Текст книги "Человек с прошлым"

Автор книги: Дмитрий Мамин-Сибиряк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

XII.

   Евгений Васильевич, вернувшись к себе в номер, почувствовал себя скверно, как наглупивший человек. Он даже плевался, припоминая подробности обеда. Но что поделаешь с этой милой провинцией? После обеда он завалился спать и проснулся уже поздно, т.-е. его разбудил осторожный стук в дверь.    – Кто там?    – Да это все я же...    – Войдите.    Это был Антон Иваныч. Он держал в руках портфель, набитый какими-то бумагами. Фамильярно подсев на кровать, он заговорил о деле. Старик действительно проштудировал его добросовестно, насколько это позволяли данныя из разсказа.    – Во всяком случае дело верное, особенно, если ваша кузина сумеет выйти замуж. Тогда эту самую тетку, как редьку из гряды, можно выдернуть... Так и напишите вашей кузине. Кстати, она хорошенькая?    – Ничего... Впрочем, я давно ея не видал.    Антон Иваныч говорил совсем другим тоном и даже подмигнул Евгению Васильевичу, как своему недавнему сообщнику.    – Вот мой громоотвод,– обяснял он, хлопая по портфелю.– Только и спасенья, а то Танюшка не пускает на шаг из дому. А как скажу я ей: дела – нужно справку сделать... к судебному приставу... Хе-хе!.. Превеликие мы подлецы мужчины...    – Хотите чаю?    – Чаю? Да, то-есть нет... Вот одевайтесь да пойдемте лучше вниз, з общую залу. Там еще покалякаем... Что в номере зря сидеть! Ну, одевайтесь, отец...    Это был неисправимый трактирный завсегдатай. Может-быть, и практика приучила его шататься по трактирам. Евгений Васильевич наскоро оделся, и они вместе спустились вниз. Было уже часов десять вечера, и в зале набралась публика. Осмотревшись, Евгений Васильевич поморщился: он заметил деревянную эстраду для арфисток.    – Ведь раньше этой гадости здесь не было,– брезгливо заметил он и прибавил:– Ах, вы, старый плут... Вот я ужо пожалуюсь Татьяне Марковне.    – А мы отдельный кабинет займем... хе-хе... Никто и не увидит... Да парочку озорниц пригласим.    Евгений Васильевич только покачал головой. Хор арфисток культивировался в этом захолустье сравнительно недавно и быстро пустил корни. Это можно было проверить по собравшейся публике, среди которой у Антона Иваныча оказалось много знакомых. Арфистки разместились в следующих двух комнатах, выжидая звонка. Евгений Васильевич только пожал плечами, оглядев этих "озорниц",– накрашенныя, испитыя, какия-то подержаныя. Нужно было потерять всякий вкус, чтобы находить какой-нибудь интерес в этом отребье. А между тем Антон Иваныч чувствовал себя, как рыба в воде, заигрывая то с той, то с другой.    – Пойдемте в кабинет,– уговаривал его Евгений Васильевич.    Но и в отдельном кабинете не было спасения. Туда скоро явились две приятельницы Антона Ивановича: одна – еврейка с хриплым, пропитым голосом, а другая немка aus Eiga. Старик заказал ужин и все повторял;    – Я буду вашим Вергилием, Евгений Васильич... Засиделись вы на своих промыслах, и необходимо встряхнуться.    – Я спать хочу, Антон Иваныч...    – Вздор... Берта, куда ты? Александра Гавриловна... помпончики...    Послышался режиссерский звонок, и девицы исчезли.    – Пойдемте послушать,– всполошился Антон Иваныч.    – Да что слушать-то?    – А Александра Гавриловна как запевает "Березу"? Мурашки по коже... и потом подпустит эту цыганскую дрожь... Плечики заходят, ручки...    Они вышли в общую залу, где на эстраде выстроился весь хор. Все певицы были в черных платьях, с какими-то трехцветными перевязями через плечо. Тапер ударил по разстроенному пианино, и хор грянул. Что это было!.. Какие-то отсыревшие голоса, вскрикиванья, надтреснутыя ноты, вообще гадость. Евгений Васильевич смотрел на аплодировавшую публику и мог только удивляться, кто тут хуже – эти несчастныя арфистки или аплодировавшая публика. А Антон Иваныч стоял около него, причмокивал, притопывал и выкрикивал тоненьким голоском:    – Делай! Чисто...    Оживление сказалось и в публике. Какой-то захмелевший купчик вышел на середину залы и принялся вытанцовывать замысловатые кренделя, взмахивая руками, точно желал вспорхнуть. Утомившись, он разбитой походкой направился к буфету. Проходя мимо Евгения Васильевича, он остановился, посмотрел на него осовелыми глазами, осклабился и проговорил заплетающимся языком:    – А, барин... Ну что же, здравствуйте... да.    