Текст книги "Грозный царь московитов: Артист на престоле"

Автор книги: Дмитрий Володихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Остается приложить к фактам здравый смысл. Крайне маловероятно рождение сына после двух десятилетий бесплодного брака. Еще менее вероятно сохранение в тайне самого факта рождения (и воспитания!) ребенка в женском монастыре. Невозможно мотивировать отказ Василия III от желанного наследника – ведь во втором браке сын у него родится лишь несколько лет спустя, в 1530 году! Исключительно трудно представить себе способ, с помощью которого инокиня скрыла мальчика от московской комиссии. Если бы версия Герберштейна о гордых словах Соломонии-Софии, брошенных главе следствия, была верна хоть на золотник, то Покровскую обитель и весь Суздаль, наверное, перерыли бы от подвалов до чердаков, а сама женщина закончила свои дни в месте куда менее приемлемом, чем богатый аристократический монастырь.

Инокиня София скончалась в Покровском монастыре в 1542 году. Она оставила добрую память как человек глубокой веры. Известно, что она своими руками выкопала колодец для нужд обители. Монастырская традиция сообщает о многочисленных чудесах, совершавшихся у гроба Софии. Особое почитание ее началось еще в XVI столетии, а в середине XVII века состоялось ее прославление в лике святых. Со времен петровских преобразований и на протяжении синодального периода ее почитание оказалось под запретом. Но оно возобновилось в 90-х годах XX века. Двадцать седьмого марта 2007 года патриарх Алексий II повелел внести имя преподобной Софии Суздальской в месяцеслов РПЦ. Таким образом, эта старинная святая вновь обрела общерусское почитание.

Итак, на место Соломонии Сабуровой, абсолютно своей в среде старомосковской служилой аристократии, к тому же оказавшейся жертвой политических обстоятельств, является чужачка Елена Етинская. Она имела большое влияние на мужа. Желая угодить ей, Василий III сбрил бороду – поступок на Руси небывалый! Государь также завел кое-какие обычаи, характерные для великого княжества Литовского, откуда явилась со всем семейством Глинских великая княгиня.

После кончины супруга Елена, опираясь на группировку верной ей знати, правила твердой рукой. При ней было построено несколько важных крепостей, проведена реформа денежного обращения 1535–1538 годов, унифицировавшая монетную чеканку во всем Московском государстве. Худо-бедно ей удавалось подвигнуть русских воевод на активные действия в Стародубской войне. И главное, великая княгиня обезглавила оппозицию, способную сместить ее с престола.

В начале ее регентства дядя Ивана Васильевича, удельный князь Юрий Иванович Дмитровский повел странные переговоры с князем Андреем Михайловичем Шуйским. Оба они, покуда прямой наследник великого князя был мал и не способен за себя постоять, могли выступить претендентами на престол: первый – брат Василия III, а второй – аристократ исключительной знатности. Об особом положении Шуйских советский историк Г. В. Абрамович писал следующее: «Князья Шуйские выделялись среди московской знати… родовитостью. Будучи, как и московские великие князья, потомками великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича, они считались принцами крови, то есть персонами, имеющими право на великокняжеский престол в случае вымирания Московского рода». В 1606 году, когда на российский престол взойдет князь Василий Иванович Шуйский, у него будут на это все генеалогические основания.

Но в 1530-х дело обернулось иначе…

По приказу Елены Глинской князя Юрия Дмитровского отправили в темницу, где он и умер через несколько лет «на чепи и в железах». Князя Андрея Михайловича Шуйского арестовали, но он, хотя был, как показывает летопись, ведущей фигурой в мятежных настроениях, отделался легко. Наконец, другой брат покойного Василия III, удельный князь Андрей Иванович Старицкий, летом 1537 года попытался захватить Новгород и едва не вступил в прямое вооруженное столкновение с войсками Елены Глинской. Во главе правительственной армии встал князь Иван Федерович Телепнев-Оболенский. Мятеж был подавлен, а некоторые крупные фигуры, вставшие на сторону Старицкого, казнены. Сам удельный князь Андрей Иванович оказался узником, а затем умер «в нуже и страдальческою смертью». Это произошло в декабре 1537 года. Наиболее влиятельный представитель рода Глинских, как уже говорилось, также отправился в заточение. Некоторые другие аристократы попали в опалу.

