Текст книги "19 рассказов"

Автор книги: Дмитрий Притула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Доктор Кузин

Когда двадцать лет назад он появился в городке, все думали, не приживется, вернее, не удержится. Причина: да, одет чисто, белая рубашка с галстуком, но лицо помятое, если не сказать потасканное. А ведь почти молодой человек – тридцать пять. Значит, понимали так, новый доктор – человек попивающий, если не вовсе пьющий.

Приехал он откуда-то издалека, с Урала, что ли, и главный врач, принимая его на работу, рассуждал, видать, привычным манером: участковых терапевтов не хватает, этот молодой и уж точно не уйдет в декрет, я ничем не рискую, если окажется пьющим и пойдут жалобы, предложу по собственному желанию. И даже пообещал: будете хорошо работать, годика через два-три пробью вам жилье. А пока можете пожить в нашем общежитии. Нет, я буду снимать комнату. Ну, это ваше дело, Николай Алексеевич.

И ведь все ошиблись – доктор Кузин прижился. Начальство было им довольно. За долгие годы он ни разу не брал больничный (про декрет повторно шутить не следует), был безотказен, в случае болезни или отпусков своих товарищей брал их участки (что характерно, без скрипа – надо, значит надо, больные ведь ни в чем не виноваты), и два, и даже три участка, работая с раннего утра до позднего вечера (иногда с девяти до девяти).

Если вернуться к первым опасениям, закономерен вопрос – выпивал ли? Да. Однозначно. Как правило, принимал на самом последнем вызове, где, конечно, его ждали, он так и выстраивал ходьбу по квартирам, чтоб этот вызов, где его ждут, оставить напоследок. И покормят. Примет с хозяином несколько рюмашек и расслабится. Придет домой, сразу в койку и до утра в беспробудный сон.

Но ни разу за долгие годы не входил в запой. Не принимал и с утра, объясняя так, что сил на долгий трудовой день не хватит. А легких дней у него почти и не бывало. Начальство говорило: доктор Кузин – наша трудовая лошадь (не лошадка, заметим, а вот именно лошадь).

Через три года ему дали однокомнатную квартиру, он наладил быт – ну, мебель, холодильник, стиральная машина.

Что там вышло у него с прежней семьей, неизвестно. Вообще-то Николай Алексеевич Кузин говорлив, и очень говорлив, но про прежнюю семью помалкивал. Словно бы ее и не было.

Но! За последние пять лет Кузин дважды ездил к сыну во Францию (тот не то физик, не то химик, видать, способный паренек, если на заработки поехал во Францию). Значит, сын звал отца, и не на свои же лекарские денежки Кузин ездил во Францию, значит, у сына не было обиды на отца, а может, совсем наоборот, была любовь.

Да, не забыть. Однажды Кузина уговорили стать небольшим начальником – заведовать отделением в поликлинике, но через год он буквально взмолился: отпустите обратно в участковые терапевты, чисто кабинетная работа не по мне.

А как же насчет первого впечатления – помятости и даже потасканности лица? А никак. Если человек много работает и выпивает, с годами лицо не разглаживается, нет.

Вот если бы он помаленьку толстел, то, глядишь, лицо, может, малость и разгладилось бы. Но он не толстел. Да и вообще за двадцать лет Кузин изменился мало.

Ну, рост небольшой – это понятно, после тридцати пяти люди, как правило, не растут. Был худощав и даже жилист. Аккуратно одевался. Даже летом носил костюм. Только в самую жару короткорукавка, но непременно с галстуком. Рубашки и башмаки всегда чистые. А галстуков у него было много – штук пять или шесть.

Общее мнение было такое: доктор Кузин не академик и не профессор, он может чего-то не знать и даже ошибаться, но, во-первых, ошибаются все, а во-вторых, доктор Кузин если и ошибся, то это не от зловредности и не от невнимательности.

У него была такая слабость – он любил поговорить. И о жизни вообще, но больше всего любил объяснить человеку его болезнь с научной точки зрения, и людям это нравилось – внимательный доктор.

