Текст книги "Злой город"

Автор книги: Дмитрий Силлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

* * *

Отроку отчаянно хотелось спать. Когда ты молод, телу все равно – грохочет ли за стеной гигантская осадная машина, ревут ли пожары, кричат ли люди. Тело настойчиво требовало свое. Хоть прям здесь, под воротом ложись на землю, сворачивайся клубком по-кошачьи – а там… пусть хоть горшком с горящим ордынским салом накроет, так и отойдешь в иной мир, не вылезая из цепких объятий сна.

Но – нельзя. Игнат сказал: погибла дружина – так теперь вы за нее. Кто, кроме вас, защитит князя? И мечи раздал – настоящие, боевые, с несмываемыми бурыми пятнами на ножнах и на кожаной оплетке рукоятей. Те, что остались от ратников, погибших на стенах. И много их было, тех мечей. Больше, чем оставшихся в живых отроков.

Когда спать хотелось совсем уж нестерпимо, отрок до боли сжимал в ладони твердую рукоять – и вроде как отпускало на время, словно боевое оружие делилось с парнем своей суровой, спокойной силой. В ночи колыхнулся силуэт человека, приблизился, стал отчетливее. Отрок сморгнул, прогоняя остатки сонливости, и чуть подправил левой рукой ножны на поясе, чтоб удобней было выхватить оружие – мало ли? Крепостной ворот – ключ к мосту и воротам. И Игнат, и покойный воевода наказывали беречь его пуще глаза и ставили к нему лишь особо отличившихся смекалкой и постижением воинской науки. Но на фоне дальних сполохов пламени разглядеть лицо приближающегося человека было невозможно.

– Кто там? – воскликнул отрок, берясь за меч. Послушный движению клинок на палец вышел из ножен.

– Я, – ответила темнота.

– А, это вы, дядька Семен, – перевел дух отрок. Крестовина меча расслабленно щелкнула об устье ножен. – Я уж подумал, кто бы это среди ночи…

Широкое лезвие подсайдашного ножа, выброшенное вперед из широкого рукава медвежьей шубы, легко перерезало горло отрока и вонзилось в шейный позвонок, мало не смахнув с плеч головы. Сильные руки подхватили падающее тело и мягко опустили на землю.

Семен воровато оглянулся. Никого. Тогда он медленно выпрямился, уперся в плечо отрока ногой и, выдернув нож, тщательно вытер его о рубаху мертвеца.

Засунув подсайдашник обратно в чехол на поясе, Семен истово перекрестился, взялся за рукоять ворота и осторожно толкнул ее вперед. Шестерни плавно тронулись с места. Вроде не скрипнуло ничего.

– Ну, с богом, – прошептал Семен.

– Поможет ли Господь в таком деле-то? – эхом отозвался голос из темноты.

Семен вздрогнул, бросил рукоять и вновь схватился было за нож.

Из ночи вышли двое. Подсайдашник дрогнул в руке Семена.

– Сон неладный увидел, братко? – спросил Игнат. – Али под шкурами жарко стало, решил проветриться?

Его взгляд упал на остывающий труп.

– Брось нож, – деревянно сказал Игнат. Ямки меж ключиц Семена коснулось холодное острие копья. Бесстрастные глаза Кудо смотрели на купца, словно на таракана, с легкой долей брезгливости. Мол, по-любому надо прихлопнуть, да вот жалко тряпки под рукой нет, ладонь измарать придется. Широкий нож упал на землю, досадливо звякнув о невидимый в ночи камень.

– Давно я за тобой присматриваю, Семен, – глухо сказал Игнат, невидяще глядя себе на сапоги. – И как ты в лагерь к Орде сходил на диво удачно, и как воеводу подбил на то, чтоб вылазку сделать, в которой все наше войско полегло. И вот думаю сейчас – откуда завелась чернота в душе твоей?

Семен ядовито фыркнул.

– А оттуда, Игнат, что жить хочу. И из-за этой стены запах смерти чую.

Семен хотел кивнуть на возвышающуюся справа громаду приступной стены, но острие копья надавило чуть сильнее. Шею ожгло, за ворот потекло теплое. Кудо внимательно следил за каждым движением. Шевельнись сильнее – проткнет не думая долго.