Трудно определить, до какой степени братья Василия III на самом деле стремились занять престол и затевали мятежи. Их активность во многом явилась ответом на жесткие превентивные меры Елены Глинской и ее партии. Великая княгиня опасалась за судьбу малолетних сыновей, поэтому избрала курс радикального подавления всех политических противников, в том числе потенциальных. В этом смысле характер ее правления напоминает образ действий Екатерины Медичи. Великая княгиня, словно птица, пыталась укрыть двух сыновей крыльями и готова была биться за них с любым врагом до смерти. В конечном итоге Елена Глинская достигла своей цели. Но после всех принятых регентшей истребительных мер московская знать не имела ни малейшего повода относиться к ней мало-мальски доброжелательно.

Через много лет князь Андрей Михайлович Курбский, изменивший Ивану IV, передаст мнение большого пласта русской аристократии на этот счет в нескольких фразах: «…посеял дьявол скверные навыки в добром роде русских князей, прежде всего, с помощью их злых жен-колдуний. Так ведь было и с царями Израиля, особенно когда они брали жен из других племен». И далее, обращаясь к Ивану Васильевичу: "Ведь отец твой и мать – всем известно, сколько они убили". В суждении князя Курбского содержится намек на жен Ивана III – Елену Волошанку и Софью Палеолог, а также на супругу Василия III Елену Глинскую.

Поэтому, даже если великая княгиня после кончины мужа вела чистую и праведную жизнь, за ней повсюду и во всем следовал шлейф недоброжелательства. Надо полагать, это отношение хотя бы отчасти перенесено было и на ее сына. Отсюда разговоры о "незаконнорожденном" наследнике престола, о тайном "истинном" первенце Василия III.

Чувствовал ли будущий царь подобное к себе отношение? Очевидно, да. И наверное, едва спрятанное презрение к наследнику и злая память о его матери подпитывали в мальчике трагический взгляд на мир. Заставляли его вглядываться в лица приближенных с подозрением: не таишь ли ты, слуга неверный, пакости на уме? как ты смотришь на меня? смеешь оценивать меня?

Разве на станет такой человек искать признания – не только полной законности своей власти, но и силы своей, ума, мощи? С детских лет ощущая скверну в отношениях с первейшими вельможами, представителями аристократической элиты, даже в умудренной зрелости трудно найти источники для психологического покоя и умиротворения.

Невозможно проверить, кто был настоящим отцом Ивана Васильевича, да и недостойное дело пытаться подглядеть семейные тайны далекого прошлого через замочную скважину. В этой истории гораздо важнее другое. Ситуация 1530-х годов позволяла русской аристократии строить планы на повышение ее роли в управлении государством или даже о смене правящей династии. После смерти двух братьев Василия III оставался еще один серьезный претендент на трон – князь Владимир Андреевич Старицкий, сын князя Андрея Ивановича. За его спиной стояла мать, княгиня Ефросинья – особа энергичная и к тому же имевшая причины ненавидеть малолетнего государя из-за смерти супруга и унижения семьи Старицких.

После кончины Елены Глинской защитниками государя-мальчика можно считать митрополита Даниила, ослабевшую от репрессий семью Глинских и, возможно, Вельских (родственников великого князя, хотя и отдаленных). Значительная партия стояла за Старицких, и еще одну сильную партию составляли Шуйские. Этим последним приход к власти князя Владимира Андреевича с его властной матерью представлялся, надо полагать, версией "Елена Глинская номер два". Иными словами, нежелательным вариантом развития ситуации.

Исследователи XVI столетия сосредоточивались на роли князя Владимира Андреевича в придворных интригах и притязаниях знати. При этом упускалось из виду, что претендента из семейства Старицких уравновешивала целая гроздь кандидатов из ветви Шуйских. Выставить своего кандидата до смерти князя Владимира Андреевича Шуйские не могли. Но выбить разрозненную и, видимо, довольно слабую группировку, окружавшую Ивана Васильевича, оттеснить ее от кормила власти, а потом сделать великого князя орудием своей воли – о, это был очень хороший план! Он приводил к тому, что Шуйские, используя нелюбимого мальчишку как фасад для княжения их собственного клана, становились реальными правителями России.

