Текст книги "Завещание каменного века (сборник)"
Автор книги: Дмитрий Сергеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Боже мой! Так ведь это же тот самый человек, которого собирались казнить на площади.
– Еще не известно, состоится ли казнь, – поспешил я обрадовать несчастного. – В город ворвались фильсы. Может, они освободят вас.
– Не безразлично разве, от чьей руки принять смерть, – возразил он. – Истина одинаково противна и тем и другим. Фильсы тоже не замедлят расправиться с настоящим ученым. – Он немного помолчал.
– Смерть не страшит меня, я давно свыкся с мыслью о ней. Нужно сохранить главное – мысль. Она здесь. – Он сунул мне в руки бумажный свиток. – Последнее. Это я написал в тюрьме.
– За что вас преследуют?
– А за что всегда преследуют? – спросил он в свою очередь, и сам же ответил: – За мысли. За собственные мысли. Вы не согласны?
Спорить с ним у меня не было настроения.
– Ничто не преследуется более жестоко, чем инаковерие. Ересь! У нее одно оружие: доводы разума, против нее – кандалы, тюрьмы, смертная казнь.
Он походил на одержимого.
– В чем же заключается ваша ересь? – поинтересовался я.
– Разве вы не слышали? Меня так давно и усердно преследуют, что мое учение невольно распространилось во всех уголках Герона.
– В Героне мы впервые.
– Так вы фильсы?
– Нет, не фильсы.
– Кто же тогда? – Он явно не поверил мне. – Можете не скрывать. Для меня фильсы такие же люди, как и суслы.
– И все же мы не фильсы. – Не знаю, почему я так настаивал на своем: не все ли равно было, за кого он нас примет.
– Но кроме фильсов и суслов, никого нет. Был, правда, слух, будто в запретных стенах объявились неизвестные. Я охотно поверил бы этому, если бы в словах тех, кто распространял слухи, не содержалось явной лжи. Утверждали, будто те неизвестные совершенно куцые.
– Почему бы им не быть куцыми?
Собственно говоря, ни спорить с ним, ни возражать ему у меня не было желания. Больше всего мне хотелось окунуться в горячую ванну, а потом – в постель. Наши дурацкие приключения опостылели мне. Именно сейчас, в тюремном застенке, сидя на несвежей соломенной подстилке, я больше, чем когда-либо, был убежден, что ничего этого на самом деле не было: ни Земтеры, ни Карста, ни средневекового города, ни тюрьмы, ни нахальных крыс, шмыгающих в темноте по ногам, ни полоумного еретика Гильда – просто-напросто у меня расшатались нервы, мне грезится несуразица и не следует воспринимать происходящее всерьез, иначе я свихнусь раньше, чем пробужусь. Эта мысль утешила меня, на время я примирился с кошмарной обстановкой и прислушался к неистовому бормотанию Гильда.
Большой оригинальностью его мировоззрение не отличалось. Первопричиной сотворения мира он признавал движение глубинных вод в Вечном камне. Воды растворили податливую породу, образовали огромную полость и она и есть вселенная. Из смешения воды и света возникли первичные животворные соединения. Позднее они произвели все сущее – растении и животных, которые постепенно расселились по всей полости.
От животных произошел человек. Главную роль в эволюции сыграл хвост. Вначале животные научились с помощью хвоста захватывать предметы – камни, палки, – пользоваться ими, как оружием. Хвост развился, сделался длинным, сильным и подвижным. На него стало можно опираться. Это позволило первочеловеку научиться ходить на задних конечностях – руки освободились для работы. В дальнейшем увеличился и усовершенствовался мозг. Так что без хвоста не могло быть и речи о появлении человека. Хвост помог ему встать на ноги в буквальном и переносном смысле.
– Эти убеждения и привели вас на эшафот?
– Нет, не они. Правда, до недавнего времени люди, думающие так, считались еретиками – их преследовали. Нынче эта теория стала признанной. Около десяти лет назад к власти пришли новые силы. Прежняя система управления называлась фаворией – власть передавалась по наследству от отца к сыну. Нынче страной управляет пандус – выборный орган. Прежде считалось, что фавор и его свита – суслы по-своему происхождению особенные, избранные, их удел – править, а жребий остальных – покоряться и служить. Им не выгодно было признать учение, которое доказывало одинаковое происхождение всех. В искоренении ереси они были свирепы и жестоки.