Семен замер.

– И за то отрока неповинного жизни лишил не дрогнув? – спросил Игнат. – И на брата готов с ножом броситься? Не понять мне того…

Вдруг Кудо вздрогнул и медленно начал заваливаться вперед. Если бы вдруг разом не ослабли его руки на древке копья, валяться бы Семену рядом с давешним отроком с такой же раной на шее.

Но Семен не зря слыл лучшим кулачным бойцом в округе. Кто на кулаках не промах, тот почти всегда и с оружием накоротке знается. Извернувшись, словно ласка, он перехватил копье и нанес два удара. Первый тупым концом древка в грудь брату, уже тянувшему меч из ножен. И второй – туда же, но перевернув копье.

Игнат, выронив меч, грянулся на землю. Смертная тоска в его глазах таяла вместе с уходящей жизнью.

Семен выдернул копье, аккуратно, чтоб не звякнуть лишний раз, прислонил его к стене и нагнулся над братом.

– И не поймешь, братко, – сказал он. – Совестливый ты больно. Своя шкура – она ведь завсегда теплее и дороже чужой будет. Жаль, ранее ты того не понял. А теперь уж и подавно поздно.

И прикрыл глаза брата ладонью. Нехорошо, когда мертвец смотрит с упреком, пусть даже и не на тебя, а в непроглядное небо – все равно спиной тот взгляд чувствуется.

Семен поднялся с колена, подошел к вороту и снова взялся за рукоять. Сотник Тэхэ возился с трупом Кудо, пытаясь вытащить нож-хутуг, застрявший под лопаткой мертвеца в ремне нагрудного панциря.

– Давай помогай, черт немытый, – прошипел Семен. – Чего там ковырялся так долго? Я те когда твой нож в окошко подбросил?

Тэхэ подошел и тоже схватился за рукоятку ворота. Медленно крутить тяжелый ворот так, чтоб не скрипели петли и механизм, требовало больших усилий.

– Так до той ножа еще дотянуться надо было, – прошептал он. – И веревка пилить. Еще хорошо, что охрана вчера воевать убежал. Ты зачем так поздно нож бросал?

– Затем, – буркнул Семен. – На стене сторожей снял?

– Снял.

– Тогда давай ручку верти!

Ворота крепости медленно разъезжались в стороны. В образовавшуюся щель сперва проскользнули считаные тени, вскоре сменившиеся черным, сплошным людским потоком.

Над городом занимался мутно-багровый рассвет…

* * *

Если бы человек мог подобно птице воспарить над землею, его глазам открылась бы многое. Могучие леса, благодатные поля, быстрые реки и величественные озера, в безупречной глади которых отражается вечное синее небо. Но обрадовался бы тот человек при виде всего этого великолепия? Вряд ли…

Ибо среди той первозданной красоты на земле порой творится такое, на что невозможно смотреть ни людям, ни даже Богу, который так часто заслоняет свой светлый лик облаками и тучами, проливая дожди слез над тем, что своими руками творят его создания. Может, потому Он и не дает людям крыльев…

Над городом разносился равномерный звук, какой случается, когда десятки людей с утробным хеканьем валят лес, вырубая огнище для пожига и последующей распашки. Но не поле для благословенного зерна ныне готовили люди.

Сейчас они убивали других людей, скучно и монотонно делая привычную работу и лишь порой досадливо кривясь, если в той работе возникали препоны…

Кузнец Иван взмахнул молотом. В перерывах между ордынскими штурмами требовалось многое – правились затупленные и выщербленные клинки, чинилась порванная оковка щитов, латались кольчуги. Иван работал истово, порой забывая о сне и еде. Спасибо, что после гибели подмастерья Левки дед Евсей взялся помогать в кузне. Он и сейчас, покряхтывая при каждом ударе кузнеца, держался за рукоять лежащего на наковальне меча, который Иван взялся подправить вхолодную – не до хорошего, делали что могли. Кузнецов мало, а вот ущербных мечей после прошлого штурма – чуть не каждый второй…

Жалобно взвизгнув, шмякнулась об косяк дверь – и повисла на одной петле. Иван и дед разом обернулись. И, увидев то, что лезло в дверной проем, раздумывали недолго.

