Текст книги "Злой город"

Автор книги: Дмитрий Силлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– Так. Истинно так. Складно сказал, Евсей, – загудела толпа.

– А коли так, то слушайте меня, люди, – тихо сказала вдова, но каждый услышал. – То, что стрелы у воинов на исходе и что Орду завтра бить уже нечем будет, про то вы знаете?

– Да. Знаем, знаем, – вновь загудела толпа. – Хоть самим на их копья сверху прыгай да зубами грызи окаянных.

Вдова кивнула на Кудо, как всегда, недвижно стоящего позади Игната.

– Тот богатырь с темным ликом, что из дальних стран к нам пришел, говорил, что как-то ромеи своих мертвых героев ночью со стен на веревках спустили, а враг их стрелами утыкал, думая, что то живые воины. Так те стрелы ромеи им поутру и вернули, но уже из своих луков.

– Точно умом тронулась, – вновь раздался громкий шепот, но на этот раз никто не одернул говоруна.

Люди переглядывались. Кто-то повернулся и молча пошел прочь. Но остальные остались. Даже дед Евсей растерянно чесал затылок, словно собирался проскрести в нем дыру. Но чеши не чеши, а пару раз деда уже кто-то ткнул несильно в спину – мол, начал говорить, так договаривай. И в ухо шепнули:

– Слышь, Евсей, хорош вшей гонять, скажи что-нить.

– А и скажу!

Дед сорвал с седых вихров шапку и грянул ею оземь.

– Страшное это дело, Евдокия. Но не за мертвых – за себя скажу! Кабы я помер, а ты смогла б до меня свою теперешнюю речь донести, я б не думая согласился!

– И я б согласился, – спокойно произнес кузнец Иван.

– И я… И я. И я бы тоже! – прокатилось по толпе. Вдова перекрестилась, вздев глаза к небу.

– Простите меня, Иван да Илья. Своими руками соберу вас в ваш последний поход, как когда-то живых собирала.

Она подошла к корзине с веревками, поставленной хозяином до поры на землю, взяла две, засапожным ножом отмахнула привязанные к концам веревок крюки и, подойдя к мертвецам у забора, решительным движением откинула холст.

Два самых родных для нее человека лежали рядом среди других, сложив руки на груди.

Вдова, едва держась, чтоб не зарыдать, подошла к их изголовью, погладила лица, поцеловала холодные лбы мертвецов и крепко связала веревками перекрещенные руки.

Люди молча стояли вокруг, не в силах сдвинуться с места.

– Чего встали? – вскричала вдова. – Почитай, ночь уж на дворе. Собирайте и несите героев на стены – там их место!

Молодая девушка отделилась от толпы и, рыдая в голос, связала веревкой руки своего мертвого брата. Следом за ней шагнула к сыну дряхлая старуха. Дружинники, повинуясь приказу воеводы, вынесли из детинца ворох старых тегиляев и положили рядом с забором. Один за другим люди подходили к своим родным, надевали на них покореженные в давних битвах доспехи и связывали руки, собирая павших воинов в последний бой.

– Видит Господь, порой вдовье слово страшнее меча али стрелы, – прошептал воевода, глядя на великий подвиг родственников погибших, принявших за них страшное решение.

Отец Серафим стоял поодаль, глядя на совершаемое людьми. Губы его беззвучно шептали вечные слова Книги пророка Исайи:

– Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные в прахе: ибо роса Твоя – роса растений, и земля извергнет мертвецов…

Внезапно видение открылось отцу Серафиму – в сгущающихся сумерках над толпой возникло сияние и вознеслось над людьми, над крышами домов, над стенами крепости все выше и выше, разгоняя тьму, к немому черному небу.

Дрожащая рука священника поднялась и перекрестила живых и мертвых, идущих на святую битву. Его губы продолжали шептать:

– …ибо вот, Господь выходит из жилища Своего наказать обитателей земли за их беззаконие, и земля откроет поглощенную ею кровь и уже не скроет убитых своих…

* * *

В горнице было жарко натоплено. Князь вошел и поморщился – то ли от жара, то ли от вида сидящего за длинным столом толстого старика с отвисшими щеками, опирающегося на длинный посох с т-образным навершием – символом боярской республики. Несмотря на жару, старик был одет в долгополый бобровый кожух, обшитый по краям золотой византийской материей и украшенный разноцветными каменьями. Голову старца венчала высокая, тяжелая шапка-столбунец, опушенная нежным мехом, взятым с соболиного горла. От веса шапки голова старика постоянно клонилась книзу, отчего казалось, будто он вот-вот уснет. Однако колючий взгляд рысьих глаз, сверкающий из-под золотистой опушки столбунца, был далеко не сонным.

