Текст книги "Иисус неизвестный"
Автор книги: Дмитрий Мережковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 62 страниц)
Кеплер, в астрономических выкладках о Вифлеемской звезде, редчайшем будто бы в 7-м году до Р. X., соединении двух планет – иудейского Сатурна и эллинского Юпитера, – знамении великого Царя, Мессии, верно угаданном и вавилонскими звездочетами – «волхвами с востока», и побудившем их пойти в Иудею, узнать, не родился ли Он там действительно, – Кеплер, в выкладках своих, ошибся. Но вот что удивительно: не мог он знать того, что мы теперь знаем с точностью, – что настоящий канун Рождества Христова совпадает не с 1-м годом нашей эры, а с 6– 7-м до нее, потому что Иисус родился лет за 5–6 до нашего условного Р. X., так что возможный исторический вывод из неверных исчислений Кеплера о созвездии 7 года все-таки правилен. И вот что еще удивительней: не мог знать Кеплер и того, что в этом именно, 7-м году, вавилонские астрономы наблюдали действительно редчайшее, «небесное знамение» – астрономическую прэцессию, продвижение равноденственной точки из одного зодиакального знака в другой – из Овна-Агнца в Рыб. Агнец-Овен был для них созвездием бога Солнца, страдающего Тамму-за-Меродаха, Искупителя, а Рыбы, Zib âti, – знамением «великих вод» – Потопа. [316]316
A. Jeremias. Die ausserbiblische Erl ösererwartung. 1927. S. 75, 85, 393.
[Закрыть]Память о гибели первого человечества – «Атлантиде», по мифу-мистерии Платона, – сохранилась у вавилонян, как ни у одного из древних народов Востока.
Видя, как солнце вступило в равноденственную точку Рыб, ужасом второго Потопа вечно одержимые, вавилоняне, может быть, сказали уже тогда, в 7-м году, в канун Р. X., как скажут потом христиане, «Скоро всему конец». И если так же заплакали от страха, как тот маленький мальчик на руках матери, у Вифавары, Паромного Домика, увидевший на черной туче белого Голубя, то не засмеялись от радости, как он, потому что меньше знали, меньше видели.
Греческое слово baptisma, значит «погружение в воду», «потопление». Словом этим, может быть, пророчески бессознательно утверждается связь крещенских вод с потопными: ветхий человек, первый Адам, как бы утопает, умирает, в водном гробу купели, и выходит из нее, рождается, новый человек нового человечества, второй Адам. В этом смысле, крещение, погружение в воду, есть древнейшее, потопное, Атлантидное таинство.
Так и нас ныне спасает крещение (потопление), подобное тому противообразу, – antitypes, – (Ноеву ковчегу в потопе) —
говорит ап. Петр (I. 3, 21), вероятный очевидец того, что произошло, когда уже явно, во всемирной истории, передвинулась равноденственная точка из Овна-Агнца в Рыб, и вышел из потопных – крещенских вод второй Адам – Иисус.
Все мы христиане, – люди крещеные, но забыли об этом; не помним ни как родились, ни как крестились. Мертвые не чувствуют, что их кладут в гроб; заживо мертвые не помнят, что их погружали в купель: это было для нас, как бы не было; может быть потому, что мы водой крестились, а не Духом.
«Приняли ли вы Святого Духа, уверовав?» – на этот вопрос Павла мы могли бы ответить, как эфесские ученики Иоанна Крестителя: «мы и не слышали, есть ли Дух Святой (Д. А. 19, 1–2.)
Кажется, люди погибают сейчас больше всего от недостатка памяти и воображения.
В древневавилонском сказании («Гильгамеш»), бог Эа, отец Таммуза Искупителя, предупреждая о потопе Ноя-Атрахазиса, в вещем знамении, свистит в щели тростниковой хижины его, как начинающийся ветер потопа:
Хижина! хижина! Стена, стена!
Слушай, хижина! Внемли, стена!
Человек из Шурипака, сын Убара-Туту,
Сломай свой дом, построй ковчег,
Презри богатство, жизни взыщи,
Все потеряй, душу спаси.