Странно, но одинаковые лица, выглядывающие из железной чешуи, почему-то не казались людскими. Первое из них легко смялось в кашу из окровавленных костей и железа – разогретое работой тело кузнеца само повторило предыдущий удар. Только пришелся он не по лежащему на наковальне клинку, а по ордынскому шлему. Второе лицо распалось наискось, перечеркнутое мелькнувшей на мгновение светлой молнией – дед Евсей с годами не утратил ратной сноровки, а меч, похоже, и в холодную отковали на славу.

Те, кто лез следом, попятились, что-то истошно вереща по-своему.

– Ну что, дед, пошли, что ли? – спросил Иван, нехорошо ухмыляясь. С молота, привычного к мирной работе, на пол кузницы медленно стекала серо-красная каша.

– Погоди, сынок, – сказал Евсей. Перехватив меч в левую руку, дед из кучи железа выдернул кривой засапожный нож без рукояти и метнул его в дверной проем. За порогом, гремя доспехом, упало еще одно тело.

Угрожающие крики стали громче.

– А то ж замахнуться как следует не дадут, – пояснил дед. – Ну, теперь пошли…

Но замахнуться как следует им не дали.

Наученные предыдущим опытом, кешиктены встали полукругом около выхода из кузницы, держа наготове снаряженные луки.

Кузнец с дедом ринулись было на толпу врагов, но ордынские луки зазвенели одновременно, посылая оперенную смерть в не защищенные бронею тела. Да и какая броня спасет от прямого удара стрелы, пущенной с десяти шагов?..

Сухое тело деда Евсея четыре стрелы прошили насквозь. Но он успел еще дотянуться острием своего клинка до горла ближайшего лучника, прежде чем его добили мечами…

Две стрелы ударили в плечо и в грудь кузнеца, но он, словно не чувствуя боли, продолжал бежать вперед, занося молот над головой.

– За Левку!!!

Стрелки вновь вскинули луки, но какой-то сноровистый всадник, пролетая мимо, метнул через головы лучников аркан, перехвативший шею кузнеца. Всадник торжествующе закричал, ударил коня пятками в бока – и вдруг, выдернутый неведомой силой из седла, грохнулся о землю. Шлем всадника покатился по земле, а хозяин шлема, сбив с ног одного из лучников, поволокся по грязи, не догадываясь отпустить намотанный на руку аркан.

Отбросив молот, Иван мощными рывками тащил к себе кешиктена. Пораженные увиденным, лучники не сразу сообразили, что происходит, и на мгновение замешкались.

Того мгновения Ивану хватило.

Подтянув к себе извивающееся тело, он просто ударил ногой сверху вниз, как добивают мальчишки изловленную на веревочку крысу. Череп кешиктена противно хрустнул, тело забилось сильнее, но уже в агонии.

Опомнившиеся лучники завизжали. В воздухе просвистело несколько стрел, отбросивших кузнеца назад и пригвоздивших к бревнам его руки. И долго еще стрелами и копьями распинали ордынцы на стене кузницы мощное тело Ивана, не решаясь подойти и добить…

Узкий, прямой меч плавно разрезал пространство. Истинный воин никогда не бьется с врагами – он просто восстанавливает равновесие.

Древние учили, что вселенная есть не что иное, как пустота, состоящая из двух начал – темного и светлого. И пока нерушимо их равновесие, будет существовать этот мир.

Но Ли уже давно сомневался в том, что со вселенной все в порядке. Он видел – темного вокруг было гораздо больше. И если его родовой меч мог внести в мир толику света, он никогда не запрещал ему этого. Ведь единство и согласие между воином и его мечом – это тоже элемент равновесия…

Со стороны это было похоже на смазанный человеческий силуэт, гонящий перед собой черную чешуйчатую волну. Невозможно рубить одновременно во всех направлениях, но силуэт делал именно это. Лучники метали в него стрелы и попадали либо в воздух, либо в своих. Ошметки волосяных арканов, не долетая до цели, разлетались в стороны. Люди же, попадавшиеся на пути силуэта, просто переставали быть людьми – в изуродованных кусках окровавленного мяса оставалось слишком мало человеческого…

Ли знал, что доброта вселенной небесконечна и что древняя техника боя исчезнувшего народа чжурчженей скоро выпьет до дна его жизненные силы. Но до этого ему надо было кое-что успеть.

