Текст книги "Грозный царь московитов: Артист на престоле"

Автор книги: Дмитрий Володихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Между тем продолжать наступление в Ливонии явно было нечем. Восстание на казанских землях и напряженные отношения с Крымом не позволяли сконцентрировать значительные резервы для захвата ливонских территорий, оставшихся неподконтрольными. Русские воеводы предприняли в середине 1570-х несколько удачных экспедиций на этом фронте, действуя сравнительно небольшими силами. В 1575 году Юрьеву удалось взять Пернов, правда положив немало своих бойцов на штурме. В 1576 году капитулировал порт Гапсаль, города Коловерь, Лиговерь и Падца. Таким образом, наши армии медленно, но верно выталкивали шведов из Ливонии.

Однако такие стратегически важные пункты, как Рига, Таллин, Венден, стояли крепко. Очередная попытка взять Таллин провалилась весной 1577 года.

Вероятно, именно последняя неудача вызвала у Ивана Васильевича желание вновь самому взяться за ливонский театр военных действий и исправить создавшуюся ситуацию.

Летом 1577 года он выходит с большой армией в Южную Ливонию. Сдавшимся городам и замкам царь обещает оказать милость и действительно мягко обходится с их жителями. Напротив, сопротивление подавляется с большой жестокостью. Впрочем, польско-литовские гарнизоны малочисленны и не способны противопоставить русской мощи эффективную оборону. Где-то добрыми обещаниями, а где-то силой Иван Васильевич приобретает несколько городов, в том числе Режицу и Чествин.

Неожиданной помехой на пути к осуществлению царских планов оказывается Магнус, правитель буферного королевства Ливонского. Доселе он являлся верным союзником Московского государства. Но в 1577 году Магнус проявляет излишнюю самостоятельность. Он договаривается с местной знатью о передаче городов ему, то есть в состав его королевства. Многие идут на это с радостью, опасаясь прямого захвата русскими войсками и власти переменчивого нравом Ивана IV. Бояться им было чего: когда-то жители Юрьева-Ливонского (Дерпта, или Тарту) и Полоцка жестоко пострадали от Ивана Васильевича, а молва о новгородском разгроме 1570 года и бесчинствах опричников под Таллином получила широкое распространение. Прибалтика наполнена была летучими листками и публицистическими сочинениями о зверствах Ивана IV. Уже после окончания войны вышла книга немца пастора Павла Одерборна, живописавшего кровопийство русского государя с небывалыми выдумками, в духе едва ли не ветхозаветного суперзлодейства. Одерборн врал изрядно; однако труд его поучителен тем, что в нем отразился панический ужас ливонского населения перед властью Ивана Грозного.

К сожалению, отчасти этот ужас был оправдан…

Магнусу один за другим сдаются города и замки, однако государь Иван Васильевич не рад этому. Ведь он сам явился "в свою вотчину"! К чему теперь посредник между ним и местным населением, когда русские пушки способны уговорить кого угодно? К чему буфер между царем и плательщиками податей, держателями земель, каковые могут быть отданы русским помещикам? Взятие городов обойдется дороже, чем их мирное подчинение? Но во-первых, для силы, собранной в 1577 году, потери не страшны, а во-вторых, двойное подчинение, хотя бы и установленное мирным путем, недорого стоило в глазах Ивана IV.

Государь отправляет ливонскому королю гневное послание. Там он говорит ясно: у России сейчас достаточно сил для очистки всей страны без вмешательства Магнуса; если ему мало владений, доставшихся раньше, он может убираться к себе в Данию или отправиться на воеводство в Казань. Полки Грозного занимают Магнусовы новые приобретения. Сам король ливонский со свитой по требованию Ивана Грозного выходит из сдавшегося ему Вендена. Царь всячески унижает и бесчестит его, подвергает аресту и некоторое время держит в ожидании смертной казни. Потом прощает и даже дает небольшой удел. Но отношения между прежними союзниками, как видно, оказались капитально испорченными. Более того, Венден затворяет двери перед Иваном IV и начинает артиллерийский обстрел русского лагеря. Город берут штурмом. Инициаторы сопротивления подрывают себя порохом, с прочими русское командование обходится весьма неласково; впрочем, население иных городов, сдавшихся Магнусу, а потом занятых русскими войсками, также стало свидетелем серии казней – наказывали приближенных короля…