Так и сложился действительный ход событий. Разумеется, в подобных обстоятельствах слухи о незаконнорожденности великого князя оказались выгодными для сторонников Старицких, поскольку оправдывали их стремление к трону. Однако полезными они были и для сторонников Шуйских, поскольку ослабляли и без того нетвердую позицию группировки, честно ориентировавшейся на самого Ивана Васильевича.

Итак, в конце 30-х – первой половине 40-х годов XVI столетия Шуйские делают несколько решительных шагов к верховной власти и на некоторое время завоевывают ее. Символом особого положения Шуйских стало принятие князем Василием Васильевичем Шуйским древнего, ставшего к середине XVI столетия архаичным титула наместника Московского. Для этого им пришлось в 1538 году разгромить слабейшего противника. Весной Шуйские арестовали князя Ивана Федоровича Телепнева-Оболенского, отправили его в темницу и там уморили голодом. Двух представителей рода Шуйских вскоре пожаловали боярским чином, и вместе с прежними боярами Шуйскими в думе сидело уже четыре князя этой фамилии! Осенью того же года князя Ивана Федоровича Вельского взяли под стражу, а свиту его разослали "по селом". Дьяка Федора Мишурина, возвысившегося еще при Василии III и державшегося партии юного великого князя, обезглавили "без государского веления". Боярина Михаила Васильевича Тучкова выслали из Москвы "в село". А несколько месяцев спустя самого митрополита Даниила свели с кафедры. Летопись, отражающая точку зрения церкви, сообщает о событиях того времени следующее: "…и многу мятежу и нестроению в те времена быша в христианьской земле, грех ради наших, государю младу сущу, а бояре на мзду уклонишася без возбранения, и много кровопролития промеж собою воздвигоша, в неправду суд держаще, и вся не о Бозе строяше, Богу сиа попущающе, а врагу действующе".

В 1542 году Шуйские свергли митрополита Иоасафа, вступившегося за князя Вельского. Тот же Иван Федорович Вельский отправился на Белоозеро "в заточение", где позднее был убит, а виднейшие сторонники князя – в ссылку "по городом". Летопись добавляет: "И бысть мятеж велик в то время на Москве и государя в страховании учиниша". Более того, с князем Вельским расправились вопреки мнению малолетнего государя, который его "в приближении держал и в первосоветниках". Шуйских поддерживала мощная группировка московской знати и, возможно, Новгород, – не было силы, способной им противостоять.

Покуда свершался переворот, малолетнего государя разбудили среди ночи и заставили "пети у крестов". Великий князь, несмотря на громкий титул, оказался бессилен как-либо помочь своему любимцу князю Вельскому – он не был настоящим государем даже в собственных покоях! Но самое страшное унижение ему пришлось испытать в сентябре 1543 года. Шуйские и их сторонники избили государева приближенного, Федора Семеновича Воронцова, за то, "…что его великий государь жалует и бережет". Это произошло непосредственно во время заседания Боярской думы! На Воронцове разорвали одежду и собирались его убить. Иван IV едва упросил пожалеть фаворита. Однако уговорить Шуйских не отправлять Воронцова в дальнюю Кострому, а ограничиться ссылкой в близкую Коломну, великому князю уже не удалось.

Трудно сказать, в чем причина столь жестокого отношения к Воронцову, отпрыску знатного боярского рода. Некоторые исследователи строили предположения о гомосексуальной связи его с одиноким подростком в великокняжеских одеждах. Твердо доказать или окончательно опровергнуть подобные теории невозможно. Но допустим, нечто подобное случилось – или хотя бы появились устойчивые слухи об осквернении Ивана Васильевича. Как, почему служилые аристократы, стоявшие у подножия трона, допустили подобное? Любой человек, оказавшийся в приближении к венценосной особе, не случаен. Это всегда и неизменно живой результат сложных политических игр, придворных интриг. Рядом с государем-мальчиком оказался Воронцов, и расправа над ним заставляет задуматься: вероятно, и тут была особая игра с нерасшифровываемыми ныне целями. Ивана Васильевича стремились то ли развратить, то ли скомпрометировать, то ли унизить. Но в любом случае таким подростком управлять легче – он ведь с червоточинкой.

