Текст книги "Гонщик (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Я долго думать не стал. Вынул из секретера папку с документами и шкатулку с матушкиным наследством и передал Грижецкой. Потом покидал в саквояж две пары белья, гоночную аммуницию и отправился, наконец, обживаться на новом месте.

Вечер был чудо, как хорош. Повинуясь сиюминутной прихоти, я не стал брать извозчика, и решил прогуляться. Недалеко от пансиона, у входа в парк, я купил свежий номер «Ведомостей», сунул его в карман сюртука и неспешным шагом отправился к себе домой. В саквояже помимо моей одежды лежали две парафиновые свечи, презентованные внезапно подобревшей ко мне мадам Грижецкой, и большой кусок мясного пирога, купленный Глафирой в ближайшем трактире. Конечно, если бы я обратился к почтенной вдове, она не отказала бы собрать мне ужин с собой, но одалживаться, пусть и в мелочах, совершенно не хотелось. А то в один прекрасный день возьмет мадам и предъявит счета к оплате. И никуда не деться, придется возмещать.

Вот так я и шел, помахивая саквояжем, улыбаясь красному закатному небу, немногим встречным прохожим, воспоминаниям о любвеобильной Анастасие Томилиной и всему миру. А еще я строил планы на ближайшее время. Сегодня я собирался еще раз переночевать на заднем диване разбитого мобиля, а с утра заняться делом. Прокатиться на мотоцикле по лавкам и мастерским, закупить массу необходимых вещей, а потом чистить и мыть, снова чистить и снова мыть. И выносить из избы кучи мусора. А потом…

Потом идиллия моя была напрочь разрушена звуками, донесшимися из ближайшего переулка. И звуки эти были таковы, что пройти мимо я не мог никаким образом. Тут, совсем рядом, плакал ребенок. Негромко, тоскливо, безнадежно. Я знал, что это может быль уловкой для подманивания глупых и честных горожан под ножи гопников, поэтому, сворачивая в темный переулок, как следует огляделся и нашарил в кармане пару болтиков.

Стараясь ступать неслышно, я прошел в ту сторону, откуда доносился плач и оказался в таких трущобах, что и не описать. На подгнившей скамейке у полуразвалившегося дома сидела девочка лет десяти. Хотя она могла быть и старше: хронически голодающие дети не вырастают большими. Девочка гладила по голове мальчишку, видимо, брата. Он лежал на этой же скамейке головой на коленях сестры и, видимо, был в беспамятстве. Рядом на корточках сидела еще одна девочка, помладше. Она-то и плакала.

Картина эта в момент разнесла все мое благодушное состояние. Я присмотрелся еще и узнал мальчишку: тот самый газетчик, что запомнился мне в самый первый день. Оставить это я решительно не мог, но и что делать тоже не слишком представлял. Ну да и ладно: ввяжемся в драку, а там – по обстоятельствам.

Глава 14

Я сделал шаг вперед и кашлянул, обозначая свое присутствие. Старшая девочка подняла голову, младшая тут же замолкла и мгновенно метнулась за спину старшей.

– Кто ты? – нервно спросила старшая, что-то нащупывая в кармане ветхого платья. Нож? Вполне возможно.

Просчитать ситуацию было несложно. Дети, скорее всего, сироты. Пацан пытался работать, чтобы хоть как-то прокормить себя и сестер. До какого-то момента у него выходило, а сейчас… Да тоже гадать особо не нужно. Напали, избили, деньги отобрали. Что будет дальше? Разве что в приют идти, а то подберут добрые дяди, да пристроят к делу – деньги им на выпивку зарабатывать. Как-то случайно попал на передачу про Хитровку. Интересно было, но ужасов наслушался выше крыши. Здесь не Москва, конечно, но корыстных и безжалостных людей хватает.

– Меня зовут Владимир Антонович. Что с парнем? Живой?

– В беспамятстве, голову ему пробили. Эвон сколь кровищи натекло, – буркнула старшая.

На мой взгляд, «кровищи» было не так уж и много, но спорить было не к месту.

– В больницу его надо, к доктору, – осторожно заметил я. – А то еще помрет. И как вы потом без брата жить будете?