Движение «крыса Шу кусает себя за хвост», стоившее головы ближайшему кешиктену, окончилось падением на колено. Ли подхватил с земли горящую головню и, плавно поднырнув под летящее копье – «Дракон Лун играет с падающей звездой», – ринулся к маячившему впереди камнемету.

Короб с огненным порошком стоял на том же месте, где он его оставил. Нехорошо, когда мощное оружие достается врагу. Ли в два рывка преодолел расстояние, отделяющее его от короба. Кто-то попытался его задержать, но последний из чжурчженей словно бестелесный призрак протек сквозь закованного в латы кешиктена, и тот распался надвое.

Немного нужно времени для того, чтобы откинуть крышку короба и сунуть в него головню.

Но для этого нужно остановиться…

Когда все началось, Семен счел за лучшее схорониться подале от резни. Ну его, еще зарубят басурмане по ошибке. Это Тэхэ, подхватив меч убитого Игната, с воплями ринулся в самую гущу сечи, славы добывать. Ну, так ему-то что? Отлежался в полоне, отожрался дармовой кашей, дури накопил – теперь в самый раз геройствовать. А нам оно без надобности.

На стенах было пусто – да и кому нужны теперь те стены?

Семен сноровисто взбежал по всходам и пристроился в тени за мощным столбом, подпирающим защитную крышу – самого снизу не видно, зато весь город как на ладони.

Сначало жутко показалось Семену – сосед с расколотым черепом пал под самыми всходами. У другого знакомца, что жил через три дома, степняк походя смахнул голову с плеч, и та шмякнулась в лужу, словно кочан капусты. А потом ничего, одумался. Мол, по-любому ордынцы бы всех перерезали. И его, Семена, заодно.

– Уж лучше их, – вздохнул про себя Семен. – Своя шкура…

Договорить он не успел – слова комом застряли в горле.

К камнемету, что стоял почитай под самыми всходами, двигался смазанный человеческий силуэт. Меча в руке человека почти что не было видно – зато было отчетливо видно то, что совершал этот меч. Только что живые и совсем неслабые воины валились на землю, словно снопы, поваленные ураганом.

Ворох одежд, развевающихся вокруг человеческого контура, показался Семену знакомым.

– Так ить… это ж Линька, – пробормотал он. И как-то вдруг сразу осознал, куда и зачем пробивается сквозь толпу врагов последний воин исчезнувшего народа. И то, что будет с ним, Семеном, если вдруг этот воин достигнет своей цели.

Купец слишком хорошо помнил, как действует огненный порошок. И что будет с камнеметом, и с деревянной крепостной стеной возле него, а значит, и с ним самим, понял вмиг.

«Бежать!» – было первой мыслью.

«Куда?» – второй.

«Не успеть!!!» – прилетело следом.

Отчаянный взгляд заметался в поисках выхода – и неожиданно увидел его.

Снаряженный самострел смотрел жалом тяжелого болта в сторону степи. Лежащий рядом бородатый мужик не успел спустить тетиву – нож подкравшегося сзади Тэхэ перехватил его горло, превратив ухоженную рыжую бороду в черно-бурый пласт слипшихся от крови волос.

Самострел был меньше обычного крепостного и снабжен мощным луком, от которого вот-вот грозила порваться сплетенная из воловьих жил тетива. Семен ухватился за ложе, закрепленное в подвижной станине, уперся ногой и что есть силы рванул на себя…

Немного нужно времени для того, чтобы откинуть крышку короба и сунуть в него головню. Но для этого нужно остановиться.

Смазанный силуэт снова стал человеком. Возиться с крышкой времени не было – пылающая головня уже до кости прожгла пальцы.

Острие родового меча метнулось к деревянному запору и срезало его вместе с куском крышки. Ли поддел ее носком сапога… но страшный удар в грудь отбросил его назад. Падая на спину, он успел заметить на верху стены знакомую коренастую фигуру с самострелом, упертым в плечо.