Вначале пандус взялся рьяно насаждать новое учение. По законодательству приверженцы старых взглядов еще и сейчас считаются изгоями. Многим пришлось бежать к фильсам, там до сих пор власть держится в руках фаворов.
Но очень скоро суслы, избираемые в пандус, полюбили свое исключительное положение. Им уже не хотелось добровольно отстраняться от власти. Необходимо было найти способ доказать свое исключительное право оставаться членами пандуса. Такую возможность отыскали в новом учении. Поскольку главным орудием в становлении человека был хвост, следовательно, те, у кого эта часть тела выделяется, заслуживают особого почета – именно они и есть наиболее достойные. И теперь стало признанным, что обладатель самого тяжелого и толстого хвоста – особа несомненно исключительных способностей.
– Разве можно признать наукой такую ерунду?
– Нет, конечно.
Гильд открыто издевался над подобными утверждениями. Однако за одно это его не решились упрятать в темницу: очень уж весомы были заслуги Гильда, его авторитет признавался всеми.
На свою беду он высказал новую гипотезу: «Пустота в каменном массиве, которую заселяют суслы и фильсы, не единственная – должны существовать другие полости. В них тоже может возникнуть жизнь, могут появиться люди, которые создадут свои государства и науки».
Это было уже настоящее кощунство. Каждый властитель жаждет быть могущественным и единственным, а не одним из множества.
На Гильда ополчились. До ареста сразу не дошло. Вначале пытались добиться, чтобы Гильд отказался от своих взглядов, признал их ошибочными. Велись открытые диспуты, по примеру наших средневековых. Но давным-давно известно, что на диспутах чаще всего побеждает вольномыслие. Тогда Гильда и его сторонников начали преследовать, а учение объявили еретическим.
Несколько дней назад фильсы объявили войну суслам. Инквизиции это было на руку: под шумок легче расправиться с еретиками. Гильда и его сторонников объявили тайными агентами фильсов.
Мы – Эва, Итгол и я – появились среди суслов в самый драматический момент – готовилась казнь основоположника нового учения. Если бы она состоялась, Гильду было бы обеспечено бессмертие – ничто не способствует популярности еретиков сильнее, чем преследования.
Гильд допытывался, разделяю ли я его взгляды. Я сказал: разделяю. Не все ли равно было, что я отвечу ему. Гильда я считал неудачным творением собственного сна. Этот обросший волосами фанатик гордился своим вольнодумием и верил в правоту сочиненной им гипотезы, как средневековый алхимик в чудотворную силу философского камня. Хотелось одного – чтобы сон поскорее закончился. Меня перестала занимать даже собственная судьба: сумеем мы благополучно выбраться из подземелья или не сумеем.
Опять загремел засов, заскрипели шарниры каменного люка. Гильд мгновенно уполз в свою одиночку.
– Эй, еретики! – окликнул нас сверху насмешливый веселый голос. – Есть хотите?
Я промолчал: решил, что это подвох.
Опустилась веревка. Корзины на ней не было привязано. Стражник сам съехал вниз. В руках у него была плетеная кошелка с продуктами. Он опускался без помощи рук, держась за веревку хвостом.
В кошелке была царская еда: поросячьи окорока, превосходный сыр, вино…
Он отдал нам плетуху, уселся на корточки и наблюдал, как мы расправляемся с пищей. Мне почудилось, что он смотрит на яства голодными глазами.
– Нашлись благодетели, – насмешливо сказал он. – Каких бы преступников ни бросили в тюрьму, всегда находятся сочувствующие. Кто-то передал. Видно, человек с деньгами – чтобы подкупить всех начиная от старшего смотрителя до смиренного охранника, – он склонил свои уши, давая понять, что смиренный охранник он и есть, – нужны ой-ей какие деньги!
– Поешьте с нами, – предложил я.
