Текст книги "19 рассказов"

Автор книги: Дмитрий Притула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

И внимательно по радио и телику следила, какие дни для здоровья неблагоприятные, чтоб, значит, именно в эти дни здоровьем рисковать поменее. То есть получается, что спор с сестрой вовсе не завершился: вот на сколько лет я переживу Анну, вот точнехонько на столько я и была права.

Однажды Мария Степановна вспомнила, как они всей семьей ездили смотреть, как разводят мосты. Аня сидела на шее отца и спала, щекой привалясь к его голове. И Мария Степановна подумала, что это, пожалуй, самое счастливое воспоминание ее детства. Свези меня, сынок, с той поры я ни разу не видела, как разводят мосты. Видать, хороший сын, не стал говорить – у меня с утра на работе напряженка. Свез. Не выходя из машины, Мария Степановна дождалась развода мостов, коротко сказала "красиво", и они уехали.

На следующий день она умерла. Причем так же внезапно, как младшая сестра. Пришла домой с прогулки и у родной квартиры рухнула мертвенькой.

На лице ее была легкая улыбка. Такая улыбка бывает у людей, которые в этой жизни понимают себя победителями.

Журнал «Звезда» № 8 (2001)

Кинолог

Нет, кинолог – не в смысле человек, который любит кино, это каждый будет себя называть кинологом, а исключительно в смысле человек, который понимает в собаках.

Вот именно так могла бы отвечать Алина, если бы кому-нибудь пришло в голову поинтересоваться, а чем она, к примеру, занимается. Ну да, молодая незамужняя женщина, к тому же красивая, к тому же модно и дорого одевается. Нет-нет, все в порядке, я – не валютная женщина, могла бы ответить Алина, я кинолог.

Хотя кто ж это сейчас интересуется, чем человек зарабатывает, так что – кто такой кинолог, объясняла мамаша Алины, живущая в соседнем доме.

Но все по порядку. Алина – красивое имя, правда ведь? Да и сама Алина, значит, красивая – высокого роста, стройная, ходит, гордо вскинув голову. Нет, пожалуй, никто на улице не приставал к ней с глупостями типа: а подскажите, пожалуйста, который сейчас час. Во-первых, такая гордая женщина недоступна для подобных заигрывающих вопросов, а во-вторых, никто бы и не отважился заигрывать: всегда рядом с Алиной, точнехонько у правой ноги, шел красавец дог, огромный, пятнистый, на прохожих – ноль внимания. Без намордника и поводка. Да ему на тебя тьфу и растереть, покуда, разумеется, ты не полезешь к хозяйке с глупостями типа: а подскажите, пожалуйста, который сейчас час.

Жила Алина с восьмилетней дочерью в однокомнатной квартире. Правда, дочь в основном жила у бабушки, молодой пенсионерки. И всех это устраивало: бабушка внучку обожала и не была такой строгой, как мама (что устраивало внучку), а сама Алина весь день могла крутиться по делам.

Был у Алины друг – Виталий Алексеевич, школьный учитель. Даже как-то и странно, здоровый рослый мужчина, а школьный учитель. Причем учил детей не физкультуре, а истории. И дети – все это знали – его любили. Был женат, но развелся. Есть десятилетний сын, часто встречаются, хотя живут в разных местах. После размена двухкомнатной квартиры Виталию Алексеевичу досталась двенадцатиметровка в коммуналке (там еще две семьи, правда, без особой пьяни и вечерних разборок – все нормально). Чего они развелись? А неизвестно. Видать, жена ушла к другому, поскольку у сына очень уж резво появился отчим.

Виталию Алексеевичу тридцать шесть лет. Алина года на четыре помоложе. Все нормально. Метр восемьдесят, худощавый, светлое, мягкое лицо. Нет, правда, очень приятный мужчина. Когда здоровается, то тебе отчего-то кажется, что он рад тебя видеть. Ведь не знает, большой или малой пакости от тебя ожидать, но на всякий пожарный рад тебя видеть.

