Текст книги "Завещание каменного века (сборник)"
Автор книги: Дмитрий Сергеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Дмитрий Сергеев
Завещание каменного века
(сборник)
Завещание каменного века
За пропастью веков
У нас была мелкомасштабная карта для туристов: рельеф на ней не обозначен, нанесены только речки и охотничьи тропы. Позади зубчатых стенок кара мы рассчитывали увидеть пологий спуск, а очутились на краю пропасти. Возвращаться, не захотели – жаль было потерянного времени, решили обойти кар поверху. По скалистому лезвию, вонзенному в небо! На одной стороне его прилепился снежный намет – многотонный голубовато-белый карниз, висящий над бездной.
…Странным было мое последнее ощущение: я напрасно пытался цепляться за огрубевшую корку снежного наста – руки не слушались, под ними не стало твердой опоры. От сильного грохота и свиста мгновенно заложило уши. Испытывая непривычное состояние невесомости, я утратил чувство реальности. Страха я не испытал. Даже спустя немного, кувыркаясь и захлебываясь в снежной пурге, окутавшей меня, не управляя собственным телом, я все еще воспринимал этот полет как забавное и веселое приключение. И только когда вихрь ненадолго рассеялся и внизу, подо мной, обнажились сланцевые зубцы и глыбы, я сообразил, что нахожусь в центре снежного обвала. Хотел крикнуть, но захлебнулся снегом…
* * *
Должно быть, с тех пор прошла вечность, возможно, даже не одна – вот было мое первое впечатление, когда сознание начало пробуждаться. Горы снега сдавили и заморозили тело. Попытался открыть веки, но они тоже смерзлись. От резкой и сильной боли в глазном яблоке я провалился в небытие.
…На этот раз я открывал веки медленно-медленно. Вспышка – зажмурился. Еще одна вспышка. Я вытерпел световой удар. И, спустя долгое время, сквозь наплывы многоцветных кругов различил замкнутое пространство, оградившее меня. Повел зрачками в стороны, вверх, вниз, сколько удалось – и ничего не увидел. Я лежал в просторной капсуле, наполненной рассеянным светом и тишиной – будто внутри мыльного пузыря.
«Значит, он все-таки есть – тот свет, – спокойно и равнодушно подумалось мне. – Не удивительно, что я не ощущаю тела – осталась одна бессмертная душа».
По тут же вспомнил про веки и про боль в глазном яблоке. Почему же больно, если нет плоти? Я прищурился и различил смутный гребешок собственных ресниц. Зачем бессмертной душе понадобились ресницы?
…Потом еще одна явь. Па этот раз мне удалось скосить глаза и увидеть нос. Он был таким же, как и при жизни, – немного розоватым. Я начал ощущать и свое тело – колодину из цельного куска, ни рук, ни ног в отдельности. В монотонной тишине разносились четкие и ровные удары. Я не сразу сообразил, что это бьется мое сердце.
Послышался человеческий голос. Слов разобрать невозможно: говорили на незнакомом языке.
Надо мной склонилось лицо. Пожалуй, это было мужское лицо. Полностью я не уверен, что мужское. Может быть, ангел?
Рядом возникло второе лицо, ничем не отличимое от первого. Я зажмурился, а когда снова раскрыл глаза, ангелов стало три. Один из них что-то произнес. Я отчетливо слышал звуки, но слова были незнакомы. Я даже приблизительно не мог сказать, на каком языке он говорит, но тем не менее понял все.
– Как вы себя чувствуете? Испытываете ли желание жить?
«Чувствую неопределенно. Жить? Не знаю», – хотел сказать я, но не мог пошевелить ни губами, ни языком.
И все же тот, кто спрашивал, понял меня.
– Постепенно все возвратится.
– Где я? На том свете?
– Вы находитесь в реальном мире.
– Живы ли мои товарищи? Кто меня спас? Где я?
– Вам нельзя волноваться.
Я не слышал шагов, когда они уходили. Вокруг осталась неразличимая зыбь стен и свода. Похоже, они сделаны из ничего!