– Пошто не спится, Степан Твердиславович? – спросил юный князь, скидывая на лавку корзно и перевязь с мечом.

– Да вот все мыслю, как бы главного не проспать, – проскрипел старик. Его глаза ощупывали фигуру вошедшего вслед за князем Тимохи, словно пытались отыскать в ней какой-то изъян. – Это и есть вестник?

– Уже доложили? – вздохнул князь, опускаясь на дубовый стул с высокой резной спинкой, стоящий во главе стола. – Шустры золотопоясные мужи, когда ненадобно.

– А так уж ненадобно ли?

Князь криво усмехнулся.

– Ко мне гонец прибыл. Кому до того дело, кроме меня?

Старик прищурился.

– До всего, что в граде и в его пределах происходит, есть дело Совету Господ. А значит, и мне.

Внезапно Александр резко подался вперед. Тяжелые кулаки грохнули об стол. Только сейчас Тимоха заметил, насколько круты были плечи молодого князя, внезапно вздыбившиеся под кольчугой двумя округлыми шарами.

– А до Святой Руси есть дело Совету Господ? Ответь-ка, посадник?

Показалось Тимохе, что на мгновение смешался старик. Рыскнули в сторону колючие глаза, мазнули по укоризненному лику Спаса на иконе в углу, но, наткнувшись на посох, вновь обрели хищную хватку. Толстые пальцы шевельнулись и крепче обняли потемневшее от времени дерево, словно обрюзгший водяной подпитался силой от своей коряги.

– Моя забота, чтоб в Новгороде благоденствие и благолепие пребывало, на то меня вече избрало, – заворчал посадник. – За всю Русь не в силах я быть в ответе, на то в других городах свои бояре да князья имеются. А ты, Александр Ярославич, говори да не заговаривайся! Как тебя народная воля на княжение посадила, так и обратно ссадить может!

– Уж не ты ли той волей заправляешь? – хмыкнул князь.

Глаза посадника метали молнии. С силой стукнув посохом об пол, старик тяжело поднялся с лавки и направился к двери. Длинные полы бобрового кожуха волочились по полу, словно крылья подбитой камнем летучей мыши.

Князь опустил голову, закрыл глаза, словно творя про себя короткую молитву. Посадник медленно протянул руку к двери, словно ожидая чего-то.

– Ладно, Степан Твердиславович, не лаяться я сюда пришел, – с видимым усилием произнес Александр. – То, что утаили от меня беду, которая на Руси ныне творится, за то вы с тысяцким да старостами перед Богом ответ держать будете. Ныне же… ныне прошу…

Видно было, что последнее слово далось князю особенно трудно.

– …прикажи тысяцкому снарядить ополчение новгородское. Не за себя прошу – за людей русских. Град Козельск супротив Орды стоит, помощи просит.

– Да ну!

Посадник резко обернулся, будто только что не брел еле-еле к двери, преодолевая старческую немочь.

– А на другом конце света никому боле помочь не надобно?

– Значит, не поможешь, – ровно произнес князь.

– Да ты в своем уме, Ярославич?! – возопил посадник. Тяжелая шапка съехала набок, седые космы выбились из-под собольей опушки, но старику сейчас было не до шапки. – Ты моли Господа за то, что Орда чуток до Новгорода не дошла, назад повернула! А кабы дошла? От кого б мы тогда помощи дождались?

– Вот так каждый думает, за стенами своих городов затворившись! – резко бросил князь. На его лице проступили красные пятна. – Оттого и жжет Орда наши города беспрепятственно!

– А ты сходи на подмогу тому Козельску, рассорься с Ордой! – продолжал бесноваться посадник. Бульканье в его горле сейчас напоминало клокотание варева в закипевшем чугунке. – Глядишь, Батыйка по твоей милости и Новгород сожжет до кучи с остальными!