Когда они только сходились, Виталий Алексеевич привел Алину к себе, но та сразу сказала, что в коммуналке встречаться нельзя, я все время буду ожидать, что соседи постучат и что-нибудь попросят, типа спичек. А встречаться будем у меня (дочка ведь живет у бабушки).

Поначалу Виталий Алексеевич побаивался дога, и Алина уводила собаку на кухню, но потом они привыкли друг к другу (в смысле Виталий Алексеевич и собака), и дог ночевал, где привык – у кровати хозяйки.

Так несколько лет они и прожили. Субботу-воскресенье непременно проводим вместе, иногда и на неделе. Ну, как муж и жена, только живут порознь и не ведут общего хозяйства. Вполне свободные люди. Он был женат, и это ему не понравилось (ну да, если жена ушла к другому), и Алина успела сходить замуж, и об этом говорила коротко: "Чем такой, так лучше никакого".

Все ясно. Люди хорошо относятся друг к другу, видать, детей заводить не собираются, время от времени доставляют друг другу удовольствие и даже радость, так и зачем испытывать судьбу, типа брак, совместное хозяйство, прочее.

Теперь вперед!

Когда они познакомились, Алина была не кинологом, а научной сотрудницей в большом, но закрытом НИИ, так-то она биолог, в НИИ они ставили опыты на водолазах, и Алина писала диссертацию.

Нет, чего там, Алина – женщина умственно прогрессивная, хорошо знала английский язык, любила старую музыку, и они с Виталием Алексеевичем часто ездили в город вот именно на концерты старой музыки, а также в театры. То есть не только красивая, но и умная пара – английский язык, старая музыка, наука, история.

Но! Но внутренним своим устройством они очень отличались друг от друга. Нет, не как мужчина и женщина, нет. Внутренние характеры у них были разные.

Алина всегда была женщиной активной. Я не люблю, когда меня обижают и не отдают положенное. Пример. Вот в таком же НИИ за секретность платят столько процентов, а нам столько же, но поменьше. Или же – в таком-то НИИ премии квартальные, а у нас только в конце года и с задержкой. Тут не так важно, отдавали положенное или нет, тут важно, что Алина – женщина активная и не любила, когда ее обижают.

Виталий же Алексеевич – совсем иное дело. Он никого, и даже начальство, не только не умел брать за горло, но даже и желания такого не испытывал.

И если в школе устраивали забастовочный комитет, и мы не пойдем на выпускные экзамены, и не дадим аттестаты, покуда с нами не рассчитаются под ноль, Виталий Алексеевич непременно доказывал, что без аттестатов наши ребята не смогут поступать в институты и загремят в армию.

Или вот если они не рассчитаются с нами за летние каникулы, мы с первого сентября школу не откроем. Это конечно, но я первого сентября в школу приду и свои уроки проведу. Учитель, который из-за денег приходит или не приходит на уроки, кто угодно, но только не учитель. А им с нами можно так обращаться? Это вопрос интересный. Но если мной управляют бандиты, я вовсе не обязан действовать бандитскими же методами.

Странно, но учителя ему все прощали. То ли единственный красивый мужчина в школе, то ли и в самом деле хороший учитель, сказать трудно. Ну, вот он у нас такой, и что тут поделаешь, приходится мириться, как с плохой погодой.

Да, но Алина иной раз упрекала своего друга – все-таки ты у меня слишком мягкий. Конечно, она имела в виду характер, а не что другое. Иначе стала бы терпеть друга несколько лет? Нужно прямо сказать, при Виталии Алексеевиче никто иной противоположного пола у Алины замечен не был. То есть дружная и верная пара. Мы хоть живем каждый в своей норке, но постоянно помним – мы всегда вместе. Но упрекала – ты у меня слишком мягкий. Близкие ведь люди, имеет право. Никому ни в чем отказать не можешь. И ничего не хочешь менять в своей жизни.

Такая вот постановка вопроса не обижала Виталия Алексеевича, нет, но удивляла. А что я, собственно говоря, должен менять в своей жизни? Стать вышибалой? Пойти в торговлю? Научиться контрольные дырки в черепе делать? Учитель, он и есть учитель. Уроков я беру под завязку – у меня сейчас две нормы. Да и вообще мне хватает. Деньги на сына отдаю, кормлен, есть ты, крыша над головой и костюм.