Более того, мог зайти к больному, даже если не было вызова, – а дайте гляну, как идет лечение. И людям это, конечно, нравилось – вот именно свой, участковый доктор. Отсюда понятно, почему Кузин был занят с девяти до девяти (даже если на него вешали не три участка, а только полтора – меньше не бывало никогда).

Всегда давал больничный, если просили выручить (человек или прогулял работу, или нужно несколько дней, к примеру, на свадьбу дочери). Когда благодарили – денежкой или бутылочкой – благодарность принимал. Сам, конечно же, ничего не просил.

Если на вызове люди готовились к обеду и приглашали к столу, не отказывался. Всегда приговаривая, что вот в деревне пастушка, который пасет стадо, каждый дом кормит по очереди.

И это большинству людей как раз нравилось. Свой. Не намекает, мол, я белая кость, я доктор. Нет, свой.

Значит, человек любил свое дело, пахал с утра до вечера и знал всего два удовольствия, которые, объяснял, расслабляют, а потому не мешают, но исключительно помогают работе. В смысле – должен ведь человек отдыхать.

Одно удовольствие – значит, выпивка. А второе, нетрудно догадаться, – женщины.

И об этом надо рассказать подробнее, поскольку эта история как раз с женщиной и связана.

Причем Кузин не искал себе женщину, все как раз наоборот – они его находили. Казалось бы, небольшого роста, помятенький, тощий, уже и в возрасте, а отбоя от женщин не было. Ну, тут еще важно, что вот если женщина хочет, чтоб ты с ней сблизился, отказать ей в такой малости – большой грех. Так объяснял своему другу Кузин. Хорошая старая песня – "снегопад, снегопад, если женщина просит". Ну, разумеется, если не очень старая и не совсем уж крокодил.

Даже и формулу высказывал: женщины взаимозаменяемы, и у меня такого в жизни не было – вот без этого существа противоположного пола я жить не смогу, нет, такого у меня никогда не было.

Несколько раз он даже как бы и женат был: нет, без загса, конечно, семейной жизни нахлебался, и в каждом случае Кузин жил у своей подруги два или три года. В одном случае это была хозяйка небольшого магазина, в другом – работница банка. И в это время Кузин, как правило, отступал от своего принципа, ну, то самое, снегопад, снегопад, если женщина просит. То есть он был почти мужем и почти постоянным. И про женщину, у которой жил, говорил – моя жена. Нет, нет, все общее, семья как семья, хотя и на не очень долгий срок. Потом появлялась другая женщина, и он уходил к ней.

Что характерно, с прежними женами сохранял хорошие отношения. К примеру, если они заболевали, Кузин лечил их сам (даже если они жили не на его участке), устраивал в больницу и навещал их.

На тот момент, в который будет происходить вот эта история, женат Кузин не был.

Может появиться вопрос: а чем он, собственно говоря, привлекал женщин? Ответ прост: маленький город, и если у хозяйки магазина (бывшей продавщицы) спрашивают, а кто твой муж (или хотя бы друг), той приятно ответить – доктор Кузин. Не вышибала, не мафиозник, а вот именно доктор и именно Кузин.

Ну, а теперь к делу.

Частенько доктор Кузин ходил к одной бабульке. Восемьдесят два года, три или четыре инфаркта, из дому не выходила, поскольку задыхалась даже при ходьбе по квартире. И старушка любила своего доктора. Пример: вы назначили мне уколы, и раз уж вы пришли, то сделайте укол сами, а то ваша сестра неумеха и совсем мне вены порвет. И он делал укол. Что характерно, не только этой бабульке, но и на других вызовах, если, разумеется, просили. Все понимали, что это работа не доктора, а его медсестры, и благодарили – денежкой или бутылочкой. Как любил говорить Кузин, денежки небольшие (публика на моем участке в основном бедная), но ведь дают, а не отнимают, и уже это приятно.

И у этой бабульки он часто видел молодую женщину – внучку старушки. Почему-то из всех родственников бабулька признавала только внучку. Жила внучка в городе и приезжала к бабушке в субботу или воскресенье и один раз в будний день. Когда же бабушке становилось хуже, внучка ездила каждый вечер. Бабушка внучку любила и прописала в своей однокомнатной квартире. Чтоб, значит, это жилье, хоть и казенное, досталось близкому человеку, а не ридной грабительской власти.

