Текст книги "Иисус неизвестный"
Автор книги: Дмитрий Мережковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 62 страниц)
И переправившись на ту сторону (озера) моря, прибыли в землю Геннисаретскую.(Мк. 6, 53.)
Может быть, в какой-то одной, все для них решающей, огненной точке «экстаза», «исступления», «выхождения из себя», переправились «на ту сторону» не только моря, но и мира.
Когда же вышли из лодки, тотчас, узнав Его, люди обежали всю окрестность ту и начали приносить больных…
…И просили Его, чтоб им прикоснуться хотя бы к краю одежды Его. И которые прикасались к Нему, исцелялись.(Мк. 6, 54–56).
Многим, вероятно, из тех пяти тысяч, что, прождав Его всю ночь на горе Хлебов, сошли, в поисках за Ним, в Капернаум, казалось, что они нашли Его не совсем таким, каким оставили вчера. Новое что-то, как бы не сошедший с лица Его отблеск Божественного Свечения, могло им забрезжить, хотя и очень смутно, как солнце рыбам сквозь воду:
Равви, когда Ты сюда пришел? —
в этом явном вопросе слышится, может быть, тайный: «Где Ты был? что с Тобой произошло?»
Часто, весной, на Геннисаретском озере, после таких мгновенных бурь при безоблачном небе, какая, вероятно, была в ту ночь, наступает вдруг тишина бездыханная. В воздухе теплеет, низкие тучи сгущаются, и сеет мелкий дождь как из сита, заволакивая свинцовой пеленой горы и озеро. Если и это Капернаумское утро было таким, то, может быть, люди, сошедшие с горы Хлебов, вспоминая, здесь, на скучной земле, как райский сон, то, что было вчера, – едва не наступившее царство Божие, испытывали, как после пьяного пира, похмелье.
Все, как всегда, и еще скучнее, в это дождливое утро в Капернауме-городке: так же медные денежки звякают на таможенном прилавке при входе в городок; так же римские трубы играют в казармах унылую зорю; так же пахнет соленой и вяленой рыбой в тесных и темных улочках, где прохожий ступает осторожно, чтобы не запутаться ногою в рыбачьих сетях и о рыбью чешую не поскользнуться.
Все, как всегда. Но может быть, сошедшим с горы чудится что-то в лице земли и неба едва уловимое, новое, так же как в лице Иисуса; как будто чуть-чуть переменилось, передвинулось все, грозно для одних, а для других желанно.
Иисус вошел в синагогу(Ио. 6, 59), —
и народ – за Ним; не все пять тысяч, конечно, а лишь несколько сотен, которые могли в ней поместиться, в том числе фарисеи и книжники, учителя Израиля. Только, вероятно, немногие, с надеждой и страхом, большинство же, с праздным любопытством, ждут, чем кончится сегодня то, что началось вчера: будет ли Иисус царем, наступит ли царство Божие?
Что произошло в синагоге? Очень вероятно, что в свидетельстве о том IV Евангелия мы имеем дело с исторически подлинным ядром воспоминания, хотя и закутанным в покровы мистерии. Лучшая порука в том – совпадение свидетельства Иоаннова с Марковым, вопреки различным степеням их приближения к тому, что нам кажется «исторически подлинным».
Какое же Ты дашь знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе(Ио. 6, 30), —
спрашивает Иисуса народ в синагоге. Так, по Иоанну, а по Марку:
Вышли фарисеи, начали с Ним спорить и требовали от Него знамения с неба, искушая Его.(Мк. 8, 11.)
Это происходит, по свидетельству Марка, хотя и не в самом Капернауме, а где-то поблизости от него, на берегу Геннисаретского озера, в неизвестных, кажется, самому Марку, «пределах Далмануфских» (8, 10), и не после первого умножения хлебов близ Вифсаиды, а после второго, в Десятиградии; но, так как первое и второе слиты в одно у Иоанна, то эта разница двух свидетельств несущественна. В главном же оба согласны; требуемое «знамение с неба» есть исходная точка всего, что произойдет и чем решится земная судьба Иисуса.