Ко мне в палату по двое и по трое приходили все те же красавцы-близнецы, не отличимые друг от друга. Или это был один человек, а у меня в глазах двоилось и троилось?
Я по-прежнему свободно общался с ними, хоть и не понимал ни одного слова на их языке.
– Где я нахожусь?
Мне что-то сказали – в воображении возникла пугающая бездна-пространство, от которого зашлось сердце.
– Сколько времени прошло с тех пор, как я упал в пропасть?
Они ответили, но в моем сознании ответ раздвоился:
– Никто не знает этого, – был один.
А второй… Второй не облекся ни в какие знакомые понятия – представилось нечто туманное и беспредельное до жути, до стынущей боли в глубине сердца. В воздухе перед глазами вообразилось число: четыре нуля и впереди тройка. Тридцать тысяч лет! Вся история человечества могла уложиться в этот срок.
– Где моя родина?! – закричал я, и на этот раз услышал свой отчаянный голос.
Мне сказали, и снова я ощутил холод бесконечного пространства, наполненного библейской тьмою и небытием.
Они разговаривали между собой.
– Может быть, индикатор не к той клемме подключен?
– Я проверил: прибор исправен. Сила эгоистических желаний полтора миллиона воплей.
– Возможно, это было нормой?
– Если так, непонятно: почему они все не перегрызли друг другу глотки?
– У них были суровые законы.
– Не будет ли он представлять опасности для нас?
– Т-сс! Мы не выключили воквер.
И сразу все оборвалось. Я продолжал слышать голоса, но смысла уже не понимал. Сквозь ресницы тайком наблюдал за ними. Можно подумать: сошлись двое бездельников и обсуждают, где провести субботний вечер. Решительно ничего невозможно прочитать по выражению лиц. А знать, о чем они сейчас говорили, необходимо: все сказанное касалось меня. Это у меня сила эгоистических желаний составляет полтора миллиона воплей (что за дурацкая единица измерения!), это я могу представить опасность для них.
Придется держать ухо востро: мало ли что им может взбрести на ум. Интересно все-таки, как я очутился здесь? Если это действительно реальный мир, а не тот свет, то и мое появление на Земтере (кажется, так называют они свою планету) должно объясниться без всяких чудес.
Скорее бы уже подняться на ноги да осмотреться: может быть, вовсе никакой это не Земтер, а обыкновенная психиатрическая лечебница.
«А что, если я сплю?» – подумал я.
Поражаюсь, как эта успокоительная мысль не пришла ко мне раньше. В самом деле, нет никакой лечебницы, ни ангелов, ни Земтера – все это снится. Может быть, не было и обвала? Через несколько минут Деев скомандует: «Подъем!» – я открою глаза, увижу прожженный верх палатки, услышу шум речного переката, потрескивание лиственного сушняка в костре… Кстати, кто сегодня дежурит? Чья очередь разжигать костер?
– Моя! – обрадованно воскликнул я и приготовился проснуться.
Но сон продолжался.
В палате никого не было. Я решил немедленно бежать отсюда, пока еще не окончательно свихнулся. Мне казалось, сил у меня достаточно, но едва я попытался встать, закружилась голова. Долго лежал навзничь, не в состоянии пошевелиться.
Не слышал, когда открылась дверь, – женщина находилась уже в палате. От изумления мгновенно пришел в себя: подобного создания я сроду не видывал. Затянутая в облегающие одежды, она издали от двери улыбалась мне. Я хотел незаметно ущипнуть себя, но вовремя передумал: если это и сон, то пусть он длится.
Она внесла поднос с несколькими пиалами и блюдами – мой завтрак. Я не успел ни поблагодарить, ни ответить на ее улыбку – опомнился, когда она скрылась за дверью.
Впервые мне дали нормальную пищу, а не пилюли и порошки, как до этого. Подрумяненный бок отбивной слегка дымился паром и выглядел раздражающе аппетитно.
Мне удалось сесть на койке. С минуту я пересиливал головокружение. Должно быть, приманчивый вид обжаренного мяса помог мне справиться с тошнотой.