Мелочь, проникшись перспективой, снова принялась всхлипывать. А старшая, и без меня уже прикинувшая расклады, глянула на меня хмуро:

– А платить дохтуру кто будет? Ты, что ль?

– А хоть бы и я.

– А не врешь?

Вопрос был задан нарочито грубо, но я видел: в глазах девочки помимо угрюмого недоверия появились робкие лучики надежды. Теперь надо было ответить так, чтобы она уверилась. Только вот сработают ли здесь клятвы, ходившие среди шпаны в мое время? Не попробуешь – не узнаешь, рискну:

– Да чтоб я сдох! Хочешь, на зуб дерну?

Девчонка искоса посмотрела на меня и мотнула головой.

– Не надо. Верю.

– Тогда ждите здесь, сейчас схожу за извозчиком.

Обернулся я быстро. Правда, водитель кобылы напрочь отказался заруливать в переулки. Ну и ладно: донести пацана мне по силам. Судя по виду, весу в нем не слишком много. Вот только еще один вопрос остался и требует он безотлагательного решения.

– Что, девки, дальше делать будете? Как я понимаю, есть вам нечего, и денег у вас тоже нет.

Старшая голову опустила. Нет у нее ответа на мой вопрос. А куда им сейчас? Побираться? На паперти профессиональные нищие все места оккупировали, не пустят. Хорошо еще, если просто побьют и прогонят, а могут и чего похуже сотворить. На панель малы еще, да и путь этот короткий, несчастливый и в один конец. В приют, разве что. Правда, туда они давно могли пойти, но предпочли выживать самостоятельно. Лично мне причина вполне ясна: в приютах всякое бывает, порассказывали мне знакомцы. И это там, на сто лет позже, в относительно сытое время. А здесь и сейчас? Кормят впроголодь, работать заставляют от зари до зари, а девчонок, что посимпатичней, служители могут и напрокат сдавать любителям малолеток. Только и выгоды получается, что с голоду помереть не дадут.

Младшая же сестренка, напротив, голову подняла. Малая, а сообразила, что не просто так я спрашиваю. И ждет теперь, что я им предложу.

– Ко мне жить пойдете? С меня – кормежка от пуза, с вас – работа по дому: прибрать, постирать, приготовить. Как брательник ваш оклемается, и ему дело найду.

Мелкая – по глазам видно – уже готова бежать, но молчит. Старшая решить должна, как она скажет, так и будет. А та колеблется, боится довериться по сути незнакомому дядьке. Пару минут она молчала, дергалась. Наконец, отважилась:

– А платить будешь? Хоть по пятаку в день?

– А как работать станешь. Я ж вас не просто так зову. Я вам жилье даю, кормить-одевать буду, документы справлю, потом, глядишь, в школу отдам, учиться.

– А какая тебе в том выгода? – продолжала допытываться девчонка.

– А такая. Мне работать придется с утра до ночи. Не то, чтобы дом в порядке держать, я и поесть-то не всегда успею. Вот и нужен мне кто-то, кто все это на себя возьмет.

– А чего бабу какую не наймешь? Она и приберет, и сготовит, а за лишний гривеник и юбку задерет без вопросов.

– То-то и оно, что платить ей надо. А вы дешевле обойдетесь. Дом у меня большой, места вам хватит. Кроме того, наймешь какую, так она примется тащить все подряд. А с вами проще. Вы ж не станете у самих себя, из собственного дома красть.

Видимо, я был недостаточно убедителен. Старшая никак не могла решиться. А мне позарез нужно было, чтобы она именно что сама согласилась. Потому что силой их мне не забрать, а оставлять здесь никак нельзя. Пусть пацан и малолетком был, а все ж таки мужик, и по понятиям шпаны сестры его при нем и за ним считались. А нет его – и они вроде как ничьи. Любой может забрать и заставить делать все, что ему захочется. Пришлось пойти на хитрость:

– Да что с тобой говорить? Ты, поди, и похлебку-то сварить не сможешь.

Девчонка даже обиделась.

– Да я щи могу, и кашу сварить, и хлеб испеку, коли печь имеется.

– Печь имеется. А даже если и нет, или не годна – сложу. Так что, испечешь?

– Испеку.