С тем же исторически подлинным ядром воспоминания мы имеем дело и в другом глубоком совпадении синоптиков с IV Евангелием.
Очень знаменательно и не случайно, конечно, целых шесть согласных свидетельств (по два – в первом и втором Евангелии, по одному – в третьем и четвертом) изображают теми же почти словами Евхаристическое действие Господа перед Умножением хлебов:
Взял пять хлебов… взглянув на небо, благословил и преломил хлебы, и дал ученикам Своим.(Мк. 6, 41; Мт. 14, 19.)
То же действие изображается и в Тайной Вечере, у синоптиков. Обе вечери соединяются повторением слов: «преломил, благословил»,
, – в одно таинство – Евхаристию. Если же мы имеем в Евангелиях, хотя бы отчасти, «Воспоминания Апостолов», по слову Юстина, то в этом соединении Вифсаидской вечери с Тайною могло уцелеть исторически подлинное воспоминание о том, что действительно испытывали первые свидетели обоих событий. [645]645
Joh. Weiss, Das alteste Evangelium, 213, 217.
[Закрыть]
Двое учеников, по воскресении Господа, пройдя с таинственным Спутником шестьдесят стадий, пяти-шестичасовой путь, от Иерусалима до Эммауса, и не узнав Учителя ни по лицу, ни по голосу, тотчас узнают Его по тому, как Он благословляет и преломляет хлеб за вечерью, – видимо, для них давно привычному и незабвенно-памятному действию (Лк. 24, 13–31). Если так, то предсмертная Тайная Вечеря – не первая и не единственная, а одна из многих. Если же в IV Евангелии не повторяется о ней свидетельство Синоптиков, то это еще не значит, что оно здесь отвергнуто.
Приимите, ядите; сие есть тело Мое(Мк. 14, 22), —
этим словам Иисуса, сказанным, по свидетельству Синоптиков, на Тайной Вечере, соответствуют слова Его, сказанные, по свидетельству IV Евангелия, в Капернаумской синагоге:
хлеб, который Я дам, есть плоть Моя.(Ио. 6, 51.)
Хлеб Вифсаидской вечери – плоть Капернаумской утрени.
Если тот, неизвестный нам, творец IV Евангелия, которого мы называем «Иоанном», в этом прав, то очень вероятно, что Иисус, в последний год жизни Своей, от Вифсаидской Пасхи до Иерусалимской, готовил учеников к последней Тайной Вечере, – к тому, чтобы они поняли, что значит: «приимите, ядите; сие есть Тело Мое». Этого они не могли бы понять в Иерусалиме, если бы уже раньше, в Капернауме, а может быть, и еще много раз, не слышали: «хлеб, который Я дам, есть плоть Моя». Только постепенно и медленно могло войти это неимоверное слово в их душу и плоть.
Если все это действительно так, то и в этом согласии Марка-Петра с Иоанном мы прощупываем исторически подлинное ядро воспоминания сквозь все покровы мистерии: не было бы и Тайной Вечери, не будь Капернаумской утрени.
…Начали же иудеи спорить между собою, «как Он может дать нам есть плоть Свою?»(Ио. 6, 52.)
Спор их между собою кончается спором с Иисусом. Так у Иоанна; почти так же у Марка:
вышедши, фарисеи начали с Ним спорить(8, 11.)
Марк не говорит, о чем, но более чем вероятно, что и этот спор, после Умножения хлебов, так же как тот, Капернаумский, относится к непостижимому для иудеев смыслу Вифсаидской вечери: «Хлеб, который Я дам, есть плоть Моя». Спор, начатый в Капернауме, в предсмертную Пасху Господню, кончается в Иерусалиме, в Пасху смертную, и опять-таки более чем вероятно, что Иисус знает уже тогда, в Капернауме, чем и где кончится спор.