Я вооружился столовым ножом. Увы, делать им было нечего: то, что лежало на тарелке, лишь по виду напоминало отбивную – на самом деле оказалось мягким, как паровая котлета. Пахло карболкой и немного отдавало тухлой рыбой. Ничего отвратительнее я не пробовал даже в студенческих столовых.
…Вторично отважился встать на ноги. Ступни коснулись пола, но удивительно – я совсем не ощутил прикосновения к твердому. С опаской сделал первый шаг. Ходить можно. Правда, полной уверенности, что не увязну, не было. Я ощупал стены, мебель – все сделано из того же материала, что и пол: ни мягкое, ни твердое.
Я не знал, сумею ли отыскать в больнице сестру, которая приносила мой завтрак, но попытаться стоило. Если все это действительно происходит во сне, то я и вовсе ничем не рискую. Проснусь, будет хоть что вспомнить.
На всякий случай прихватил с собою воквер. Иначе как мы сможем понять друг друга. Это был очень удобный и компактный приборчик – он укреплялся внутри уха и нисколько не мешал. Я попросту не замечал его.
Длинный коридор тянулся в обе стороны. Всюду пусто. Я побрел наугад влево. Ниоткуда не доносилось ни звука, никто не встретился мне. Я быстро устал, слишком непривычно было ступать по несуществующему полу.
В уме я припас несколько пошлых острот, какие обычно мужчины говорят хорошеньким женщинам, когда хотят завязать знакомство: «Где вы приобрели такие ошеломительные глаза?» или «Почему вас до сих пор не упрятали в милицию? Страшно подумать, скольких мужчин вы сразили наповал».
За поворотом я увидел больничных сестер. Сбившись в кружок, они о чем-то секретничали. Эластичный пол поглощал звук моих шагов, я мог бы приблизиться к ним вплотную незамеченным. Я негромко кашлянул. Они, как по команде, повернулись.
Мне вдруг захотелось встать на голову, засвистеть через пальцы или выкинуть еще что-нибудь столь же нелепое. Посреди больничного коридора стояли двенадцать красавиц, ничем не отличимых одна от другой. Которой же из них я собирался говорить заготовленные комплименты?
Женщины застыли в напряженных позах, их прелестные глазки подозрительно оглядывали меня, очаровательные личики выражали одно общее чувство бдительной настороженности.
Они начали перешептываться. Воквер был включен, и я понял слова:
– Это не он.
– Тот должен быть в треугольниках.
– На этот раз ему не удастся ускользнуть.
Меня несколько удивило, что ни одна из красавиц не полюбопытствовала взглянуть мне в лицо – их интересовал только свитер, А когда они установили, что я – это не он, они потеряли интерес и к свитеру.
Я окончательно заблудился, не знал, которая из дверей ведет в мою палату. На табличках проставлены какие-то знаки: не то буквы, не то цифры, но что они означают, я не понимал. Ткнулся наугад.
Палата ничем не отличалась от моей, но койка была занята. Я хотел потихоньку удалиться и прикрыть за собой дверь, но человек, лежащий на постели, открыл глаза и сел. Это был один из ангелов. уже знакомых мне. Он мельком взглянул на меня и рукой показал на стул рядом с койкой. Было что-то располагающее в этом обычном жесте. Я невольно подчинился и сел. Его глаза задержались на моем лице. Его интересовал не свитер, а именно я.
Совершенно необъяснимо, почему я решил, что он не мог быть ни одним из тех, кого я уже встречал: внешность его ничем не выделялась – все тот же ангелоподобный геркулес. Скрытая внутренняя сила оживляла его улыбку и взгляд. Он казался непохожим на всех остальных.
С минуту мы разглядывали друг друга в молчании. Свитер незнакомца сплошь был разрисован красными и синими треугольниками. Догадка осенила меня.
– На вас готовят облаву, – сказал я.
Он не вздрогнул, не заметался в панике, как я ожидал. Небрежно оправил на себе свитер.
– Хотите – поменяемся одеждой, – предложил я в порыве великодушия.