Впрочем, торжество Шуйских длилось недолго: через несколько лет они перестают играть столь заметную роль. Но, по некоторым версиям, напоследок Шуйские громко хлопнули дверью, натравив в 1547 году московский посад, разозленный большим пожаром, на родственников Ивана IV, Глинских. Тогда погиб князь Юрий Васильевич Глинский, буквально разорванный толпой, а другие члены семейства пытались бежать в Литву, опасаясь подобного же конца. Их вернули, молодой государь им это малодушие простил, и дело было замято.

Для мальчика период в возрасте приблизительно шести или семи лет стал самым черным, самым тяжелым во всей биографии. Между 1538-м и концом 1543 года юный государь был всего-навсего пешкой в большой игре между мощными кланами аристократов.

Позднее сам Иван IV будет с горечью вспоминать о годах заговоров: "…когда по Божьей воле, сменив порфиру на монашескую рясу, наш отец, великий государь Василий, оставил это бренное земное царство и вступил на вечные времена в царство небесное, предстоять перед царем царей и господином государей, мы остались с родным братом, святопочившим Георгием. Мне было три года, брату же моему год, а мать наша, благочестивая царица Елена, осталась несчастнейшей вдовой, словно среди пламени находясь: со всех сторон на нас двинулись войной иноплеменные народы – литовцы, поляки, крымские татары, Астрахань, ногаи, казанцы… Потом изменники подняли против нас нашего дядю, князя Андрея Ивановича, и с этими изменниками он пошел было к Новгороду… а от нас в это время отложились и присоединились к дяде нашему, к князю Андрею, многие бояре во главе с твоим родичем… Но с Божьей помощью этот заговор не осуществился…"

Худшие воспоминания остались у Ивана Васильевича именно от полосы, наступившей после смерти Елены Глинской: "Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом. И чего только они не натворили! Дворы, и села, и имущества наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери моей перенесли в большую казну, при этом неистово пиная ногами и тыча палками, а остальное разделили… Так вот князья Василий и Иван Шуйские самовольно навязались мне в опекуны и так воцарились; тех же, кто более всех изменял отцу нашему и матери нашей, выпустили из заточения и приблизили к себе. А князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея, и на этом дворе его люди, собравшись, подобно иудейскому сонмищу, схватили Федора Мишурина, ближнего дьяка при отце нашем и при нас, и, опозорив его, убили; и князя Ивана Федоровича Бельского и многих других заточили в разные места; и на церковь руку подняли: свергнув с престола митрополита Даниила, послали его в заточение; и так осуществили все свои замыслы, и сами стали царствовать. Нас же, с единородным братом моим, светопочившим в Боге Георгием, начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде, и в пище. Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас не взглянет – ни как родитель, ни как опекун и уж совсем ни как раб на господ… Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать мне о доставшейся родительской казне?" Любопытно, что итальянский архитектор Петр Фрязин в 1538–1539 годах бежал за рубеж от "великого насилия" бояр, а бегство свое оправдывал состоянием страны, емко переданным в одной фразе: "мятеж и безгосударьство". Этим подтверждаются слова Ивана Васильевича, а также свидетельства ряда других источников.

После приведенных выше строк кажется одновременно и абсолютно верным, и невероятно лукавым замечание князя Андрея Курбского о характере великого князя и о его поведении в годы, когда господство знати пошатнулось: "…юный, воспитанный без отца в скверных страстях и самоволии, крайне жестокий, напившийся уже всякой крови – не только животных, но и людей". А кто воспитывал его так? Все та же служилая аристократия, страстно мечтавшая поменьше служить и побольше править. Иными словами, та знатная среда, откуда вышел и сам Андрей Курбский – плоть от плоти ее, голос ее, одушевленная правда ее. Нехорош, с его точки зрения, державный младенец – что ж, можно понять: откуда взяться в таких обстоятельствах доброму воспитанию! Но хороши ли оказались люди, корыстной толпой окружившие трон великого князя Московского в пору его детства, – те люди, коих так любил и нахваливал Курбский?