Александр расслабленно откинулся на спинку стула, губы дернулись в короткой усмешке.

– Хватило б мочи – и без того сжег бы. Да только, как я понял, главный удар на себя Торжок принял, а дойти до Новгорода Орде уже сил не хватило, побоялись не совладать. Но сейчас ты хорошее дело предложил, посадник. Схожу я, пожалуй. Пусть с малой дружиной, со своими, переяславскими – а схожу. Глядишь, хоть тем искуплю нашу вину великую – и за Торжок-град, которому вы в помощи отказали, и за всю остальную Русь, которая от нас не увидала примера воинской доблести, чтоб на Орду всем миром ополчиться.

– Сходи, княже, – тоже внезапно успокоившись, кивнул старик, поправляя шапку. – Вон князь владимирский Георгий Всеволодович тож сходил давеча, да на реке Сити…

И осекся, поняв, что сказал то, о чем говорить не собирался.

– Что на реке Сити? – сузив глаза, спросил Александр.

Деваться было некуда. Начал – так договаривай.

– Да ничо, – раздраженно бросил посадник. – Ни града Владимира боле нет, ни его князя.

– Так… И про то ты знаешь от гонца из Владимира, который новгородцев на битву звал, – задумчиво протянул князь. – А после небось твои соглядатаи, за гонцом посланные, донесли, что русское войско в битве погибло. И с Торжком то же самое было.

– В обчем так, княже!

Посадник приосанился – вроде как даже ростом выше стал и десяток годов сбросил.

«Видать, не так уж немощен дед, как казаться хочет», – подумал Тимоха, все время разговора столбом простоявший одесную[137]137
  Одесную – справа (старорусск.).


[Закрыть] князя, не решаясь лишний раз пошевелиться.

– Охота тебе головой в петлю лезть, твое право. Но горожан я на это дело подбивать не стану, потому как не враг Новгороду…

Старец пожевал губами и добавил:

– А посоветую я им другое – иного князя себе подыскать.

– Что ж, посоветуй, – нехорошо улыбнулся Александр. – Уж как ливонцы, шведы да Литва возрадуются, узнав, что ты своего князя выгнал, а нового подыскиваешь. Думаю, они тебе из своих рыцарей его быстро подберут и непременно пришлют. С войском. А то и сразу трех. Только разгрести ли сумеешь такую кучу князей, Степан Твердиславович?

Посадник зашипел, словно рассерженный кот, и выскочил за дверь.

– Вот такие дела, Тимоха, – задумчиво произнес князь Александр. – Сидим мы здесь за лесами да болотами и дальше своего носа ничего не видим. А ежели еще немного постараться, чтоб вестей до княжьих ушей не дошло…

– Ясно, – понурился витязь. – Чего ж тут неясного. Не видать Козельску подмоги.

– Ничего тебе не ясно, – сказал князь.

В его глазах промелькнула легкая грусть, свойственная скорее умудренным жизнью старцам, когда им случается окунуться в воспоминания давно прошедших лет.

– Много лет назад во младости, – промолвил Александр, – в лесном скиту перед образом Пресвятой Божьей Матери, которая спасла меня от смерти неминучей, дал я клятву сотворять милость без меры всякому, кто попросит у меня защиты. Так неужто теперь я свое княжье слово нарушу? И нужен ли будет земле русской такой князь? Не Новгороду – Руси. Потому, как все мы есть ее дети. Как думаешь, Тимоха?

Ответить ошарашенный услышанным Тимоха не успел. Дверь отворилась. В нее просунулась знакомая седобородая голова

– Звиняй, Александр Ярославич. Я глянуть, не случилось ли чего. Посадник только что из горницы выскочил, словно на него кадушку помоев опрокинули да еще той кадушкой по шапке приложили.

– Почти так и было, – сказал князь. И добавил:

– Ты вот что, Сбыслав. Скажи Олексичу, пускай дружину в поход собирает.

– Далече? – по-хозяйски озаботился седобородый.

– В Козельск. И еще. Слыхал я, у тебя среди земляков-новгородцев много знакомцев, лихих в ратном деле.

– Есть такие, – кивнул Сбыслав.

– Поспрошай, нет ли среди них охотников мечами помахать? Кто в бою отличится, того в дружину возьму, будь он хоть смердом.