– Ну а коли так, то поехали. Вон, солнце уже скоро зайдет, а вам еще хозяйство смотреть.

Извозчик, увидев своих седоков, едва не сбежал, но польстился на двойную оплату. Довез всю нашу компанию до городской больницы и честно дождался, пока я нашел дежурного фельдшера и определил мальчишку на лечение. Но после, услыхав, куда предстоит ехать, наотрез отказался. Насилу уговорил его довезти хоть до условной границы слободки. Это насколько же дурная слава у этого места, что извозчики аж трясутся при одном его упоминании? Ничего не скажешь, подкузьмил мне господин полицейский инспектор. Ну да ничего, пробьемся.

Добрались до дома уже в сумерках. Судя по всему, чужие в мое отсутствие не лазали, замки остались нетронутыми, добро – в целости и сохранности. Зашли в дом. Девчонки в момент проскакали по всем комнатам, возмущаясь «сплошной грязюкой», а я, наконец, сообразил: если у меня уже в животе бурчит, то они, поди, с утра ничего не ели. А, может, и с прошлого дня. Порылся на полках, нашел пару надколотых глиняных кружек. Сбегал до колодца, набрал воды, сполоснул посуду. Сгреб с ближайшего подоконника на пол весь мусор, добыл из саквояжа рубаху, которую определил на ветошь, постелил вместо скатерти. Потом позвал хозяек.

– Ну что, годится жилье?

– Годится, – кивнула старшая. – Только в этой печи хлеб не выйдет. Голландка – она только на обогрев.

– Сказал же – новую сложу. Только давайте сперва вот что: мое имя вы знаете. А как вас звать-величать?

– Я – Машка, – смутилась старшая. – А она – грязный палец ткнул в сторону мелкой – Дашка. А брательник – тот, что в больнице – Мишка.

– Понятно. Значит, Мария и Дарья. Вы есть будете?

Мог и не спрашивать, и без того понятно было. А когда я развернул мясной пирог, девчонки разве что чудом слюной не захлебнулись. Они, поди, за последний год мяса и в глаза не видали.

Я порезал пирог на три части. Меньшую, примерно четверть, себе, а остальное им двоим пополам. И пока я примерялся, как ловчее откусить, голодные дети смолотили свои порции без остатка. А Дашка после еще и крошки в ладонь смела и в рот ссыпала.

Тем временем, за окном совсем стемнело.

– Ну ладно, худо-бедно повечеряли, пора и спать ложиться, – объявил я. – Тут одна кровать более-менее целая осталась. Вы на ней уместитесь? Вот и ладно. А я в сарай пойду. Спокойной ночи.

Разбудил меня, как и в прошлый раз, солнечный луч. Я разлепил глаза, с кряхтением вылез из мобиля, распрямился, размялся и вышел во двор. Потянулся, зевнул, да так и застыл с открытым ртом. Уж не знаю, когда поднялись девчонки, но работа у них уже вовсю кипела. Все ставни были отворены, все окна – нараспашку. У крыльца лежала куча всяческого хлама, а в доме задорно перекрикивались девчачьи голоса. Из окошка второго этажа на секунду высунулась Машка, выплеснула на землю из какого-то корытца грязную воду и вновь скрылась внутри. Из открытой настежь двери выскочила босая Дашка, выволокла грязную рогожу с наваленным на ней мусором, покидала все это в общую кучу и ускакала обратно.

Вот это да! Думаю, я вчера заключил хорошую сделку. Но работников полагается кормить, а у меня в доме ни крошки. Непорядок! Надо исправляться.

На то, чтобы найти в слободке лавку, закупить продуктов, немного посуды и вернуться, ушло с полчаса. Но к этому времени на крыльце уже лежал найденный где-то в закромах вязаный коврик, а за ним блестел чисто вымытый пол.

Ходить в грязных штиблетах по чистому – это было свыше моих сил. Я разулся, вошел и ахнул. Да, еще не все было отчищено и отмыто, но то, что было вечером и то, что я видел сейчас – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Наверху девчонки шумно возились, бормотали вполголоса что-то явно непристойное – честно выполняли свою половину договора. Пора было и мне выполнить свою.

– Девки! – громко позвал я. – Айдайте, поснедаем.