Заметить следует, даже тройка. Тут надо сказать, Виталий Алексеевич ходил в школу только в костюме (а иногда даже в тройке) и непременно при галстуке, их было несколько, и он их часто менял – в отличие от костюма, который, напомнить надо, был один.

Нет, правда, приятно посмотреть: учитель идет в школу – костюм, галстук, брюки глажены, башмаки чищены, в руках отчего-то не портфель и не дипломат, но папочка, да, а рост высокий, спина прямая, идет неторопливо, а лицо мягкое и улыбчивое. Да, это учитель истории, он и не должен суетиться, его предмет – века и века, если не сказать тысячелетия.

Но продолжим. У меня есть зимние сапоги, осенние и летние туфли, которые, что характерно, покуда не текут. Да, и ты это знаешь, меня звали в частную школу, но это два часа в один конец. Скажу прямо: если бы я мог за несколько лет решить вопрос с жильем (то есть обменять коммуналку на однокомнатную квартиру), я бы потерпел и несколько лет поездил, но таких денег за учительский труд нигде не предлагают. Так что меня устраивает текущий момент. Да, я не могу съездить к теплому морю и за границу, и я, видать, отношусь к большинству. Зато теперь я иной раз покупаю книжки по истории и философии, которых десять лет назад не было.

Вот таким человеком был Виталий Алексеевич.

Совсем другое дело – Алина. Что и понятно. Ее текущий момент устраивать не мог – забот поболее. Мать – пенсионерка, дочка, которую нужно одевать в современные одежды, учить музыке (английскому Алина учила сама – экономия), собака. Да и сама сравнительно молодая женщина, и надо одеваться, как положено красивой, сравнительно молодой женщине.

А ей не то что премии задерживают, но теперь еще и зарплаты. Да еще постоянные разговоры, что, поскольку армия у народа – что кость в горле и такому народу армию никак не снести, будут большие сокращения и НИИ разгонят.

И помаленьку пришло соображение, что диссертацию, которая почти готова, на хлеб не намажешь и платье из нее не сошьешь.

Может, потому они и не поженились, что такие разные люди? Может, Виталий Алексеевич боялся, что если сейчас Алина кротко его упрекает, то в дальнейшем начнет ежедневно пилить. А Алина, может, думала: а зачем мне такой непробойный муж. Нет, уж лучше как есть – доставляем друг другу удовольствие, а иногда и радость, ездим в театры, мы всегда вместе, но лучше по своим норкам.

Алина все время что-то искала. Давала уроки английского языка, но это заработок неверный, тем более в маленьком городке, а нужно что-то постоянное и надежное. Соображение стать челноками – Виталий Алексеевич таскает тяжести, а она со своей энергией и находчивостью двигает дело – Алина отбросила сразу, зная характер Виталия Алексеевича. Даже и не предлагала.

Но искала. А кто ищет, тот, как в песне поется, иной раз что-нибудь да находит.

Повезло. Стала кинологом (ну, который по собакам, а не по кино). Ученая ведь женщина, биолог же, то есть понимает в животных, и в собаках в том числе (да, с собаками знакома с детства – у отца была настоящая овчарка). Книжки специальные читала. И повезло.

В Губине – между Фонаревом и городом – много лет был центр по обучению собак. Ну, это каждый знает: фас! пробеги по бревну, залезь на второй этаж и погаси пожар, хозяина охраняй, а постороннего человека куси.

На каких условиях пошла туда работать Алина, сказать трудно – коммерческая тайна. Вроде бы она предложила какие-то особые методы обучения, и не то хозяин взял ее в долю, не то просто хорошо платил.

И как-то помаленьку Алина начала жить получше: одежду сменила, купила красивую шубку, сделала ремонт, сменила сантехнику. И даже начала ходить на автомобильные курсы. То есть человек смело смотрит в будущее. Собаки у людей будут всегда, их нужно учить, собак водят дорогих, а таких и учить стоит дорого.