В первую минуту Евгений Васильевич не узнал этого пьянаго субекта и не подал руки.    – Не узнаете?.. Хе-хе... А еще обедали вместе у Марѳы Семеновны...    – Спиридон Ефимыч?– мог только удивиться Евгений Васильевич.    – Он самый-с...    – Как вы изменились...    – Горе-то одного рака красит. Ну, да это все равно, и я ее достигну... у-у!..    Антон Иваныч толкнул Евгения Васильевича в бок локтем и сделал какой-то знак глазами.    – Иди к нам, Спиридон Ефимыч,– крикнул он недавняго приказчика.– Выпьем...    – Все равно, где ни пить...– согласился тот.– Эх, барин... Ну, да что тут говорить. Носи, не потеряй, Марѳа Семеновна!...    Он ударил кулаком по столу и неожиданно задумался.    – Ну, выпьем,– предложил Антон Иваныч.– Теперь уж нечего думать...    – Нет, постой...– артачился пьяный Спирька.– Вот барин считает меня за дурака... да. Дурак Спирька... А он, дурак-то, все и понимает. Да еще, может, побольше самого барина... Эх, Капитолина Михевна...    Спирька опустил голову на стол и заплакал.    Евгению Васильевичу теперь сделалось все ясно, откуда мог Антон Иваныч знать аналогичную историю,– конечно, пьяный Спирька наболтал. Случай навернулся отличный, и оставалось только им воспользоваться. Конечно, Спирька знает более других и может сообщить интересные факты. Стоит только подстроить Антона Иваныча...    – Это и есть тот аналогичный случай, про который я давеча забыл,– обяснял старик, показывая глазами на Спирьку.– Удивительное совпадение....    Спирька был настолько пьян, что добиться от него чего-нибудь сейчас не было возможности, хотя он раз пять повторил разсказ о том, как "распатронил самоё".    – Я ей еще покажжу!..– хрипло повторял Спирька, грозя кулаком.– Она будет помнить, каков есть человек Спиридон Ефимыч... дда! К лучшем виде... Эх, жисть!.. А все из-за благородства чувств... Горячо пришлась к самому сердцу Капитолина Михевна, ну и не стерпел.    Когда Спирька ушел. Антон Иваныч окончательно припомнил, что именно от него слышал аналогичную историю.    – Нужно его при случае разспросить подробно,– посоветовал Евгений Васильевич, не решаясь открыть свои карты.– Интересно.    – Да что его разспрашивать: сам все разскажет...    – Вот именно, чтобы сам все разсказал...    Антон Иваныч испытующе посмотрел на собеседника. Скрываться дальше было безполезно, и Евгений Васильевич начистоту разсказал все дело.    – Да вам бы так сначала и сказать, отец,– равнодушно заметил Антон Иваныч.– Что же, дело житейское... А Спирька нам пригодится. Бредить он этой девицей...    – Ну, это он напрасно безпокоится. Вы поведите разговор о духовном завещании, Антон Иваныч...    – Да уж не учите рыбу плавать.    – Затем, два условия: я разсказал вам все, но под условием полной тайны. Понимаете? Если я добьюсь своей цели, вы получите с меня десять тысяч... Довольны?    – Маловато... Ну, да это ничего. Главное, нужно задаточек, отец... Волка ноги кормят.    – Да ведь вы давеча соглашались даром? И с Татьяной Марковной я вас мирил...    – Давеча была петербургская кузина, а теперь целый кус.    Не хотелось Евгению Васильевичу платить деньги ни за что, но пришлось выдать аванс в триста рублей. Теперь Антон Иваныч сделался уже совсем нужным чатовеком, и приходилось его покупать.    – На свадьбе вот как еще попируем!– повторил старик, запрятывая деньги в карман.    "Ну, уж таких-то гостей у меня на свадьбе не будет!– думал Евгений Васильевич, улыбаясь.– Тогда другое будет..."    Из-за Спирьки Евгений Васильевич остался лишних два дня в городе, но из этого ничего особеннаго не вышло. Бывший приказчик сам ничего не знал о духовном завещании.    – Все-таки он нам может пригодиться,– утешался Антон Иваныч, ероша свои седые волосы.– Мы все из него выцедим...    Перед отездом Евгений Васильевич едва мог разыскать Гаврюшку, который успел подраться с поварами и был посажен в кутузку. Пришлось даже побывать у полицеймейстера, чтобы прекратить дело домашним способом. Гаврюшка был освобожден.    – Что же это такое, Евгений Васильич?– жаловался Гаврюшка, почесывая затылок.– Ну и город!..    – Я с тобой, дураком, не хочу разговаривать.    – Нет, барин, это дело тоже надо разсудить: меня же повара били, и меня же на высидку определили?    – Мало били...    – Ну, город...    Евгений Васильевич тоже был рад выбраться поскорее из этого захолустья. У себя в горах хоть гадостей не видать... Он успокоился только тогда, когда дорожный возок выехал за заставу.

XIII.