Бормотание стихло в один момент. А в следующий момент по деревянным ступеням лестницы барабанной дробью простучали босые пятки, предо мной явились две чумазые мордашки и тут же потянулись к разложенной на чисто выскобленном столе снеди.

– Э-э, нет, так не пойдет, – остановил их я. – Грязными за стол не пущу. Марш умываться! Вода на крыльце. Не бойтесь, вашу долю не съем.

Машка и Дашка умчались наводить чистоту, а я поставил на новенькую пьезотермическую плитку новенький медный чайник, нарезал ломтями каравай еще теплого хлеба и принялся намазывать краюхи маслом.

Когда хозяйки вернулись, по кружкам уже был разлит свежезаваренный чай, а на столе кроме блюда с хлебом стояла плошка с мелко наколотым сахаром.

– Ну вот, совсем другое дело, – оценил я их старания. – Теперь и откушать можно. Пока стоя, позже лавки сколочу. А как разбогатею, так и венских стульев накуплю. Чего смотрите? Ешьте, покуда не остыло.

Две девчонки смолотили еду в один присест. И куда только в них влезает! Поели, чуточку продышались, и Машка тут же подхватилась посуду мыть. Да и сестрицу себе на подмогу утащила. А я пошел в сарай, переоделся в гоночное и выкатил своего железного коня.

Девчонки, как увидели меня во всей красе, кажется, дара речи лишились. Стояли, рты раззявив, и только глазищами лупали. Наконец, отмерли. И снова рты раскрыли – на этот раз, чтобы засыпать меня миллионом вопросов. Но я был хитрее и быстрее.

– Мария, вот, держи рубль.

Я высыпал девочке в горсть несколько монет.

– Дойди до лавки, купи продуктов на пару дней: крупы, муки – ну, сама, поди, знаешь. Если кастрюля какая понадобится или сковорода – тоже покупай. Вечером доложишься. Я поехал по делам, буду на закате. Приготовьте что-нибудь пожевать. Хлеб, что остался, можете доесть.

Выдав эту инструкцию, я выехал за ворота, дождался, пока в калитке не лязгнул засов, и покатил по улице, вызывая живейший интерес у всех обитателей слободки.

Дел у меня действительно было по горло. Надо было заскочить к плотникам, договориться насчет устройства верстака в сарае-мастерской, да оценить стоимость настилки пола. Надо было заказать оконное стекло. Надо было забежать в больницу, проведать пацана, да переговорить со знакомым врачом, с тем самым Марком Соломоновичем. Надо было уведомить фискальное ведомство об открытии новой мастерской. Надо было забежать в полицию, узнать насчет оформления опеки над тремя сиротами. А главное – отловить Федора Игнатьева у него дома и забрать, наконец, сундук с инструментом. Чую я, не сегодня-завтра он понадобится, и в дальнейшем будет нужен постоянно.

Вот и пришлось мотаться по городу из конца в конец. Не будь у меня такого полезного мотоцикла, все перечисленное потребовало бы неделю времени и пару червонцев на извозчика. Но я уложился в один день. Самыми короткими были визиты к плотникам и стекольщикам. Чуть больше времени ушло на забег по лавкам: постели, посуда, одежда и обувь детям, пусть пока и подержанная. Игнатьева я, вопреки ожиданиям, дома не застал, и передал ему записку через слугу. А вот в больнице пришлось задержаться подольше.

Я с шиком подкатил к парадному входу. Оставив своего железного коня у крыльца больницы, изловил первого попавшегося служителя, и он провел меня на второй этаж в кабинет господина Кацнельсона.

– О! Сам господин Стриженов! – поднялся мне навстречу доктор. – Ну здравствуйте, здравствуйте. Дайте, я пожму руку человеку с самыми чистыми костями в нашем городе.

– Ну да, наши кумушки еще и не то могут, – поддержал я шутку, пожимая протянутую мне руку.

– Еще бы. Вы видели вчерашний номер «Ведомостей»?

– Видеть-то видел, и даже в руках держал, но даже просто раскрыть газету времени не хватило, не говоря уж о том, чтобы ее прочесть. У меня, знаете, были вчера вечером приключения.