Ветер потопа свистит во все щели нашей европейской хижины, но мы не строим ковчега. О, если бы мы чуть-чуть побольше воображали и помнили, то поняли бы, может быть, как математически точна формула новой прэцессии, продвижения равноденственной точки в Зодиаке всемирной истории, из Рыб, – в какой именно знак, мы еще не видим, но кажется, – в Стрельца, пронзающего сердце мира огненной стрелой – Концом; поняли бы мы – как математически точна формула, данная все тем же Петром, очевидцем крещения: от Воды к Огню : «первый мир погиб, был потоплен водою; нынешние же небеса и земля сберегаются огню на день суда» (II Петр. 3, 6–7.)
Верно ли мы угадали тайну Запада: «Атлантида – Европа»; верно ли прочли на грозно-черном, и все чернеющем, грознеющем небе огненными буквами начертанное слово: Конец? С каждым днем, увы, все меньше можно сомневаться, что верно; все легче, с каждым днем, математически уточнить ужасающую формулу Конца: Вода-Огонь . Первый Конец – внешний, огненно-водный, вулканический взрыв: Атлантида ; Конец второй – внутренний, человеческий, кроваво-огненный взрыв: Война .
А если так, то это, самое как будто, далекое, забытое, неизвестное, ненужное дело – Крещение – есть, в действительности, самое близкое, памятное, ведомое, нужное нам, людям Конца.
Нам, может быть, больше, чем кому-либо за две тысячи лет христианства, сказаны эти слова, соединяющие два конца двух человечеств:
Близко, при дверях…Род сей не пройдет, как все это будет… Ибо, как во дни перед потопом… так будет и в пришествие Сына человеческого (Мт. 24, 33–39.)
«Род сей», значит ли сегодняшний или завтрашний, человеческий род? Не все ли равно, если мы уже сегодня видим Конец.
Может быть, и эти слова нам сказаны больше, чем кому-либо:
Когда же начнет… сбываться это, восклонитесь и подымите головы ваши, потому что приблизилось избавление ваше.(Мт. 21, 23.)
Чем для нас будет Конец, – радостью ли избавления или ужасом гибели, это зависит от каждого из нас, – от того, помним ли мы, что было ; воображаем ли, что будет .
Каждый из нас гибнет уже и сейчас более или менее бессмысленно, и то, что бессмысленно, – самое, конечно, ужасное. Маленький, внутренний, свой «конец мира», маленькую, внутреннюю, свою «Атлантиду», – бездонный провал в пустоту, – более или менее переживает каждый из нас, и ничего не делает, чтобы спастись; даже не очень боится, потому что привык; да и что делать, если нет спасения? Но если бы каждому из нас и всем вместе было математически доказано, что «род сей», действительно, увидит Конец, и что можно спастись, – есть верное убежище – уже построенный, или хотя бы только строимый, Ковчег-Церковь, и что вход в него – крещение, то как бы все кинулись к нему, как бы, наконец, поняли, что значит:
Истинно, истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя.(Мт. 11, 11.)
Чем было Крещение, мы поймем, узнав, кем был Креститель. Вот что говорит о нем Иосиф Флавий:
Бог погубил Иродово войско – (в войне с дамасским царем Аретою, в 35–36 год. по Р. X.), – справедливо казнив Ирода… за совершенноенад Иоанном, так называемым Крестителем , злодейство, ибо он умертвил добродетельного мужа сего, учившего людей… совершать погружение в воду (крещение), угодное Богу, если оно, не ради оставления отдельных грехов, совершается, а в знак освящения тела и души, уже заранее очищенных праведной жизнью. Видя же, что весь народ стекается к Иоанну… начал Ирод опасаться, чтобы сила речей Иоанновых не побудила народ к восстанию, потому что люди, казалось, по слову его, готовы были на все. Вот почему Ирод счел за лучшее, прежде нежели начнется восстание, умертвить Иоанна… Итак, по одним лишь подозрениям, был он схвачен, заточен в крепость Махэрос, и там убит. [317]317
Joseph, Ant., XVIII, 5, 2.