И эта внучка нравилась Кузину. Во-первых, всегда приятно, когда внучка любит бабушку, а во-вторых, она была красива.

Лет на двадцать моложе Кузина, густые светлые волосы, мягкое круглое лицо. Словом, пухлявенькая беляночка. Она всегда носила брюки. Даже летом. Кузин понимал, что у нее тяжелые лодыжки и она прячет этот недостаток.

Глупенькая, хотелось сказать, крепкие лодыжки – это хорошо, это значит, у тебя широкие бедра (впрочем, это было и так заметно), а широкие бедра Кузин как раз любил. То есть молодая пухлявая беляночка с крепкими лодыжками и широкими бедрами – это было именно во вкусе доктора Кузина.

И однажды они сошлись. В смысле Кузин и бабулькина внучка. Тут подробности неважны. Нужно только подчеркнуть: Кузин никогда не отважился бы приставать к внучке своей больной – этого еще не хватало.

Все было как раз наоборот. Вроде того что они пили на кухне чай, и внучка как-то особенно взглянула на доктора (вообще-то говоря, спасителя своей любимой бабушки) и коснулась его руки, а он в свою очередь погладил ее щеку, ну, пожалуй, в том смысле, что бабушка еще малость поживет. А потом словно бы толчок, и они судорожно обнялись, ну, не здесь же, вроде бы сказала внучка, да уж, конечно, не здесь, охотно согласился Кузин и оставил свой телефон и адрес.

Внучка не обманула и пришла к нему в установленное время.

Они встречались месяца два. Собственно говоря, раз пять или шесть. К примеру, внучка приезжала к бабушке в воскресенье, уходила чуть пораньше и забегала к Кузину.

И она все больше и больше нравилась ему. Странно даже представить, но Кузин скучал по ней и нетерпеливо поджидал следующей встречи. То есть рассыпался главный его принцип о взаимозаменяемости существ прекрасного пола. Нет, теперь ему нужна была не просто женщина, а конкретно вот эта пухлявая беляночка.

Да, по всему судя, и ей было с ним хорошо, и он склонен был верить, что такого, что она испытывает с ним, никогда прежде с ней не было. Да и опыта у нее никакого – первая любовь, а потом, спустя несколько лет, муж, с которым она разошлась пять лет назад. Кузин, пожалуй, с недоверием слушал про двух всего мужчин в жизни молодой красивой женщины, а вот в то, что ей с ним хорошо, как ни с кем прежде, он как раз верил. Причина проста: молодые мужчины все куда-то торопятся, считая, что количество непременно перейдет в качество. Кузин же делал упор исключительно на качество, уделяя ему почти все отпущенное время.

Что он знал о своей подруге? Инженер в НИИ, живет в двухкомнатной квартире с отцом, матерью и десятилетним сыном. То есть напряги с жильем, как почти у всех людей, но впереди маячит надежда на бабулькино жилье. Главная сложность ее жизни – родная мать, женщина, судя по всему, истеричная и, соответственно, стервозная. В доме постоянные скандалы, крики и унижения. Ничего, утешал Кузин, потерпи, бабушка едва дышит, будет у тебя собственное жилье.

Однажды она пришла и горько и безнадежно разрыдалась: вчера мама была особенно агрессивной – за то, что внук не вытер ноги, схватила его за ухо и так крутанула, что ухо опухло, и весь вечер лютовала, как только меня не обзывала, я больше так не могу, не знаю, что делать, и за себя и за сына боюсь. Не знаю, что будет дальше: ушла бы из этой треклятой жизни, но ведь у меня сын.

Потерпи, как-то все уладится, привычно уговаривал Кузин. Да мне и бабушку жалко, ей так тяжело, она много раз говорила, что хочет поскорее помереть.