– Сделаем, княже. Когда выступаем?

Князь поднялся со своего места.

– Завтра и выступим.

И, оборотившись к Тимохе, совсем по-мальчишечьи подмигнул.

– Лихо ты, князь, – покачал головой Тимоха, еще не до конца осознавая того, что произошло сейчас в горнице.

– Нельзя иначе, – произнес Александр, вновь становясь серьезным. – Никак нельзя. Того посадник своим купеческим умишком понять не может, что перед потомками мы все окаянны будем, коли братьям своим в печали помочь откажемся. И кто ж нам тогда в горе поможет?

– Некому помогать будет, – ответил Тимоха.

– То-то и оно, – улыбнулся князь. – А пока давай-ка, парень, с дороги в баню – и спать.

– Да я… мне коней чистить, сброю… – попытался воспротивиться витязь.

– Ты мое слово слышал, – жестко сказал Александр. – Со вторыми петухами подымешься, к третьим как раз со сброей поспеешь. О твоих конях мои люди позаботятся. Эй, кто там еще за дверью? Ратмир? Проводи гонца.

И вышел из горницы.

* * *

Повязка с засохшей бурой коркой прикрывала то место, где совсем недавно было правое ухо. Тяжелый шлем давил на рану, при малейшем неосторожном движении причиняя немалые страдания. Но двигаться было надо. Рабы, питающиеся падалью и неизвестно каким образом выжившие до сих пор, все-таки боялись урусских стрел намного больше бывшего кешиктена Хусы, и потому его бич свистел не переставая. Погонять двуногий скот было лучше, чем собирать лошадиный навоз для кизяков, и потому Хуса хоть и страдал, но старался вовсю.

– Шивились, чиортовы дэти, – шипел он, вытягивая бичом очередную слишком медлительную спину.

Хусе было все равно, из какой страны раб, к которому были обращены его слова. Он знал, что у рабов имеется одна интересная особенность – они намного быстрее самих завоевателей учат язык страны, в которую вторглись их хозяева. И порой очень быстро находят много общего с коренными жителями, при случае вместе с ними с удовольствием взрезая горла и животы хозяев захваченным оружием. Поэтому сейчас Хуса, ничуть не сомневаясь в результате, пользовался небогатым набором известных ему урусских слов – и рабы его понимали.

Под прикрытием самодельных щитов эти оборванные, полуголые, грязные подобия людей стараниями Хусы довольно резво бегали к крепостному рву, постепенно заполняя его мешками с землей, камнями и вязанками хвороста. Еще немного – и через неодолимую преграду, заполненную ледяной весенней водой, будет построен надежный мост, который невозможно будет ни сжечь, ни сломать бревном или камнем, брошенным со стены. И тогда, может быть, Непобедимый вернет Хусе пластинчатые доспехи кешиктена и значок десятника.

Хуса устал махать бичом и присел отдохнуть на плаху для рубки голов, из-за края поставленного на попа и подпертого палкой большого деревянного щита продолжая наблюдать за рабами. На сердце у Хусы было погано.

Проклятый железный воин! Если бы не он, сейчас бы Хуса пил кумыс у костра вместе с воинами своего десятка, давая им мудрые советы по поводу предстоящего штурма. Видимо, бог войны Сульдэ отвернулся от Хусы и отнял у него воинскую удачу. Но кто же думал, что железный воин окажется таким ловким и увернется от стрелы? Сильные же у него были духи-хранители! Вот бы Хусе таких!

Бывший кешиктен поежился, вспоминая страшную рану, оказавшуюся на месте лица убитого рыцаря, когда с него сняли шлем. Ни глаз, ни носа, ни рта – лишь черная, словно выжженная глубокая впадина в черепе, делающая его похожим на чашу, обтянутую с внешней стороны абсолютно неповрежденной человеческой кожей. И ни намека на черный кинжал, который – все ясно это видели – сжимал в руке Непобедимый Субэдэ.

Хуса вздохнул. Субэдэ… Вот уж у кого духи-хранители! Всем духам духи! Не иначе сам Сульдэ покровительствует великому полководцу и, стоя позади него незримой тенью, советует, что и как делать в жизни.

Бывший кешиктен вздохнул снова. Хоть бы какой-нибудь вшивый мангус сейчас дал совет Хусе, как вернуть все обратно?