В итоге русские войска устанавливают контроль над тремя десятками городов и замков. Но жестокость по отношению к тем, кто защищал свои земли, и суровость, проявленная Иваном Васильевичем в "деле Магнуса", настроили местное население неблагожелательно по отношению к новым властям. Состоявшийся далее переход земельных владений к русским помещикам явно не улучшил отношений. С самого начала Ливонской войны местные жители по большей части находили мало поводов радоваться русскому завоеванию и поддерживать наши армии; теперь они получили еще несколько весомых аргументов в пользу мятежа. Если наш государь хотел навеки закрепить за Россией этот край, наверное, ему стоило подумать о более мягкой и гибкой политике на присоединенных землях. Вероятно, несколько большая лояльность была уместна и в отношении Магнуса. Да, тот повел себя как авантюрист, пытаясь спекулировать на "русской угрозе", но слабый и своевольный союзник все же намного лучше, нежели открытый враг.

Вся военная кампания 1577 года уподоблена была масштабному театрализованному представлению. Так случалось и раньше. Например, походу 1562–1563 годов предшествовал крестный ход, а также иные события, придавшие военной кампании характер борьбы против поругания веры. Но тогда главную роль играло православие, и было это вполне справедливо. Теперь же основным действующим лицом государь делает не веру, а себя самого.

Еще до начала боевых действий Иван Васильевич прислал вице-регенту князю Александру Полубенскому, начальствовавшему над силами Речи Посполитой в Ливонии, торжественное письмо. Оно послужило своего рода "третьим звонком". В послании царь сообщил о намерении управить дела в "своих вотчинах" ливонских, а потому предложил вывести все польско-литовские гарнизоны, дабы предотвратить лишние конфликты между Московским государством и Речью Посполитой. Основной смысл состоял в следующем: "Всем будет лучше, если ваши войска подобру-поздорову уйдут восвояси".

Но это, так сказать, "сухой остаток", голая суть. Между тем письмо государя было необыкновенно обширным и содержало философические рассуждения. Мало того, что Полубенский, участвовавший в военной экспедиции на Изборск, в ходе которой православные церкви подверглись ограблению, ставился на одну доску с вероотступниками и предводителями бродяг, то есть сущей уголовщиной. Ему еще и предъявляли полную неправомерность сопротивления государю, который назначался оружием воли Господней. А именно к этому вел дело Иван Васильевич, помещая длинное историко-философское отступление о сути государства и собственной власти, об утверждении себя истинным царем истинной веры по всей земле.

Зачем понадобилась вся эта риторика? Ради одного лишь устрашения противника? Ради вразумления заблудшего нечестивца? Князь Полубенский, человек не юный, тертый калач в делах войны и большой политики, вряд ли мог быть напуган или же вразумлен образчиком русской изящной словесности того времени. И государь, конечно, понимал это. Но для задуманного им спектакля письмо Полубенскому послужило ярким началом; Иван IV загодя заботился о том, чтобы произвести эффект на зрителей, как заботится светская дама о роскошном наряде, отправляясь на бал.

Во время военной кампании царь милует и казнит широкими мазками, судит ливонского короля и ни во что не ставит его претензии, утверждает власть истинной веры над целой страной и, ликуя, пирует под занавес.