Если и это действительно так, то и здесь, в Иоанновом свидетельстве, мы заглядываем так глубоко, как, может быть, нигде в Евангелии, сквозь мистерию в историю; открываем и здесь ту невидимую точку, как бы ось, на которой вращается вся жизнь человека Иисуса, а потом разбивается, как задевшая осью колеса за мету ристалища, колесница. Снова и здесь, еще яснее, страшнее, мы понимаем, что значит для нас и для всего человечества: «жизнь Иисуса не кончена, но, едва начатая, прервана».
Что исторически подлинное ядро в этом соединении Вифсаидской вечери с Тайною, возможно не только в воспоминаниях учеников, но и в сознании самого Учителя, нами прощупано верно, видно также из того, что первое Дошедшее до нас изображение Евхаристии, в катакомбных росписях, есть Умножение хлебов, [646]646
H. J. Holtzmann, Hand-Commentar zum N. T., 80–81.
[Закрыть]а весь евхаристический опыт первохристианства, насколько мы можем судить о нем, по учению древнейших Отцов, от Юстина Мученика до Иринея Лионского, ученика учеников «Иоанновых», вытекает не из Тайной Вечери синоптиков, а из Капернаумской утрени IV Евангелия. [647]647
Justin, Apolog I, 65, 66 – Ignat, Philad IV, I, Smyrn, VII, 2, VIII, l – Didachê, IX, 5, X, I, XIV, I–Iren, IV, 18, 5, V, 2,2 – Zahn, Das Evangelium des Johannes, 1821, S. 555 – W. Bauer, Das Johannes evangelium, 1925, S. 98.
[Закрыть]
Это значит: каждая церковная обедня – обед Вифсаидский; в каждой Евхаристии все еще совершается и будет совершаться до конца времен Умножение хлебов, – вечно неудающееся и возобновляемое, с надеждой, что удастся, наконец, когда-нибудь, царство Божие на земле, как на небе; разрешение того, что мы называем так плоско и грубо «социально-экономической проблемой»; вместо нашего равенства в рабстве и ненависти – «коммунизма» сатанинского, равенство в любви и свободе – Коммунизм Божественный; вечное воздыхание мира:
да приидет царствие Твое.
Это говорил Он в синагоге, уча в Капернауме.(Ио. 6, 59.)
Рабби Иешуа учит народ в синагоге, «по обыкновению Своему» (Лк. 5, 16) и всех тогдашних учителей Израиля, в субботние дни: значит, и этот Капернаумский день – суббота, а канун его, день Вифсаидской вечери, – пятница, должно быть, предпасхальная. Ровно через год, в Страстную Пятницу, по свидетельству IV Евангелия, вопреки синоптикам, – в тот самый день, когда закопается Пасхальный агнец, распят был Иисус. Вот что значит, в самом начале Иоаннова свидетельства о Вифсаидской вечере и Капернаумской утрене, как бы мимоходом оброненный намек:
приближалась же Пасха, праздник Иудейский.(6, 4).
Пасха против Пасхи, Агнец против Агнца: таков для Иоанна смысл обеих Пятниц, – первой, Блаженной, Вифсаидской, едва не исполнившей весть о царствии Божием, и последней, Голгофской, Страстной.
Кость Его да не сокрушится, —
вспомнит Иоанн (19, 36) пасхального Агнца (Исх. 12,46), свидетельствуя о неперебитии голеней Распятого. Агнцева плоть вкушаема, по закону Моисееву, вместе с «опресночным хлебом», азимом : здесь уже дано в прообразе будущее соединение хлеба с Плотью:
хлеб, который Я дам, есть плоть Моя.
Если же сердцу человека Иисуса ближайшее из всех пророчеств – Исаиино, об «Агнце, взявшем на Себя грех мира» (53, 6–7), то, может быть, и для самого Иисуса, так же, как для Иоанна, тайна Вифсаидской вечери открывается в Капернаумской утрене.