Тут Кузин отчетливо понял, на что именно намекает бабулькина внучка. Главное, ему было так жалко свою подругу, что он неожиданно для себя сказал: ладно, я что-нибудь придумаю. Этими словами он сразу успокоил внучку, и они долго и подробно доказывали хорошее отношение друг к другу.

На прощанье Кузин сказал: завтра вечером я навещу твою бабушку, а утром ты позвони ей и, если она не ответит, сразу приезжай.

Следующим вечером Кузин зашел к бабульке, та, понятно, обрадовалась ему – какой внимательный, зашел без вызова, что бы я без вас делала, давно бы померла, да и пора, обрыдла мне такая жизнь, нет, это не разговоры, лучше давайте я сделаю вам сердечный укол, и вы спокойно поспите.

И он сделал тот же укол, что делали бабульке ежедневно, но не привычную порцию, а в несколько раз больше. И ушел, пожелав спокойной ночи.

А днем на прием пришла внучка – бабушка ночью умерла. Да, сказал Кузин, восемьдесят два, три или четыре инфаркта, умерла во сне – неплохая смерть. Давайте ее паспорт. Выписал свидетельство о смерти и подробно объяснил, что делать дальше.

Вышел ее проводить. Примите мои соболезнования. Спасибо, сказала внучка. И ушла. Ничего более. Только короткое спасибо.

Это все. Внучка исчезла. И навсегда. Не звонила и тем более не приходила к Кузину. А он-то скучал по ней. Ждал звонка. Впервые в жизни ему нужна была не вообще женщина, а конкретно вот эта бабушкина внучка. Более того, он опять же впервые в жизни страдал, что беляночка исчезла. И говорил другу: нет, раньше жить было легче, и зачем люди сами себе жизнь затрудняют, типа любовь, разлука, хотя без всех этих глупостей жить гораздо проще. Но ничего не мог с собой поделать. Да, скучал, пожалуй даже, и страдал.

Месяц прошел, другой – нет внучки. Сперва Кузин объяснял это похоронами и горем своей подруги, потом додумался до того, что внучка, зная, что он помог ее любимой бабушке быстрее взлететь на небушко, сердится и не может его простить.

Странно даже, но в эти месяцы у Кузина не было женщин, он не замечал их призывных взглядов, он все надеялся, что беляночка вернется к нему. Более того, когда внучка переедет в бабулькину квартиру, они встретятся, поговорят, все наладится, и они снова будут вместе. А может, и почаще, чем раньше, – ведь теперь внучке не нужно будет спешить.

И несколько раз, проходя мимо бабулькиной квартиры, он звонил, но квартира была нежилая.

Но однажды, идя с вызова, он увидел, что дверь в квартиру распахнута. Кузин осторожно заглянул – в квартире шли активные ремонтные работы. А хозяйку можно? – сказал он рабочему. Тот кого-то кликнул, и вышел сравнительно молодой приятный мужчина. Я участковый терапевт, сказал Кузин, много лет лечил хозяйку этой квартиры, шел мимо и вот убедился – жизнь продолжается.

О, я много слышал о вас, обрадовался мужчина, вы – доктор Кузин, вас любила бабушка моей жены.

Так вы переселяетесь? Нет. А зачем. У нас неплохое жилье. Вот закончим ремонт, а потом будем думать – продавать квартиру или сдавать. А как родители вашей жены? Да ничего, более-менее здоровы, к сожалению, мы их редко видим – они живут в другом конце города.

Он был раздавлен, доктор Кузин. В пятницу он от души выпил. В субботу и воскресенье продолжил. Он пил не так с горя, что более не увидит свою подругу, как от обиды, что его так ловко надули. Он-то скучал, он-то маялся, если не сказать страдал, а ведь это была простейшая сделка: я тебе даю, что у меня есть, а ты за это сделаешь, что мне нужно.

Непонятно, зачем она так спешила освободиться от бабушки. Терпела много лет, потерпи еще самую малость. Значит, устала ездить и нужны деньги.

Как же он ругал ее, выпивши. Это даже и повторять не стоит. Ну, вот как назвать женщину, которая сходится с лечащим доктором бабушки ради однокомнатной квартиры?