Воспитывали-то именно они.

В 1539 и 1542 годах служилая знать московская совершила страшные злодеяния: насильно свела с митрополичьего престола сначала святителя Даниила, а потом и святителя Иоасафа. В будущем князь Курбский станет бичевать государя Ивана Васильевича бестрепетно и грозно: дескать, как мог православный царь стать виновником смерти митрополита Филиппа и других архиереев?! Назовет его "зверем-кровопийцей", сравнит с Иродом и "лютым драконом, губителем рода человеческого". А у государя были добрые учителя в этой мерзости: цвет русской аристократии, князья Шуйские, в интересах придворной борьбы унизившие двух русских митрополитов. Притом обстоятельства, сопровождавшие сведение святителей с кафедры и отправку в почетную ссылку, весьма некрасивы. Так, о событиях, связанных с оставлением митрополичьего престола владыкой Иоасафом, человеком кротким и добрым, летопись рассказывает следующее: "…митрополиту Иоасафу начаша безчестие чинити и срамоту великую. Иоасаф митрополит, не мога терпети, соиде с своего двора на Троецкое подворье. И бояре послаша детей боярских городовых на Троецкое подворье с неподобными речми. И с великим срамом поношаста его и мало его не убиша, и едва у них умоли игумен Троецкой Алексей Сергием чюдотворцем от убиения". Когда святитель Иоасаф пытался найти убежище у великого князя, "бояре пришли за ним ко государю в комнату шумом". Таким образом, мальчик стал невольным свидетелем мятежных действий знати.

О митрополите Данииле источники сообщают, что он будто бы отличался сребролюбием, чревоугодием, был честолюбив и жестокосерд. Не все в этом списке заслуживает доверия, но дело не в отдельных фактах, более или менее сомнительных, дело в нарушении очень важного принципа. Каким бы ни был грешником митрополит Даниил, блистательный книжник, богослов, неутомимый борец с ересями, – он прежде всего сосуд Святого Духа, учитель и владыка. Автору этих строк представляется низостью входить в подробности личной жизни своего же, русского архиерея. Кто такие были Шуйские, судившие Даниила и лишившие его митрополичьей кафедры? Говоря языком современного традиционализма, обнаглевшая кшатра. Им бы полы святительских одежд целовать, а они на духовного владыку Руси смеют поднять руку! Для государя-мальчика это был прескверный урок на всю жизнь. Если властолюбивые интриганы у подножия престола позволяют себе играть архиереями, как тряпичными куклами, правителю, выходит, и вспоминать не стоит о церемониях! Гибель митрополита Филиппа, умерщвленного одним из вождей опричнины, Малютой Скуратовым, уходит корнями в день унижения владыки Даниила.

Князь Курбский пишет о крови, которой "напился" Иван Васильевич еще в детстве. Да, если не со вкусом крови, то, во всяком случае, с ее запахом юному государю пришлось познакомиться очень рано. Мать и думные люди понемногу приучали его к участию в государственных делах: мальчик присутствовал на приемах иностранных дипломатов, участвовал в церковных торжествах и церемониях. Однако до первой половины или даже середины 40-х годов XVI столетия он вряд ли что-то значил в делах правления. Правили то Елена Глинская, то Шуйские, то, недолгое время, Вельские с группой сторонников. Государю просто не хватало годочков для участия в серьезных играх державства.

Он – статист на сцене большой политики. И всего вероятнее, ему, имеющему право повелевать, хотелось как можно скорее вернуть себе главную роль в спектакле российской государственности.