Ядущий Меня жить будет Мною, —
говорит уже не только человек Иисус, во времени, в истории, но и закланный от создания мира, Агнец, – в вечности, в мистерии.
«Не бо врагом Твоим тайну повем», – молятся причастники. Мог ли Сам Господь поведать тайну Свою врагам?
Не давайте святыни псам, и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями.(Мт. 7, 6.)
Это делать другим не велит; как же делает Сам? Чтобы ответить на этот вопрос, с такою же нерелигиозной, а, может быть, и неисторической, легкостью, с какою отвечает на него почти вся евангельская критика наших дней, вспомним, что во всякой человеческой толпе, кроме «псов» и «свиней», могут быть и дети Божий, а в этой Иудейской, – больше, чем в какой-либо другой, потому что «спасение от Иудеев» (Ио. 4, 22). Вспомним, что люди, только что сошедшие с горы Хлебов, были там уже на один волосок от царства Божия; ели хлеб с неба вчера, и сегодня все еще верят, что Иисус может сделать то, чего не сделал Моисей, – дать людям «истинный хлеб, сходящий с небес».
Равви! подавай нам всегда такой хлеб.(Ио. 6, 33–34.)
Вспомним, что в какой-то одной, внутренней, огненной точке экстаза, «выхождения из себя», может быть, весь народ, так же как Иисус с Двенадцатью, сойдя с горы, «переправился на ту сторону» не только моря, но и мира; что-то и для всего народа переменилось, передвинулось в мире; что-то увидел и он в лице земли и неба, чего не видел еще никогда. Вспомним, что Иисус говорит, и народ слушает Его, уже не совсем во времени, в истории, хотя еще и не совсем в вечности, в мистерии, а на сумеречной между ними границе, – там, где мы никогда не бывали, а потому и не знаем, что здесь может и что не может быть сказано.
Левые критики утверждают, будто бы Господь всегда говорит одним и тем же голосом, который слышится им у синоптиков; но наблюдение это поверхностно и недоказуемо. Более, чем вероятно, что, когда близким Иисуса кажется, что Он «вышел из Себя», «сошел с ума» (Мк. 3, 21), то Он говорит уже и здесь, у синоптиков, иным голосом, может быть, тем самым, который слышится нам в IV Евангелии.
Вспомним, наконец, что, когда на вопрос иудеев, в Капернаумской синагоге:
что нам делать, чтобы творить дела Божьи? —
Иисус отвечает:
вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого послал Бог(Ио. 6, 28–29.), —
то Он говорит уже не только слушающим Его иудеям, но и всему Израилю – всему человечеству. Стены синагоги бесконечно, в эту минуту, раздвигаются для нас, так же, как для самого Иисуса; мы знаем, знает и Он, что будет услышан до пределов земли и до конца времен.
Вспомнив все это, мы, может быть, поймем, что Иисус, хотя и не знал, – не хотел, не мог, не должен был знать, – примет ли Его мир или не примет, но должен был открыть миру тайну Свою:
Я есмь хлеб жизни: приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать вовек.(Ио. 6, 35.)
Это и значит: Иисус, в то Капернаумское утро, должен был говорить так, как Он говорит в IV Евангелии.
Было, может быть, серенькое утро; был скучный день, и наверное, – жалкая толпа иудеев, для Рима – мира – уже и тогда, как теперь, отверженного племени «жидов». И самый жалкий из них, самый отверженный, был «маленький Жид», бывший каменщик, рабби Иешуа, – и были эти неимоверные, ни на что земное не похожие, самые нечеловеческие, нездешние слова, какие когда-либо были и будут сказаны, решающие судьбы мира на веки веков. Только один Человек на земле, Он, – больше никто никогда, в этом чудо, – мог их сказать:
Плоть Мою ядущий и кровь Мою пиющий имеет жизнь вечную, и Я воскрешу Его в последний день.