По окончании похода государь Иван Васильевич, завершая "постановку", пишет горделивое письмо князю Курбскому: "Вы ведь говорили: Нет людей на Руси, некому обороняться", – а ныне вас нет; кто же нынче завоевывает претвердые германские крепости? Это сила животворящего креста, победившая Амалика и Максентия, завоевывает крепости. Не дожидаются бранного боя германские города, но склоняют головы свои перед силой животворящего креста! А где случайно за грехи наши явления животворящего креста не было, там бой был. Много всяких людей отпущено [из плена]: спроси их, узнаешь… Писал ты нам, вспоминая свои обиды, что мы тебя в дальноконные города как бы в наказание посылали, – так теперь мы со своими сединами и дальше твоих дальноконных городов, слава Богу, прошли и ногами коней наших прошли по всем вашим дорогам – из Литвы и в Литву, и пешими ходили, и воду во всех тех местах пили, – теперь уж Литва не посмеет говорить, что не везде ноги наших коней были. И туда, где ты надеялся от всех своих трудов успокоиться, в Воль-мер, на покой твой привел нас Бог: настигли тебя, и ты еще дальноконнее поехал…"

Другие изменники московские, активно помогавшие неприятелю, – Тимофей Тетерин да прежние государевы опричники Таубе и Крузе, – получили еще более издевательские письма.

Гетман Ходкевич удостоился послания, равнозначного фамильярному похлопыванию по плечу. Общий смысл его: не стоит расстраиваться, убытка никакого операция московских войск не нанесла (читай: поскольку вся занятая территория все равно не принадлежит Речи Посполитой), да и пора бы начать переговоры "…о покое християнском".

Короля Стефана Батория царь ставил в известность о результатах своего похода и призывал "досаду отложить", поскольку не при нем эта война началась, да и все происходящее на ливонских землях – не его, Батория, дело. Иван Васильевич со вкусом объяснил королю, какие политические действия тому "непригоже" предпринимать, не видя в нем противника, достойного серьезного отношения. Он не столько просил Стефана Батория о начале мирных переговоров, сколько повелевал ему, "не мешкая", прислать послов.

В Московском государстве по городам и областям были разосланы царские послания с известиями о приобретении новых земель и крепостей в Ливонии. Об этом можно судить по неофициальным летописным памятникам того времени: в них вошли известия об удачных походах середины 1570-х годов, причем переданы они примерно одинаковыми словами.

По этой эпистолярной игре можно понять две вещи. Во-первых, государь видит в последнем своем походе исполнение воли Божьей и одновременно решающее усилие по овладению ливонским наследством. То, что Рига и Таллин не открыли ворота перед русскими полками, по всей видимости, не особенно волнует его. Надо полагать, Иван Васильевич считал их падение делом времени: для него прибалтийская постановка была завершена, а сцены, выпавшие из нее при последнем сокращении сценария, можно вписать и постфактум… Во-вторых, Иван Васильевич уверовал в свою непобедимость, подобно тореадору, щелкающему бешеного быка по носу.

Что ж, тактически действия державного полководца безупречны, результат вторжения в Ливонию – явно позитивный. Но стратегически итоги масштабного вторжения в Ливонию оказались ничтожными. Пик успехов русского оружия в этой войне был пройден пятнадцатью годами ранее, после взятия Полоцка. Формально в 1577 году под контролем у московского государя оказалось значительно большая территория, нежели в 1563-м. Но во-первых, после катастрофы 1571 года любая компенсация на Западе представляется далеко не достаточной. Во-вторых, все занятые города оптом не стоили одного Полоцка с прилегающими землями – невозможно из сотни карамелек слепить шоколадный торт! В-третьих, внутренние области России к тому времени пришли в такое состояние, когда любую наступательную войну требовалось прекратить, поскольку экономический и демографический ресурс был на исходе. Наконец, в-четвертых, последние завоевания оказались непрочными: не доставало сил, чтобы их удержать. Вскоре после того, как русская армия покинула занятые ею земли, неприятель с легкостью отбил несколько городов. Единственный союзник Московского государства на этом театре военных действий, Магнус, в 1578 году перешел на сторону поляков. Вероятно, ему трудно было простить то страшное унижение, которому подверг его Иван Васильевич, и потери, понесенные им в связи с крахом своей авантюры. Таким образом, эмоции государя дорого обошлись стране.

