необходимо, потому что с ними приходится взаимодействовать. Иногда манипулировать, иногда заманивать в ловушку, а иногда – черт, может и помогать. Какая разница? Взаимодействовать. Но, чтобы научиться этому и не наделать привычных для большинства людей глупостей, надо, в первую очередь, научиться читать себя. Свои настроения, желания, знать свои слабости и характер. Иногда полезно посмотреть на себя как на постороннего человека, которого увидал впервые в жизни и о котором ничего не знаешь.

Сперва я подумал, что мой внезапно угасший интерес к травле обидчика не более чем настроение. Но прошло несколько относительно спокойных дней, а настроение не изменилось. Мне просто стало неинтересно.

Я обратился было с этим к Виктору, но он отмахнулся от меня, сообщив, что худший способ научить кого-то ходить – подарить ему костыли. Научить плавать – не подпускать к воде, а то вдруг утонет, дурак. А научить разруливать конфликты – улаживать конфликты за него.

– Делай, что сочтешь нужным, – таков был его вердикт. – А если облажаешься… Ну, что ж, это будет твоя лажа и твое решение. Твоя невнимательность. Забавно только, что если ты облажаешься, получится, что ты сам себя переиграл. Прикольно. В любом случае выходит, ты молодец. Только шрамов на заднице будет больше. Ну… Или можно просто отступить.

– Нет, – спокойно, но решительно возразил я.

– Почему нет?

– Потому что… – Действительно, почему бы и нет? – Потому что тогда это будет незавершено. Недоделано. Как недописанная книга. Или картина.

– Беллетрист. Художник, елки. На этом шедевре стиля «Каляки-маляки» чего-то не хватает! О! Блин! Моей подписи!

Я усмехнулся. Не знаю почему, но мне показалось, что Виктор одобряет мою реакцию. Хотя, с ним никогда нельзя было сказать наверняка – одобряет, или издевается.

И я в очередной раз устроил парню пакость. Но на этот раз так, чтобы он догадался о виновнике. Многоходовая комбинация. Когда наблюдаешь за кем-то достаточно внимательно и при помощи науки Виктора, замечаешь многое. Никто не замечал, что нашему боксеру нравится эта девчонка. Даже она, наверное, не замечала (хотя, этих женщин и девчонок никогда не поймешь – то ли на самом деле, то ли прикидываются). Может, даже он сам не понимал, что смотрит на нее раз в сто чаще, чем нужно. Но тот, кто внимательно наблюдает со стороны и выслеживает, видит многое. Если он не конченный идиот, конечно.

И когда понравившаяся девчонка вдруг обнаруживает, что все потроха ее портфеля залиты дурацким пищевым красителем… И когда у ничего не подозревающего пацана (которому эта самая девчонка сильно нравится) в рюкзаке обнаруживается почти пустая банка из под этого самого красителя… А он-то, лопух такой, ни о чем и не догадывается, и в мыслях у него ничего такого нет. И он, нимало не скрываясь, вытаскивает на всеобщее обозрение эту самую банку с негодующим воплем: «Ну и что это за хрень?». И только потом соображает, что все это видят, и та самая девчонка, чьи тетрадки, учебники и все прочее безнадежно испорчены тем самым красителем, тоже видит. А потом выкрикивает «Дурак!», и в слезах выбегает из класса. А он-то и впрямь как дурак, потому что до него только спустя немалое время доходит что произошло.

И все бы было стандартно, но я проделывал свою диверсию таким образом, чтобы один из дружков-соратников моего недруга видел, как я поливаю краской потроха портфеля девчонки, а потом пихаю банку в его рюкзак. И вот он, момент истины! Он, косясь в мою сторону, идет к моему врагу, и что-то говорит ему на ухо, постоянно косясь на меня. Ну же, ну! И мой враг тоже косится на меня, а потом уже открыто смотрит, и глаза его полыхают гневом! Потому что, кажется, он не совсем дурак, а может и дурак, но теперь он точно знает, кто причина всех его несчастий. Ну же, давай! Скоро в класс должен был войти преподаватель, а мои планы вмешательство взрослых не входило. И-и-и… Слава богу, успели!

Он с диким воплем сорвался с места и бросился на меня. Я, наверное, мог бы положить его прямо в классе, но это было бы не совсем то, что я задумал. Поэтому я играючи увернулся от его бешеной атаки, перескочил через парту и бросился к двери. Он за мной. Но я успел, а он не очень – на ходу сшиб с ног нашу училку. Вот тебе еще один дисциплинарный прокол, братец. Впрочем, меня это уже не интересовало. Как и его в данный момент. Он от гнева, очевидно, вообще ничего не соображал. Я несся по коридору, он за мной, роняя на бегу страшные проклятия и дурацкие гневные обещания со стандартным «Стой! Убью!». Интересно, кто-нибудь когда-нибудь останавливался в ответ на столь нелепую команду?

Вскоре мы оказались там, где мне было нужно. На том самом дворе, где я давным-давно уделал жирного урода-старшеклассника.

Тут все было по прежнему – по прежнему грязновато, заплевано, засыпано окурками. Быть может, сложись все иначе, в скором времени и мы присоединились бы к этой армии подростков-перекурщиков на заднем дворе. Но не судьба, как оказалось. Сейчас же, по случаю начала уроков, во дворе не было ни души. Я резко остановился и – вы не поверите – быстро оглядел выходящие сюда окна. Чтобы удостовериться, что никто не смотрит. Мне зрители были ни к чему. Наука Виктора во всей ее красе.