– Не откажусь. – Он выбрал самый большой окорок, отхватил ломоть сыра с ладонь толщиной и налил вина в кружку, которую запасливо прихватил с собою.
Сусл ел так, что его чавканье наполнило всю камеру. Привлеченные запахом крысы вовсе обнаглели: сновали между ног, подбирая оброненные крошки и куски. Ночью эти твари, пожалуй, и нас сожрут.
Едва ли тюремщик мог знать, что нас ожидает, долго ли думают держать в заточении, но я все же попытался выведать у него хоть что-нибудь.
– Вас казнят на рассвете. Всех троих вздернут на одной перекладине: не бог знает какие персоны, чтобы каждому виселицу строить.
Он испытывал подлинное наслаждение, сообщая эту весть. Внимательно перекидывал взгляд с моего лица на лица Итгола и Эвы. Тюремщик явно остался недоволен нами: известие о скорой казни никого не повергло в ужас.
– Вначале каждому на шею накинут петлю – веревка холодная, сырая… Б-рр! – Он, должно быть, решил помучить нас подробностями, чтобы все-таки насладиться нашим страхом. – А когда скамейку вышибут из-под ног – задрыгаетесь, будете стараться хвостом развязывать петлю. Нет ничего забавнее, как смотреть на эти напрасные попытки. Я люблю занять местечко поближе, чтобы не пропустить ничего.
«Да. И не повезло же тебе на этот раз, – подумал я. – Никто из нас не будет пытаться развязать петлю хвостом».
Он заметил мою ухмылку и вовсе озадачился. Долго молчал.
– Дурак же я, – он хвостом легонько хлестнул себя по ушам, видимо, жест означал то же самое, что для нас хлопнуть себя рукой по лбу. – Да вы просто оцепенели от страха, боитесь пошевелиться, чтобы не перепачкать штаны.
Эта мысль удовлетворила его – он стал посматривать на нас с явным расположением. Не так уж много развлечений давала ему служба в тюрьме – единственное: поизмываться над приговоренными да немного почесать языком.
Скоро он разговорился, стал жаловаться на скудное жалование – денег не хватало прокормить семью. Приходилось заниматься домашним хозяйством, держать свиней, кур, садить огород… На все нужно время. То ли дело прежде, когда был помоложе, не был обременен семьею и зарабатывал больше – служил в особой канцелярии хвостом.
– Хвостом? – переспросил я, проникаясь сочувствием к этому бедолаге, наплодившему семью, которую нечем прокормить.
– Хвостом, – с гордостью повторил он. – Официально – соглядатай по особым делам. Мы же сами между собой именовали себя хвостами. Не каждый способен служить хвостом. Прежде чем попасть в специальную школу, сколько нужно выдержать испытаний… – Приятные воспоминания одухотворили его. Он с величайшим удовольствием вспоминал про свою прошлую службу.
Наш тюремщик в прошлом служил при сыскной канцелярии. Слежку устанавливали за опасными преступниками, точнее за теми, в ком подозревали возможных преступников. Чаще всего ими оказывались люди весьма уважаемые.
– Шпикам требовалось выслеживать, где бывают, когда, с кем встречаются, о чем беседуют, что замышляют… Не всякий способен часами и сутками держать след. Нужно уметь все замечать, не упускать из внимания ни одной мелочи. Составлять подробный отчет. Хвост должен постоянно быть готовым к любым неожиданностям. Почему-то в народе хвосты не пользовались уважением. А те, за кем приходилось вести слежку, так и вовсе считали долгом презирать несчастных хвостов. А если разобраться, не их ли стараниями удерживается образцовый порядок? Да только кто это оценит?! Особенно неприятен нашему тюремщику был один человек. Целый год пришлось вести слежку за окаянным. В анналах сыскной канцелярии чертов книжник давно был предан анафеме, но никакие удавалось сцапать его на деле – застукать с поличным.
Хитрющий был стервец – не зря, видно, в ученом сословии значился. Шпик изучил привычки своего подопечного, начал даже питать к нему симпатию. Тот в свою очередь свыкся, что за ним постоянно волочится хвост. Могли бы даже сблизиться и подружиться на этой почве. Так куда там, нос воротит.