   Вернувшись к себе на прииск, Евгений Васильевич испытывал несколько дней какое-то особенное удовольствие. Сказывалась привычка к своему углу, потребность в покое, словом – тот роковой возраст, когда мужчина оставляет бродячия привычки. Для полнаго счастья недоставало только женщины... Не нужно было даже красивой женщины, а просто молодую, хорошую душу, которая согрела бы своим присутствием холостое одиночество и наполнила собой дом. По вечерам Евгений Васильевич любил думать на эту тему, лежа с трубкой на диване. Ну, в самом деле, что это за жизнь, да и для чего стоило жить вообще? В тумане неясно мелькала мысль о детях, и старый бонвиван даже вздохнул. Прежде он мог разговаривать с Гаврюшкой, изучая этот приисковый фрукт, а теперь он в нем вызывал какое-то брезгливое чувство.    – Нет, нужно устроить жизнь иначе,– думал вслух Евгений Васильевич.– Будет... Нужно остепениться.    И в конце концов все сводилось к мысли о Капочке... Да, штучка недурна. Евгений Васильевич до того сроднился с этой мыслью, что даже не мог бы сказать, хороша или дурна эта Капочка. Просто – Капочка, и все тут. Разве свои дети могут быть дурными или хорошими?! Есть чувства выше этих примитивных определений.    На Трехсвятский он поехал только недели через две, когда окончательно установился санный путь. Какая прелесть эти горы зимой... Лес стоит в снегу, точно в дорогой шубе. И всюду эта девственная белизна, слепившая глаза. Дорога зимой была гораздо ближе,– болотами, минуя крутой перевал через Синюху. Трехсвятский имел теперь особенно уютный вид,– главным образом, самый дом, выстроенный именно для такой зимы. Теплом обдало уже в передней и таким хорошим, застоявшимся теплом. Марѳа Семеновна встретила гостя, как ни в чем не бывала. Она, видимо, была даже рада ему.    – Давненько не бывал, белая кость,– шутливо пеняла она.– Где запал-то? Мы и то тут как-то с Капочкой поминали... Сижу я это вечерком и, грешным делом, на картах раскинула, а по картам и вышел червонный король. Раз выпал и в другой... Вот навязался-то, думаю! Ну, тут про тебя и вспомнила: некому, окромя тебя, быть... Зачем в город-то гонял?    – А вы откуда это знаете?    – Сорока на хвосте принесла...    – По делам ездил... Невесту искал, да холодно стало, и ничего из этого дела не вышло.    – Не заговаривай зубов... По картам у меня все вышло, о чт ты еще и не подумал. Есть у тебя и дама трефонная на примете, и свой интерес, и дорога. Карты-то не обманут.    Даже молчаливая Капочка улыбнулась. Да, она сидела на своем обычном месте за столом и разливала чай. И все такая же, точно Евгений Васильевич вчера только уехал с Трехсвятскаго. Ему нравилось, что она вспомнила о нем... Сколько он пережил и передумал за это время! Неужели она не чувствует, чем она сделалась для него в этот короткий срок? Ведь должны же существовать какие-нибудь неизследованные еще наукой токи, которые передают настроение одного человека другому. И он так хорошо думал вот об этой хорошей девушке с гладко зачесанными голосами... Его даже кольнуло, когда пьяный Спирька назвал ее по имени.    – А карты вам ничего не сказали, Марѳа Семеновна, что я приеду приглашать вас к себе в гости?– заговорил Евгений Васильевич, придвигаясь ближе к радушной хозяйке.– Да, дорога теперь отличная...    – Вот видишь, Капа, опять карты нам верно сказали,– обратилась к девушке Марѳа Семеновна.– Вот и нам с тобой выпала дорога... Что в самом-то деле сидеть: поедем в гости.    – У меня и наливка для вас приготовлена, Марѳа Семеновна... Ваша любимая, вишневая с косточкой.    – Н-но?.. Приедем, приедем.    Евгений Васильевич чувствовал себя в ударе и балагурил с дамами самым беззаботным образом. Он чувствовал себя именно тем, чего недоставало в этом доме. Как хотите, а без мужчины дом не дом. Евгений Васильевич весело закручивал усы и до самаго конца не терял настроения. Капочка после чая ушла к себе. Она умела это сделать как-то совершенно незаметно, точно тень, и Евгений Васильевич каждый раз удивлялся, куда она могла деваться.    – Ах, ты, балагур,– смеялась Марѳа Семеновна, вытаскивая из буфета графинчик с наливкой.– На словах-то, как гусь на воде. В гости зовешь, а у самого и хозяйки-то нет...    – Пирог будет с нельмой, отличный, Марѳа Семеновна. Вот увидите...    – Пирог-то будет, да пирожницы-то нет. Привез бы из городу-то хот какую-нибудь худенькую... Скучно, поди, одному-то. Хоша ты и не молод, а мысли-то тоже есть...    – Есть и мысли...    Tête-à-tête прошло тоже-недурно. Евгений Васильевич не терял напрасно времени и приступил к делу. Он придвинулся совсем близко к Марѳе Семеновне и смотрел на нее такими блестящими глазами.    – Ну, ты, белая кость, что глядишь-то?– кокетливо заметила Марѳа Семеновна, отодвигаясь.– Боюсь я, когда на меня смотрят так...    – Как?    – Да вот так... Ну, будет баловать...    