[Закрыть]
Это свидетельство Иосифа, в исторической подлинности которого никто не сомневается, для нас уже тем драгоценно, что совпадает, – как одна половинка сломанного кольца с другой, – с евангельским свидетельством об Иоанне Крестителе, и еще тем, что, помимо воли самого свидетеля, кидает новый, от Евангелий независимый и глубоко проникающий свет на ту первую точку, где тайная жизнь Иисуса становится явной, внутреннее в Нем соприкасается с внешним, в истории. Здесь-то, наконец, выходим мы из утренней тени евангельского мифа или мистерии на солнце истории; здесь кончается смешение облаков с горами, и горы обозначаются так четко, что надо быть слепым, чтобы продолжать смешивать.
Верно понял и выразил Иосиф главное в Иоанне, – то, что он – «Креститель», и что дело всей жизни его заключается в этом. Вспомним и сопоставим два свидетельства Иосифа: «Иисус, так называемый Христос», и это: «Иоанн, так называемый Креститель». Этих двух свидетельств не соединяет Иосиф, но сами они соединяются так же естественно, как два сближенных ртутных шарика, и это тем для нас очевиднее, что тут же, в свидетельстве об Иоанне, мы видим и сближающую среду – внезапно выкидывающее пламя восстания – какой-то «начинающийся» переворот, μεταβολή, так пугающий Ирода, что он считает нужным схватить и умертвить Иоанна.
Что это за «переворот», Иосиф не говорит, – нам легко догадаться, почему: движущая сила переворота, мессианская, есть именно то, о чем изменник этого движения, перебежчик в римский лагерь, Иосиф, молчит, как о веревке в доме повешенного, и только однажды проговаривается нечаянно:
Более всего побудило их (иудеев) к войне (67–70 гг.) двусмысленное, в Писании, пророчество, будто бы, в эти именно дни, выйдет из их земли человек, которому суждено овладеть господством над миром – (Мессия.) – Все они этому поверили, и многие, даже мудрые, были этим обмануты. Явно, однако, означало то божественное прорицание не иного кого, как (Тита) Веспасиана, получившего действительно в Иудее самодержавное над миром владычество, [318]318
Joseph., Bell. Jud., VI, 5, 4.
[Закрыть]
т. е. сделавшегося царем Мессией.
Как ни гнусно то, что делает здесь Иосиф, целуя тот римский сапог, чьим каблуком раздавлено сердце матери его, Св. Земли, мы должны быть благодарны ему: здесь подтверждается лучше, чем у многих христианских апологетов, историческая подлинность Евангелия, в исходной точке его – Богоявлении, Эпифании.
Помня все три свидетельства Иосифа – об Иисусе, Иоанне и мессианстве, как причине войны 70 года, трудно поверить, чтобы он не знал, чем связан Иоанн Креститель с Иисусом Крестником. Что именно думает он об этом, мы, разумеется, никогда не узнаем, но сквозь все недомолвки его внятно слышится одно: между 29-м годом нашей эры, когда никому неизвестный Человек из Назарета пришел к Иоанну креститься, и 70-м, когда пал Иерусалим, происходит небывалое во всемирной истории самоубийство целого народа. Чувствуя, что ему из римской тюрьмы не вырваться, Израиль разбивает себе голову о тюремную стену.
Чтобы родить Мессию, матери Его, Израилю, надо было умереть от родов: 29-й год – начало родовых болей, а 70-й – конец: рождение Младенца, смерть матери.
«Был народ в ожидании», – сообщает Лука о 29-м годе. Помня 70-й год, нам легко себе представить, что ожидание это было похоже на то, как если бы человек, не зная, что проглотил, лекарство или яд, и, прислушиваясь к происходящему в теле его, – ждал. «Господи, царствуй над нами один», – святейшая молитва Израиля – этот проглоченный яд.
29-й год – пороховой погреб; 70-й – взрыв, а искра, упавшая в порох, – Иоанн Креститель.