– Нет. Не впутывайтесь в эту историю. У вас ведь и собственных забот достаточно. – Он усмехнулся, как будто в самом деле мог знать мои мысли. – Мне они не смогут навредить. Больница не лучшее место, где можно укрываться долго. Надежнее была бы тюрьма, но, к сожалению, у них нет тюрем.
О редкостном самообладании разведчиков, – а то, что передо мной был именно разведчик, сомнений не оставалось – я прекрасно знал по кинофильмам. И все же меня поразило его хладнокровие.
– Вот, если вы не возражаете, поменяемся палатами: я перейду в вашу. На время это собьет их с толку, – сказал он.
– С удовольствием! – воскликнул я, в самом деле обрадовавшись. – Только как вы разыщете палату? Они все одинаковые.
– Ну, это не так сложно, – заверил он.
Я лежал на чужой постели, испытывая необъяснимый восторг. Самому непонятно было, чему я радуюсь. Может быть, этот тип уголовник, и нужно было выдать его, а не укрывать?
«А, плевать, – решил я. – Могу я хотя бы во сне совершить необдуманный поступок».
* * *
Меня разбудили громкие голоса. Несколько человек, облаченных в одинаковую форму – черные свитера с большими металлическими бляхами на груди, – окружили кровать, заполнили палату.
– Встать!
Я неохотно подчинился команде. Дюжина полицейских – почему-то я решил, что именно они ворвались ко мне – в растерянности уставились на мой свитер.
– Это не он, – произнес один.
– Смотрите! – воскликнул второй, показывая пальцем на мое лицо. – Дикарь из каменного века!
Их всех словно ветром сдуло.
Я опять укрылся одеялом. Интересно: что мне еще приснится?
Меня разбудил осторожный и тихий шорох. У кровати на стуле сидел разведчик.
– Мы позабыли познакомиться, – сказал он, протягивая руку. – Итгол.
– Олесов, – назвался я.
Терпеть не могу собственною имени – Витилиний. Не представляю, в каких святцах мои родители откопали его! По их милости мне приходилось называть себя по фамилии, даже когда знакомился с девушками. Все друзья так и звали меня – Олесов.
– Мне удалось разузнать кое-что про вас, – сказал он.
Я не стал допытываться, ради чего ему понадобилось заниматься этим. Теперь я окончательно уверился, что вся эта абракадабра снится мне, и боялся только одного: не проснуться бы раньше, чем дослушаю его рассказ.
В недавнее время на Земтере вблизи одного из полюсов пробудился затухший вулкан. Через жерло из глубины вырвались горячие газы, выбрасывались раскаленные обломки пород и пепел. Сам по себе вулкан угрозы не представлял, если бы в соседстве с ним не располагалась естественная кладовая запасов воды – ледяной панцирь. Газы и пепел пропаривали лед, образуя озера и временные реки. Вода мгновенно испарялась, возникали облака из микроскопических кристаллов льда. Ураганной силы ветры обрушивали эту массу на установки энергобашен. Удары ледяных туч были разрушительными.
На полюс снарядили экспедицию, она должна была заблокировать вулкан. В ледяном панцире начали пробивать шахту. В ее стволе и был обнаружен металлический ящик. В ящике нашли замороженный труп, древние документы и неизвестное снаряжение.
По существующему на Земтере закону трупы хорошей сохранности, какого бы времени они ни были, полагалось оживлять.
Почему-то решили, что найденный труп принадлежал одному из первопроходцев, осваивающих ледяной материк в каменном веке. Обнаруженный во льдах, контейнер, вместе со всем содержимым назвали «Завещанием каменного века». Объяснить, каким образом мой труп (я уже начал привыкать к этим странным понятиям; «мой труп» и «моя смерть») очутился в ящике и столетия пролежал во льдах – никто не мог.
Большая часть рассказа Итгола осталась непонятной. Как можно заблокировать вулкан? Что за энергобашни? Почему «завещание каменного века?»
Ничего этого я не стал выяснять: если мы отвлечемся на второстепенные детали, то никогда не доберемся до сути.