– Как же, мне с самого утра доложили, что вы приезжали, мальчишку с черепно-мозговой травмой привезли.

– И как он?

– Для его ранения, неплохо. Да мы можем просто сходить и посмотреть. Вот прямо сейчас.

– Конечно, идемте.

В палате, куда положили парнишку, кроме него находилось еще, по меньшей мере, человек десять. Воздух был спертый, тяжелый, отравленный запахами карболки и человеческих выделений. Кто-то спал, кто-то просто лежал в койке. Кто-то ходил по палате, а иные и курили прямо здесь же. От всех этих миазмов дышать было настолько тяжело, что я в первую минуту закашлялся.

– Да, батенька, – усмехнулся Кацнельсон, глядя на меня, – это вам не на мобилях гонять. Тут особая привычка нужна.

Спорить с этим утверждением было трудно.

К моменту нашего появления мальчишка как раз пришел в себя. Некоторое время он недоуменно оглядывался по сторонам, потом, видимо, что-то сообразив, дернулся было вскочить, и тут же повалился обратно.

– Спокойно, спокойно, голубчик, – уверенным врачебным тоном заговорил доктор. – Вставать тебе, пока что, нельзя. Уж больно крепко тебя по голове приложили. Тошнит? Голову кружит? Ну вот, типичное сотрясение. Отлежаться тебе надобно. Сколько? Неделю, не меньше.

– А как же… – снова дернулся маленький газетчик.

Тут уже пришла моя очередь его успокаивать.

– За сестер не беспокойся. С ними все хорошо. Пока ты лечишься, они у меня поживут. Как будет возможность, привезу повидаться. Давай, поправляйся. Слышишь?

Пацан слабо кивнул и, видимо, это движение окончательно лишило его сил. Он закрыл глаза и обмяк на подушке. Уснул.

– И каков прогноз? – спросил я Кацнельсона, когда мы вернулись в его кабинет.

– Вполне положительный. Череп не поврежден, пострадал только скальп, да и то несильно. Ему сейчас главное – покой. Ну и хорошее питание, конечно. Откровенно говоря, его истощенное состояние для него намного опаснее сотрясения.

– Понятно, – кивнул я. – А скажите, Марк Соломонович, как скоро его можно будет домой перевезти? Думаю, ему там будет лучше. Его сестры уход обеспечат не хуже, чем ваши санитары – не в укор будь сказано. И питанием я озабочусь.

Доктор странновато взглянул на меня, помедлил чуток и ответил:

– Если не будет ухудшения, то через два дня, считая с завтрашнего. И простите покорнейше, Владимир Антонович: дела-с. А насчет ремонта фургонов подойдите к Филимонову Льву Викторовичу, он полностью в курсе.

Я вышел из кабинета, пожал плечами и принялся было спускаться по лестнице, но тут у меня за спиной раздался грубый окрик:

– Стриженов! Стой!

Глава 15

Я обернулся. На верхней площадке лестницы стоял Николай Генрихович Клейст собственной персоной. Если не принимать в расчет ситуацию, выглядел он довольно комично. Лицо его, буквально кричащее о стойком нордическом характере, было в паре мест заклеено пластырем крест-накрест. Так, как обычно рисуют в мультиках и на карикатурах. Часть головы была обрита, и на этих местах красовались свежие швы. Наверное, если бы его обрили полностью, вышло бы поприличней. А сейчас он скорее походил на безумного ученого, жертву собственного неудачного эксперимента.

Я невольно улыбнулся, но Клейст не был намерен шутить. И лицо его, волею врачей ставшее из героического карикатурным, было искажено злобной гримасой.

– Мерзавец! Подлец! Как ты посмел! – закричал он и занес руку для удара.

Мне было как-то не по душе обижать больного человека, но когда меня пытаются побить, мне не нравится гораздо больше. Легко уклонившись от неумелого удара, я вполсилы ткнул Клейста в солнечное сплетение. Тот несколько раз хватанул ртом воздух и с моей помощью присел отдохнуть на верхней ступеньке.

– Николай Генрихович, вы меня слышите? А понимаете?

Клейст, еще не вполне пришедший в себя, смог кивнуть на оба вопроса.