Ладно. Но и ругая ее, на высоте обиды – ну, тертый калач, и как же его надули, провели, словно младенца, – Кузин все равно скучал по ней. Приди она к нему, он ей все простит.

Через полгода Кузин понял, что не придет никогда. И пора ее забыть и завести другую женщину. Что он, разумеется, и сделал.

Все. Конец истории? Нет. Вот и продолжение.

Однажды на лавочке перед поликлиникой его поджидал средних лет мужчина. Уделите мне пять минут, Николай Алексеевич. На вашем участке есть такой-то больной. Кузин кивнул. Парализованный старичок, лежит, что безмолвная колобашка. Мочится в постель, пролежни. Моя жена вовсе извелась. Вы хотите, чтоб я отправил его в больницу? Но его нигде не возьмут, он нуждается в домашнем уходе. Но жена – гипертоник (Кузин кивнул – он это знает), у нее недавно был криз (Кузин снова кивнул – ему ли этого не знать). Спасите мою жену, ведь ее в ближайшее время парализует, да и от запахов в квартире жить невозможно, и тесть сам просил, чтоб ему помогли закончить страдания. Да, он и мне это говорил, но так все говорят, а на самом деле лишний прожитый день воспринимают как Божий подарок. Именно поэтому медики должны бороться за жизнь больных до их последнего вздоха.

А вот в некоторых странах таким людям помогают, настаивал мужчина, и идут им навстречу. Но мы живем не в этих странах, и у нас такого закона нет. Появится закон, вернемся к этому разговору.

И Кузин взялся за ручку двери – он опаздывал на прием. И тогда мужчина сказал: нам посоветовала обратиться к вам – и он назвал имя вот как раз бабулькиной внучки.

Кузин отпустил ручку двери. Внимательно посмотрел в глаза мужчине. И что же такое она вам говорила? Если его будут брать за горло и пугать, знал точно, он развернеется и молча уйдет.

Но, видать, мужчина был умен: она говорила, что вы на редкость внимательный и добрый доктор. Да мы это и сами знаем.

Кузин хотел спросить: а откуда вы знаете эту женщину, но подумал: а какая разница, главное – знает, и именно она присоветовала доктора Кузина.

Он молча смотрел в глаза этому мужчине, и вдруг разом всплыли все обиды, ну как же ловко надула его беляночка, бабушкина внучка, и если этот хорошо одетый и сытого вида мужчина думает, что доктора Кузина можно обмануть за несколько приятных и ничего не стоящих слов, то он ошибается, и все эти соображения сложились в одно короткое слово:

– Сколько?

Старшая сестра

Да, две сестры – старшая и, соответственно, младшая. И обе, что понятно, Степановны – ну, родные ведь сестры. Старшая Мария Степановна, а младшая Анна Степановна. Анна Степановна могла бы сестру называть даже сестренкой, десять лет разницы, – если бы не их возраст. Шестьдесят два года. Нет, это Анне Степановне, а Марии Степановне так и вовсе, любой арифметик скажет, семьдесят два. То есть одна почти пожилая, а другая, чего там, почти старенькая.

Вот удивительно: родные сестры, но какие же они разные. Даже не верится, что именно родные. Даже и непохожи. Ну, в пожилом возрасте десять лет разницы – это о-хо-хо, но непохожи сестры были всегда.

Что характерно: живут в одном доме, даже на одном этаже, только в разных подъездах. У каждой по однокомнатной квартире.

Но все по порядку. То есть о каждой сестре отдельно.

Сперва, понятно, Мария Степановна. Старшенькая ведь. Всю жизнь учила детишек географии. Работала именно всю жизнь – до шестидесяти с чем-то. Но пришли очередные летние каникулы, и она вдруг сказала – все, сил никаких не осталось, больше в школу ни ногой. Нет, не то чтобы ее из школы подталкивали – дай дорогу молодым – нет, даже уговаривали, ну, потерпите еще годик-другой, как и все мы терпим. Но нет. Видать, и в самом деле детишки все силы высосали, и у меня более не наблюдается ни желания, ни терпения рассказывать им, где какая страна находится и что за народец там проживает.