Поначалу Алина стеснялась своей новой работы, что и понятно: почти кандидат наук – и вот, собачий учитель. Приходя домой, подолгу отмокала в ванне, чтоб в кожу не впитался собачий запах.

Разумеется, Виталий Алексеевич беспокоился, не опасно ли работать, не покусают ли собаки, да ты не бойся, это же не я надеваю толстый ватный халат и убегаю от собак. У меня иные задачи: я разрабатываю новые методики и общаюсь с хозяевами собак. Это понятно: богатым людям приятнее иметь дело с красивой, модно одетой женщиной, чем с мужиком, у которого запашок после вчерашнего. Сейчас появилось много людей, которым есть что терять, и они заводят собак дорогих и злых. Обучать их надо быстро и надежно. То есть методами нетрадиционными. Это и есть моя работа.

Правда, в подробности своих методов Виталия Алексеевича она не посвящала, догадываясь, что тому эти подробности могут не понравиться.

Но! Человек ко всему привыкает. А жить, презирая свое дело, довольно утомительно. И твоя душа непременно так развернется, что дело, которое кормит, начнет казаться не вполне зловредным и бессмысленным.

Видать, и душа Алины помаленьку разворачивалась в удобном для хозяйки направлении. Ну, тут все понятно: любое дело необходимо, и если общество помаленьку звереет, то человек вправе защищать себя от бандитов, тем более власть на корню скуплена этими самыми бандитами. Тут как раз собака и становится защитником и другом, и не просто человека, но исключительно своего хозяина.

И видать, помаленьку Алина не только смирилась со своей работой, но и была довольна, если удавалось придумать что-либо новенькое в деле защиты человека от внезапных нападений.

Виталий Алексеевич несколько раз просил Алину взять его с собой, ну, мне интересно, как собаки из неумех становятся учеными. Но Алина отговаривала, нужна привычка, неопытному человеку наши методы могут показаться жестокими, у нас ведь бойцовые собаки, и они в обучении очень злые. Правда, хозяева такими и хотят их видеть, за что соответственно платят.

Но однажды Алина, видать, сказала себе, а чего я стесняюсь показать дело, которое сама и придумала, дело ведь это хорошее – ничто не заменит собакам боевой опыт, и если мой дорогой человек хорошо ко мне относится, он оценит мой методический вклад. А может, это будет ему и полезно: сейчас побеждают не мягкие, а железные, не манная каша на молоке, а жестокий клык. Ну, так, не так она думала, сказать трудно, но пожалуй, что именно так.

И однажды Алина взяла с собой Виталия Алексеевича на какую-то самую главную тренировку. На собачий выпуск, вот что. Ну да, последний звонок и школьный бал.

Подробности сообщить трудно. Виталий Алексеевич не очень-то любил вспоминать про этот выпускной бал. Но можно представить, как собачки бегали по бревну, как гонялись за человеком в ватном халате, как летели от халата клочья. Это все понятно.

Потом подошел главный момент выпускного бала. Для самых злых собак, которые тупорылые и похожи на свиней, или с большими круглыми головами, или бесшерстные, со складками на шее, или черные, мелкие, похожие на пиявок.

Там была огороженная забором площадка, и зрители были хорошо защищены этим высоким забором.

И вот на поле выпустили разнокалиберных и беспородистых собак, бомжей, сказать просто, их люди центра отлавливают на помойках и в бесхозных местах, эти собачки сбились в кучу, прибиваясь к загородкам, они еще не знали, но только догадывались, какую подлянку задумали люди, стоящие над высоким забором. И тут со свистом, с гиканьем запустили злых собак, уже ученых, знающих, что надо делать, чтоб сдать экзамен на отлично.

Ну, тут подробности можно опустить. Сказать коротко: все собаки сдали экзамен успешно.