Главное выяснить, где я нахожусь, сколько времени прошло с момента моей гибели?
– Почему вы все время говорите Земтер? Разве мы не на Земле?
– Земля?.. – похоже, он старался вспомнить.
Меня осенила догадка.
«Боже, какой я болван! Землей называли нашу планету в мое время и на моем языке. У другого народа в другое время название изменилось.»
– Сколько времени я пролежал в леднике?
– Не меньше пятисот лет.
Пятьсот лет не тридцать тысяч. Мне даже дышать стало легче.
– А говорили, тридцать тысяч лет, – едва выговорил я.
– Вам действительно называли это число? – усомнился он.
Я припомнил нули и тройку, которые вообразились мне тогда. Вслух числа никто не произносил.
Я рассказал ему, как было.
– Очень странно! – поразился он.
Я рассмеялся. У него такой озабоченный вид, будто ему в самом деле не безразлично, сколько времени прошло с моей смерти.
– Не притворяйтесь заинтересованным, – сказал я. – Вся эта чушь: Земтер, заблокированные вулканы, контейнер с моим трупом, хорошенькие женщины, выведенные в инкубаторе, и сами вы – снитесь мне. Проснусь – и все исчезнет. Вы тоже, – пригрозил я.
Итгол нисколько не испугался.
– Вы уверены, что это сон?
– Уверен, – сказал я, хотя его усмешка заронила сомнение. Мне очень хотелось верить, что я сплю.
– Легко убедиться в том, что вы не правы, – сказал он. – Снам, как и произведениям искусства, чужды утомительные, необязательные подробности. И в сновидениях, и в произведениях искусства много общего: мгновенная смена событий, прерывистость действия, отбор самого главного, нагнетание эмоций и выразительности, пристрастие к емким деталям… Таков ли ваш сон? Не чересчур ли он загроможден необязательными подробностями? Не кажется ли вам, что он мучительно последователен?
Он был прав, черт возьми: во сне обычно все совершается скачками. Захотелось, скажем, человеку грибов, и он тут же выходит из вагона электрички на загородной станции, и сразу попадает в лес, и видит замшелый пень, на котором растут опята. А в жизни до этого пня протекут нудные часы, да еще неизвестно, будут ли на нем опята. Во всяком случае рассудительный человек отправится за грибами на рынок, а не в лес.
А я с тех пор, как очнулся, существую в каком-то нестерпимо вялом времени. Ни на сон, ни на фильм не похоже. Разве что на очень уж бездарный фильм.
Из его рассказа я уяснил, что нахожусь в мире ничуть не похожем на родную Землю. Люди здесь живут не на поверхности планеты, а внутри. Цивилизация Земтера насчитывает примерно десять тысячелетий.
(Все единицы измерения у них были другими, но у меня в уме без каких-либо усилий с моей стороны они сами собою переводились в привычные – секунды, минуты, годы, километры).
– После каменных топоров и орбитальных ракет прошло десять тысячелетий, – говорил он.
– Позвольте, – перебил я. – Между каменным топором и орбитальной ракетой – пропасть. Разве можно ставить их рядом?
– Принципиальной разницы между каменным топором и первобытной ракетой на радиоактивном топливе нет: то и другое доступно при зародышевых знаниях о строении мира…
Он сделал попытку растолковать мне главнейшие достижения наук Земтера, говорил о хоморондах пространств, о вакуум-клице и об их постоянной взаимосвязи с числом воплей в балансе израсходованной информации… От всей этой мешанины у меня закружилась голова.
– Видимо, вам не понять этого, – признал он. – Попроще объяснить вряд ли можно.
– И не пытайтесь – не надо!
В конце концов, какое мне дело до их наук – я и своих-то не знал.
Эта мысль родилась внезапно.
– Я, может быть, и поверю вам, что это не сон и что я нахожусь на другой планете, если побываю на поверхности – увижу небо.
«Уж собственное-то солнце и звезды узнаю», – подумал я.
