Текст книги "Злой город"

Автор книги: Дмитрий Силлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

* * *

Что-то мягкое ткнулось в щеку. Несильный вроде бы тычок отозвался вспышкой боли в шее. Никита закричал, но вместо крика услышал свой еле слышный стон. И с трудом приподнял каменные веки.

Над ним стоял конь. Тот самый, ордынский, что принес на себе Семена и плененного сотника.

«Надо же, нашел, – пришла мысль. И сразу же за ней: – Где я? Что со мной?? Где все остальные???»

И – главное – как вспышка от чжурчженьского заряда:

«Любава!!!»

Эта последняя мысль и заставила шевелиться тело, отчаянно просящее покоя. Никита дернулся, закусил губу от боли в шее, но, пересилив себя, поднялся на ноги. Подождал, пока перестанут плясать красные круги перед глазами и отхлынет подкатившая к горлу муть, и огляделся.

Ему повезло. Причем дважды.

Взрыв отбросил его далеко в кусты, подальше от глаз степняков, шныряющих тут и там в поисках новых голов для страшной пирамиды, возвышавшейся посредине поля. А Любава, вторично прикрыв его собой, приняла в себя все осколки и обломки большого камнемета, причитавшиеся Никите.

Ее истерзанное тело лежало неподалеку и сейчас над ним стоял коренастый ордынец, неторопливо доставая из чехла боевой топор.

Боль в ушибленной ноге было можно перетерпеть. Как и муть в голове, и дрожь в теле. Никита знал, что если сейчас упадет, то больше не встанет. А значит, нужно было держаться. Любой ценой!

Никита погладил спину стоящего рядом коня и, взяв в руку чембур, несильно хлопнул по крупу.

Конь оказался понятливым. Он сделал шаг из-за кустов и громко фыркнул.

Ордынец мгновенно обернулся – и тут же забыл обо всем. Его глаза стали масляными, как у сластолюбца, случайно попавшего в гарем бухарского эмира.

– Какой красавец! – прошептал степняк, засовывая топор обратно в чехол и восхищенно цокая языком. – Ну иди, иди ко мне. Хороший конь, умный конь…

Его руки осторожно сняли с пояса аркан, но конь, упрямо мотнув головой, отступил в кусты.

«Никуда не денется! В лесу не убежит!!!»

Кешиктен со всех ног бросился вперед, медведем ломанулся в густые заросли – и грузно осел, напоровшись горлом на ловко подставленный засапожный нож…

Превозмогая дурноту, Никита затащил мертвого ордынца поглубже в кусты и, разобравшись с завязками вражьего доспеха, стащил его с мертвого тела и натянул на себя.

Доспех оказался маловат, но сейчас было не до удобств. Железная маска шлема скрыла половину лица, а с остальным уж как-нибудь разберемся.

Никита вышел из-за кустов. Подойдя к мертвой Любаве, он поднял ее на руки и отнес подальше, в самый бурелом, где спрятал тело меж корнями двух вековых дубов, заложив его сверху сухими ветками – на первое время лес схоронит от четвероногого, а главное, от двуногого зверья.

– Я вернусь, – пообещал Никита. – Ты уж подожди.

То, что он вернется, Никита знал точно. Как и то, что сейчас ему надо ехать, и чем быстрее – тем лучше. Куда? Зачем? Этого он не ведал. Бывает такое – ты знаешь, что надо сделать именно так, а не иначе. И делаешь, не задаваясь вопросами…

Всадник выехал из леса и погнал коня через поле. Шонхор обернулся на стук копыт и присмотрелся. Что-то в посадке кешиктена показалось ему странным, но заходящее солнце било в глаза и сказать что-либо с уверенностью было сложно. Потому он не стал морочить голову лишними заботами и, вновь впрягшись в волокушу, потащил ее к дымящимся развалинам. Для того чтобы от урусского города не осталось и памяти, требовалось очень много земли и камней.

* * *

– Не, вот ты мне скажи. Кабы ты нас не повстречал, так бы в татях и ходил?

Кудеяр неопределенно хмыкнул.

– Так на все воля Божья. Решил Господь, что надо мне в тати податься – я и подался. Порешил обратно – я обратно.