Победы 1577 года рухнули как карточный домик от первого же дуновения войны…

Последним значительным успехом русской армии в Ливонии было взятие Полчева в конце 1578 года. К тому времени Венден уже был потерян (притом латыши, находившиеся в городе, помогли полякам занять его), и государь, вероятно, очень досадовал, лишившись главной жемчужины в короне триумфального похода 1577 года. Эта потеря обессмысливала успехи, достигнутые нашими полками при личном участии Ивана Васильевича, а царь ко всякой своей победе относился трепетно. Он велел воеводам идти отбивать Венден. Но тут произошло странное событие, о котором кратко сообщает разрядная книга: "И воеводы сделали не по государеву наказу, не пошли к Кеси (Вендену), а пошли в Юрьев в Ливонской". С чем связано феноменальное неповиновение командующего русской армией князя Ивана Юрьевича Голицына? Воевода ссылается на то, что наступать просто "…не с кем, людей мало".

Этот малозаметный эпизод маркирует перелом в последних наших успехах на ливонском театре военных действий и одновременно точку, откуда началось падение в бездну. Все рушилось. Страна истощила военные ресурсы.

Итак, 1578 год – переломный…

Именно с него начинается сползание русской военной стратегии к череде нескончаемых поражений. Именно с него потери в русском воеводском корпусе множатся с поразительной скоростью.

Очень важна реакция Ивана IV. Он не замечает знамений времени, не желает их видеть. Ему все мерещится тот великий час, когда русским полкам сдался Полоцк. Ему все кажется, что Московское государство неистощимо. Ему видится та идеальная военная машина, которая работала на него пятнадцать лет назад. А ее больше нет. "Автомобиль" находится в полуразбитом состоянии, бензин на исходе, покрышки облысели, гайки сыплются на поворотах, вода закипает в карбюраторе…

Государь велит: брать Венден! Он пытается усилить армию, снимает "з берега" воевод князя Василия Андреевича Сицкого, а также князя Петра Ивановича Татева и, возможно, их отряды. Как видно, страшный урок 1571 года Иваном IV уже забыт… Затем под Венден отправляются государевы эмиссары "из Слободы" Данила Борисович Салтыков и дьяк Андрей Щелкалов. Их задание: "промышлять своим делом мимо воевод, а воеводам с ними", то есть поторопить действия западной армии. Фактически царь делает последнюю крупную ставку в ливонской игре, еще не зная, что больше у него таких возможностей не будет.

Сценическое действие заканчивается, начинается расплата за спектакль. Зрители требуют вернуть деньги, отданные за билеты, и лезут на сцену – бить актеров…

Воеводы осаждали город, жестоко местничая друг с другом. Московские пушки пробили брешь, но до штурма дело не дошло.

Польско-литовские и шведские войска предприняли совместную наступательную операцию против осаждающих. Их внезапное нападение, а также неспособность русского командования организовать должный отпор привели к трагическим результатам.

Наши войска побежали. Часть воевод погибла, другие покинули поле боя, заботясь лишь о спасении жизни. Среди последних оказался и князь Иван Юрьевич Голицын, большой воевода. Курбский глуповато злорадствует, поминая несчастную судьбу плененных тогда военачальников: "…здесь, на великом сейме, на котором бывает множество народа, [они] подверглись всеобщим насмешкам и надругательствам, окаянные, к вечному и немалому позору твоему и всей святорусской земли, и на поношение народу – сынам русским". Потери были огромными. Неприятель захватил в качестве трофея 17 орудий. Русские полки не проявили стойкости, характерной для первых лет войны или хотя бы для Молодинской битвы. Видимо, сказывалась общая усталость от боевых действий, нежелание драться всерьез.