Мы пробирались полутемными штреками. Кристаллы слюды вспыхивали на изломе пластов породы, прорезанной тоннелем.
Нижняя подъемная камера находилась неподалеку. Итгол прекрасно разбирался в сложнейшем механизме подъемника. Мы вдвоем поместились в клеть. Жилых этажей над нами оказалось множество. Гулкие полости шахтных дворов на этажах стремительно проносились вниз. Ни малейшей перегрузки при подъеме мы не испытывали.
Поверхность Земтера выглядела пустынной и безжизненной. Красноватый мертвенный свет пробивался сквозь плотный заслон облаков или тумана. Когда туман прореживался, показывался огромный бордово-красный диск – наше солнце бывает таким лишь на закате. Поверхность – сплошной камень, гладкий, точно вылизанный. Сквозь прозрачную оболочку камеры доносился гул ветра. Я замечал песчинки, они проносились вскользь поката стеклянного колпака и завихривались с подветренной стороны.
Температура снаружи около трехсот филей (минус восемьдесят по Цельсию). Как в Антарктиде. Атмосфера не ядовита, но сильно разрежена. Без маски выйти нельзя.
Вначале я попал в изоляционный тамбур – разлинованную и тоже прозрачную клетку. Внешняя оболочка колпака вместе с тамбуром начала медленно вращаться. Я не сразу почувствовал это, уловил по тому, как изменились надрывы ветра. Тамбур переместился на подветренную сторону. Я разгадал знаки, которые подавал Итгол: нужно нажать пластину, размеченную цветным пунктиром.
Холода не почувствовал – на мне был защитный костюм. Но я все же испытал радость человека, вышедшего на свободу – вольная, не конденсированная атмосфера объяла мое тело, помещенное в скафандр. Но только на мгновение. Непроницаемый комбинезон изнутри наполнился воздухом, раздулся, как рыбий пузырь, наружное и внутреннее давление уравновесилось.
Я шагнул из кабины. Сквозь пухлую эластичную подошву ощутил жесткость камня. Под ногами была гранитная твердь, оглаженная ветрами. Я различал скупое мерцание и разноцветные отливы в глубине кристаллов, слагающих породу. Скудный гранитный покров Земтера – единственное, что напоминало Землю: точно так выглядят прибрежные скалы на севере.
Многопудовая тяжесть ветра обрушилась на меня. Страховочный трос напружинился. Внутри колпака, где остался Итгол, начала вращаться лебедка – меня насильно потащило к спасительной пристани подъемного бункера. Я отдался на волю ветра и выструненного троса. Это было даже приятно.
Я взглянул вверх: в широком прогале меж облаков синело звездное небо. Подобного сияния нельзя было наблюдать с Земли – такой массы раскаленных звезд над нею не было.
Итак, я действительно нахожусь на другой планете. Судя по густоте звезд, по их яростному блеску даже при солнце, Земтер расположен на много ближе к центру галактики. При моих скромных познаниях в астрономии нечего было и думать определить местоположение земтерского солнца. Да если б я и умел ориентироваться в звездном пространстве, что мне это давало? Неразрешенным остался и вопрос: когда я живу? Действительно ли с того времени, когда грохот снежного обвала выключил мое сознание, протекли тысячелетия? Необъяснимое смутное чувство подсказывало мне, что число тридцать тысяч лет не такое уж и фантастическое – в самом деле позади моего теперешнего настоящего раскинулась пропасть веков. Все, что было прежде, – по одну сторону пропасти, нынешняя земтерская жизнь – по другую.
О своей прошлой жизни я старался забыть хотя бы до той поры, пока не выясню, есть ли у меня надежда возвратиться на Землю, пусть самая крошечная. Она придала бы мне силы. Нестерпимо сознавать, сколько пришлось пережить из-за меня ребятам, с каким отчаянием пытались они разрыть снежную лавину, в которой погребло меня. Но еще мучительней знать, что все это было в далеком-далеком прошлом: если я и вернусь на землю, то никого не застану. Если это так, зачем мне возвращаться? Вместе с тем я сознавал, что никакого чувства времени, хотя бы и смутного, у меня не должно быть. Я и не знал, как можно объяснить подобное свойство, будь оно на самом деле. И все же, вопреки логике, верил интуиции; время здесь совсем иное.