Дружина князя Александра ехала лесным окоемом. Утром проехали сожженное село, где колодец был чуть не доверху забит порубленным на куски человечьим мясом. Даже видавшие виды воины не скрывали слез, засыпая тот колодец. А после долго ехали молча, с лицами бледными, словно их коснулась сама смерть, пролетая мимо.

Ближе к закату не сказать, что отошли от увиденного, но так уж устроен человек, что наполненную до краев чашу ярости порой должно ему на время отставить в сторону. Иначе, невостребованная, перельется она через край и сожжет душу воина, превратив его в безумного зверя, рубящего в битве, не разбирая, и чужих, и своих. Потому-то сейчас и доставал Олексич расспросами разбойного атамана – не разговора ради, а чтоб чуть забыть на время увиденное. И чтобы потом в час битвы все до мелочи вспомнить.

– Ты на Бога-то не вали, – не унимался Олексич. – Человек – он сам решает, какую ему дорогу выбрать.

Кудеяр поднял голову, окинул взглядом окольчуженные плечи всадника и вздохнул.

– Правду, видать, говорят в народе, что коли сила есть – всего остального не надо. Не разглядел ты в сем Божьего промысла, мил-человек. Вот скажи – не подайся я с ватагой в леса, был бы сейчас у князя Александра отряд оружных ополченцев в пять десятков числом?

Олексич крякнул и заскреб пятерней тыльник шлема.

– Прям не атаман разбойный, а ни дать ни взять святой праведник…

– А праведники – они те же люди, – отозвался громадный чернобородый воин, ехавший слева. – На руках разбойника Варвара было море христианской крови, однако ж Господь простил его. И дальнейшим житием своим заслужил Варвар милость его и ныне почитается святым.

– И что ты, Данила, в дружине делаешь? – досадливо подивился Олексич. – Тебе в монастыре самое место.

– Придет время – приму постриг, – совершенно серьезно ответил чернобородый. – А пока князю моя рука потребна.

– Так нельзя ж послушникам кровь проливать, – ехидно прищурился Гаврила.

– Нельзя, – кивнул Данила. И похлопал по рукояти зачехленной железной булавы. – Сие оружие дробящее, крови от него нет.

– Крови нет. Только шелом вместе с головой – в кашу, – хмыкнул кто-то.

– Тут уж как получится. На все воля Божья, – смиренно отозвался бородатый витязь.

Ехавший впереди князь ухмыльнулся.

– Что, Гаврила, уделали тебя Кудеяр с Данилой?

– Уделали… Вот случись битва – и посмотрим, на что годно то Кудеярово ополчение, – запальчиво возразил Олексич.

– В битве любой воин необходим, ежели им мудрая рука управляет, – сказал князь. – Еще посмотрим, что нас впереди ждет. По всему, недолго осталось…

Из-за леса вылетел всадник в ордынских доспехах и понесся навстречь дружине. Ратники в мгновение ока изготовились к сече, благо с самого Новгорода не снимали броней. Всего делов-то щиты на руки вздеть да мечи из ножен выхватить.

Олексич чуть тронул коня, поравнявшись с Александром Ярославичем и готовясь в случае чего прикрыть князя. Словно сам собой в его руки прыгнул из саадака лук, еле слышно звякнула тетива, принимая ушко стрелы.

Но князь удержал руку верного гридня.

– Погоди.

Похоже, всадник был один. Да и в седле держался он чудом – того и гляди вывалится.

– Может, все ж стрельнуть от греха? – проворчал Гаврила. – Вдруг тот степняк бешеный или малахольный какой, что один на дружину кидается. Куснет еще – не оберешься…

Но тут всадник качнулся сильнее и ничком повалился на гриву коня. Умный зверь тут же перешел на шаг.

Сразу несколько дружинников, вогнав мечи в ножны, пришпорили коней и через несколько мгновений уже осторожно укладывали всадника на землю – ценного «языка» беречь надобно. Но когда сняли шлем-полумаску и увидели грязно-русую копну волос, вымазанную в саже и чужой крови, воины стали недоуменно переглядываться.

– Скажи-ка, Яков, – обратился князь к своему старшему ловчему, что был родом из половцев, – могут ли быть в Орде русские воины?

Ловчий покачал головой.

– Сколько живу на свете, княже, не видывал такого…

Тимоха, вернув меч в ножны, как и все, подъехал поближе рассмотреть диво – первого живого ордынца, но внезапно проворно соскочил с коня и, расталкивая дружинников, бросился к лежащему.