Но это еще не все. Вот что случилось. Забор, значит, был очень высокий. И проходя под этим забором, собака, похожая на свинью, сорвалась с хозяйского поводка, выпрыгнула над забором и, надо же, хватила за руку именно Алину. Невероятно, чтобы собака так высоко прыгнула. Это как человек возьмет планку на пяти метрах (без шеста). И это еще счастье, что собака была на излете и лишь слегка хватила руку Алины, иначе вовсе бы откусила – это именно такая собака.

Правда, рана оказалась неглубокой, крови было много, но нервы и сосуды уцелели.

То есть это что ж получается? А это урок истории: ты натравливаешь одно существо на другое, и оно тебя же и загрызет. Ну да, надо напомнить, что Виталий Алексеевич историк.

А с Алиной он расстался, нет-нет, она мне нравится, я ее, пожалуй, и любил, но теперь я ее боюсь. Это бред какой-то, но я ее боюсь. Не укусит же она меня, в самом деле, но боюсь. Видать, я не из тех, кто грызет, а из тех, кого грызут. И если уж иного выбора не будет, так пусть уж я буду собакой-бомжом.

Кочегар Николай

Нина Васильевна выперла своего законного мужа Николая и сошлась с другим.

Нет, тут надо уточнить. Конечно, она его не выперла, мол, вали отсюда и чтоб я тебя никогда больше не видела. Нет, женщина деликатная, она сказать не могла, мол, вали отсюда и чтоб я тебя никогда больше не видела, но сообщить, что у меня теперь другой и он придет сюда, вот именно на твое место, это она, пожалуй, сообщила.

Тут так. На отшибе Фонарева, в Желтой Слободе (черт знает, почему она не Белая, к примеру, и не Красная, а вот именно Желтая, там десяток двухэтажных домов, квартир на двадцать каждый, может, когда их строили, они были желтого цвета, это они уже сейчас грязно-розовые, а в начале, может, действительно, были желтыми, но это не так важно), помимо двухэтажных казенных домов, пара десятков домиков частных. И вот это как раз важно.

Потому что в одном таком домике и жила Нина Васильевна с мужем Николаем. Да, а домик тещин. Значит, жила в нем и теща. Да, а у Нины Васильевны был младший брат, по-умному говоря, шурин Николая. А у шурина была жена и двое детей. Да, а дом, сразу надо обозначить, был небольшой, всего две комнаты. Так что народонаселение здесь было довольно густое. Шурин с женой и двумя детьми жил в одной комнате, а Николай с женой и тещей в другой. Да, густое народонаселение. И это притом, что семь лет назад вышло послабление: сын Нины Васильевны (родился до Николая и без брака) ушел в армию. И уходя, он твердо заявил: обратно не вернусь, женюсь, где буду служить, и обязательно с жильем. Слово сдержал.

Правда, вот этот расклад, кто где располагался, дается на зиму. Есть времянка – домик-сарайчик и есть банька. Так что во времянку на лето перебирались Нина Васильевна и Николай. Да чего там, лето вообще время просторное, это уж зима сгоняет всех под тесную крышу.

И вот, значит, Нина Васильевна объявила Николаю, что теперь у нее будет другой. Смотрела ли она при этом в глаза мужу, с которым прожила двадцать лет, или взгляд ее был устремлен в какое дальнее пространство, сказать затруднительно.

Да, но она и благородство проявила. Замуж я выходить не собираюсь, поскольку не могу с тобой развестись.

Тут никак нельзя без подробностей.

Другого жилья у Николая не было, это понятно. В армию его забрали из глухой псковской деревеньки, уже перед самой демобилизацией он познакомился с Ниной Васильевной (да, у нее малый ребенок без брака, она на пять лет старше, но такая красивая, что Николай ее сразу полюбил). И женился. Ну да, и прописался у тещи. В псковской деревушке жила мама, Николай ездил к ней, пока она была жива, а схоронив маму, домик наглухо заколотил, просил соседей написать ему, если кто захочет домик купить, и больше на родину не ездил. Соседи так и не написали.

Словом, так. Николай оставался мужем, и в паспорте обозначено было, что он не бомж и что у него есть кусочек жилплощади.