Мой преследователь был уже совсем рядом. Он перешел на шаг. Почему? Потому что это было уже не просто бешенство или гнев – это была прелюдия мести. И он, очевидно, намеревался проделать все не спеша.

– Ну, все, гаденыш, – прошипел он. – Сейчас я тебя урою.

Ну вот не стоит никому говорить таких напыщенных фраз. Разве что героям боевиков – и то, только чтобы развлечь тупоумного зрителя. Я просто молчал, разглядывая его. Разумеется, он был опасен, и разумеется, я это понимал. Но я тоже был чертовски опасен, но он этого не осознавал. И это было мое колоссальное преимущество.

Он приближался, я стоял. И только в самый последний момент резко рванул вперед и коротко, точно ткнул его в солнечное сплетение. Как учил Виктор – не по поверхности – внутрь, Словно целишься в позвоночник. Моя рука почти ничего не почувствовала, а мой враг сдавленно крикнул, сложился пополам и рухнул на асфальт. Я опустился с ним рядом на одно колено, дал ему возможность продышаться, а потом, когда увидел, что он немного пришел в себя, помог подняться. Он попытался меня ударить, но я этого ждал и легко уклонился, попутно воткнув локоть ему в печень. Он снова рухнул. Я опять опустился на одно колено, но на этот раз не стал дожидаться – просто нанес ему страшный удар по почке. Он заорал. Я рванул вперед и зажал ему рот рукой.

Он пытался орать, я зажимал ему рот. Когда он немного поутих, я приблизился и прошептал ему в ухо:

– Если я нажму чуть сильнее, выдавлю тебе зубы.

Шепот. Шепот зачастую страшнее воплей и рева. Шепотом говорит призраки и серийные убийцы. Шепотом говорят опытные палачи. Наверное. Мало кто это осознает, но все чувствуют. Мои поверженный враг притих. Очевидно, боль отступила достаточно, чтобы он мог почувствовать страх. Великолепно. Я достал из поясного чехла нож (не спрашивайте где я его взял) и приблизил острие клинка к испуганному глазу обмершего от ужаса мальчишки.

– Мне очень хочется тебя убить, – все тем же замогильным шепотом сообщил ему я. – Но я думаю, пока в этом нет нужды. Однако, ведь необходимость не всегда определяет наши желания, правда? Мои так точно. И если мне захочется очень сильно… Потом, наверное, я пожалею, меня, может, даже посадят. Но, воткнув тебе в глаз это лезвие, я буду так счастлив, что вряд ли разумные доводы меня остановят.

Он был напуган. Напуган до жути. Забыл про боль, про желание отомстить, про все. Я это видел и мне это почти нравилось. Но, как учил Виктор, именно в эти моменты мы и перестаем контролировать себя. И наслаждаться его страхом было неразумно. Напоследок я легонечко провел лезвием по его щеке – даже не поцарапал, но он взвизгнул.

– Мы поняли друг друга? – спросил я.

Он так отчаянно закивал, что хрустнуло в шее.

Я поднялся на ноги, спрятал нож, не спеша отряхнул колени.

– Да, и вот еще что. Тебе, наверное, стало плохо. Может, ты даже простудился. Так что шел бы ты домой.

– Что? – проблеял он.

– Ты обмочился, – сообщил я, показывая на мокрое пятно, расползающееся по его джинсам. – Хочешь в таком виде вернуться в школу?

Он, явно ничего не соображая, посмотрел на свои штаны, потом на меня.

– Но завтра чтобы был в школе, – потребовал я. – Не то чтобы я настаиваю, но нам ведь не нужно, чтобы обо всем этом кто-то узнал?

– Ты угрожал мне ножом, – прошептал он.

– А ты обоссался, – парировал я. – Хочешь разыграть эту карту? Нам обоим будет лучше, если никто ничего не узнает.

– Тебя надо отправить в психушку, – заверещал он.

– Ты что, идиот? – удивился я. – У меня по прежнему нож за поясом. А на тебе по прежнему мокрые штаны. Либо ты идешь домой, переодеваешься и мы обо всем забываем, либо… Может, меня и отправят в психушку, но я тебе обещаю, что я успею вспороть твой не держащий мочу живот.

Сколько пафоса! Но не судите строго, я только учился. И не спешите обвинить меня в том, что я маньяк, рос маньяком и стал маньяком. А Виктор еще и обучил маньяка. Я понимаю, все так и выглядит на первый взгляд, но засуньте свой взгляд себе в задницу и поищите истину где-нибудь там. Я всегда был такой, какой я есть. И теперь пытаюсь выяснить причину этого. Пытаюсь понять свою суть. Однако я никогда не испытывал наслаждения ни от страха тех, кого пугал, ни от вида крови, никогда не чесались у меня руки кого-нибудь убить, не зудело ничего, не тянуло сотворить бифштекс из человеческого тела. Я действовал не руководствуясь какой-то там манией – просто решал проблемы, выживал, стремился к тому, что считал важным и хотел заполучить. Например, свободу, безопасность, право распоряжаться собственной жизнью и мыслями.

Но в тот день я все-таки поднялся на новый уровень. Перестал мечтать и рассуждать – продумал действие и совершил его. Осуществил план. Не знаю, гордился бы мной Виктор или нет (и способен ли он вообще был гордиться), но я в тот момент точно знал, что чего-то достиг и чему-то научился под его руководством. А хорошее оно или плохое?.. Еще пару сотен лет назад у благородных самураев было в порядке вещей вспарывать себе брюхо по любому поводу и спать с мальчиками. И ничего. Это не мешало им быть славными воинами.