– Так это ж Никитка! Наш, козельский!

Лицо Никиты было бледным, как полотно. Тимоха пал на колени и наклонился:

– Ты как, Никитка?

– Живой я, – чуть слышно прошептал парень. Багровая муть застилала взгляд, но надо было держаться. Чтобы сказать главное.

– А город?

– Нет больше города…

Тимоха ударил кулаком в землю и до крови закусил губу.

– Опоздали… – сказал кто-то сзади.

– В живых хоть остался кто? – простонал Тимоха.

– Нет… Орда ушла… Оставили большой отряд… Они над мертвыми глумятся и сожженный град засыпают… Чтоб следа от него не осталось…

Дружина расступилась. Спешившийся князь подошел к лежащему.

– Давно град взяли? – спросил он.

– Нет… Без малого восемь седьмиц держались…

– Много ли Орда людей оставила?

– Тех, что видел – на глаз больше пяти сотен… Точнее не знаю…

Багровая муть брала свое. Сознание затуманивалось, но Никита больше не сопротивлялся кровавому туману. Главное он сказал, а там – будь что будет…

– Сильно тряхнуло парнишку, – сказал пожилой мужик из ватаги Кудеяра. – Покуда за доспех дрался, поди, дубьем приложили али палицей.

– Выживет? – с надеждой спросил Тимоха. Сейчас любой, хоть самый дальний знакомец из Козельска был для него роднее брата.

– Куды денется? – пожал плечами мужик. – Молодой, оклемается. Свезло ему, что на нас вышел, теперь не пропадет.

– Божий промысел в том вижу, – торжественно произнес чернобородый Данила. – Господня рука направила его упредить нас.

– Значит так.

Князь Александр обвел взглядом свою дружину. Сотни три конных воинов наберется. Из них лишь две – в полной броне. Свои, переславские. Остальные – горожане новгородские, кто в чем бог послал. Да еще Кудеярова ватага в пять десятков деревенских мужиков с рогатинами да охотничьими луками. Негусто…

– Где пять сотен, там и тьма[163]163
  Тьма – тысяча (старорусск.).


[Закрыть], – проворчал Олексич. – Чего делать-то будем, княже? Прям в лоб ударим?

Александр внимательно посмотрел в глаза верного гридня. Чистая душа, ни на минуту не усомнился в том, что ударим. Пусть даже тремя сотнями супротив тьмы степняков, предавших огню половину Руси.

И отлегло от сердца. Как не победить, когда есть на русской земле такие воины?

– Нет, Гаврила, – покачал головой князь. – Лбом об лоб не взять ордынскую тьму, ежели на них такие доспехи.

Он кивнул на пластинчатый панцирь Никиты.

– А как же? – вскинул брови Олексич.

– Увидишь…

* * *

На душе у Шонхора было погано. Когда больше года назад собирался он в свой первый поход, сердце от радости трепетало птицей и рвалось из груди навстречу битвам, звону сабель и богатой добыче, которую он, вернувшись героем, принесет в свою юрту. На деле же поход оказался резней. Жестокой и кровавой, где геройского звона сабель было немного, а вот хруста костей безоружных мужиков, баб и их малолетних детей – более чем достаточно. Хан говорил: режешь волка – режь и волчат, чтоб не выросли и не отомстили. Но всех-то не вырежешь. Лишь обозлишь до слепоты тех, кто выживет. А хорошо ли это?

До поры Шонхор гнал эти мысли. До недавней поры. Что-то надломилось в нем тогда, у требюше, когда под платформу осадной машины бросили живых рабов. А в шатре Непобедимого углубился излом, грозя развалить надвое душу. И сейчас почему-то больше не хотелось молодому кешиктену ни славы, ни даже добычи. Хотелось лишь одного – чтобы быстрее закончился этот поход. Чтобы, вернувшись в свою нищую, пустую юрту, больше не ходить в далекие земли за кровью и стонами других людей, а просто пасти табун своего нойона и больше ничего не видеть, кроме коней, степи и утренних зорь, прекраснее которых, наверно, лишь глаза любимой девушки. Которой у Шонхора никогда не было и, скорее всего, уже не будет. Потому что какая девушка посмотрит на того, кто вернулся из похода в тысяче худших воинов Орды…

Видимо, похожие мысли одолевали не одного Шонхора. Иначе не закричал бы радостно стоящий на холме тысячник Опозоренных, указывая плетью на выскочивший из-за леса отряд урусов, что, опустив копья, мчался сейчас по полю, втаптывая в землю всех, кто попадал под копыта их коней.