– Вам не удастся меня избить, я дерусь лучше вас. Вы это понимаете?

Еще один кивок.

– Тогда вот что: очевидно, что противоречия между нами достигли критического уровня. Вам не кажется, что настала пора объясниться? Вам известно место, где мы могли бы побеседовать без лишних ушей? Ибо некоторые факты я предпочел бы оставить между нами.

Гонщик, несколько поникший от осознания неспособности уничтожить меня немедленно, поднялся и, злобно зыркнув, отправился куда-то в дальний конец коридора. Я последовал за ним.

Мы разместились на небольшом балкончике, выходящем в больничный двор и прикрыли за собой дверь. Встали на расстоянии друг от друга, но так, чтобы можно было говорить, не повышая голоса.

– Николай Генрихович, – начал я, – До определенного момента мне была понятна ваша неприязнь ко мне. Но теперь, когда я больше не работаю на Маннера и вы стали ведущим гонщиком его команды, повод ненавидеть меня должен исчезнуть. Я прав? Или существует что-то еще, о чем я даже не догадываюсь?

– Не паясничай, Стриженов, ты все прекрасно знаешь.

– Представьте на минуту, что я обо всем забыл. И объясните, в чем причина вашей чрезмерной, на мой взгляд, антипатии ко мне. И постарайтесь держать себя в руках, брудершафт мы с вами не пили.

Мой недруг, скрипнув зубами, несколько секунд собирался с мыслями – видимо, облекал ругательства в более-менее цензурную форму, и начал свою обличительную речь.

– Я не верю вам, господин Стриженов, – презрительно выплюнул он, – ни единому слову не верю. Но раз вам так хочется это услышать, то извольте.

Клейст вскинул голову, и я с трудом удержался от улыбки. Уж больно комично выглядела эта пафосная поза в сочетании с пластырем и клочковатой шевелюрой.

– Мне абсолютно безразличны ваши успехи в гонках. Но то, как вы поступили с дамой, вызывает у меня бурное негодование и крайне негативные эмоции в ваш адрес.

Признаться, на какое-то время я просто потерял дар речи. Изумленно таращился на Клейста и хлопал глазами.

– Николай Генрихович, вы серьезно? Вы все это устроили из-за женщины? Я могу понять… Нет, не могу. Скажите сперва, о какой женщине идет речь, ибо я нахожусь в полнейшем недоумении.

– Не притворяйтесь, Стриженов. Я говорю о нашей общей знакомой, Наталье Андреевне Неклюдовой. Вы прекрасно знаете, что я был к ней весьма неравнодушен. К несчастью, она выбрала вас.

Тут во взгляде моего визави отобразилась неслабая душевная боль. Я даже на секунду пожалел его. А он, тем временем, продолжал:

– О да, вы превосходно сыграли свою роль. Вашей игре поверили буквально все, и я в том числе. А у несчастной романтической девушки просто не было шансов. Вы ее обольстили, бесчестно использовали и бросили!

К концу фразы Клейст все-таки повысил голос, что привлекло внимание нескольких человек во дворе.

– Спокойней, Николай Генрихович, спокойней. А откуда вы узнали обо всем этом? Ну, о том, что я ее…

– Она, – ледяной взгляд поборника чести прекрасных дам пронзил меня до самых печенок, – обо всем рассказала мне сама. Бедняжка рыдала у меня на руках! А вы…

– А что я?

– А вы растоптали ее честь, прилюдно унизили и прогнали.

– Скажите, господин Клейст, – осторожно произнес я, – вы не пытались как-то проверить слова упомянутой барышни?

– К чему вы ведете, Стриженов?

– К тому, что глупо быть настолько доверчивым, хотя ваша влюбленность во многом вас извиняет. Сейчас я не стану ничего говорить в свою защиту, поскольку вы мне все равно не поверите. Но вы можете спросить у других. Нашу последнюю беседу с госпожой Неклюдовой, когда я, по вашему мнению, топтал и унижал, слышал весь пансион, начиная от самой мадам Грижецкой и до последней служанки. Вы могли бы заглянуть туда и поспрашивать о том, что было сказано между нами.

– Я непременно это сделаю, – ядовито заверил Клейст.