Итгол, в существовании которого я все еще сомневался, считая, что он снится мне, – заинтересовался именно этим.
– Интуитивно вы сознаете, что протекли тридцать тысячелетий? – допытывался он.
– Разумеется, все это неправда, потому что сон, – но число тридцать тысяч лет просто-таки сидит у меня в печенке.
– В печенке?
– Ну, это поговорка, – успокоил я его. – Что там на самом деле творится в моей печенке, понятия не имею. Но от здешней пищи меня просто воротит.
Каждый завтрак, обед и ужин были настоящей пыткой. Бифштекс оказывался сладковатым и мягким, как заварной крем, и пах нафталином. Сыр напоминал гнилые яблоки и отдавал нашатырем. У кетовой икры был вкус прогорклого хлопкового масла пополам с патокой. Во сне меня изводили чревоугодные кошмары: пахучие ломти настоящих бифштексов, битая птица, копченые сиги, заливная осетрина, жернова швейцарского сыра с глазками, наполненными прозрачной слезою, жареный картофель, макароны no-флотски, гречневая каша и даже… столовские биточки из сухарей и картофеля.
– Вкус и запах имитированы неудачно, – сказал Итгол, – но к тому времени, когда изготовляли эталонные образцы, натуральных продуктов на Земтере уже не осталось.
Оказывается, у них давным-давно все продукты изготовляются синтетически из первичного минерального белка – его добывают прямо из недр. Острая необходимость подобного производства возникла еще на заре новейшего летоисчисления. Бесцеремонное пользование поверхностью планеты истощило природу; оскудела, исчахла почва; вода и атмосфера были отравлены промышленными отходами. Человечеству, увлеченному междоусобицами, не было времени заняться хозяйством планеты. В грохоте сражений надвигающаяся катастрофа была малозаметной. А когда наконец удалось достигнуть единодушия, умолкли последние залпы – почва уже не способна была родить что-либо. Да и жить на поверхности планеты стало невозможно. К счастью, в ходе продолжительных войн люди приспособились жить в подземных городах с искусственной атмосферой и климатом. Несколько поколений спустя люди уже не хотели и верить, что их предки обитали на верху неуютной и явно не приспособленной для жизни планеты.
Жизнь под землею имела неоспоримые преимущества, но на первых порах ощущалась нехватка продовольствия. Искусственные оранжереи и питомники не могли прокормить всех. Изготовление пищи из минерального сырья навсегда разрешило проблему. Создавать питательные вещества в виде каких угодно блюд не составляло труда, можно было имитировать цвет, вкус и запах. Оставалось только изготовить эталонные образцы основных продуктов: мяса, хлеба, рыбы, молока… Нужно было найти хотя бы одного человека, кто помнил вкус натуральной пищи. В период войн люди привыкли к эрзацам и подделкам. Разыскали дряхлого старика, который уверял, что помнит даже вкус рыбной икры. Он-то и стал дегустатором на первой пищевой фабрике. Лично им опробованные эталоны продуктов хранятся в центральной палате мер и весов.
– Все ясно, – сообразил я, – старикашка страдал хроническим насморком, и перепутал все запахи.
Итгол все же был чем-то обеспокоен, несколько раз я замечал, как он настораживался и прислушивался к тому, что происходит в коридоре. Оставаться долго в палате ему было опасно. Прежде чем уйти, он сказал:
– На днях вас выпишут из лечебницы. Я знаю заключение медицинских экспертов: вы признаны нормальным человеком и поэтому будете пользоваться всеми правами гражданина Земтера. Сможете выбрать себе жилище в любом секторе, на каком захотите, из двухсот тридцати шести этажей. На днях я повидаюсь с вами.
С этими словами он встал и вышел из палаты. Я кинулся к двери вслед за ним – он забыл сказать, каким образом я должен буду сообщить ему о себе.