Образ страшной дружины Евпатия Коловрата вновь возник перед глазами Шонхора. Возник – и пропал. Даже отсюда увидел Шонхор глазами степного стрелка, что не урусская отборная дружина летит по полю, а от силы сотня простых мужиков в самодельных доспехах. Которых, если подпустить на сто шагов, играючи вынесет из седел один-единственный залп мощных степных луков.

Но не такой победы хотелось опальному нойону, приставленному командовать тысячей худших воинов. Хотелось настоящей битвы, с немногочисленными колотыми ранами, нанесенными урусскими копьями. И с сотнями отрезанных вражьих голов, недостаток которых можно позаимствовать в высокой пирамиде, посвященной Сульдэ. Бог войны уже далеко отсюда, рыщет в поисках новых битв. А хан никогда не узнает, сколько безумных урусских воинов на самом деле напало на опальную тысячу, чтобы навсегда смыть с нее своей кровью поганое клеймо.

По всему полю степняки бросали волокуши с камнями и землей и, поймав за повод топтавшихся рядом коней, вскакивали в седла, благодаря богов и степных духов, которые услышали их молитвы и послали им битву после битвы. Причем легкую битву. Ярость хороший помощник в бою, но крепкая броня нужна воину нисколько не меньше. Первого урусам было не занимать – пирамида из голов была видна издалека. Второго им явно недоставало.

Мудрость хана и здесь сослужила службу. Не случайно приказал он, чтобы провинившиеся на своих плечах таскали землю и камни, унизительным рабским трудом искупая вину. Свежий конь всегда нужен воину, даже воину тысячи Опозоренных. Согласно обычаю Орды, у них отобрали заводных лошадей, но хан наверняка предвидел, что судьба даст провинившимся последний шанс.

Много ли надо для того, чтобы толпа отчаявшихся землекопов вновь стала частью Орды?

Совсем немного.

Увидеть врага, вскочить в седло, обнажить оружие и, вытолкнув из легких боевой клич Степи, послать вперед застоявшегося коня, желая только одного – чтобы быстрее, как можно быстрее ненавистные бородатые лица приблизились на расстояние, достаточное для того, чтобы меч или сабля смогли до них дотянуться.

Но, наверно, урусы надеялись на легкую победу. И когда унылая толпа рабов в мгновение ока стала Ордой, они не долго думая повернули коней и ударились в бегство.

– Уррррагххх!!!

Торжествующий клич взлетел к небу. От слитного топота сотен копыт содрогнулась земля. Урусы убегали, но выносливый степной конь способен нести своего седока столько, сколько потребуется, в отличие от своих длинноногих собратьев, что были сейчас под урусами. Да, урусские кони способны нестись словно птицы десять и даже двадцать полетов стрелы, но потом выдыхаются, словно олени, загоняемые стаей неутомимых волков.

Урусский отряд скрылся в лощинке между стеной сплошного леса и небольшим холмом, поросшим густым кустарником. Ничего, никуда не денутся!

Ревущая орда, словно широкий горный поток, нашедший высохшее русло, начала стремительно втягиваться в лощину…

И вдруг многоголосый вопль, не имеющий ничего общего с боевым кличем Степи, разодрал воздух. Кричали люди и кони, с разлету напарываясь на острые колья, что торчали из высокой – как раз в рост конного всадника – засеки, перегородившей лощину.

До крови разрывая поводьями лошадиные пасти, пытались степняки повернуть назад несущихся коней, но сбитые с ног теми, кто напирал сзади, падали оземь, превращая стремительную атаку тысячи конников в беспорядочную свалку.

А из леса уже летели стрелы. Лучники Кудеяра, невидимые за деревьями, били почти в упор – и каждая стрела находила цель. С пятидесяти шагов по человечьей фигуре промахнется только косой или немочный, но уж никак не охотник, с детства привычный к луку.

Но не вся тысяча успела втянуться в лощину. Больше половины всадников смогли поворотить коней и уже устремились обратно, подальше от гибельного места, когда из-за холма навстречу им вылетела ощетиненная копьями железная волна…

Их все равно было меньше чуть не втрое. Это понял бы любой, кто побывал хоть в одной битве. Но впереди закованных в кольчуги воинов, обнажив меч, летел всадник в сверкающих доспехах, которого слишком хорошо помнила Орда.