Хотя, понятное дело, не станешь же ты права качать насчет кусочка жилплощади – дом-то тещин. Не выписали тебя – уже скажи спасибо. И Николай ушел.

А у Нины Васильевны появился другой мужчина. Сперва приходящий – пару раз в неделю, вечером приходил, утром уходил, а потом переселился насовсем. Была ли у него семья и жилье, сказать трудно. Да это и не так важно. Поскольку дело не в нем, а в Николае.

Николай ушел в единственное место, куда мог уйти, – на работу. Все эти двадцать лет он был кочегаром. Ну да, Слобода на отшибе, и кочегарка отапливала двухэтажные дома и небольшую воинскую часть. Все обещали, на газ переведем, он дешевле и чище угля, но так и забыли перевести.

И Николай, странно даже сказать, прожил в кочегарке три года. То есть проводил в кочегарке и свои смены, и смены своих товарищей.

Нормальная была кочегарка, почти благоустроенная. Ну, зал с котлами, и если подняться по лесенке, будет второй этаж, а там раздевалка, комната для кочегаров (даже со стареньким теликом), душевая, кухонька и, понятное дело, кабинет начальника.

Да, а к Николаю на работе относились хорошо, ну, двадцать лет на одном месте, уже редкость, и выйдет в чужую смену, если кто заболеет или запьет. А сам выпивал в меру, что даже и странно, то есть, конечно, мог выпить, но вот чтобы смену пропустить или заснуть у погасших котлов – такого с ним не было.

И когда начальник уходил в отпуск, он оставлял за себя Николая. Так и говорил, я ухожу в отпуск, а на хозяйстве за себя оставляю Николая. То есть получается не просто кочегар, но – старший кочегар.

Все время Николай проводил в кочегарке. А это, как известно, место теплое, и туда забиваются все хозяйственные службы округи – водопроводчики, электрики, – и они рубились в домино или выпивали, понятно, шумно, весело. Не отказывался и Николай, но делал он все как-то неяростно, скучно. Все понимали, он с ними только потому, что некуда деваться.

Вечером посмотрит телевизор. А так-то куда идти? Не в ресторан же, в самом деле, идти? Не в кино. Правда, по воскресеньям ездил в баню.

Ладно, чего там. С жильем, без жилья, с женой, без жены, но жить ведь как-то надо, жизнь, если уж высоко хватать, продолжается, не спрашивая тебя, продолжаться ей или нет.

Да, а на работе, понятно, все про Николая знали, и что жена выперла, и что жить негде, и поначалу удивлялись, а чего это она его выперла. Да, в самом деле, чего она его выперла? А черт его знает чего! Пожила с одним двадцать лет, потом другой понравился, теперь, может, и с ним двадцать лет проживет. А прежний? Ну, не вытурила из прописки, пусть спасибочки скажет. Будь у них общие дети или внуки, может, и разговор был бы подлиннее. А так: человек себе не враг, он что рыбка, ищет где поглубже. Чего же отказываться от другого, если он поновее и побольше нравится. Как-нибудь вот так.

И на работе очень удивлялись на житье Николая: ты здоровый мужик (что правда, ни разу не болел, высокого роста, жилистый, в нем сразу ощущалась скрытая, но большая сила), тебе всего сорок с небольшим хвостиком, найди ты себе бабу с жильем, ну, пусть малость постарше (но ведь и твоя старше тебя), и живи по-человечески.

Нет, правда, здоровый жилистый мужик, незапойный, неужели не найдет одинокую женщину с жильем. Их вон сколько, одиноких.

Начальник кочегарки однажды предложил: у меня есть соседка, хорошая, аккуратная, сын взрослый, живет одна.

Николай признался: так я же люблю Нину. И тут начальник удивленно спросил: так что, у тебя, помимо Нины, никого не было (то есть прежде подобное соображение и в голову начальнику не приходило)? И Николай, видать, понимая, что выглядит придурком, все же признался, что да, я Нине никогда не изменял.

Да, а начальник хорошо относился к Николаю, и он только изумленно промолчал. Нет, хороший начальник. Он разрешал Николаю спать в своем кабинете. То есть вечером Николай ставил раскладушку, а утром убирал в шкаф.