Уезжая с Трехсвятскаго, он даже подумал, что не пересолил ли для перваго раза. Кстати, когда Евгений Васильевич надевал в передней шубу, в дверях столовой показалась старуха-нянька и с особенным вниманием посмотрела на гостя своими сердитыми глазами. Он почувствовал на себе этот взгляд и подумал, что как это он упустил из виду вот эту старуху, которой в этом доме принадлежит какая-то таинственная роль. Ведь она могла знать здесь больше всех... Нет, нужно будет обработать и ее, если дело пошло на то! Домой возвращался Евгений Васильевич все в том же хорошем настроении и думал, что Марѳа Семеновна тонко ведет свои дела; до сих пор он не оставался с Капочкой с глазу на глаз и пяти минут. Что она за человек, эта таинственная девушка? О чем она думает, сидя у себя в мезонине?.. Гаврюшка только удивлялся, когда барин принялся насвистывать какой-то веселый опереточный мотив.    "К ненастью разыгрался",– подумал Гаврюшка со злостью.    Марѳа Семеновна не заставила себя ждать и прикатила на Чауш дней через пять. Она приехала вместе с Капочкой, точно угадав тайную мысль гостеприимнаго хозяина.    – Слышала я, что ты по-господски живешь,– говорила она, осматривая с особенным вниманием столовую и кабинет.– Мы вот и могли бы жить, да не умеем... В лесу выросли и ничего путнаго не видали. Капа, гляди-ка, как постель-то у него наложена. А умывальник-то... Батюшки, да тут целый галантерейный магазин! Чисто живешь, Евгений Васильевич, недаром белая кость...    Осмотрев все до мельчайших подробностей, Марѳа Семеновна покачала в раздумье головой. Что и говорить, хорошо... Другую женщину поучит, как жить. Этакий-то до всего дойдет. Аккуратно живет, и всякая штучка на своем месте.    Капочка ходила вместе с теткой и тоже удивлялась. Она совсем не видала ничего подобнаго и почувствовала себя мужичкой. А Евгений Васильевич несколько раз так горячо посмотрел на нее, когда тетка отвернулась.    – Соловья баснями не кормят,– заявила откровенно Марѳа Семеновна.– Ну-ка, хвастал ты своим пирогом?..    – Все будет, Марѳа Семеновна...    У Агаѳьи пирог вышел удачный и весь обед тоже. Евгений Васильевич сам учил ее, как разрезывать мясо, как подавать салат, и вообще всему. Марѳа Семеновна хвалила и кушала. После наливки лицо у ней раскраснелось и покрылось жирным глянцем,– в этот момент она была особенно противна Евгению Васильевичу. Обед закончился шампанским. Хозяин усердно подливал его дорогой гостье, и Марѳа Семеновна осовела.    – Теперь мы будем пить кофе,– предлагал хозяин.– После обеда всегда его пьют...    – Ну, уж уволь... не могу...– бормотала Марѳа Семеновна, почувствовавшая некоторую слабость в ногах.    – Марѳа Семеновна, вы не стесняйтесь: у меня в кабинете отличный диван...    – И то, малым делом, отдохнуть. Разморило меня с дороги-то.. Вон как вся разгорелась. Я только чуточку прикурну...    Агаѳья помогла гостье добраться до кабинета.    – Ах, ты, прокурат...– бормотала Марѳа Семеповна, укладываясь на диване.– Чего он мне подсунул-то?.. Так столбы и ходят... Ах, прокурат, прокурат!..    Капочка очутилась в самом критическом положении, когда осталась в столовой с глазу на глаз с хозяином. Она даже посмотрела на него испуганными глазами.    – Вы будете, Капитолина Михеевна, у меня теперь хозяйкой,– весело говорил Евгений Васильевич, придерживая кофейник на спиртовой лампочке.– Вы будете разливать кофе...    – Может-быть, я не сумею...    Она так мило конфузилась, когда брала кофейник. Их руки даже встретились Евгений Васильевич тоже вдруг взволновался, чувствуя, как у еего во рту пересохло. И кого смущаться – самая простая девушка, которая боится слово сказать. Он смотрел на нее и мысленно говорил то, что нужно было сказать вслух. А дорогое время летело... Нужно было пользоваться моментом, который мог не повториться. Странно, что Евгений Васильевич не знал, о чем ему говорить с гостьей, и кончил тем, что принялся разсказывать что-то про Исаакиевский собор. Ах, как глупо... А она сидела тут, в двух шагах от него, вся какая-то таинственная, в ореоле своего девичества!    – А что бы вы ответили мне, Капитолина Михеевна...– тихо заговорил Евгений Васильевич, взглянув на дверь кабинета,– что бы вы мне сказали, если бы я предложил вам остаться здесь хозяйкой навсегда?    В первую минуту она, очевидно, его не поняла и вопросительно вскинула на него свои темные глаза, а потом совершенно спокойно от– Я уйду в монастырь, Евгений Васильевич...    Его поразил не смысл этого ответа, а самый тон, каким он был сказан. Девушка ответила так, точно у них было все уже переговорено когда-то раньше, и она раньше знала самыя тайныя его мысли.    Марѳа Семеновна проснулась недовольная, с головной болью. Она как-то кисло посмотрела на хозяина и быстро собралась в обратный путь.    – Спасибо на угощеньи,– говорила она, надевая шубу.– Умеешь принимать гостей...