Каждый знает, что после смерти великим воинам Сульдэ дает новое тело. Потому такие воины не умирают, веками перерождаясь снова и снова. И что с того, что совсем недавно по приказу Субэдэ был с почестями похоронен рязанский богатур Евпатий Коловрат, которого, утыканного обрубками стрел и копий, смогли убить лишь камнеметами? Вот он снова летит впереди своей бессмертной дружины, сам бессмертный, словно Вечное Синее Небо, и – теперь Шонхор знал это наверняка – будет возвращаться до тех пор, пока от Орды не останется даже воспоминания.

К тому же сейчас камнеметов не было. А было лишь поле, небо и всадник, над шлемом которого словно нимб сияло заходящее солнце…

Шонхор облегченно улыбнулся и, с размаху вонзив в землю свой меч, скрестил руки на груди. Глупо бороться с волей Неба. Иногда гораздо достойнее с улыбкой встретить неизбежное.

Но ему повезло. Летевший на него огромный чернобородый всадник, замахнувшийся было на молодого кешиктена железной булавой, видимо, увидев перед собой безоружного, огромным усилием немного изменил направление смертельного удара, остановить который он был уже не в силах.

Удар пришелся черенком булавы по макушке шлема. Но и этого было вполне достаточно для того, чтобы земля крутанулась перед глазами Шонхора и, приблизившись, с размаху ударила его в лицо, мгновенно отбросив далеко за край сознания крики людей, звон стали, ржание коней и весь остальной, донельзя опостылевший мир…

Бой был коротким, но жестоким. Немногие подобно Шонхору побросали оружие при виде витязя, так похожего на погибшего урусского богатура. Но плохо приходится змее, заползшей в ножны, когда в них с размаху вгоняют отточенный клинок.

Вбитые в узкую лощину остатки ордынской тысячи Опозоренных сопротивлялись отчаянно. Но, осыпаемые сверху стрелами Кудеяровой ватаги, стиснутые между засекой и дружиной князя Александра, к которой присоединились конные новгородские ратники, обошедшие засеку разведанной ранее лесной тропой, степняки вскоре были перебиты, несмотря на явное численное превосходство.

Но и среди дружинников были потери…

Князь тщательно вытер меч тряпицей и вложил его в ножны. По лощине бродили гридни, выискивая своих среди жуткого нагромождения трупов.

– Победа, княже!

Подъехавший Олексич, не замечая раны, счастливо улыбался надорванным ртом – видать, кончик ордынской сабли задел лицо.

– Самое время летопись зачинать писать. Вон, Данила как раз в монахи собирался – он с летописью и совладает, как левой писать обучится.

Невдалеке кудеяров белоглазый Ерема перевязывал чернобородому Даниле руку выше локтя – ордынская сабля начисто срезала кисть, сжимавшую булаву. Олексич сочувственно подмигнул Даниле, мол, живы – это главное. Могло и хуже случиться. Тот растерянно улыбнулся в ответ обескровленными губами.

Князь покачал головой.

– То не победа, – сказал он хмуро. – То так, шайку упырей истребили. На всю Орду, чую, силушки не хватило бы. Копить ее надо, силушку.

Князь бросил взгляд в сторону громадного пожарища, что еще обильно дымилось на том месте, где совсем недавно стоял Козельск.

– Новгород надобно укреплять на случай, коли Орда все ж вздумает до нас дойти. И крепости будем строить по Шелони-реке, подобные козельской, – коли ливонцы, шведы али Литва с запада полезут, лучшей защиты не придумаешь. А ты – летопись. Не о чем пока летописи писать. Вот кабы град оборонили…

Князь обернулся к воинам.

– Новгородцы! Вы покуда раненых ищите да перевязывайте. А дружина – по коням. Надобно на пожарище все перевернуть, авось кто жив остался, в подполе схоронился…

Но, не доезжая пожарища, дружина остановилась у пирамиды из человечьих голов. Так и стояли молча. Слов не было. Лишь кулаки сжимались до каменной твердости да озабоченно косили глазами на хозяев умные кони – чуяли, что в душах людских делалось.

Князь спешился и низко поклонился страшной пирамиде.