Однажды у книжника собрались гости – тоже всякий ученый сброд, – будто бы на пирушку. Я, конечно к двери прилип. Да без толку – ни слова не разобрать. Хоть ревом реви. Назавтра отчитываться нужно. С досады дремать начал. Клюнул носом раз, другой – и в дверь лбом. А хозяин с кем-то из гостей в прихожей беседу вел. Курили. Книжник в руках пепельницу держал, чтобы гостю было куда пепел стряхивать. Услышал, как я стукнулся, – открыл дверь. Посмотрел на меня этак свысока, будто бы на козявку. «А-а, это вы». И вытряхнул все свои заплеванные окурки в лицо мне. И дверь захлопнул перед носом. А ведь, можно сказать, культурный человек!
– Тяжелая служба, – посочувствовал я.
– Недолго он увиливал – скоро влопался голубчик. Вздернули миленького.
– Поднимайтесь! Живо! Живо!
В люк спустили шаткую лесенку.
– На допрос, – шепотом оповестил нас давешний гость. После своей исповеди он проникся к нам симпатией, как и к тому книжнику, о котором рассказывал. – Будут пытать, – не удержался он от соблазна доставить нам удовольствие.
Стиснутые наручниками запястья одеревенели. Боль, правда, немного притупилась, не была острой.
Нас вели полутемным коридором, всего два факела освещали его. Каменный свод нависал над головою – невольно хотелось пригнуться, хотя можно было идти в рост.
Долго продержали в каморке, освещенной единственным факелом. Конвоиры остались за дверью. С нами был все тот же тюремщик. Он сел на складной стул. Для заключенных у каменной стены поставлена массивная скамья – на ней расположились мы. Присмотревшись, я увидел еще одну дверь и над нею крохотное оконце, заткнутое войлоком. Принесли четыре факела, колеблющееся пламя озарило углы. Наш сопровождающий кидал внимательные взгляды на стены. Настолько внимательные, что я тоже заинтересовался: что он там находит интересного?
Вначале ничего особенного не заметил. Камень как камень – серый, распиленный на прямоугольные блоки. Кладка сухая без раствора, блок к блоку подогнан без зазоринки. Вдоль швов камень от времени чуточку выкрошился, местами образовались глубокие щели. Разрушению стен способствовала сырость. Повсюду были мокрые разводы.
Одно из пятен вдруг сделалось багровым, потом пурпурным. По стенам засочились кровяные потеки. Мне стало не по себе: только что я видел серый камень – и вдруг кровь!
Тюремщик впился в мое лицо. Если бы он не выдал так явно своего любопытства, я, возможно, долго бы еще мучился над загадкою кровоточащих стен. Теперь сообразил: камера, где мы находились, предварительная перед пытошной. Здесь начиналась подготовка к пытке. Таинственно кровоточащие стены должны внушать страх, держать человека в напряжении. А добиться эффекта не так уж сложно: камни покрыты каким-нибудь красителем. Когда воздух разогрелся от факелов, началась химическая реакция.
Моя усмешка привела тюремщика в недоумение, но в запасе у него имелось еще одно средство поистязать нас. Из оконца над дверью в пытошную тюремщик убрал войлочную затычку – тотчас стали слышны голоса. Допрос только начался. Возможно, там ждали сигнала, когда тюремщик откроет слуховую отдушину.
– Имя?
– Вам известно мое имя. – Голос был знакомый – допрашивали Гильда.
– Молчать! Отвечать на вопросы!
Гильд вскрикнул от боли. На лице нашего мучителя отразилось удовлетворение, словно ему посулили лакомство.
– Гильд, родом из Герона.
– Так и отвечать.
Тюремщик удовлетворенно кивнул и посмотрел на меня.
– Признаешь себя виновным в распространении крамолы?
– Я – ученый.
– Это не ответ.
– Ученые занимаются поисками истины. Истина не может быть крамольной – она истина.
– Сколько тебе платят фильсы за распространение ереси?
– Я не служу у вас.
– Как понимать эти слова?
– Подкупить можно только тех, кто служит вам.
– Дерзить вздумал! Ожги его!