Ибо плоть Моя истинно есть пища, и кровь Моя истинно есть питие.
Плоть Мою ядущий и кровь Мою пиющий во Мне пребывает, и Я в нем.
Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцом, так и ядущий Меня жить будет Мною.
Сей-то есть хлеб, сшедший с небес.(Ио. 6, 54–58.)
Слушают иудеи в синагоге, слушает все человечество до пределов земли и до конца времен; слушает – не слышит: видит – не узнает:
Не Иисус ли это, сын Иосифов, Которого отца и мать мы
знаем?
Как же Он говорит: «Я сшел с небес»?
…Как может Он дать нам есть плоть Свою?
…Какое жестокое слово! Кто может это слушать?(Ио. 6, 42; 52; 60.)
, «жестокое», «жесткое», как бы каменное, слово, непонятное, нерастворимое ни в разуме, ни в сердце человеческом. Плоть человечью есть, кровь человечью пить, чтобы спастись, – не надо ли «сойти с ума», чтобы это понять и принять? Вот когда Он «вышел из Себя», «сошел с ума», не только для близких, но и для всего Израиля – всего человечества. Здесь же, в Капернаумской синагоге, год назад, тоже в день субботний, первый день служения Своего, исцелил Он бесноватого, и вот теперь кажется Сам бесноватым.
Теперь узнали мы, что бес в Тебе (Ио. 8, 52), —
думает, может быть, уже не только Иуда Дьявол.
Бесом Он одержим и безумствует; что слушаете Его?(Ио. 10, 20.), —
может быть, тогда уже говорят, в Капернаумской синагоге, шепотом, как потом скажут громко, во всем Израиле – во всем человечестве.
«Кто может это слушать?» – ропщут, а все-таки слушают. Будь Он просто «сумасшедший», «бесноватый», – руки на него наложили бы, как некогда хотели это сделать близкие Его. Но это не так просто: все еще помнят, как вчера, а может быть и сегодня, только что надеялись, что Он – Мессия, царь Израиля. Чем пристальнее вглядываются в Него, тем больше недоумевают: «Кто это? что это?» В том-то и ужас их, что не могут решить, кто Он, – Сын Божий или «сын дьявола»; только жмутся друг к другу, глядя на Него, дрожат, как овцы в загоне, пустившие к себе нечаянно льва; только чувствуют, что пахнет от Него миром нездешним, как от человека, вошедшего прямо с крещенской стужи в теплую комнату, пахнет морозом. Так же и у них, как у Двенадцати в лодке, когда они увидели Его, идущего по водам, волосы на голове дыбом встают от неземного ужаса: так же и они готовы закричать: «призрак! phantasmal» и бежать от Него, как от страшилища.
Знает ли Он это? И если знает, то зачем выбирает, как будто нарочно, самые для них «жестокие», невыносимые, непонятные слова: как будто не может насытиться соблазном их, возмущеньем и ужасом? [648]648
Joh. Weiss Die Schriften des N. T., IV, 102–103.
[Закрыть]Видит, что каждое слово Его – острый нож для них, и все глубже вонзает его в сердца их и переворачивает в нем.
Вместо обычных для еды человеческой слов:
, и без того уже страшных в этом сочетании слов: «есть плоть Мою», «есть Меня», – употребляет еще страшнейшее, только для еды звериной обычное слово: τρώγειν, «пожирать». Так в греческом подлиннике; так же, конечно, и в арамейском. Кто бы ни был творец IV Евангелия, в этом не мог не ослышаться, неверно запомнить или сочинить от себя: слишком это страшно, соблазнительно, и потому, незабвеннопамятно, подлинно. И уж конечно, тоже не случайно слово это повторяется в четырех стихах (54–58) четыре раза, один за другим:
Плоть Мою пожирающий… имеет жизнь вечную…
Плоть Мою пожирающий… пребывает во Мне, и Я в нем.
…Пожирающий Меня, жить будет Мною.