XIV.

   Обсудив подробности визита Марѳы Семеновны, Лугинин остался недоволен своим поведением. Во-первых, сама могла заподозрить, что он нарочно ее напоил, и, во-вторых, Капочка тоже могла претендовать на его откровенную безцеремонность. Он видел эти детски-простые глаза, смотревшие на него с таким удивлением, слышал этот простой ответ на его предложение. Многия девушки в известном возрасте мечтают о монастыре, бто – последняя дан детской чистоте помыслов и желаний, еще не омраченных ничем. Сначала Евгений Васильевич не придал этому никакого значения, а потом серьезно задумался. Ведь бывают совершенно исключительныя натуры, и очень может быть, что Капочка принадлежит именно к таким натурам. Чем больше Евгений Васильевич думал об этой девушке, тем сильнее она ему нравилась. Да, положительно нравилась... И приходилось чего-то ждать, пропуская дорогое время.    В конце ноября он не выдержал и отправился на Трехсвятский. Марѳа Семеновна встретила его особенно любезно, совсем по-родственному.    – Чем ты меня тогда напоил-то?– спрашивала она, ухмыляясь.– На друтой-то день я вот как головой маялась...    – Это с непривычки, Марѳа Семеновна... Вино самое легкое.    – А я-то, дура, обрадовалась! Твоя-то Агаѳья что обо мне подумает?.. Ах, ты, белая косточка, посмеялся ты над простой приисковой бабой...    – Не мог же я вам сказать, Марѳа Семеновна, что довольно. Это невежливо.,    – Ладно, ладно, не заговаривай зубов... Не вчера родилась.    Конечно, явился на сцену неизбежный самовар, но Капочка не выходила. Евгений Васильевич несколько раз посмотрел на то место, где она обыкновенно сидела, а потом быстро обернулся, когда послышались шаги. Опять была не Капочка, а какая-то новая горничная. От Марѳы Семеновны не ускользнуло это движение гостя, и она с ядовитой простотой заметила:    – Капы нет дома... Она уехала погостить к родным.    Евгений Васильевич даже покраснел, как школьник, пойманный на месте преступления.    – Я так привык ее видеть всегда на одном месте и всегда такой молчаливой. Вообще она какая-то странная у вас... Когда вы были у меня, я пробовал с ней заговорить, и ничего не вышло.    – По-нашему, по-старинному, девушки и не должны разговаривать со сторонними мужчинами... Это ваши барышни с кавалерами лясы точат, а наши стыд свой знают.    – Чего же тут стыдиться?    – А мало ли что другой мужчина скажет? У девушки-то золотом уши завешены, недаром пословица молвится. На свою Капу не могу пожаловаться: не вертоватая она. Воды не замутит... Вот сколько времени живем вместе, а я и голосу ея, кажется, не слыхала. Теперь вот уехала, а мне скучно без нея... Все-таки живой человек в дому, хоша и голосу не подает...    Кулак-баба очевидно перехитрила барина, предупредив его замыслы, и Евгений Васильевич почувствовал себя очень глупо. Оставалось политично выведать, куда уехала Капочка, но и тут вышла неудача.    – Мало ли у нас родни по купечеству,– ответила Марѳа Семеновна с деланно-глупым лицом.– До Москвы не перевешать, а пообедать не у кого. Капа-то уехала к троюродной сестре Таисье, а ежели ея не застанет дома, так проедет к тетке. Не знаю и сама, где она сейчас. Жаль было отпущать, да и то сказать: что она высидит на Трехсвятском? Девичьи-то года летят скоро, не успела оглянуться, как в перестарки попала... А здесь какие женихи? Ну, там, может, Бог и судьбу пошлет...    Адрес был точный и обяснение недурно. В последнем Евгений Васильевич еще раз получил одну из тех царапин, какия умеют делать только женщины. Пришлось притвориться непонимающим и проглотить пилюлю. Вопрос о Капочке был исчерпан.    – Да, так вот как...– несколько раз задумчиво повторил Евгений Васильевич, в упор глядя на хозяйку.    – Да, вот этак, белая кость...– отвечала Марѳа Семеновна, не двинув бровью.    – А как ваши карты, Марѳа Семеновна?    – Карты-то не обманут, голубчик... Все как на ладони покажут. Все хлопоты мне обещают через червоннаго короля.    Домой вернулся Евгений Васильевич в скверном настроении. Промятая баба перехитрила и спрятала Капочку, как сказочную принцессу. Вообще получалось что-то сказочно-скверное. Дома Евгений Васильевич долго шагал по своему кабинету, а потом позвонил Гаврюшку. Верный раб явился. Он был мрачен.    – Ты что это надулся, как мышь на крупу?    – Чему радоваться-то? В прежние разы Марѳа Семеновна завсегда мне высылала по агроматному стакану водки...    – А теперь не получил ничего?    – Ни Боже мой... Остребенилась она, Марѳа-то Семеновна, не знамо за что, а уж я-то, кажется, старался завсегда. Моей тут причины никакой нет...    – Да, плохо дело...    