Самой важной для всадника части тела, той, что находится пониже спины, стало холодно. Внезапно Хуса вскочил, оттянул сзади свои штаны, после чего разразился потоком страшных ругательств, в которых поминались мать, отец, вся родня и многие поколения предков того раба, которому Хуса самолично отрубил голову этим вечером за то, что вытянутый кнутом раб бросил на землю вязанку хвороста и плюнул в лицо бывшему кешиктену. Проклятые рабы осмелели в последнее время, видя безуспешные попытки Орды взять урусский город, поэтому приходится обходиться с ними строже. Но плаха еще не просохла от крови и сейчас на штанах Хусы расплывалось большое бурое пятно. И у всякого, кто увидит это пятно поутру, найдется свое предположение относительно того, каким образом оно там появилось. О Великое Небо! Гнусный раб сумел отомстить своему палачу и после смерти. Где среди ночи Хуса найдет себе другие штаны? Проклятые рабы, проклятая земля, проклятый город!

В отчаянии Хуса плюнул в сторону высокой стены урусского города, возвышавшейся в ночи темной громадой на фоне полной луны.

Но что это?

В одно мгновение Хуса забыл и о своих штанах, и о рабах, и обо всех бедах, случившихся с ним за последнее время.

Вот оно!

Ленивые бараны, которых Непобедимый поставил следить за воротами крепости на случай, если враг решит предпринять вылазку, наверно, и сейчас тупо смотрят на те ворота, забывая время от времени поглядывать и на стену.

А со стены города спускались воины.

Вернее, самих воинов было не видно на фоне темной стены, но что еще могут стравливать ночью на веревках черные силуэты, шевелящиеся сейчас над крепостным тыном? Спасибо светлому лику богини Сар[138]138
  Сар – Луна (тюркос.).


[Закрыть], взошедшему над урусской стеной этой ночью. Возможно, завтра Хуса зарежет в ее честь молодого ягненка, омыв его кровью вернувшиеся к Хусе пластинчатые доспехи кешиктена и значок десятника. Или… Пайцзу сотника?

Но это будет завтра. А сейчас… Хуса бегом бросился к кострам передней линии охранения, вопя во все горло. Рабы тут же побросали камни и хворост и бегом ринулись прочь от крепости, разноязыко понося спятившего надсмотрщика и прикрывая головы в ожидании ливня урусских стрел.

Но со стены не стреляли. Беда пришла с другой стороны.

Ордынцы умели быстро реагировать на неожиданные маневры врага. Навстречу рабам послышался приближающийся тяжелый стук копыт. Бронированные нагрудники коней сшибли с ног, а подкованные копыта вбили в землю с десяток несчастных. Остальные с воплями разбежались. В сторону крепостной стены полетели горящие стрелы – на этот раз не поджечь, а осветить невидимую опасность.

– Это я, это я их увидел первым! – вопил подоспевший Хуса.

Хитрые урусы предприняли вылазку. Около шести десятков воинов, спущенных на веревках, были уже почти у подножия стены. Сейчас урусы спешно тащили их обратно – но поздно! Стена была слишком высока.

Воины, висящие на веревках, тоже все поняли. Один из них в белом плаще за спиной, вскинул руки с привязанными к ним самострелами и послал два тяжелых болта в толпу подоспевших всадников. Один из кешиктенов свалился с коня – болт вошел ему точно под шлем. Второй еле слышно застонал. На таком расстоянии даже пластинчатая броня не спасала – древко торчало из плеча воина, все гуще окрашиваемоего струйкой крови, толчками бьющей из раны.

Кешиктены яростно взвыли. Туча стрел взвилась в воздух. В мгновение ока опустели колчаны. Но любой воин Орды прежде всего стрелок. И не найдись на воинском смотре даже у самого лучшего кешиктена второго колчана, полного стрел, тут же на месте станет тот кешиктен ниже ростом ровно на голову.

Отработанным движением воины отправили за спину пустые колчаны, сменив их на полные – и сотни крылатых смертей вновь распороли прохладный ночной воздух. Сзади слышались голоса и мелькали десятки факелов. Это и конны, и пеши спешили к месту ночной атаки воины, услышавшие шум. И, отчетливо видя цели, освещенные горящими стрелами, тоже хватались за луки.