– А еще загляните в магазин готового платья купца Мирошникова. Там служит приказчиком некий Петр. Вы поглядите записи в учетной книге в день бала. А потом расспросите этого приказчика о том, какие договоренности были у него с госпожой Неклюдовой.

Гонщик нахмурился, мои слова лишили его былой уверенности в собственной правоте. На этом можно было бы остановиться, но я решил сделать контрольный выстрел:

– Между прочим, на балу у баронессы Сердобиной госпожа Неклюдова была с неким полковником. Как мне сказали, из улан. Она не показалась мне расстроенной или, скажем, униженной. Напротив, была вполне счастлива и веселилась изо всех сил.

После этой моей фразы Клейста впору было пожалеть. Глаза его, еще недавно метавшие в мой адрес молнии, погасли. Он выглядел натурально убитым.

– Это… правда? – произнес он, с трудом ворочая языком.

– Совершенная правда. Можете спросить у любого из тех, кто присутствовал на балу. К примеру, у господина Игнатьева. Ну, или у самой Натальи Андреевны, если она, конечно, соизволит ответить на сей щекотливый вопрос.

– О боже!

Клейст закрыл лицо руками и пошатнулся. Мне даже пришлось придержать его, чтобы он ненароком не выпал с балкона.

– Николай Генрихович, с вами все в порядке? Пообещайте, что не будете делать опрометчивых поступков.

– Да-да, я…

Он отмахнулся, не глядя на меня, и скрылся где-то в недрах больницы.

Да уж, не ожидал я от этого внешне бесстрастного человека такого драматизма. А какова история! Вполне достойна быть расписаной в романах для томных барышень. Вот же г… госпожа Неклюдова! Двоим мужикам мозги пудрила, а на бал отправилась с третьим. Кстати говоря, не факт, что в поклонниках числилось только два осла.

Клейсту, пожалуй, можно посочувствовать. Ему было плохо. Образно говоря, у него в один момент рухнула вся жизнь. Он разом лишился дамы сердца, мобиля, романтических иллюзий и, кажется, изрядной доли самоуважения. Надеюсь, в этот раз он все же проверит мои слова прежде, чем действовать. А мне, напротив, было хорошо, поскольку разрешился один из вопросов: благородный джентльмен пошел на убийство в состоянии аффекта, по личной инициативе из любви к женщине. Но кто же тогда стрелял в меня на гонке?

После разговора с Клейстом я быстренько нашел начальника хозяйственной службы, пухлого коротышку Льва Викторовича Филимонова. Он был искренне рад меня видеть. Тот факт, что вверенное имущество не приносит пользы, а, напротив, медленно гниет в углу больничного двора, его несказанно угнетал. Поэтому он лично сопроводил меня к казначею, мы составили и подписали договор, и буквально наутро ко мне должны были притащить первого «пациента».

В общем, дела, хоть и с непредвиденными задержками, продвигались вперед. Оставалось только одно, самое, на мой взгляд, пустяковое: проконсультироваться в полиции насчет опеки над сиротами. Но, совершенно неожиданно, меня постигла полнейшая неудача. Несмотря на конец рабочего дня, полицейские чины бегали по коридорам управления как наскипидаренные. А полицейский инспектор Боголюбов, на помощь которого я очень рассчитывал, поглядел на меня красными, что у того кролика, глазами и отмахнулся как от назойливой мухи:

– Некогда, дорогой Владимир Антонович, некогда. Загляните через недельку.

И снова углубился в бумаги.

На выходе я, блеснув мелкой серебряной монеткой, изловил за рукав кого-то из младших чинов.

– Скажи-ка, любезнейший, что у вас такое случилось? Отчего все как с ума посходили?

– Дык это, благородного убили. Аккурат позатой ночью с ливольверту застрелили.

Полицейский принял монетку, высвободил рукав и унесся по своим делам. А я, не солоно хлебавши, отправился в обратный путь. Что-то поцарапалось в памяти в связи с этим убийством, но так и не проявилось.

Неудача в полиции меня не то, чтобы расстроила, но некоторую досаду вызвало: не люблю менять планы. Правда, стоит признать, что тут налицо был форс-мажор, непреодолимая стихийная сила. Против такой переть – все равно, что против ветра плевать, так что я сел в седло и покатил домой.