Барин опять заходил по кабинету, а Гаврюшка стоял у дверей и смотрел на него. Потом барин остановился, оглядел Гаврюинку с ног до головы и проговорил решительным тоном:    – Нет, ты положительно глуп, Гаврюшка... Да, глуп.    – Это уж как вам будет угодно, барин...    – Ах, если бы ты не был глуп!.. Нет, ничего не выйдет. Ступай...    У Евгения Васильевича мелькнула мысль о том, чтобы через Гаврхшку разведать о том, куда увезли Капочку. От прислуги трудно скрыться, да и живой человек не иголка. Но этот план разлетелся в дребезги, как только Евгений Васильевич посмотрел на рожу Гаврюшки: продаст за стакан водки. А ведь как бы удобно было через него все разузнать... Нет, все равно, ничего не выйдет, как ни поверни.    Все-таки, дня через два, Евгений Васильевич послал Гаврюшку под каким-то предлогом и дал рубль.    – Это, значит, на пропой?– недоумевал Гаврюшка.    – Как знаешь... Нехорошо угощаться все на счет штейгера, а Марѳа Семеновна водки тебе больше не даст.    – Нет, не даст... И что ее ущемило, подумаешь?..    – Ты ей на глаза не показывайся...    Гаврюшка вернулся с Трехсвятскаго пьяный в лоск, так что получил способность выражаться членораздельно только на следующий день.    – Ну что, каково сездил?    – А так... Ну и Марѳа Семеновна!.. Чисто, как Мамай сделалась: зверь-зверем ходит. Всех поедом села... Никакого с ней способа не стало. Сильно плачутся на нее приисковые-то...    – И ты тоже плакал?    – Ну, мне-то наплевать... Ведь увидала-таки меня, как я ни хоронился, увидала, этак усмехнулась, и говорит: "Скажи своему барину, чтобы прислал кого-нибудь поумнее"... Очень мне это обидно стало, ну, мы со штегерем и того, росчали еще полуштофчик...    Опять глупо вышло и еще как глупо-то. Евгений Васильевич даже закусил себе губы, представив, как Марѳа Семеновна торжествовала, раскрывая его подходы. Словом – чорт, а не баба.    Евгений Васильевич решил обратиться за советом к Антону Иванычу. Он написал ему длинное письмо, подробно изложив весь ход дела. Скрывать было нечего. Почта на промыслах пересылалась "с оказией", и Евгений Васильевич принял все необходимыя предосторожности, чтобы письмо дошло по адресу, а не попало в руки той же Марѳы Семеновны. Все могло случиться, и всего нужно было ожидать.    Ответ получился только через неделю, показавшуюся Евгению Васильевичу целой вечностью. Антон Иваныч писал своим старчески-мелким почерком:    "Спешу немедленно ответить на ваше письмо, милостивый государь кой, Евгений Васильич... Во-первых, никак не могу одобрить вашего поведения, ибо скоростью своих поступков вы только замедлили естественный ход дела. Во-вторых, мною изобретен некоторый подход под сию Марѳу Семеновну, именно: я раздобыл некоторый документ на покойнаго Михея Зотыча. Положим, сия претензия совершенно вздорная, ибо все установленные сроки истекли и покрылись давностью, но это только предлог к тому, чтобы я мог приехать на Трехсвятский для личных обяснений с упомянутой выше женской особой. Поведу дело "на совесть": хочет – заплатит, хочет – нет. Главный секрет в том, что при деловом разговоре должен выясниться вопрос, на каком основании юридическом сия особа женскаго пола владеет Трехсвятским и какая юридическая роль девицы К – мы М–ы. Я сначала постараюсь запугать эту Марѳу, а со страху баба все и выболтает. Главное условие: вас, государь мой, я не знаю, не видал и в первый раз буду слышать вашу фамилию. При случае даже обругаю и пущу некоторую клевету. Что делать: а ла гер ком а ла гер. Затем, относительно таинственнаго исчезновения девицы К. навел необходимыя справки через небезызвестнаго вам приказчика Спирьку, причем оказалось, что никакой троюродной тетки Таисьи в роду у них не существует и не существовало, а также и многочисленной родни. Вся генеалогия Спирьке известна доподлинно, хотя он и путает с пьяных глаз. Между, прочим, он в пьяном же виде предложил одну мысль, именно, что у Марѳы Семеновны ведутся изстари какия-то дела с раскольничьими скитами. Сие очень важно... На Трехсвятский приеду на будущей неделе, а оттуда, "тайно образующе", проберусь и к вам, милостивый государь мой. Моя Татьяна Марковна кланяется вам, памятуя вашу незабвенную услугу по возстановлению нашего семейнаго очага, священный огонь на коем пылает и по-днесь. Впрочем, имею честь быть, милостивый государь мой, Евгений Васильевич, вашим

"покорным слугой.

"Многогрешный Антон Головин".

   "Старик гораздо умнее, чем можно было предположить,– подумал вслух Евгений Васильевич, приобщая письмо к другой деловой корреспонденции, хранившейся в особом таинственном ящике.– Очень недурно, Антон Иваныч!.."

XV.