Гильд пронзительно вскрикнул – на этот раз у меня пробежали мурашки: нужно испытать очень сильную боль, чтобы так вскрикнуть.
– Поделикатней, остолоп! – это уже относилось к перестаравшемуся палачу.
Некоторое время с Гильдом отваживались, приводили в чувство, слышно было, как его обливали водой.
При первых же вскриках в пытошной Эва напрягла слух. Чувственные губы нашего тюремщика сложились в плотоядную улыбку – он не опускал взгляда с лица Эвы. Ее страдания доставляли ему наслаждение. Мне думается, его не интересовали ни вопросы, ни ответы Гильда. Он только тогда внимательно прислушался к тому, что происходит в пытошной, когда Эва, не слыша воплей истязаемого, начала успокаиваться. Видимо, тюремщик догадался, какую оплошность допустил палач. С досады огрел себя хвостом по ягодицам. Сам бы он наверняка справился с ролью палача куда лучше. Удивительно, что такой талант до сих пор прозябал незамеченным на должности рядового надзирателя.
Нас ввели всех троих одновременно. Признаюсь, мне было любопытно: в чем нас станут обвинять. Не звонили в колокольчики? Никакой другой вины за нами не значилось.
За массивным тесовым столом сидел приказный дьяк, преисполненный важности. Собственно, какова его должность на самом деле, я не знал – дьяком назвал потому, что очень уж вся обстановка напомнила мне разбойный приказ времен Ивана Грозного – вернее, таким я представлял себе разбойный приказ той поры. Не очень тучный, но все же вполне приличный хвост дьяка лежал на специальной подставке. Двое слуг оберегали его, чтобы случайно не уронить на пол.
В ногах у дьяка на полу примостился писарь с чернильницей и гусиным пером в руке. Судя по всему, это был сусл низкого звания – хвост у него тонкий, как прут, нахвостник облезлый. Зато он был жизнерадостным суслом проказливого нрава, точно бурсак. Хвост его ни секунды не оставался в покое. Чего он только не вытворял с ним: обмахивал лицо, окунал в чернильницу, подметал пол, извивал кренделями и кольцами… Писарь доброжелательно посматривал в нашу сторону и подмигивал: дескать, не робейте, ничего страшного.
– Имя? – приказный ткнул пальцем в Эву.
Конвоир подтолкнул ее сзади, она поневоле приблизилась к столу.
– Допросите вначале меня.
Дьяк стрельнул в меня гневным взглядом.
– Молчать!
– У меня есть что сказать, – настаивал я.
– Заткните ему глотку!
Конвоир дернул за мой пустой нахвостник, я невольно сел на пол.
Эва не понимала, чего от нее хотят.
– Имя?! – взревел дьяк.
– Она не знает языка, на котором вы спрашиваете, – крикнул я.
Приказный по-прежнему не замечал меня, он только подал нетерпеливый знак стоявшему за моей спиной. Нахвостник затрещал по швам – я снова сел на пол. Когда я попытался опереться на руки, зубья наручников врезались чуть ли не в кость. Вдобавок ко всему конвоир огрел меня по спине своим хвостом.
Оказывается, в жизни суслов хвост действительно играл первостатейную роль. Одним из методов изощренной пытки было выкручивание хвоста тому, кто запирался.
– Крутани! – приказал дьяк.
Сусл начал выкручивать Эвин нахвостник. Экзекуция не могла причинить ей боли.
Писарю заносить в протокол допроса пока нечего, он развлекал себя, как умел. Своим тощим хвостом в запаршивленном нахвостнике играл с тюремною крысой. От них, видно, нигде не было спасения, не только в казематах. Оба забавлялись увлеченно. Крыса кидалась на хвост – писарь отдергивал. Настырная тварь начинала подкрадываться – он подзадоривал ее, шевеля кончиком. Пытка не забавляла его, он и не смотрел, как мучают Эву.
– Имя? – домогался дьяк. В его голосе вскипало бешенство.
Палач дважды перекрутил пустой нахвостник. Его глаза выпялились от изумления.
– Идиоты! Она не понимает вашего языка.