Я Его (Иисуса) не знал,
дважды повторяет Иоанн в IV Евангелии (1, 31; 33), перед всем народом, в ту самую минуту, когда Незнаемый, Неузнанный, уже стоит в народе. Как же не знал Его Предтеча, когда, еще младенцем во чреве «матери, взыграл от радости», услышав приветствие другой матери, с другим во чреве Младенцем: «величит душа моя Господа»? Если Иоаннова мать Иисусовой – «родственница» (Лк. 1, 36), то и дети их родные. Кто же пишет «Апокриф», Иоанн или Лука?
Вот одно из евангельских «противоречий», неразрешимых в плоскости только исторической, но, может быть, разрешаемых в двух плоскостях: Истории-Мистерии, в том, что говорится устами, и в том, что сказано сердцем. Две эти плоскости, в обоих Евангелиях, хотя и по-разному, но одинаково сложно пересекаются, скрещиваются, как лучи света, не разрушая одна другой.
«Если мы и знали Христа по плоти, то теперь уже не знаем», – говорит Павел (II Кор. 5, 16); то же мог бы сказать и сын Елисаветы о Сыне Марии, родной – о родном. «Я Его не знал», значит, в устах Иоанна: «я не хотел, не мог, не должен был знать Мессию-Христа по плоти». – «Не плоть и кровь открыли тебе это, а Отец Мой, сущий на небесах», мог бы и ему сказать Господь, как второму Своему исповеднику, Петру (Мт. 16, 17.)
Сын Захарии, священника, Иоанн, – должен был или сам принять священство, наследственное, по Левитскому закону, или, отвергнув его, порвать со всем своим родством, сделать, хотя бы и в меньшей, более человеческой, мере, то же, что сделал Иисус: с корнем вырвать себя, как молодое растение, из родной земли, родного дома; сказать: «Враги человеку – домашние его»; как это ни «удивительно», ни «ужасно», неимоверно – но, может быть, и здесь, неимоверное в Евангелии подлинно, – Иоанн должен был сказать об Иисусе: «Враг».
«Сын Иосифов – Давыдов», – по этому признаку, меньше всего мог бы узнать Иоанн, что Иисус – Мессия-Христос. Слишком хорошо знали оба, что «Бог может из камней сих воздвигнуть чад Авраамовых», – сынов Давидовых (Мт. 3, 9.) Детских лет видения, вещие на ухо шепоты старичков и старушек – Елисаветы, Захарии, Симеона и Анны: «Видели очи мои спасение Твое», – не только не помогали Иоанну, а, напротив, мешали поверить в Иисуса Мессию.
Это во-первых, а во-вторых: если и Мария могла забыть тайну Благовещенья (как бы иначе не поняла, что значат слова Иисуса-Отрока: «Мне должно быть в доме Отца Моего»), то Иоанн – тем более. Сердце помнит – ум забывает; слишком легко заглушается в нем громким, человеческим, тихое, Божие.
Все забыл, – и это; вырвал все из сердца, – и это, когда ушел, бежал в пустыню от всех людей, и, может быть, больше, чем от всех (опять неимоверно – подлинно), от Иисуса Врага.
Был в пустынях до дня явления своего Израилю(Лк. 1, 80.)
В жизни Иоанна – те же двадцать утаенных лет, как в жизни Иисуса; они ровесники, и годы жизни их совпадают.
Две пустыни – какие разные – та, Галилейская, рай Божий, и эта Иудейская, мертвая, у Мертвого моря, такая бесплодная, Богом проклятая, как ни одна земля в мире.
Что делал Иоанн эти двадцать лет в пустыне, —
Возрастал и укреплялся духом, —
сообщает Лука (1, 80), теми же почти словами, как об Иисусе:
возрастал и укреплялся, исполняясь премудрости(2, 40.)
Здесь повторение слов неслучайно: две эти жизни, при всей своей земной и неземной противоположности, в чем-то одном повторяются: Иисус и Иоанн – таинственная Двойня братьев-близнецов.