…Пожирающий хлеб сей, жить будет вовеки.
Что это значит?
Господь Бог твой (Израиль) есть огньпожирающий. (Исх. 4, 24.)
Огнь Божий – любовь. Огнем пожирается все, что горит, а любовью – все, что любит. Всею плотью и кровью своей любящей хочет соединиться с любимым, как огонь соединяется с тем, что горит, пожирающий – с пожираемым. Кто знает, какое блаженство больше – любить или быть любимым, пожрать или быть пожранным? Но лютее ненависти кажется любовь тому, кто не любит: самые нежные слова любви – самые жестокие; и бежит нелюбящий от любви, как от огня.
Вот неизвестнейшая мука Иисуса Неизвестного; казаться не тем – обратным тому, что Он есть; любящему казаться ненавидящим, пожираемому – пожирающим. Это и значит:
В мире был, и мир через Него начал быть, и мир Его не узнал.
Если мы верно угадали тайну «Атлантиды», «Запада», – обетование первому человеку первого человечества, Адаму-Атланту:
Семя Жены сотрет главу Змия, —
то люди, от начала мира, знали так же несомненно, что Христос будет, как мы знаем, что Он был.
Если мы угадали верно тайну «богов Атлантиды» – Озириса, Таммуза, Адониса, Аттиса, Митры, Диониса, – Боговкушение, Теофагию, то люди, от начала мира, алкали Плоти Сына, как хлеба алчет умирающий от голода; жаждали Крови Его, как умирающий от жажды жаждет воды. Когда же Сын пришел, чтобы дать людям Плоть и Кровь Свою, не узнали Его и не приняли.
Как соблазнительно «жестокое» слово Господне о Плоти и Крови Его не только для иудеев, но и для ближайших учеников Его, из которых многие, после того слова, —
отошли от Него, и уже не ходили с Ним, —
видно по заключительным словам Иисуса, измененным в нашем каноническом чтении:
Это ли соблазняет вас?..
Дух животворит, плоть не пользует ни мало. Слова, которые Я говорю вам, суть дух и жизнь.(Ио. 6, 61–63.)
Если бы это действительно сказал Иисус, то Он не только смягчил бы «жестокое» слово, как бы Сам ужаснувшись его, но взял бы его назад, уничтожил вовсе, отрекся от Себя самого; таинство Плоти и Крови понял бы «духовно», иносказательно. А если так, то незачем было бы Ему ни рождаться, ни умирать, ни воскресать во плоти. Слишком явное противоречие это почувствовал древнейший Сиро-Синайский кодекс, и сделал попытку восстановить подлинные слова Господни:
Дух животворит плоть. Как же вы говорите: «Плоть не пользует нимало?» [649]649
Fr. Spitta, Das Johannes-Evangelium, 1910, S. 161.
[Закрыть]
Когда священнослужитель прободает копием проскомидийного Агнца на жертвеннике, то предстоящие ему Херувимы и Серафимы закрывают лица свои, в ужасе:
Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным.
«Ядущий Меня жить будет Мною». – «Кто может это слушать?» Слушаем, но уже не слышим; так привыкли – оглохли, за две тысячи лет. Дальше иудеев, дальше язычников, мы, христиане, от того жесточайшего-нежнейшего слова любви. В скольких беспечных причастников, как в Иуду на Тайной Вечере, вошел сатана!
– «Вы сегодня причащались?» – «Да, сподобился». – «Поздравляю». И дело с концом, а завтра, может быть, вторая всемирная война. «Все будут убивать друг друга» – это вавилонское пророчество исполняется над нами так, как ни одно из пророчеств.
Слово о вкушаемой Плоти Господней – одно из тех слов Его, которые кажутся обращенными к нам больше, чем к кому-либо другому, за две тысячи лет христианства. Хотим не хотим, мы сделаем выбор между спасением и гибелью: поймем, что значит: «Ядущий Меня жить будет Мною», – или себя пожрем.