– Когда атакуешь крысу… нельзя забывать о змее… которая может напасть сзади, – с запоздалым сожалением прошептал Ли.

Мир заволакивала непроглядная черная пелена. Но откуда-то сверху уже тянулись к последнему из чжурчженей сотни ласковых рук и чей-то бесплотный голос мягко говорил о том, что равновесие все-таки существует. И что если в мире людей накопилось слишком много темного, то светлое непременно найдется там, где тебя ждут…

Хуса потерял слишком много для того, чтобы терять что-то еще. Последней, самой серьезной потерей был правый глаз. Если бы урусский воин успел подправить затупленный наконечник трофейной ордынской стрелы, сейчас Хуса скорее всего был бы уже в царстве Эрлика и снова выслушивал нудные наставления покойного старшего брата. Но Хуса был уверен, что наконечник здесь ни при чем. Он просто лишний раз убедился в колдовских свойствах волшебной мази. Никто из ордынских ветеранов не смог припомнить случая, чтобы воин, поймавший глазом стрелу, сумел выжить и так быстро оправиться от серьезной раны.

Хуса даже немного возгордился. Доспехов кешиктена и значка десятника ему так и не вернули, но он раздобыл черную повязку, похожую на ту, что носил на лице Субэдэ, и теперь, сидя у ночного костра, любил повторять:

– У нас с Непобедимым теперь пара глаз на двоих.

Слышавшие это хохотали до упаду, но Хусе было наплевать. Сейчас его заботило другое.

Рана на месте правого уха затянулась, затянулся и шрам от плети – волшебная мазь сделала свое дело. Но ее оставалось слишком мало. Потому теперь в битву Хуса шел исходя из того, что вовсе не стоит совать под мечи урусов оставшиеся ухо и глаз, рискуя лишиться при этом и головы в придачу.

Однако не стоило забывать и о том, что, если сам не успеешь взять то, что тебе причитается, другие окажутся более проворными.

Впереди человек в богатом халате с заляпанными кровью рукавами вел куда-то согнутую старуху в черном одеянии. На руке человека, лежащей на плече старухи, блеснул крупным яхонтом дорогой перстень. Удивительно, что эту парочку еще никто не взял на копье. Определенно, сегодня Хусе сопутствовала удача!

Он бросился вперед, занося саблю, но старуха внезапно словно что-то почувствовала и резко обернулась. Ее глаза полыхнули нечеловеческим, жутким огнем, и она, словно разъяренная кошка, бросилась в лицо Хусе, метя скрюченными пальцами в глаз бывшего кешиктена.

Душа Хусы ухнула куда-то вниз. Все, что он раньше слышал о шулмах[157]17
  Шулма – ведьма (тюркск.).


[Закрыть], разом всплыло в голове. И быть бы Хусе вдобавок ко всему еще и слепым, но его спас страх. Так безоружный человек отмахивается руками от манула, защищающего своих детенышей. О том, что в его руке зажата рукоять сабли, Хуса как-то даже и не вспомнил.

Удар был слабым, но пришелся он точно по сморщенной шее. Старуха слабо вскрикнула – и упала на землю, словно насмерть подстреленная черная птица.

– Бабушка Степанида!

Рашид бросился к старухе, не обращая внимания на Хусу, уже заносящего саблю для второго удара – только что пережитый страх проще всего глушится чужой болью…

Но удара не последовало.

Руку Хусы перехватила другая рука.

– Этот человек не урус, – хмуро сказал Шонхор. Хуса нехорошо ощерился.

– Ты покрываешь того, кто помогал урусам? Потрясатель Вселенной завещал вырезать всех в городах, которые посмели сопротивляться Орде.

– Это не урус, – повторил Шонхор, сжимая кисть. – На нем одежды заморского торговца. Потрясатель Вселенной также завещал рубить голову всякому, кто обидит купца.

– Купца, имеющего ярлык!

Шонхор усмехнулся.

– Спроси его сам, куда он спрятал свой ярлык. Конечно, если знаешь его язык или язык урусов.

– Отпусти, – зашипел Хуса. Сжатая пальцами Шонхора кисть уже успела онеметь.