Двадцать лет оба молчат об одном, таят от людей одно, к одному готовятся, ждут одного. Два молчания – два ожидания – две неподвижных на тетиве натянутых луков, в одну цель устремленных стрелы.
Мог ли Иоанн забыть Иисуса? Тень человека бежит перед ним по земле, когда он идет, а солнце восходит за ним; тень сокращается, по мере того как солнце восходит, и почти совсем исчезнет, когда солнце будет в полдне, но уйти от человека не может: так Иоанн не может уйти от Иисуса; все эти двадцать лет только о Нем и думает, только Им и мучается, искушается, только и борется с Ним за Христа.
Сколько раз, когда о Нем думал: «не Он ли Мессия?» – сердце, может быть, хотело взыграть в нем от радости, как утренняя звезда перед солнцем играет на небе, и как тогда, младенцем, взыграл он во чреве матери. Но он заглушал в себе эту радость: «Может ли быть из Назарета что доброе? Нет, только не Он, только не Он! Я Его не знаю!»
И опять ждет. Ухом припадая к земле, слушает, в молчании пустыни, двадцать лет, из году в год, изо дня в день, – и вдруг услышал: «Идет».
Глас вопиющего в пустыне, приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему… Обратитесь, – опомнитесь, ибо приблизилось царство небесное.(Мт 1, 3, 2.)
Вышел к людям Иоанн, и люди сначала над ним посмеялись, так же как отцы их смеялись над древними пророками: «Meschugge! Meschugge! Безумный! Безумный!» А потом испугались: что это вышло к ним из проклятой Богом пустыни – раскаленной геенской печи? Какое страшилище? Только на одну треть человек, а на две – невиданный зверь: полулев, полукузнечик. Весь волосат, космат, как лев; длинные, на теле, волосы спутались с шерстью звериного меха, и лицо волосатое, как спутанный куст, где сверкают два раскаленных угля – глаза. Ест саранчу, и сам похож на нее: солнцем и солью пустыни изъедены, худы, хрупки тонкие, длинные, насекомоподобные члены, как у огромного, пыльно-серого, аравийского кузнечика; и голос, как у него, трещащий, подобно пламени степного пожара в сухом можжевельнике.
«Огнь! Огнь! Огнь!» – повторяет однозвучно-пронзительным голосом. – «Вот Он идет, и кто выдержит день пришествия Его, и кто устоит, когда Он явится? Ибо Он, как огнь расплавляющий… В житницу свою пшеницу соберет, а солому сожжет огнем неугасимым; срубит бесплодное дерево и бросит в огонь… Я крещу вас водой, а Он будет крестить вас огнем!» (Мал. 3, 1–2. – Мт. 3, 10; 12; 11.)
Слушают люди, как ветер с полудня шуршит в камышах Иордана; и кажется, снова пахнет огнем и серой, как тогда, под огненным, Содом и Гоморру испепелившим, дождем.
«Уже и секира лежит при корне дерев» (Мт. 3, 10.) Вспомнят люди, через сорок лет, секиру Иоаннову, когда свалится под римским топором великое дерево Израиля.
«Выводки змеиные! Кто внушил вам бежать от будущего гнева?.. Обратитесь же, опомнитесь, ибо приблизилось царство небесное» (Мт. 3, 7.)
Иерусалим, и вся Иудея, и вся окрестность Иорданская выходили к нему, и крестились от него в Иордане.(Мт 3, 5–6.)
Вся земля поднялась, от Иудеи до Галилеи; узнала, что пришел Илия, предтеча Мессии.
Вот, Я пошлю вам Илию… перед наступлением великого дня и страшного.(Мал. 3, 5.)
В эти-то дни, и пришел к Иоанну, среди галилейских паломников, никому неизвестный человек из Назарета, Иисус.
Пущены две стрелы с двух луков, одна за другой, и обе попали в одну и ту же цель, каждая – в свой миг. В этой-то божественно-математической точности двух прицелов, совпавших в одной точке пространства и времени, – единственное во всемирной истории чудо, Предустановленной Гармонии: Предтеча – Пришедший; Иоанн – Иисус.