На породистом мощном скакуне, отбитом у урусов под Суздалью, прискакал тысячник в богатых латах с пером беркута на шлеме. И, поддавшись общему настроению, закричал, дрожа от азарта:

– Стрелять! Не останавливаться! Пробить доспехи урусов! Целиться в шею!

Колчаны вновь опустели. Одна стрела перебила веревку и утыканный стрелами словно лесной еж урусский воин упал к подножию стены. Скрываясь за тыном, защитники крепости спешно затаскивали на стену остальных.

– Расступиться!!!

Рев медного рожка разорвал воздух. Толпа стрелков колыхнулась и распалась надвое.

В сопровождении десятка своих кебтеулов сквозь строй ехал Субэдэ. Его лицо было бесстрастно, лишь жестче обозначились скулы, да под единственным глазом слегка наметился темный круг – след череды бессонных ночей.

Полководец проследил взглядом последнее тело, исчезнувшее за крепостным тыном.

– Кто отдал приказ стрелять? – негромко спросил он.

Тысячник, подъехав, поклонился.

– При атаке врага воины боевого охранения стреляют без приказа, Непобедимый.

Единственный глаз полководца метнул невидимую молнию, которую тысячник почувствовал кожей.

– Я знаю, когда должны стрелять воины боевого охранения. И я знаю, как они умеют стрелять. Кто отдал приказ выпустить в каждого из урусов по десятку полных колчанов?

Тысячник гордо вскинул голову. Он был потомственным чингизидом и мог себе это позволить.

– Я отдал приказ, – произнес он. – Я решил, что верная смерть полусотни урусов важнее стрел.

Субэдэ прищурился, но ничего не ответил, а лишь кивнул на труп под стеной, слабо освещенный догорающими остатками огненных стрел.

– Принесите его мне! – процедил он сквозь зубы.

Двое пеших воинов быстро скинули тяжелые доспехи и, прикрываясь щитами, бросились вперед. Оставшиеся сзади приготовили последние стрелы, оставшиеся в колчанах – если бы не появление Субэдэ, скорее всего, и тех не осталось бы.

Воины пробежали пролом между рядом кольев и, нырнув в затхлую воду рва, поплыли, расталкивая руками бревна, вязанки хвороста и распухшие трупы. Но до противоположного края доплыл лишь один. Откуда-то со стены коротко свистнула стрела – и кешиктен, схватившись за оперение, торчащее из виска, тут же ушел под воду. Второй воин, доплыв до края рва, затаился в его тени.

– Трусливый шакал, – процедил сквозь зубы Субэдэ. – Достаньте труп уруса копьем.

Шонхор, случайно оказавшийся рядом с Непобедимым, быстро выдернул из седельной сумки два волосяных аркана, одним движением связал вместе их концы и, захлестнув петлей крюк на своем копье, предназначенный для стаскивания на землю вражеских всадников, спрыгнул с коня.

– Дозволь мне, Повелитель!

Казалось, единственный глаз Субэдэ прожег Шонхора насквозь. На мгновение вмиг вспотевшему от ужаса Шонхору показалось, что сейчас его душа будет выпита этим глазом, словно глоток архи. Но внезапно огонь во взгляде полководца погас, сменившись безразличием.

– Думай, что говоришь, воин, – тускло произнес Непобедимый. – Я не хан. Но если ты такой же ловкий, как и быстрый, и умеешь не только болтать языком, то достань мне уруса.

Едва сдерживая радость, Шонхор взял копье на изготовку и легко побежал ко рву. От волнения он забыл взять щит. Завистливые взгляды менее расторопных воинов, провожавшие молодого кешиктена, стали снисходительными – ордынцы уже поняли, что урусы ненамного отстают от степняков в искусстве стрельбы. Кешиктен смел в бою, но не безрассуден. И того, кто сам бежит навстречу бессмысленной смерти с открытой грудью, уважает лишь тогда, когда смельчак возвращается живым. Такому воину покровительствует Великое Небо. Убитый дурак, при жизни захотевший выслужиться, считается дураком и после смерти, и не всегда после битвы ему находится место на погребальном костре.