Да, но такую смелость можно и объяснить: к тому времени у Марии Степановны уже не было опасения, что ей придется куковать на необзорную учительскую пенсию, не говоря о том – а как я буду помогать деткам и внукам. Да, жила она одна, муж к тому времени помер, а детишки, нет, не те, которые вытягивали последние силы на уроках, но собственные, не только выросли, но уже растили своих детишек и очень прочно стояли на ногах. Так прочно, что чувствовалось: ни легкий, ни средний ветер их с ног не повалит.

Вот дети как раз и настояли, чтоб мама ушла из школы: мы теперь на ногах стоим почти прочненько и тебе всегда поможем.

Сын хозяйничал в филиале какой-то большой иностранной компьютерной фирмы, а дочь была заместительницей хозяина банка. Пусть небольшого, но ведь банка, а не ларька. То есть вполне успешные и новые люди.

У каждого, даже говорить смешно, отдельное жилье, у сына девочка, у дочери мальчик, машины, соответствующие их работе, и зарплаты, тоже соответствующие.

Оно конечно, все кругом колотятся, чтоб свести концы с концами и маленько выжить, но значит, не абсолютно все, вовсе не абсолютно. Простая учительница вырастила и обучила детей, которые не делают контрольную дырку в черепе, но пашут с утра до вечера как папа-карлы и, соответственно, не ломают каждый собственную голову: а как бы это мне до зарплаты дотянуть. Напротив того, даже маме помогают. Да, а мама с возрастом требует особой заботы.

Тут так: конечно, в семьдесят два нельзя быть совершенно здоровенькой. Да и просто здоровенькой быть нельзя. И Мария Степановна, конечно, не исключение. Вот давление малость прыгнуло, вот и сахарок чуть излишний, вот и ночи сплю на редкость плохо. То есть всего помаленьку. Главное: чего-то одного, что конкретно угрожало бы жизни Марии Степановны в ближайшее обозримое время, не было.

И все-таки у Марии Степановны постоянно было плохое настроение. Со стороны-то глянуть – устала в школе за долгую, почти безразмерную жизнь, это понятно, но сейчас ты вольная птаха, мечтала ведь когда-то: стану вольной птахой, хоть маленько успею полетать, пусть не в поднебесье, это понятно, соки не те и давно высосаны школой, ну, пусть хоть над землей, книжки буду читать, какие собиралась, но не смогла прочитать, не менее двух часов стану гулять по парку, вольный ведь человек. Никому ведь ничего не должна.

Но нет. Вовсе совсем нет.

По магазинам ходила, квартиру убирала, белье стирала (дети купили хорошую технику), но вольно погулять по парку или книжку почитать, не говоря уж про съездить в музей, этого не было. Дети считали, что, выйдя на пенсию, мама просто-напросто стала ленивой. И с годами, это понятно, ей все больше и больше нравится быть ленивой.

Поест от души и телик смотрит. И толстеет, хотя и помаленьку.

До смешного доходило. Не ешь ты с утра вот этот кусок сала, это неполезно, вся заграница от сала наотрез отказалась. Но нет. У меня без хорошего куска сала энергии на день не хватает.

Или вот. Сын подарил хороший японский телевизор. Так мама весь день лежит на диване и переключатель чикает. Мама, да отложи ты эту чикалку, лишний раз с дивана встанешь, чтоб программу сменить. Но нет.

Но главное. У нее был какой-то ноющий характер. Постоянно на что-нибудь жаловалась. На здоровье, на детей, что любят ее недостаточно и заходят не каждый день. Да, но ведь мы каждый день звоним. Нет, техника не может заменить живое человеческое общение.

Зануда ваша мама – так говорила Анна Степановна своим племянникам, и они соглашались со своей тетенькой.

Ну, а теперь про Анну Степановну. О, это совсем другое дело – про нее и вспоминать-то приятно.