Далее поражения следуют одно за другим, каскадами. В 1579 году польский король Стефан Баторий, блестящий полководец, взял Полоцк, затем важную крепость Сокол, где были сконцентрированы крупные силы русских, а также ряд других укрепленных пунктов. Этим он нанес личное оскорбление царю Ивану Васильевичу, ведь тот так гордился грандиозной победой, достигнутой в 1563 году! Кроме того, сами полочане, видимо, не рвались остаться под скипетром Ивана IV. Местное население, прежде склонное доверять единоверным подданным русского царя, пострадало от жестокости, проявленной при взятии города, депортационной политики государя, а также опричных репрессий, и теперь оно склонялось к поддержке Батория. Так, польской армии помогал полочанин Коссонский. Впрочем, Стефан Баторий тоже не церемонился с местным населением. Его солдаты ограбили город, а потом король отдал православные храмы иезуитам, хотя большинство полочан исповедовало православие.

В Соколе наемники из армии Стефана Батория учинили такую резню, что даже не смогли остановиться, перебив всех живых русских, и принялись с остервенением кромсать трупы.

Затем поляки взяли Великие Луки и устроили там жесточайший разгром, вполне достойный опричного террора в самые худшие его периоды. Была захвачена мощная крепость Заволочье, пали Невель, Велиж, Холм и Старая Русса. Наши корпуса под Торопцом и у той же Старой Руссы подверглись уничтожению. Вражеские отряды разоряли ржевские и зубцовские места в сердце тверской земли и почти дошли до новой резиденции Ивана Васильевича в Старице.

Ливонские замки сдаются шведским войскам. Шведы берут Нарву, затем, осмелев, – Ивангород. Ям, Копорье, Корелу… Захват Нарвы оканчивается жутким погромом, хуже татарского.

Опять восстает "луговая черемиса", и казанское направление требует новых войск. На юге крымцы и ногаи жестоко разоряют русские области. Московских полков не хватает прежде всего там, но пока не завершилась война в Ливонии, снять их с северного и западного фронтов невозможно.

В последние годы войны русским командованием несколько раз предпринимались попытки контрнаступления. Воеводам Трубецкому, Бутурлину, Хилкову и Хворостинину удавалось отбросить неприятеля. Под Смоленском польско-литовские войска потерпели серьезное поражение. Однако это были частные успехи. Они, скорее, могли показать способность нашей армии сопротивляться и в дальнейшем, нежели вести к стратегическому разгрому неприятеля.

Многие историки подчеркивают нравственное опустошение Ивана Васильевича в последние годы войны. Он вел себя вяло, нерешительно, запрещал воеводам вступать в сражения со значительными силами поляков. Из Разрядного приказа в полки шли инструкции следующего содержания: "А будут пойдут против вас литовские люди на прямое дело, и вы б от них отходили, а на прямое дело с литовскими людьми не ставилися…" Относительно крепостных гарнизонов у царя было прямо противоположное требование: стоять насмерть. Но и здесь имелись исключения: по некоторым сведениям, Иван IV позволил отступить гарнизону Суши, выдвинутой в литовские владения и, очевидно, обреченной в условиях того времени. Кажется, воля его надломилась. Он опять всюду начал видеть измену. Вождь, потрясенный неудачами, утративший стремление к победе, вряд ли мог переломить несчастливый ход боевых действий.

Р. Ю. Виппер прямо пишет о нем как о человеке физически и нравственно разбитом, "старике в пятьдесят лет", правда способном еще на сильные дипломатические ходы… Н. М. Карамзин строго судит царя: "…гибли добрые россияне, предаваемые в жертву врагам Иоанновой боязливостью… Имея силу в руках, но робость в душе, Иоанн унижался исканием чуждого, отдаленного вспоможения, ненужного и невероятного (речь идет о тщетных попытках Ивана Васильевича добиться помощи от германского императора. – Д. В.). Он не думал сам выступить в поле; расположил войско единственно для обороны… Иоанн был в ужасе, не видел сил и выгод России, видел только неприятельские…"