Но, видимо, в эту ночь Великое Небо было благосклонно к Шонхору. Одна урусская стрела чиркнула по оплечью, вторая свистнула над головой. Не обращая внимания на стрелы, Шонхор подбежал к краю рва и метнул копье. Прошелестев надо рвом, широкий наконечник глубоко воткнулся в мертвое тело уруса. Крюк зацепился за высокий воротник тегиляя. Шонхор дернул аркан.

Есть!

Тихонько подвывая от восторга, молодой кешиктен потащил труп через ров, моля всех известных ему духов, чтобы тело не зацепилось за что-нибудь по дороге.

Обошлось. Притаившийся в тени обрыва кешиктен, видевший бросок Шонхора, осмелел и, отлепившись от края рва, стал разгребать плававший в воде мусор и распухшие трупы и подталкивать сзади загарпуненного мертвеца.

Еще несколько стрел прилетели со стены, но ни одна из них даже не зацепила кешиктенов, тащивших тело уруса к копытам коня Субэдэ. Русским стрелкам еще предстояло приноровиться под трофейные ордынские стрелы…

Взмокший, но счастливый Шонхор склонился в глубоком поклоне.

– Я выполнил приказ, Повелитель.

На этот раз Субэдэ не сказал ни слова. Он молча слез с коня. Подойдя к двум воинам, стоявшим над трупом, утыканным обломками ордынских стрел, полководец легким движением выдернул саблю из ножен и небрежно смахнул голову с плеч тому воину, что недавно прятался под обрывом крепостного рва.

Шонхор хотел было зажмуриться, но, пересилив себя, с восторгом глянул в глаза Субэдэ. Будь что будет, но для Шонхора нет под небесным шатром другого Повелителя!

Украшенный витиеватым узором клинок прошелестел у самого лица молодого воина. Веер рубиновых капель слетел с полированной глади на грязный, утоптанный снег, выписав на нем красивый узор, – и сабля плавно вернулась в ножны.

– Уберите трусливого шакала, – приказал Субэдэ. – Он не достоин даже лежать рядом с урусом, который умер как герой.

Подбежавшие кебтеулы оттащили в сторону обезглавленный труп кешиктена. Субэдэ наклонился над телом русского воина и подушечками пальцев осторожно приподнял веко мертвеца.

На миг два похожих взгляда пересеклись – между одинаково безжизненными зрачками словно протянулась невидимая нить, и Субэдэ невольно вздрогнул, вдруг почувствовав себя странным существом, застрявшим между миром мертвых и миром живых.

– Кто поднял тревогу? – не оборачиваясь, отрывисто бросил он.

– Я! – выскочил из безмолвной толпы Хуса. – Это я, Непобедимый…

Субэдэ резко повернулся. Со змеиным шипением просвистела его плеть, и багровая полоса пересекла лицо Хусы. Рана на месте правого уха вспыхнула огнем адской боли – по ней пришелся удар самым кончиком плетки.

Хуса взвыл и упал на колени, пряча лицо в ладонях. Между его пальцами выступила кровь. Субэдэ брезгливо поморщился, пряча плеть за голенище сапога.

– Урусский воин умер не сейчас, – сказал он. – А когда ты, одноухий, в следующий раз соберешься сделать урусам подарок, отнеси им свою баранью башку, а не наши стрелы.

Субэдэ шагнул к коню, но по пути остановился рядом с Шонхором.

– Называй вещи своими именами, – тихо произнес он, глядя сквозь Шонхора, словно прощупывая взглядом его душу. – Лесть, даже искренняя, тем не менее, остается лестью. Кроме храбрости у воина должна быть голова на плечах. Ты не трус. Но глупой голове ни к чему тело, пусть даже сильное и ловкое. Подумай над этим. Как тебя зовут?

– Шонхор, – сказал молодой кешиктен. Его глаза сверкали, словно алмазы на застежке плаща Субэдэ. Непобедимый говорит с ним! Это ли не высшее счастье?!

Полководец едва заметно усмехнулся.

– Хорошее имя дали тебе родители. Что ж, лети, кречет[139]139
  Шонхор – кречет (тюркск.).


[Закрыть], я послежу за твоим полетом…

Перестук копыт коней Субэдэ и его кебтеулов давно уже стих вдали, а Шонхор все стоял над мертвым урусом, боясь поверить своему нежданному счастью.