Сухощава, пожалуй даже стройна, всегда весела, всегда модно стрижена и модно же одета, прошла трех мужей (это зарегистрированных), в текущий момент живет с очередным, незарегистрированным, но живет шесть лет, так что его смело можно считать мужем. И что характерно, он моложе на шесть лет, но любит и даже обожает свою почти жену. У Анны Степановны, значит, однокомнатная квартира (которую она завещала племяннице), у мужа тоже однокомнатная квартира, но не съезжаются, хотя все вечера проводят вместе. Ну, и ночи, это конечно. Значит, людям нравится именно так жить, и это исключительно их личное дело.

А племянники любят приходить к тетеньке. Устанут на работе, а она развеселит, потому что буквально клокочет энергией.

Да, и любит красиво жить. К примеру, выпьем, ребята по чашечке кофе. И как в заграничных фильмах, примет маленькую – с наперсток – рюмашку очень хорошего коньяка, причем не заглатывает сразу, но проследит, чтоб коньячок равномерно растекся по всему рту, затем сделает пару глотков кофе (сама варила, растворимый не признавала) и закурит длинную-длинную сигарету, и руку с сигаретой держит на отлете – вот именно так пили кофе и курили сигареты в давних заграничных фильмах о красивой жизни.

Причем хорошо жила тетенька всегда. Причина проста: Анна Степановна много лет заведовала столовой в туберкулезном санатории.

Нет, нет, говорила себе Мария Степановна, младшая сестра не тягает сумками еду от туберкулезников (о том, что сестренка обкрадывает больных людей и просто-таки воровка, Мария Степановна никогда и подумать не смела), но если ты насытишься на работе, считала она, то ведь от зарплаты денежки остаются – вот как раз на красивые платья, драгоценности и шубы.

Да, хоть Анна Степановна и прошла трех мужей (о четвертом говорить в этом случае не стоит – он появился поздно), но детишек у нее не было. Тут никто не знает, может, просто не получилось с детишками, но Анна Степановна говорила всем (и даже старшей сестре), что дети ей не нужны, а жить нужно для себя самой, и открою тебе тайну, моя старшая сестра, жизнь одна, пролетает она быстро, и надо жить так, чтобы она пролетела хотя бы весело и легко.

То есть расклад уже вполне ясен.

Старшая сестра учила детей географии, с большим напрягом ставила на ноги детей собственных (муж ее был простым инженером), долгие десятилетия сводила концы с концами, от такой жизни притомилась и потому залегла на диване, с трудом отрываясь на хождение по магазинам и мелкие домашние работы. Из удовольствий у нее остались лишь телевизор, лежание на диване и жалобы на собственную жизнь.

Младшая же сестра и в молодые годы, и в нынешние, вполне, можно считать, зрелые, была легка, весела и умела красиво пожить. Ездила в театры и на концерты знаменитых заезжих звезд. И в любом случае никогда не унывала.

И за это ее любили племянники и охотно забегали к тетеньке, хотя бы на полчаса. То есть более охотно, чем к родной матушке. Все же приятнее слушать веселую болтовню тетеньки, чем занудные жалобы матушки, хотя и очень родной, это конечно.

Мария Степановна это знала и обижалась на детей. То есть это даже смешно: она ревновала детей к своей родной сестре.

А надо сказать, хоть жили сестры в одном доме, но виделись редко. Нет, общие праздники, дни рождения – это понятно. А такого, что вот мы родные сестры и ни на мгновение не разлучаемся, – нет, такого не было. И виной тому была, пожалуй, все-таки Мария Степановна.

Потому что надо прямо сказать – Мария Степановна всю жизнь завидовала младшей сестре. Называла попрыгуньей-стрекозой. Да, она всегда была легкой и веселой, по театрам ездила, вон сколько мужей сменила, а мы всю жизнь вертелись, как могли, воспитывая как собственных детей, так и несметное число чужих, жили угрюмо и натужно, и лишь под занавес увидели осколочек сносной жизни, а вот сестренка младшая всю жизнь пропорхала (подумаешь, что та не в столовой большого санатория работала, а действительно порхала с цветочка на цветочек).