Не успел я повесить шлем и кожанку на гвоздь в сарае, как один за другим повалил народ: плотники, стекольщики, посыльные из лавок. Я только успевал распоряжаться, да следить, чтобы кто-нибудь особо шустрый ничего себе в карман не прибрал. Кабы не сестрички, ни за что бы не справился. Пока меня не было, они успели поставить на уши весь дом, перетрясти все кладовки, сунуть нос в каждую щель и до блеска выдраить каждый закоулочек. И теперь ловко определяли по местам новое имущество: крупы – в чулан, белье – в комод, посуду – в буфет и на полки.

Когда солнце пошло клониться к закату, у меня в сарае-мастерской стоял новенький верстак из толстых березовых плах, окошки дома сверкали новенькими стеклами, а на плите стоял горшок горячей каши с салом. Подбежала Дарья:

– Владимир Антонович, баня готова. Белье ваше уж там, на лавке приготовлено.

– Сейчас, иду.

Я потянулся, обозревая свое хозяйство. Красота! Может, принять невысказанное предложение Настеньки Томилиной, да заделаться помещиком? Хотя, нет, будут и другие возможности. Вон, сама баронесса тоже вдовая. А наследства за ней всяко побольше. А то, может, и графиня какая найдется, али княгиня? Да что это я? Надо брать выше: принцесса! И буду я весь такой принц. В шелках стану ходить, с золота есть… Глупость придумалась, конечно. Хотя, почему бы и не помечтать о принцессах? А потом ухватить в руки синицу и жениться на Томилиной. И сыт буду, и обласкан, и в общество вхож.

У ворот закрякал клаксон мобиля, развеивая мои грезы, и я пошел открывать.

Приехал Игнатьев. Для разнообразия, на заднем сиденье его мобиля вместо треноги фотоаппарата лежал сундук с инструментами. Как уж он умудрился его туда затащить – непонятно. Потому, что вытаскивали мы его с таким трудом, что ни в сказке сказать, ни вслух произнести. Но вытащили, уволокли в сарай и поставили рядом с верстаком.

– Ух ты! – загорелись глаза у журналиста, когда он увидел разбитый мобиль. – Замечательный экземпляр. Кажется, подобный был у Клейста. Где вы его раздобыли?

– Трофей, – пожал я плечами. – Был рядом в момент аварии, и договорился с полицией, чтобы обломки отдали мне.

– Будете восстанавливать?

– Попытаюсь.

– Будет интересно взглянуть, что же у вас получится. Если уж вы мой драндулет превратили в конфетку, то боюсь даже себе представить, что выйдет из этого мобиля. Это ведь гоночная модель, если я не ошибаюсь?

– Думаю, да. Когда разберу, будет понятнее. Как вы знаете, еще недели не прошло, как я заполучил эти хоромы. И вот лишь сегодня смог хотя бы немного навести здесь порядок. По крайней мере, у меня здесь появилось нормальное спальное место. Теперь можно и мобилями заняться. Недели через две, как разбогатею, смогу вас и в дом провести, и угостить.

Тут опять подбежала Дашка.

– Владимир Антонович, баня-то простынет!

Я поморщился – про себя, конечно: не хотел давать свету новую сплетню, пока опеку не оформлю.

– Видишь – гость у меня, не до бани мне. Идите сами, а я потом. Иди, иди.

Мы дождались, пока девчонка скроется в доме.

– Ну, Владимир Антонович, вы опять всех поражаете. Не успели еще в городе обсудить ваш фурор на балу, как вы подкидываете нашим сплетницам новые темы.

– Это, – я кивнул в сторону дома, – пока еще никому не известно. И я бы не хотел, чтобы…

– Могила! – с готовностью откликнулся Игнатьев.

– Я на это надеюсь. Хотя бы на пару-тройку недель, покуда я не оформлю документы на опеку. А лучше, чтобы эта тема и вовсе не всплыла в обществе.

– В газете я об этом не напишу и трепаться не стану. Но сами, наверное, знаете: слухи – дело такое, быстрое.

– Увы, знаю, – сокрушенно покивал я головой. – А что ж такого страшного обо мне говорят?