– Спасибо вам, братья, – тихо произнес Александр Ярославич. – За стойкость вашу, за мужество – спасибо. И простите, коли сможете.

Обернувшись, повелел:

– Яков, останься с десятком молодцев. Похороните останки в одной могиле.

И вскочил в седло.

– Остальные – за мной…

То, что когда-то было городскими улицами, сейчас напоминало русла ручьев. Кровь была повсюду. Сапоги по щиколотку утопали в бурой жиже, источавшей удушливый сладковато-гнилостный запах. В вязких лужах лениво барахтались сытые мухи, а от вороньего грая звенело в голове – казалось, черные хищники слетелись сюда со всего света.

– Князю-то вашему сколько годков было? – спросил Олексич, пряча от вони лицо в платке, расшитом невестой.

– Малой он. Только от титьки оторвался, – потерянно ответил Тимоха. Не укладывалось в голове, что это и есть его город, в котором он родился, рос, постигал воинскую науку…

– Даже если и не зарубили нечистые, не иначе, в кровище утоп, – покачал головой Гаврила.

Впереди них шел князь Александр с лицом белым, словно у покойника. Он уже самолично раскидал пару завалов – благо, силушки было в нем хоть отбавляй, на медведя в одиночку с рогатиной ходил – но везде были только трупы. Мужские, женские, детские… Ордынцы рубили всех без разбору, заливая город кровью его защитников.

– Пленные после сечи есть? – хрипло спросил князь.

– Один точно есть, с новгородцами в лощине остался, – отозвался Олексич. – Повезло ему, что меч бросил. Кудеяровы молодцы его речь перевели – грит, жить боле не хочет после содеянного.

– Проследи, чтоб не убили, – бросил Александр, принимаясь за очередной завал из горелых бревен. – Разбойнички с новгородцами увидят, что его соплеменники сотворили – растерзают.

Над завалом взметнулось возмущенное воронье. Стая покружила немного, лениво поорала на людей, помешавших пиршеству, и опустилась неподалеку – разбираться с обозленными людьми было опасно, и делить особо нечего – отлети на два взмаха крыла в любую сторону и снова питайся от пуза хоть до самой зимы.

Из-под завала послышался слабый писк. Князь набрал в грудь поболе воздуху и взялся за обугленное стропило обвалившейся крыши. Подоспевшие витязи принялись помогать.

Ррраз!

Горелое дерево отвалилось в сторону, взметнув в воздух тучу черной сажи.

На обожженных бревнах лицом вниз лежала старуха в простом крестьянском зипуне. Под ее правой лопаткой торчало ордынское копье, всаженное в тело по самое древко. Видать, уже после того как обвалилась изба, настигло ее то копье. А она уж из последних сил заползла под обгоревшую кровлю, из-под которой степняки поленились ее доставать.

Писк стал слышен сильнее. И шел он из-под мертвого тела.

Дружинники осторожно подняли труп.

– Глянь-ка, малец! Живой?

Меж двух бревен словно в люльке лежал ребенок в залитых кровью пеленках. Острие копья, пробив насквозь тело его спасительницы, лишь распороло холстину у горла, не причинив вреда.

Князь шагнул вперед и поднял на руки заходящийся в крике сверток. А меж бревен остался лежать незамеченным залитый кровью старой няньки золотой крест с цепочкой, перебитой ордынским копьем.

Крик сразу стал тише. Ребенок всхлипнул еще пару раз – и потянулся к изображенному на нагрудной броне Александра Ярославича всаднику, поражавшему копьем крылатого змея.

– Живой, – улыбнулся князь. – Значит, и город жить будет. Что, Кудеяр, отстроишь со своими молодцами Козельск заново? В Новгородские земли, сам знаешь, тебе до поры путь заказан.

– Отстроим, отчего не отстроить, – вздохнул подошедший атаман лесных разбойников. – Главное, князь, чтоб, случись чего, вновь подмога не опоздала.

На лицо Александра Ярославича набежала тень.

– Твоя правда, Кудеяр, опоздали мы сегодня с подмогой. С себя я в том вины не слагаю. Но, видит Бог, не опоздаем завтра. И впредь всегда вовремя мечи свои обнажать будем, пока не очистим Землю Русскую от нечисти. В том клянусь на этом пепелище кровью убиенных русичей. И еще клянусь, что не забудем мы той святой крови вовеки…