Да, возможно, царь переживал не лучшие свои дни. Он был деморализован, он впервые осознал свою беспомощность в борьбе против западных соседей. Но его требование избегать столкновений с армией Батория опирались на здравое суждение о боеспособности вооруженных сил России. Люди измотаны, живую силу трудно собрать в кулак, командный состав по большей части – не первого сорта, и, главное, утрачен боевой дух. Венден и Торопец четко показали: полки разбегаются, едва почувствовав серьезный напор неприятеля. Но сам противник еще не до конца уверен в слабости московской армии, привыкнув к прежней ее мощи. Вступить в битву с ним означает, скорее всего, лишиться последних сил, еще способных изображатьзаслон на пути во внутренние области державы. Государю в таких обстоятельствах гораздо полезнее побыть трусом, нежели броситься в бой очертя голову. Политика бездействия, перемежающегося короткими и редкими контрударами, – лучшее из возможного. Здесь Ивану Васильевичу трудно отказать в благоразумии…

В конечном итоге ресурсы главных противников Ивана IV также исчерпались. Стефан Баторий осадил Псков с армией в 25–27 тысяч бойцов, да и застрял там надолго. Напал на Псково-Печерский монастырь, но тамошние монахи и воинские люди храбро сдерживали приступы. Воевода князь Иван Петрович Шуйский искусно устроил оборону Пскова, отбивал все атаки королевских солдат и крепко досаждал им вылазками. Огонь мощной городской артиллерии способствовал утрате неприятелем боевого духа. В итоге королевские войска понесли тяжелые потери, однако выполнить задачу не смогли и вынуждены были отступить от Пскова, проведя под его стенами около четырех месяцев.

В феврале 1582 года великолепная армия Стефана Батория, усиленная отрядами наемников, набранных по всей Европе, пошла прочь от города. По значению своему Псковская осада близка к Молодинской битве. Внутренние области России оказались избавлены защитниками Пскова от почти неминуемого вторжения поляков. Теперь у самой Польши недоставало сил и средств для продолжения войны.

Между тем наступление шведов также затормозилось. Их полевой корпус потерпел поражение, а осенью 1582 года попытка взять Орешек на Ладоге окончилась неудачей. Талантливый шведский полководец Делагарди положил немало своих солдат, пытаясь захватить крепость, стоящую на острове, там, где Нева вытекает из Ладожского озера. Но Орешку вовремя подоспела на помощь рать князя Андрея Ивановича Шуйского. Шведам пришлось отступить.

В январе 1581 года было заключено Ям-Запольское перемирие с Речью Посполитой, а в августе 1583 года – Плюсское перемирие со Шведским королевством. Россия лишилась значительной территории. Потеряны были все прежние завоевания, а также собственно русские земли – Велиж, Ивангород, Копорье, Ям. Лаконичный итог тяжелой Ливонской войны, вчистую проигранной Московским государством, подведен Псковской летописью: "Царь Иван не на велико время чужую землю взем, а помале и своей не удержа, а людей вдвое погуби". Б. Н. Флоря завершает рассказ о четвертьвековой борьбе за Ливонию справедливым вопросом: "Был ли неизбежен столь плачевный исход этой войны для русского государства? Не привели ли к такому шагу ошибки и просчеты, допущенные самым главным инициатором войны Иваном IV, который, правильно наметив цель, не смог найти верные средства для ее достижения?"

По мнению некоторых историков, Иван IV жаждал реванша и был настроен возобновить войну при удобном стечении обстоятельств. Он мог надеяться на ссору Речи Посполитой и Швеции из-за ливонских земель: это создало бы благоприятную дипломатическую и военную ситуацию для Московского государства. Государь искал также военного союза с англичанами. Во время Ливонской войны подданные Елизаветы I сталкивались на море с неприятелями России, завязывали с ними бои и наносили поражения. Английская корона выгодно сбывала Московскому государству стратегически важные товары, например медь, серу, селитру, свинец, против чего восставали поляки, ливонские немцы и германские города. В 1582–1583 годах Иван Васильевич попытался навязать англичанам обязательство оказать ему военную поддержку в новом противостоянии со Стефаном Баторием. Однако те выставили заведомо невыполнимые контртребования, и сделка сорвалась.