– Она? Так это она! – поразился дьяк, но сразу нашелся: – Нам безразлично, она или он – государственные преступники не имеют пола. Она фильса? – наконец-то он взглянул на меня.
– Не фильса и не сусла – она человек.
Дьяк лениво погрозил кулаком, стражник хлестко стегнул меня хвостом.
– Довольно с нею цацкаться. Крути!
Конвоир намотал Эвин хвост на руку и рванул. Шкура нахвостника не выдержала – сусл вместе с трофеем отлетел в угол. Эва, не удержавшись на месте, грудью упала на приказной стол. Дьяк, должно быть, подумал, что преступник кинулся на него – пустился бежать. Бутафорный хвост остался в руках холопов. Собственный хвост дьяка тоже был тощий, как прут. Писарь и тот разинул рот и позабыл про крысу.
* * *
Все уставились на пустотелый нахвостник в руках приказного дьяка. Тот еще не оправился от смущения, хотя все делали вид, будто не заметили, что курдюк у него поддельный. Один только писарь тайком скривил насмешливую мину.
– Теперь вы убедились: она не фильса и не сусла!
Дьяк поднял на меня растерянный взгляд.
– Признайтесь: вы сделали это нарочно?
– Разве можно нарочно родиться без хвостов? Мы не суслы и не фильсы – мы из другого мира. – Я спешил воспользоваться растерянностью чиновника: только поразив воображение приказного тупицы, можно было чего-нибудь достичь.
Чиновник выскочил из-за стола, позабыв про курдюк, – жиденький несолидный хвостик болтался у него позади.
– Другого мира нет, нет, нет!!! – брызжа слюною, выкрикивал он. – Не может быть! Никакого другого мира не может быть! – как заклинание, повторял он, с ужасом глядя на меня.
Его хватило лишь на минуту – раскис, ослабел, едва доплелся до скамьи.
– Э-э… – Он устало махнул рукою. – Увести в особую.
Яростно накинулся на стражников и писаря:
– Всем молчать! Иначе – петля!
Растерянность и страх появились на лицах всех, кто находился в пытошной.
Тюремщик дожидался нас в соседней камере. У него было смертельно испуганное лицо. Нас вели по коридорам с поспешной стремительностью. Сопровождающие охранники старались не смотреть на куцую Эву. Я шепотом спросил у тюремщика, чем все напуганы. Он сделал вид, будто не слышит.
По лесенке спустились на дно тюремной ямы. Люк захлопнулся. За полсуток, проведенных в заточении, мы привыкли к суровой обстановке. После пытошной тесная каморка показалась мне даже уютной.
Интересно, пришел ли в себя Гильд? Я тихонько постучал в стену. Он сразу же отозвался.
Мы разговаривали через проделанную дыру.
– Я все слышал, – сказал Гильд. – Вы в самом деле из другого мира! – в его голосе послышалось ликование.
– Почему все так напуганы?
– Разве непонятно? – удивился он. – Всем, кто вас видел, угрожает смерть.
– За что?
– Они могут распространить слух, что другой мир существует.
– Но если их уничтожат, факт останется – другой мир есть. Придется отказаться от старых взглядов.
– Так поступают только мыслители. Боюсь, что вас ждет печальная участь. Факт, который опровергает привычные взгляды, никому не желателен. Вас постараются уничтожить.
Так… Стало быть, теперь нам уже не угрожает виселица – скорее всего нас сожгут. Чтобы и следа не осталось.
Огонь старательно поедал поленья. Дядя Виктор клюкою ворошил пламя – синие языки выплескивались кверху, улетали в каминную трубу.
Нас было двое. Благословенная тишина сумрачного зала окружала нас.
К чувству успокоения примешивалась досада: почему-то я считал себя виноватым.
– Ты никогда больше не посмеешь нарушить заповеди мантенераиков, – внушал Виктор. – Ты один знаешь пароль. Обещай никому не сообщать тайны и воспользоваться паролем в случае крайней нужды.
– Обещаю, – проговорил я.
Лицо Виктора вдруг сделалось свирепым.
– Встать! – рявкнул он.
– Встать! – кричал тюремщик в распахнутый люк.