   Антон Иваныч явился на Чауш, как снег на голову. Приехал он в глухую зимнюю ночь и был пьян, как стелька. Даже Гаврюшка позавидовал хорошему городскому барину, который так ловко нахлестался. Вот это так настоящий барин, не то что наш-то "омморок", как под сердитую руку Гаврюшка величал Евгения Васильевича.    – А я того... швамдрюберрр!..– бормотал Антон Иванович, шатаясь на ногах.    – Не хотите ли, Антон Иваныч, нашатырнаго спирта?– предложил немного смущенный хозяин.– Содовой воды?..    – Мне? Спирту? Хе-хе... Смотрите здесь, глядите так... нра-а-вит-ся ли этто вам... Содовой воды?.. Рюмку водки, отец... Ах, братец ты мой, и врал же я сегодня... вот как врал, чуть не подавился... а она – хитрая бестия... у-у!.. Ну, да и мы не пойдем через забор шапкой щи хлебать... Шалишь, Марѳа!..    Евгений Васильевич едва уложил спать веселаго гостя, который еще под одеялом продолжал напевать: "Смотрите здесь"... Удивительная живучесть и бодрость духа! Перед отходом ко сну старик не забыл торопливо помолиться и с угнетенным вздохом проговорил:    – Что-то моя Татьяна Марковна поделывает? Со слезами меня провожала и все говорила: "Не пей ты, подлец, свыше меры"... Очень она меня любит. А за что? Ну, скажите, Евгений Васильевич, откровенно, за что? Помните эту канашку Берту,– "жить, говорит, без тебя не могу"... Хе-хе... О, Господи, Господи, и уродится же этакий подлец, как Антошка Головин! Что-то моя Татьяна Марковна...    – Спите, Антон Иваныч...    – А еще рюмочку?    – Завтра, завтра...    – Нет, за что меня так женщины любят... а? Скажите откровенно...    Старик быстро заснул, как невинный младенец, а Евгений Васильевич долго ворочался с боку на бок. Его безпокоил этот запах перегорелаго вина, который водворился у него в кабинете. Антон Иваныч привез с собой целую кабацкую атмосферу, точно в кабинет вкатили старую бочку из-под вина. Евгений Васильевич опрыскал всю комнату одеколоном, потом из пульверизатора попрыскал гостя английскими духами, и все напрасно,– кабацкий букет был сильнее.    Утром старик поднялся, как встрепанный. Евгений Васильевич нашел его уже в столовой за графином водки.    – А я уж чай пью, голубчик,– обяснил Антон Иваныч.– У меня уж такое положение: как встал, сейчас три рюмки водки... Что делать, привычка...    – Хороша привычка, нечего сказать!    – В моем почтенном возрасте, кажется, можно себе позволить маленькую роскошь... Всего три рюмочки, а сегодня, по дорожному положению, пять.    Лугинин мог только покачать головой. Агаѳья подала самовар, и он принялся священнодействовать около него. Столовая вообще являлась местом священнодействия, и Евгений Васильевич именно здесь являлся настоящим кровным барином, который торжественно питал свое барское холеное тело.    За чаем Антон Иваныч подробно поведал о своем визите к Марѳе Семеновне. Сначала-то она даже трухнула и очень трухнула, а потом опомнилась и начала врать самым безсовестным образом. Врет и прямо в глаза смотрит.    – Заметьте, это – кулак-баба, как я уже писал вам,– обяснял Евгений Васильевич, прихлебывая чай.– И, в случае чего, ни пред чем не остановится...    – Сие принято было во внимание.    – Скажите, вы скоро напились у ней? Я забыл предупредить вас...    – Э, нет, дудки! Я пил, но в меру, а напился окончательно уже дорогой. Ведь как заяц прятать след: сначала поехал будто обратно в город, отехал верст десять, да на Чауш и махнул... хе-хе! Ищи ветра в поле...    – Ну-с, что же относительно завещания?    – Должно быть оное... Меня не проведешь, матушка!.. Чуть-чуть Марѳа-то не проговорилась, когда я ее сразу припер к стене.    – Именно?    – Да, говорит, я не могу одна ничего сказать, а Капочка уехала гостить. Ну, а потом понравилась: я, говорит, безграмотная, так всегда с Капочкой советуюсь насчет делов. Все врет...    Выпив для разговора шестую рюмку, Антон Иваныч проговорил:    – А ведь нам с вами, батенька, придется ехать в эти скиты!    – Как в скиты?    – Разве я вам вчера ничего не разсказывал?.. Ну, конечно, нет: пьян был, елико можаху. Дело в том, государь мой, что Спирька проведал как-то об исчезновении Капочки и проболтался, что ее Марѳа Семеновна законопатила куда-то в раскольничий женский скит. Значит, шито и крыто... А Спирька-то знает все. Только, как ни пьян был, а всего не сказал... Очень уж я его напоил. Ведь через него я документ добыл на Марѳу Семеновну...    – Где же эти скиты?    – А чорт их знает... В лесу где-нибудь, надо полагать.    – Зачем же я туда поеду, Антон Иваныч?    – Вот тебе раз: а выручать невинно-угнетенную девицу? Позвольте нескромный вопрос, как у вас далеко дело зашло?..    