О чем свидетельствует сам факт подобных переговоров? Прежде всего о том, что царю вновь изменили чувство меры и здравый смысл. Досада от проигрыша ослепляла его, а унижение вызывало гнев. За ничтожный срок, прошедший после заключения Ям-Запольского перемирия, страна нимало не оправилась от военных потерь, армия отнюдь не восстановила прежнюю мощь. А государь вел себя подобно капитану, однажды потерпевшему крушение у скалистых берегов и, по прошествии недолгого времени, вновь направляющего свой корабль на те же камни. Казалось бы, совсем недавно Иван Васильевич проявил способность видеть горькую правду и разумно оценивать силу поредевших русских полков. Теперь беспечная жажда реванша снедала его – и так продолжалось до самой его смерти.

Итак, со времен последней Казанской войны царь Иван IV был главнейшим военачальником России. На протяжении нескольких десятилетий он имел решающее слово в делах, касающихся боевых действий и армии. Все успехи и неудачи Московского государства – в значительной степени его успехи и неудачи. Допустим, во времена Казанского взятия ни упорство государя, ни его способности, ни испуг его в решающий момент не играли еще первенствующей роли, хотя и влияли на дела. Зато впоследствии воля Ивана Васильевича оставляла отпечаток повсюду и везде.

Был ли он храбрым военачальником? Оправдывает ли его биография знаменитые слова "к ополчению дерзостен и за державу стоятелен"? Отчасти. Немногие из русских государей, от Ивана Великого до Петра I, могут сравниться с Иваном IV по количеству выходов в поле с войсками. Царь играл роль командующего в походах не менее десяти раз, если не считать опричный разгром северных городов и походы, отмененные при самом их начале. Иной раз государь проявлял недостаток решительности, но в другое время бывал храбр и настойчив. Его действия выдают пылкий характер и одновременно недостаточную твердость.

Задумывая наступление, Иван Васильевич обыкновенно проявлял себя как хороший тактик. Возглавленные им экспедиции 1562–1563, 1572–1573 и 1577 годов закончились победой. Как полководец первый русский царь ни разу не потерпел поражения.

Другой вопрос, как он проявил себя в качестве стратега и организатора военного дела.

Выбирая направление главного удара во второй половине 1550-х годов, Иван Васильевич не согласился с мнением влиятельной политической группировки, настаивавшей на концентрации всех сил против Крыма. Это решение имело под собой серьезные основания.

Так же как начало борьбы за Ливонию и стремление любой ценой удержать казанские земли. Но чрезмерное оголение южных окраин государства в погоне за успехами в Ливонии оказалось непоправимой ошибкой. Московский пожар 1571 года и разгром обороняющей столицу армии ничем обелить невозможно. Столь же трудно найти оправдание для бесконечного затягивания военных действий в Прибалтике и жестокого отношения к местным жителям. Маниакальное стремление захватить всю Ливонию, неспособность умерить аппетиты, вовремя удовлетвориться достигнутым, не рискуя повышением ставки, привело к катастрофическим последствиям. Иван III умел прервать боевые действия и пойти на мировую, как только чувствовал, что результат войны становится неочевидным. К сожалению, его внук был лишен подобного умения. В итоге ливонская бездна пожрала русскую армию, да еще и отгрызла от нашего пирога изрядный кусок.

Что касается организационно-административной деятельности царя, то и ее невозможно счесть удовлетворительной. Да, введение стрелецкого войска, а также "избранной тысячи" представляются весьма разумными, своевременными преобразованиями. Но опричный военный "эксперимент" обошелся вооруженным силам Московского государства столь дорого, что польза от предыдущих здравых реформ абсолютно перекрывается его негативными последствиями.

Таким образом, общий итог деятельности Ивана IV в военной сфере с рядом оговорок следует признать отрицательным.