Значит, и жил и работал Николай в кочегарке, и от этого была некоторая чумазость. И это понятно, пыль, а как иначе, въедается в лицо, в руки и в одежду.

Тем более носил Николай всего два наряда: на смене комбинезон, в свободное же время старый тренировочный костюм (это летом), ватные штаны и серое пальто, соответственно, зимой.

Остальные вещи остались в прежнем доме, поскольку девать их было некуда, да они и не были ему нужны.

Нет, правда, кочегары, да и все прочие, удивлялись, чего он нашел в этой бабе: в молодости, может, она и была ничего, но это когда было, а сейчас, если посмотреть посторонним взглядом, пожилая усталая тетка, небольшого росточка, почти кругленькая, желтые безжизненные волосы (красит, видать, думает, желтые лучше седых).

Да! Сколько бы ни говорили Николаю: да найди ты себе бабу, он только смущенно улыбался и молчал. Словно бы знает какую тайну, но не откроет ее, поскольку вы, с вашим соображением, никогда этого не поймете.

Видать, штука была в том, что он по-прежнему любил вот эту пожилую и усталую тетеху. Видать, он и обижался на нее, но и смириться не мог, что оставшуюся жизнь проведет без своей Нины Васильевны. Но ведь проведет же, куда он денется. Но Николай все чего-то вроде бы ждал.

Ровно в пять часов Нина Васильевна проходила мимо кочегарки. Что в пять, это понятно – расписание автобуса. А что мимо кочегарки, так Нина Васильевна, может, и рада была бы пройти другим путем, чтобы не видеть своего бывшего, но другого пути не было. Можно проехать лишнюю остановку, но это потом топать три километра по узкой тропинке.

Нина Васильевна всю жизнь работала в школьной столовой, потому всегда несла две сумки. Потяжелее, полегче, но всегда две сумки.

И в это время Николай выходил из кочегарки, чтоб посмотреть на свою бывшую (хотя почему бывшую, они ведь не разводились). Если Нина Васильевна была в хорошем настроении, она словом-другим могла перекинуться с Николаем, правда, не замедляя шаг; а если в плохом, то молча проходила мимо, словно бы никакого Николая и нет на свете. Но он был, и он в любом случае стоял у кочегарки и долго смотрел ей вслед жалобно-побитым взглядом.

То есть, получается, день его как бы делился на две части: до пяти часов и после. Иначе не получается. Иначе чего выходить в пять часов да в любую погоду. Главное, у него не было надежд, что Нина Васильевна кликнет его обратно. Нет! Она честно ему говорила – отстань! Обратная жизнь не возвращается, забудь, и далее устраивайся как можешь. Без меня.

Но нет. Но нет! Он все на что-то надеялся. А на что? А кто ж его знает, на что человек надеется. Вот, глядишь, этому-то точно надеяться не на что, ему бы только дождаться, когда он испарится окончательно, но нет, но вовсе нет, что-то лепечет про жизнь впереди, которая будет полегче и посчастливее. Да не будет ничего полегче и посчастливее. Не будет! Но кто ж отважится с этим смириться?

Но Николай все чего-то ждал. К примеру, Нина Васильевна однажды выпрет сожителя, а законного мужа кликнет на прежнее место.

Но вышло все не так.

Однажды Нина Васильевна не прошла мимо кочегарки в положенное время. И на следующий день. И на следующий. Да, а к тещиному дому дважды приезжала медицинская машина. Николай решил сходить: теща заболела, и Нина не отходит от нее.

Во дворе встретил тещу, как раз здоровенькую, она подошла к Николаю и ткнулась ему в грудь лицом. Горе у нас какое, Нину парализовало.

Ну да, горе как оно и есть, в неприкрытом виде. Говорила ей, лечи давление, вот оно и рвануло кверху, доктор сказал, лопнул сосуд в голове.