Что смотреть ходили вы в пустыню?
Ветром ли тростник колеблемый?..
В мягкие ли одежды одетого?..
Что же смотреть ходили вы?
Пророка? Да, говорю вам, и больше пророка… ибо из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя.(Мт 11, 8–11.)
Только об одном человеке говорит человек Иисус – об Иоанне.
Выше всех людей, ближе всех к Иисусу, в прошлом человечестве, – Исаия, в настоящем – Иоанн. [319]319
Flaubert, Herodias.
[Закрыть]
«Все помышляли в сердцах своих об Иоанне, не Христос ли он» (Лк. 3, 15) – «Я не Христос», – вынужден сам Иоанн отстранять от себя эту непонятную людям, их, а не Его, искушающую близость (Ио. 1.20.) Он – величайший из людей, потому что смиреннейший: только бы пасть к ногам Идущего за ним: «Я недостоин развязать ремень у обуви Его» (Лк. 1, 16); только бы в Нем умереть, как утренняя звезда умирает в солнце!
Близость Иоанна к Иисусу даже Ирод чувствует: после казни Предтечи, «услышав молву об Иисусе, Ирод сказал: „Это Иоанн воскрес из мертвых“ (Мт. 8, 27–28.)
«Бес в Нем», – скажут люди об Иисусе, так же как об Иоанне (Мт. 11, 18.) Проповедь Свою начнет Иисус теми же словами, как Иоанн:
Обратитесь – опомнитесь, μετανοείτε, ибо приблизилось царство Божие.(Мк. 1, 15.)
И, кончая проповедь, мог бы сказать о Себе то же, что говорит об Иоанне первосвященникам:
Мытари и блудницы вперед вас идут в царство Божие; ибо пришел к вам Иоанн… и вы не поверили ему, а мытари и блудницы поверили.(Мт. 21, 31–32.)
Только два человека во всем человечестве, Иоанн-Иисус, больше, чем видят, – осязают Конец, как приближающий лицо свое к раскаленному докрасна железу осязает пышущий от него жар.
Знает Иоанн, так же как Иисус, что Мессия – Царь не только Израиля, но и всего человечества: «Бог из камней сих может воздвигнуть детей Аврааму», – говорит Иоанн.
Многие придут от востока и запада, и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в царстве небесном, а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю(Мт. 8, 11–12.),
скажет Иисус. Знают оба, что Мессия, «Агнец Божий, взявший на Себя грех мира» (Ио. 1, 29), мир не мечом победит, а крестом.
«Чуда не сотворил Иоанн» (Ио. 10, 41); но больше всех чудес то, что все пророки говорили о Мессии: «придет», – только один Иоанн сказал; «Пришел».
Вот почему «из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя».
Крестит Иоанн «крещением покаяния во оставление грехов». И «крестились от него все, исповедуя грехи свои» (Мк. 1, 4–5.) Так же ли крестился Иисус? Мог ли исповедовать грехи свои Безгрешный?
«Если крестился, значит, согрешил? Ergo peccavit Christus, quia baptizatus est?» – спросит великий ересиарх, Манес. [320]320
Acta Archelai, с. 60. – W. Bauer, 110.
[Закрыть]«Да, согрешил; Сам Себя грешным считал, и креститься вынужден был матерью почти насильно, paene invitum a matre sua esse compulsum», – ответит еретическая «Павлова Проповедь». [321]321
Pseudo-Cyprian, de rebartismate, с. 17. – Predicatio Pauli, ар. W. Bauer, 110. – О. Holtzmann, Leben Jesu, 1901. S. 100.
[Закрыть]
Грешным человеком, как все, был Иисус, и только в крещении, когда вместе с Духом-Голубем, вошел в Него Христос, сделался безгрешным, – учат сами еще, может быть, не соблазняясь, но уже соблазняя других, иудео-христиане, эбиониты, не столько еретики, сколько недовершенные, потому что слишком ранние, люди церкви. [322]322
W. Bauer, 111.
[Закрыть]