Лугинин должен был откровенно разсказать всю сцену с Капочкой, происходившую в этой самой столовой. Антон Иваныч только покачал своей седой головой.    – Немного...– бормотал он.– Впрочем, это дело ваше. Гм... Теперь сия девица отведала несквернаго скитскаго житья и первому встречному на шею бросится.    – Ну, это еще вопрос. Не тот коленкор...    – Э, все женщины одинаковы... О, я знаю их, к несчастью, слишком хорошо! Да, так нам придется ехать и ехать сейчас, чтобы не терять дорогого времени.    – Как же это так... вдруг...    – Все хорошия дела вдруг делаются.    Вообще получился некоторый сюрприз и, вдобавок, с романической подкладкой. Оставалось только неизвестным настроение главной героини. А вдруг она не захочет оставлять скита? Наконец, по какому праву они хотят освобождать ее и вмешиваться вообще во все это дело?.. Лугинин серьезно задумался. Шаг, во всяком случае, решительный и может, если постигнет неудача, сделать общим посмешищем. Провинция неумолима, и может разрастись настоящий скандал.    – Ну, так как же?– спрашивал Антон Иваныч, начиная хмелеть.    – Ничего... Только нужно какой-нибудь предлог. Впрочем, такой предлог всегда под рукой: ездили делать заявку на золото, и вся недолга. Разве мы не можем сбиться с дороги, например? Даже очень легко... Попадается под руку скит, и мы едем в него переночевать.    – Переночевать-то, пожалуй, монашины не пустят, хорошо – просто обогреться...    – Гаврюшку с собой возьмем... Можем даже проделать всю церемонию заявки, я выведу поисковую партию... Словом, все будет замаскировано.    В конце концов этот план даже понравился Евгению Васильевичу своей таинственностью. Все была проза, а тут вдруг роман с превращениями, переодеванием и, может-быть, даже полным провалом.    Гаврюшке был отдан приказ готовиться к отезду на заявку. Он уже знал, что было нужно, и как-то сразу оживился. Сказался приисковый человек, встрепенувшийся от одного слова: золото. Да и барин наказал не развязывать языка – это тоже что-нибудь значит.    Чтобы не терять времени, отправились в этот же день, как только стемнело. Не следовало вызывать ничьего внимания, как всегда делается на заявках,– золотопромышленники суеверны, как все игроки. Впереди ехали Антон Иваныч с Евгением Васильевичем, а за ними Гаврюшка с необходимой для заявки приисковой снастью. Для начала декорация была недурна, и Евгений Васильевич начинал сам увлекаться ей.    Опять город, опять "Эльдорадо" с хором арфисток и пьяным Спирькой. Пришлось пробыть в городе лишний день, пока Антон Иваныч выведал у Спирьки подробный адрес скита; он находился в семидесяти верстах от города, в страшной лесной глуши, куда едва можно было пробраться только зимой, охотничьими тропами. Главным указателем служила какая-то Ручьева гора, под которой спрятался в неприступных дебрях искомый раскольничий скит.    – Уж мы это дело вот как разжуем,– хвастался Антон Иваныч.– А что, в самом деле, если мы еще и золото найдем?..    Организовать поисковую партию было плевым делом. Народ все привычный, и дело устроилось в несколько часов. Ранним утром дорожная кошевая летела уже из города по тракту, в противоположную сторону от Трехсвятскаго и Чауша. В кошевой сидели Антон Иваныч и Евгений Васильевич, одетые в тулупы и оленьи шапки с ушами,– каких еще золотопромышленников нужно? Гаврюшка взмостился на передке, рядом с кучером. Партия, отправленная на двух подводах, должна была догнать на третьей станции, где приходилось свернуть с тракта в сторону.    – Не вредно для начала,– бормотал Антоп Иваныч.– А я дал зарок: водки ни-ни... Так и Танюшке сказал.    Станция Развилиха служила поворотным пунктом, и здесь, в ожидании партии, пришлось провести целый день. Антон Иваныч окончательно вошел в свою роль золотопромышленника и под рукой наводил у стариков необходимыя справки относительно Ручьевой горы, до которой от Развилихи одни считали верст тридцать, другие и все сорок. Нанят был опытный вожак из местных охотников. Стоял конец декабря, снег в горах достигал глубины двух аршин, и проехать можно было только на высоких охотничьих санях. Но и это не все,– могло случиться, что и на санях не проехать, а потому были захвачены охотничьи лыжи. Словом, настоящая экспедиция к северному полюсу.    – Такие люди только на картинках бывают,– обяснил Антон Иваныч, усаживаясь в охотничьи сани.– Ох, за грехи Господь наказывает... Где-нибудь медведь еще сест.    Лугинин ехал на одних санях с вожаком. Это был низенький, неразговорчивый старичок с узкими серыми глазками, смотревшими как-то необыкновевно пристально. Дорогою Евгений Васильевич пробовал повести разговор о скитах, по старик отвечал неохотно.    – Сказывают, что есть будто скиток под Ручьевой, а доподлинно не знаю.