В общем, так. Большая парализация: правая рука и правая нога не двигаются и вовсе нет речи. То есть вовсе. Даже мычать не может. Но понимать – все понимает. Нина, у тебя что-нибудь болит? Головой кивает. А что болит? Левой рукой показала на грудь. Сердце, что ли? Показала головой – нет, не сердце. А что же еще может быть? Душа, что ли? Нина Васильевна кивнула – вот именно что душа.

Главное, что поразило Николая, глаза Нины Васильевны. Вот именно грустно-виноватые. Это чего же не понять: когда человек догадывается, что ему недолго осталось, небось, у него будут грустные глаза. А виноватые – тут Николай точно понимал, что Нина Васильевна просит у него прощения. Ладно, чего там, сказал Николай, ты вот выздоравливай, остальное – тьфу.

А чего ж в больницу-то не взяли? А мест нет, сказали, берем, если парализация на улице или на работе, или ухаживать некому, а у вас полный дом народу – будет ездить сестра и делать уколы. Ездит, делает. И таблеток гору навыписывали, моя пенсия ушла без остатка.

А где друг ее? Взял манатки и ушел – вот где. Ну, это чего ж не понять, кровать-то одна, не будет же человек спать рядом с парализованной. Ушел, надо сказать, навсегда. Больше не появлялся.

Николай сходил в кочегарку за раскладушкой и бритвенными мелочами. Потому что ведь что получалось: вроде в доме полно народу, а ухаживать за Ниной Васильевной конкретно некому – шурин и его жена днем на работе, а теще скоро восемьдесят. Покормить, попоить – это она сможет, но ведь восемьдесят, нужна хоть какая-нибудь сила.

И Николай переселился ухаживать за своей женой. Вот для этого и нужна сила. К примеру, перестелить. То есть взять Нину Васильевну на руки, перенести ее на тещину кровать, а потом перестелить постель Нины Васильевны.

Но Николаю больше нравилось, когда меняла белье теща, он в этих случаях держал Нину Васильевну на руках. То есть жена вовсе беспомощна, и он ей необходим, и вот такое понимание, что он незаменим, ему, видать, нравилось.

В том месяце он был как бы повеселее, поразговорчивее, докладывал, к примеру, моей стало получше, рукой шевельнула и даже пытается что-то сказать.

Четыре месяца он ухаживал за женой, уходя из дому только на работу. Да несколько раз забегал и на смене – сделать тяжелую работу, да и вообще узнать, все ли в порядке.

Однажды сказал теще: пусть хоть так (они понимали, что ходить Нина Васильевна вряд ли будет, ну да, если полная парализация), но только пусть всегда будет с нами.

Но! Через четыре месяца новый удар, и Нина Васильевна, не приходя в сознание, через два дня умерла.

И эти два дня Николай сидел возле жены, днем и ночью он сидел и смотрел на нее. Ну да, прощался.

После похорон и поминок (друг-то на похороны приходил, на девять дней – тем более, на сорок не приходил, а на похороны приходил, это уж чего на человека зря грешить) теща спросила: может, он здесь поживет, а то ей страшно после смерти Нины. А какая разница, где жить, ответил Николай. Вот что всех тогда поразило – у него были пустые глаза. Нет, если его о чем-то спрашиваешь, он ответит правильно, но глаза вовсе пустые. Словно человек хоть и ходит по земле, но уже отсутствует.

Он вернулся в кочегарку, исправно работал, сходил на девять и на сорок дней.

Все смотрели по телику какой-то главный футбольный матч. Смотрел и Николай. Но ему, видать, стало скучно, и он опустил голову на грудь. Ну да, человеку скучно смотреть футбол после сорока дней, и человек задремал. Его кто-то окликнул, но Николай не ответил. Кто-то слегка дотронулся до него, чтобы разбудить, и Николай повалился на бок, уже совершенно и непоправимо мертвенький.

Ну, "скорая", милиция. Увезли. Оказалось, разорвалось сердце и душа мгновенно отлетела. Не вскрикнул, не ойкнул.

Да, странная история. Никогда и ничем не болел, а сердце оказалось такое слабое, что человек не успел ни вскрикнуть, ни ойкнуть, но в одно мгновение и согласно улетел на небушко.