Лестница была уже спущена.
Я не замечал, куда нас вели. Беспокоил недавний сон. Если бы мне не помешали, дали досмотреть – я бы узнал что-то очень важное. Мне казалось – я и не во сне могу вспомнить – нужно только сосредоточиться.
Нас привели в тесный дворик. Здесь сменился караул, сопровождающий нас. Комбинезоны на стражниках были не черными, а пылающе кровяными. Густая алая шерсть красиво переливалась на скудном факельном свету. Интересно: это естественный цвет или одежды покрашены?
– Не отвлекайся, – тихо прошептала Эва. – Ты должен вспомнить пароль. Постарайся вспомнить – это очень важно.
Лицо у нее внимательное, взгляд пытливый. В профиль изгиб переносицы и мягкий очерк подбородка выглядел странно – казался неправильным и красивым одновременно. Почему я раньше никогда не замечал этого?
– Ты не должен отвлекаться. – Самое поразительное было то, что я отчетливо слышал Эвин голос, а губы ее не шевелились.
Нас вели подземным коридором. Несколько факельщиков сопровождали конвой. Помещение, куда нас доставили, напоминало могильный склеп. Стражники в своих алых одеждах сохраняли полнейшую невозмутимость. То, что Эва была куцей, не смущало их. Судя по торопливым приказам, которые передавались шепотом, по напряженному молчанию, ожидалось прибытие важного лица.
За дверью послышался шум. Двое прислужников, тоже в алых комбинезонах, внесли тяжелое кресло с резною спинкой, поставили в центре. В коридоре раздались четкие и скорые шаги. Охранники вытянулись в струнку.
Стремительно вошел рослый сусл. Позади развевалась алая хламида, полы ее хлестко щелкали. Слуг, поддерживающих хвост, не было – позади сусла огненной змейкой струился обычный тощий хвост.
Не знаю, кем был этот старик на самом деле – мысленно я нарек его кардиналом.
Кардинал небрежно пятернею осенил стражу, сел в кресло. Мы для него не существовали – смотрел как на пустое место.
Запалившись от скорой ходьбы, вбежал давешний приказный дьяк. Двое слуг, мешая друг дружке, едва поспевали за ним, поддерживая в руках бутафорный курдюк. Дьяк бухнулся на колени.
– Где они? – глухо спросил кардинал.
– Здесь перед вашим мудрым взором. – Сам дьяк стремился не смотреть на нас. – О, зачем я не умер во чреве матери!
– Не ной! – осадил его кардинал и бегло глянул в нашу сторону. – Почему ты утверждаешь, будто они из другого мира?
Писарь, не тот, что был на допросе, другой, одетый в бронзово-красный комбинезон, начал строчить.
– Они… они без хвостов, – еле слышно выговорил дьяк. – Разве посмел бы я, недостойнейший из подданных, тревожить великомудрого Персия по ничтожному делу.
Персии долго и внимательно разглядывал вещественное доказательство – пустой нахвостник от Эвиного комбинезона. У него были жестко стиснутые губы фанатика.
– Кто вы и откуда явились? – голос кардинала прозвучал сильно и четко.
– Мы пришли к вам из другой вселенной, которая столь велика, что весь мир, где вы живете и враждуете между собою, по сравнению с ней ничтожная песчинка. – Я решил ошарашить его, прогнать с его лица фанатическую спесь.
Он чуть заметно ухмыльнулся, пронзительные глаза застыли на моем лице.
– Заговорщик! Все они заговорщики! – выкрикнул он убежденно. – Нарочно сделали себе операцию, чтобы посеять смуту. Святой огонь очистит землю Герона от вас! – пригрозил он. – Но прежде вы назовете сообщников.
Убежденность кардинала вселила надежду в дьяка – тот воспрянул духом. Если выяснится, что мы суслы или фильсы, у которых обрезаны хвосты, ему сохранят жизнь.
Я сорвал с головы капюшон, чтобы они увидели мои уши без шерсти и без пушистых кисточек, да и по форме совсем другие, чем у них. Стражники заподозрили меня в намерении напасть на Персия – двое наставили в грудь острия копий. Шкура комбинезона лопнула.