Молодой кешиктен разжал руку. Хуса бросил саблю в ножны, метнул в Шонхора взгляд, полный ненависти, но, не посмев ничего сказать, быстро ушел. Он помнил, как Непобедимый почтил этого молодого выскочку своим вниманием. Пусть торжествует… пока. Может, удастся поквитаться с ним в другой раз, когда лишних глаз будет поменьше, а сам он невзначай как-нибудь подставит под удар незащищенную спину.

– Пойдем, – кивнул Шонхор Рашиду. – Ты мой пленник и тебя больше никто не тронет, пока Непобедимый сам не решит твою судьбу.

Последними в город вошел отряд Желтозубых. После ночной атаки русских их осталось не больше десятка. Пока внезапно спустившиеся со стен витязи рубили камнеметы и обслугу, сонные пожиратели падали, побросав свое оружие, разбежались кто куда. Спаслись немногие, но и из спасшихся в живых остался лишь каждый второй. Им, правда, отрезали носы и оба уха, но это было сущей безделицей по сравнению с тем, что ждало их товарищей. Другая половина стрелков умирала несколько дней, посаженная на толстые заостренные колья, лишь самая верхушка которых была смазана бараньим жиром. Трусам в Орде пощады не было.

Выжившие трусы были обречены подбирать то, что останется после храбрецов – потому отряд Желтозубых и вошел в город последним. Но давно известно, что нет никого страшнее обозленного труса.

Опьяненные долгожданной победой, ордынцы порой великодушно оставляли кого-то в живых – ребенка, не доросшего макушкой до тележной оси, старика, глядящего на мир белками слепых глаз, молодуху, отягощенную животом, – как-никак, у всех в родовых юртах остались дети, родители, жены и не все сердца превратились в комки овечьей шерсти.

Желтозубых все это не касалось. Они все как один мечтали лишь об одном – чтобы от народа, ставшего причиной их увечья, не осталось даже воспоминания. Низший человек всегда склонен искать в других причину собственного несчастья.

Отряд стрелков растянулся вдоль главной улицы города. Один за другим сухо щелкали тетивы аркебузов, уничтожая все живое, что попадалось стрелкам на глаза. Ребенок ли, старик ли, брюхатая баба – какая разница? Из ребенка вырастет воин. Беременная родит воина. Слепой, бывший когда-то воином, может ударить копьем на слух. Обруби корни – и засохнет дерево. Так зачем рубить, надрываясь, толстенный ствол, когда можно решить все гораздо проще?

Глаза Желтозубых возбужденно блестели из-под окровавленных повязок, которыми были замотаны их лица. Азарт охоты глушит любую боль, и тем более слаще охота, когда жертвы не оказывают сопротивления.

Вдруг за спинами стрелков раздался низкий утробный рев.

Все разом обернулись, вскидывая взведенное оружие.

От ворот к ним бежал человек.

Но человек ли?

Грязные лохмотья, которые прилипли к его телу, вряд ли можно было назвать одеждой. Черные от сажи всклокоченные волосы больше напоминали вздыбленную шерсть дикого зверя. Это впечатление усиливали глаза, горящие нечеловеческой яростью на перемазанном грязью лице. Лишь большой колун, насаженный на длинное топорище, который существо держало в руках, указывал на то, что к стрелкам приближается все-таки человек.

Старший отряда коротко рявкнул. Тетивы аркебузов хлопнули одновременно. Но существо, лишь вздрогнув всем телом, продолжало приближаться, на бегу занося над головой свой страшный топор…

Когда горшок с человечьим жиром ударил в проезжую башню, Тюря как раз оттаскивал назад огнеметную машину Ли, в которую требовалось долить зажигательной смеси. Это его и спасло.

Горящий жир плеснул на сторожей, и их тела мгновенно охватило пламя. Тюря сдернул с машины мокрую коровью шкуру и бросился было вперед – набросить хоть на одного, попытаться сбить пламя.

– Назад! – прорычал Кузьма. И тут же упал, сраженный железной пулей, выпущенной из аркебуза. Тогда Тюря бросился к Егору, почти уже превратившемуся в живой факел, но тот нашел в себе силы сделать последнее движение, спасшее Тюре жизнь.