Так теперь еще и дети любят тетю больше, чем родную мать. Нет, несправедлива была Мария Степановна к своей сестре, но ничего не могла с собой поделать. Как-то забывалось, что в трудные года младшая сестра помогала племянникам – тому куртку купит, а той сапоги. Да ведь и квартиру завещала не приходящему мужу, а племяннице. У той свое хорошее жилье, но кому может помешать лишняя квартира.

Нет, никак не могла Мария Степановна сказать себе раз и навсегда: жизнь моя вполне удалась, я занималась самым достойным на земле делом, вырастила детей, которые не тянут из матушки последние соки, как это сейчас принято, но помогают, и внуки почти взрослые и помаленьку становятся на ноги, и с мужем прожила дружно, ни разу Мария Степановна не пожалела, что прожила именно с этим, а не с каким-нибудь другим мужчиной.

Нет, иной раз она себя именно так и уговаривала, но это не очень-то помогало. Зависть к сестре не проходила. Поскольку она вела счет не с собственной жизнью, но с жизнью своей сестры. Смешно сказать, но у нее не проходила обида, что родители Аню любили и баловали, а ее, старшую дочь, держали в строгости и нелюбви. Нет, все ей понятно: десять лет разницы, младшенькой вся любовь, но обида никогда не проходила. Хотя и понимала, что дело это очень уж давнее – родителям сейчас было бы под сто.

То есть, напомнить надо, вот какой был расклад, вот что всего более угнетало Марию Степановну, вот от чего, не отрываясь от дивана, день напролет чикала переключателем телевизора. Анна жила правильно (хоть и потягивала продукты у туберкулезников), а я неправильно. Надо было жить не натужно, перебираясь с кочки на кочку, а легко, весело, порхаючи. И тогда бы меня все любили: мужчины, ученики (а меня ведь ученики не любили – уважали, боялись, но не любили), родные дети. А так, родные дети любят не меня, а свою тетеньку.

И главное, Мария Степановна понимала, что ничего уже изменить нельзя, это до ее последних дней. Конечно же, она улетит раньше младшей сестры, и это справедливо. Анна на десять лет младше, да и жизнь прожила не такую уж тяжелую. И ничем, кроме мелких простуд, не болела. Так что сносу ей не будет.

Но вышло не так. Чту все наши расчеты! Да тьфу на все наши расчеты.

Первой умерла именно Анна Степановна. Пошла в лес за грибами и, уже набрав полную корзину грибов, легла отдохнуть под сосной. То есть получается, ей и тут повезло: сосновый лес, солнце, и даже успела набрать полную корзину грибов.

Горевали все, кто ее знал. Но больше всех убивался ее муж, вроде почти молодой человек, и муж не вполне законный, а убивался так, словно бы у него никогда уже другой женщины не будет.

На похоронах дети поддерживали Марию Степановну, чтобы мама все же перенесла такую утрату и не рухнула бы на могилку родной сестренки. Несправедливо, говорила Мария Степановна, нарушен порядок, сперва должны уходить старшие, а уж потом младшенькие. Нет, ну как же все несправедливо.

Мария Степановна как-то не сразу осознала, что она никогда больше не увидит свою младшую сестру. Но только через несколько месяцев, когда она вдруг осознала, что спор, какой она вела долгие десятилетия, завершен. И если брать не качество жизни, но исключительно ее продолжительность, то в этом споре все ясно. И получается, что трудности, дети, повседневные напряги, странно сказать, вовсе не укорачивают жизнь.

И как только закончился счет, что-то в Марии Степановне изменилось. Это даже и странно, но она стала как бы повеселее, стала менее занудистой. Нет, правда, это странно: ушел ближайший человек, а другой ближайший человек не загибается от тоски, а вроде бы даже и повеселел.

И даже помаленьку Мария Степановна начала менять свою жизнь. Пример: перестала по утрам есть сало. Вообще стала есть поменьше. Так что даже малость похудела.

Далее. Однажды Мария Степановна вышла из дому. Нет, в том-то и дело, не в магазин пошла, а вот именно бесцельно – на прогулку. Сперва квартал обошла, а потом помаленьку-помаленьку начала выходить в парк. И до того дошло, что она стала выходить на ежедневные – почти двухчасовые – прогулки.