Кардинал жестом велел подойти. На этот раз стражники подбодрили меня уколами сзади. По моей груди текли две теплые струйки.
Факельщик приблизил огонь чуть ли не вплотную – мне начало прижигать щеку. Нацеленные в бока, грудь и спину острия не давали пошевелиться. Если мои намерения покажутся конвоирам враждебными, меня проткнут сразу несколькими пиками. Приходилось терпеть.
Жесткими пальцами кардинал стиснул мое ухо. Крутил так и этак, видно, искал следы операции. Не помню, когда меня драли за уши последний раз – еще до школы.
– Прекратите! – потребовал я.
Он оставил мое ухо в покое.
– Вы в самом деле… из другого мира?
– Я только об этом и твержу.
С удовольствием дал бы ему по уху. Наши взгляды встретились. Он впервые посмотрел на меня не как на предмет, а как на живого человека.
– Что это за мир, на который не распространяются общие законы? – строго спросил он, будто именно меня считал виновным в несоблюдении законов природы.
– Этот мир благополучно процветает, не признавая законов, придуманных вами. – Мне хотелось хоть немного уязвить его.
– Такого мира не может быть!
– Но он есть. Мы оттуда.
– Утром вас сожгут на костре, а прах развеют по ветру.
– Вы сможете уничтожить только нас. Мир, откуда мы пришли, останется.
– А мы ничего не хотим знать о нем. – Мановением своего огненного хвоста кардинал велел приблизиться одному из стражников, заставил его открыть рот – языка у стражника не было.
– В жреческой гвардии служат только безъязыкие. Младенцу, на которого выпадает милость стать верноподданным слугою жречества, язык удаляется при рождении. Грамоте их не обучают – солдату грамота только мешает. А из тех, кто видел вас в тюрьме, никто не останется в живых.
От этих слов приказного дьяка кинуло в дрожь, тяжелый курдюк выскользнул из рук холопов, бухнулся на пол.
– Пощадите!
Кардинал брезгливо поглядел на распластанного сусла. Дьяка уволокли в коридор. Пронзительные вопли долго слышались через закрытую дверь.
Положение особо опасных преступников давало кой-какие преимущества: нас поместили в лучшую камеру, с нами обращались не так бесцеремонно, как до этого.
Будь у меня выбор, я бы предпочел более легкую смерть, но предстоящая казнь все же не очень страшила: честно говоря, загробная жизнь и без того порядком уже надоела мне. Единственное, на что я досадовал, – не успею раскрыть загадок Карста. Наручников не надевали, но боль от прежних рубцов не прошла. Наверно, шрамы останутся надолго. Впрочем, надолго не останутся – скоро казнь.
Первой уснула Эва. Итгол крепился. Интересно, подозревает ли он об участи, которая нас ждет?
– Попытаемся бежать, когда поведут казнить, – словно в ответ на мою мысль произнес он.
– Почему вы знаете, что нас казнят?
Все, что говорил кардинал, понятно было мне одному: ни Эва, ни Итгол не знали языка суслов.
– Действия палачей понятны без слов, – объяснил Итгол.
– Вас не пугает скорый конец?
Он долго молчал. В темноте по изменившемуся дыханию я понял: он собирается говорить.
– Не знаю, – сказал он. Не столько слова, сколько звук его голоса убедил меня; Итгол не сильно мучается. – Наверно, было бы лучше, если бы я боялся. Я слишком пропитался земтерской вялостью и апатией.
Он сказал об этом так, словно самого себя не причислял к земтерянам.
– Но отчего земтеряне стали такими… – я боялся обидеть его и замялся, отыскивая слова помягче, – …такими вялыми и безразличными ко всему?
– Земтерян погубило благополучие.
Я подумал, Итгол шутит, оказалось – нет.
– Именно благополучие, – подтвердил он. – Благополучие, которое стало целью.
– А есть планеты, где развитие пошло иначе? – перебил я его, начиная догадываться, отчего он говорит о Земтере, как посторонний.
Он немного помедлил, внимательно разглядывая меня, словно решал, можно ли быть откровенным.