Мощный удар ногой отбросил Тюрю назад, да так, что он перекувырнулся через невысокое ограждение задней части смотровой площадки, и, грянувшись оземь с пятисаженной высоты, потерял сознание…

Наверно, его сочли мертвым и свои, и чужие.

Первое, что он увидел, когда пришел в себя, были открытые ворота. И люди. Мертвые люди вокруг, куда ни кинь взгляд.

И где-то среди них была она. Тюря помнил, как она упала прямо на острые колья. Но не погибла. Теперь он знал это точно. Как он мог подумать, что ее больше нет? Ведь тогда больше просто незачем жить.

Тюря рассеянно подобрал валявшийся рядом топор, выпавший из-за опояски при падении, и побрел к распахнутым воротам. Где-то сзади слышались крики, но здесь, у ворот, было пустынно.

Он перешел мост и, распихав руками распухшие трупы, плававшие на поверхности, несколько раз нырнул в затхлую воду рва, пытаясь добраться до кольев. Наверно, она все еще была там и ее надо было вытащить.

До кольев он добрался лишь единожды – ров был очень глубоким. Наколов ладонь о пустое деревянное острие, Тюря понял, что она сама сумела выбраться, и теперь, конечно, ищет его.

Тогда он вылез из рва и снова вернулся в город.

И увидел их.

Они ожили. Те самые заточенные колья с окровавленными головами повылазили из рва, нашли самострелы, убившие не только ее, но и дядьку Кузьму и еще многих Тюриных друзей, и теперь искали ее, чтобы убить окончательно. Они были очень похожи на людей, но Тюря знал, что это не так. От них веяло почти осязаемой гнилью, какой, наверно, несло бы от мертвеца, сумевшего вылезти из могилы, натянуть на себя железные доспехи и взять в руки самострел.

Ну уж нет! В третий раз им ее не убить! Тюря взмахнул топором и бросился вперед.

Они огрызнулись своими самострелами и даже несколько раз толкнули Тюрю. Но что может сделать человеку прогнившая до сердцевины деревяшка? Ясно дело, ничего.

Дерево было трухлявым и рубилось легко. Когда дело было сделано, Тюря огляделся вокруг и улыбнулся.

Колья валялись вокруг и больше никому не могли причинить вреда. Гнилое дерево легко рубится, это здоровое попробуй свали!

Тюря поморщился и вытащил сапог из серо-красной жижи, вытекавшей из верхушки самого большого кола.

– Надо же, насколько его черви проели, – с сожалением покачал головой Тюря. – А я новые сапоги замарал…

И тут Тюря почувствовал, насколько он устал. Ее зов был все ближе и явственнее, но идти навстречу сил уже не было. Тогда он просто шагнул в сторону, подальше от дурно пахнущей лужи, опустился на деревянную мостовую, свернулся клубочком и стал ждать Он знал – вот-вот сейчас она подойдет, погладит его по голове, как тогда, и заберет с собой туда, где он всегда будет рядом с ней. И тогда ее больше уже никто не сможет обидеть…

Купол церкви полыхал – заряд ордынской осадной машины попал прямиком в колокольню. Дым немилосердно ел глаза, но отец Серафим продолжал творить молитву. Снаружи доносился шум боя и крики боли. Поначалу священник твердо решил принять смерть у алтаря, но сейчас ему в голову пришла мысль, что негоже духовному отцу запираться в храме, отделяясь его стенами от детей своих в час их скорби.

Положив на престол[158]158
  Престол – в церкви стол из камня или дерева, находящийся в середине алтаря.


[Закрыть] Евангелие, отец Серафим прошел через храм и распахнул двери.

Ему показалось, что он открыл врата в ад.

Город горел. Клубы черного, тяжелого дыма неохотно поднимались к небу. Темные тени носились по улицам, врывались в уцелевшие дома, грабя и растаскивая все, что попадалось под руку. Всадник в чешуйчатой броне, визжа и размахивая окровавленным клинком, пронесся мимо священника, гонясь за щенком, который улепетывал вдоль улицы, приволакивая заднюю ногу.

Ордынец уже почти настиг собачонку, когда под ноги коню кинулась молодая девчушка. Подхватив щенка, она шустро метнулась к проходу между заборами, но всадник оказался проворнее.