Прошло не больше пяти секунд, и хотя до ближайшего поворота в любую сторону было не меньше ста метров, Итгола нигде не было видно.
На другой день меня пригласили в канцелярию. Чиновник вручил мне жетон – земтерское удостоверение личности.
Поселиться я мог где угодно: незанятых помещений всюду хватало, но прежде чем выбрать, я решил осмотреться. Просторные пешеходные тоннели соединяли смежные этажи. Они были безлюдны, как вокзалы метро в ночные часы. Полотно движущейся дороги скользило безостановочно вдоль наклоненных каменных галерей. Оно было разделено на полосы, скорость возрастала к центру. Принципиально в этом способе сообщения не было ничего нового, если, правда, не учитывать масштабов – земтерский метрополитен обнимал целиком всю планету. Но грандиозность технических сооружений давно уже перестала кого-либо поражать. Вообще изумление, которое якобы испытывает человек перед величием техники, всегда преувеличивалось. На самом деле по-настоящему можно удивиться один-два раза, а после все остальное воспринимается уже как должное. Взять хотя бы поколение наших отцов и дедов: при их жизни совершился переход от лучины и керосиновой лампы к огням гидростанций, и от конной упряжки к электровозу и воздушным лайнерам. И люди быстро ко всему привыкли.
Если разобраться, я и сам принадлежал к поколению, на чьих глазах происходила техническая революция. А что сильнее всего затронуло мое воображение? Тайна!
Мир, где я родился, был тихим и патриархальным. Вернее, таким он предстал мне: я родился в захолустном городишке, который сколько ни кичился своим местоположением, сколько ни наговаривал на себя лишнего, на самом деле прозябал на задворках истории – главные события века развертывались вдалеке от нашего города. Улицы моего детства были покрыты травой, а не задавлены асфальтом, как стало позднее. Лошадиный навоз доставлял усладу воробьям, а зимой мерзлыми кругляшками можно было кидаться вместо камней. Первое мое знакомство с чудом произошло на ближнем углу нашей улицы. К тому времени я уже видел аэроплан и автомобиль, по не они поразили меня.
На углу улиц стояла водокачка – насыпная избушка на курьих ножках. В ней даже оконца были сказочно крохотными. Воду носили на коромысле. Старшая сестра частенько брала меня с собою. Очень хорошо помню деревянный пенальчик, одним краем выставленный наружу из окошка водокачки. Сестра опускала в него копейку, пенальчик уползал внутрь – копейка исчезала. Сестра подставляла ведро под кран, из него начинала хлестать вспененная от напора струя. Когда ведра наполнялись, вода переставала течь, последние капли шлепались в пробитую на земле водомоину.
Вот этот пенальчик, проглатывающий наши копейки, и был для меня чудом, которое затмило и самолет, и автомобиль. Позднее я узнал – в будке за крохотным оконцем сидел одноногий инвалид, он открывал и завертывал кран, пуская воду, и забирал из пенала копейки. На них он и жил. Из-за малого роста я не мог видеть, что происходит за окошком, и все казалось мне таинственным.
Потом хибарку снесли, на ее месте поставили чугунную колонку с тугим рычагом, и за воду не нужно стало платить.
За мою недолгую жизнь наш заштатный городишко преобразился. «Вода пришла в дома», – помнится, именно так писали в местной газете. Правда, в деревянные развалюхи на нашей улочке она так и не пришла, ее по-прежнему носили в ведрах на коромысле. Это древнее приспособление для переноски тяжестей оказалось куда живучей, чем, например, паровые двигатели: на его веку рождались и гибли империи, погребали в песках пирамиды и города, появлялась и отживала техника – а коромысло оставалось. Но это мелкие частности, а вообще технический прогресс наступал на нашу улочку широким фронтом. Кино из немого стало звуковым, цветным, объемным, широкоэкранным и наконец – тоже «пришло в дома». Никак не обойтись без этой трафаретной фразы. За мои годы в наш дом чего только не приходило, и еще бы продолжало приходить, если бы он не сгнил и нам не дали квартиру в новом районе.