Круто осадив коня, он выпрыгнул из седла, в два прыжка настиг девушку и, повалив ее на землю, принялся с остервенением рвать на ней одежду. Щенок вырвался и с визгом скрылся под ближайшим забором. Девушка рванулась было следом, но пальцы ордынца были словно из железа. Он уже справился с поясом и полушубком и сейчас рвал исподнюю рубаху. Девушка тоненько закричала.

Что-то нехорошее стало вползать в душу священника. Вмиг взмокшие ладони сами собой сжались в кулаки.

– Господи, да что ж это деется-то?! – прошептал отец Серафим. – Как же это, Господи?!!

Словно в ответ на его слова где-то высоко над головой раздался громкий треск. Прогоревший купол осел, и добрая половина его рухнула внутрь храма. Массивный деревянный крест, венчавший верхушку церкви, качнулся, отломился от основания и горящей кометой понесся к земле.

Огненное распятие высотой мало не в рост человека вонзилось в землю в двух шагах от священника.

Ордынец, услышав удар, оторвался на мгновение от своей жертвы, смерил взглядом неподвижную фигуру отца Серафима и пылающий крест рядом с нею, засмеялся чему-то и принялся стаскивать с себя доспех, не забывая при этом давить коленом на живот девушки – мало ли, вдруг улизнет.

Но девчушке было уже не до побега. Она просто схватилась ладошками за колено ордынца, пыталась хоть немного отодвинуть источник давящей боли, но степняк, скинув доспех, лишь оскалился щербатой пастью и надавил сильнее.

Двое кешиктенов, скакавших мимо, придержали коней и подъехали ближе, собираясь принять участие в потехе.

– Смотри не убей ее! – улыбаясь крикнул один из них.

– Ничего, – ответил щербатый. – Если сдохнет, даже лучше будет. Не люблю, когда они орут и дергаются.

Все трое рассмеялись. Их взгляды были прикованы к девушке, и потому они не сразу заметили, как немолодой священник шагнул к кресту…

Основание сломалось наискось и при падении с высоты достаточно глубоко вошло в землю. Но отец Серафим с легкостью выдернул из земли горящий крест, пронес несколько шагов и, занеся его, будто копье, ударил сверху вниз…

Удар был такой силы, что основание креста, широкое, словно лезвие боевого топора, развалило насильника надвое от плеча до пояса и снова ушло в землю. Кровь ордынца, попавшая на горящее дерево, зашипела – и тут же отвалилась, осыпавшись на землю черными пузырящимися хлопьями.

От удара, нанесенного наискось, колено степняка соскользнуло с живота девушки – и тут же на нее повалилась нижняя половина трупа. Она закричала снова, в ужасе оттолкнула окровавленный обрубок и поползла, плохо соображая, куда и зачем – все равно, лишь бы подальше от этого ужасного места…

Один из кешиктенов, и не вспомнив об оружии, одной рукой схватился за висящий на шее оберег, а другой дернул повод и замолотил пятками по бокам коня, спеша поскорее убраться подальше. Ведь каждому ясно, что через человека, способного совершить такое, действуют другие силы, которых обычное оружие может только разгневать, но никак не убить. Второй, менее суеверный ордынец, неуверенно потянул из колчана стрелу.

Отец Серафим хмуро взглянул на кешиктена, потом перевел взгляд на крест, на дело рук своих, на надорванный край залитого чужой кровью подола, мелькнувший за углом забора… Странно. Вроде б убил только что – а греха на душе не чувствовалось. Как не чувствовалось ни боли от ожогов, ни страха смерти, ни раскаяния после совершенного…

Отец Серафим повернулся и медленно направился к дверям церкви, из-за которых уже вырывались языки пламени.

Кешиктен так и не спустил стрелу. Он видел, как высокий человек в черной рясе распахнул двери храма и, шагнув в охваченный пламенем дверной проем, аккуратно закрыл за собой резную створу.

Спрятав лук и стрелу обратно в саадак, степной воин развернул коня и медленно поехал по улице. Почему-то после увиденного больше не хотелось лазить по домам в поисках тряпок и позавчерашнего черствого хлеба. От нечаянно пришедшей мысли об этом всадник скривился, словно его разум вдруг с размаху окунулся в выгребную яму.