Впервые он выходит на арену как фигура, способная отстаивать собственный интерес, в 1543 году: мальчик спас от смерти Федора Воронцова. Тогда дети взрослели раньше, чем сейчас. А сиротство и обстановка нестабильности, борьбы между сторонниками разных "дворовых" группировок, вполне реальная возможность лишиться трона – все это очень способствовало быстрому возмужанию Ивана Васильевича. В конце 1543-го – 1544 году он начинает переламывать ситуацию в свою пользу. Вряд ли одни только усилия венценосного подростка могли изменить позицию на шахматной доске большой политики. Была к тому и значительно более серьезная предпосылка: "Шуйское царство", то есть попытка монополизации власти одной аристократической партией, входило в противоречие с интересами других групп и семейств. Как ни парадоксально, сильный государь оказался не столь уж бесполезен для русской знати того времени: при ее многолюдстве и, может быть, даже избыточности, великий князь исполнял роль арбитра в спорах и следил за тем, чтобы в разделе административного пирога участвовали все значительные силы. К середине 1540-х правителя-юношу поддерживали новый митрополит Макарий, а также семейство Глинских, пусть и ослабленное прежними потерями. "Врагами его врагов" стали многочисленные аристократические кланы, противостоявшие Шуйским (Щенятевы, Хабаровы, Тучковы, Бельские, предположительно Морозовы, и особенно Воронцовы), а также все те, кому Шуйские вчистую отрезали дорогу к власти. Эта совокупная сила начинает действовать, превратив малолетнего великого князя в свое знамя. Зимой 1543–1544 годов "партия государя" наносит ответный удар.

Вот что сообщает об этом летопись: "Тоя же зимы декабря в 29 день князь великий Иван Васильевич всеа Русии, не мога того терпети, что бояре безчиние и самовольство чинят без великого князя веления своим советом единомысленных своих советников, многие убийства сотвориша своим хотением и перед государем многая безчиния и государю безчестия учиниша и многия неправды земле учиниша в государеве младости, и великий государь велел поимати первосоветника их князя Андрея Шуйскаго и велел его предати псарем. И псари взяша и убиша его, влекуще к тюрьмам противу ворот Ризположенских в граде. А советников его розослал, князя Федора Шуйскаго, князя Юрия Темкина, Фому Головина и иных. И от тех мест начали бояре боятися от государя, страх имети и послушание". Видимо, сопротивление группировки Шуйских все же было подавлено недостаточно. Поэтому ровно через год, в декабре 1544-го, был нанесен второй удар, на добивание. Пострадало лишь одно семейство, относившееся к числу явных сторонников Шуйских: "…положил князь великий опалу свою на князя на Ивана на Кубенского за то, что они [так в летописи!] великому князю государю не доброхотствовали и его государьству многие неправды чинили, и великое мздоимство учинили и многие мятежи, и бояр многих без великого государя веления поимали и побили. И князь великий велел, его поймав, сослати в Переславль и посадити за сторожи и со княгинею…" Опала была кратковременной и закончилась в мае 1545 года. Очевидно, эта мера имела своей целью оказать устрашающее воздействие. Сторонникам "Шуйского царства" давали понять: прежнее влияние им не возвратить, а лучше бы вести себя поскромнее и потише. Так было совершено первое значительное политическое деяние Ивана IV. Сопровождалось оно действительно кровопролитием. И для партии Шуйских подобный разгром стал полной неожиданностью…

Но.

Допустим, государь-подросток впервые показал зубы, впервые пролил кровь, освободился от ненавистных врагов. Стал ли он после этого самовластным правителем? Ушел ли он от преобладающего влияния служилой знати на дела высшей государственной важности? Получил ли он главную роль, в конце концов? Да об этом и речи быть не может. Совершенная неопытность великого князя в дипломатии, военном деле и внутренней политике, его юный возраст, недостаток сил, которые могли бы оказать прямую поддержку, делали его полностью зависимым от действий служилой знати. Свободнее стал личный государев обиход, но это никак не означало установления единовластного правления.

"Шуйское царство" кончилось, однако боярское правление продолжалось.

На протяжении трех лет или около того Иван Васильевич отстаивает свой новый статус от попыток принизить его, реставрировать наиболее неприятные для себя моменты из времен боярского правления. Так, например, в сентябре 1545 года Афанасию Бутурлину, представителю древнего московского боярского рода, отрезали язык "за его вину, за невежливые снова". А через месяц Иван IV возложил опалу на целую группу стужилых аристократов. Впрочем, довольно быстро они получили прощение в результате "печалования" митрополита Макария.

Опала для середины XVI столетия – очень неприятное событие, ставящее целую семью в униженное положение и не позволяющее участвовать в государственных делах. Так вот, помимо самих Шуйских и их явных сторонников, подвергся опале старый царский любимец Федор Воронцов. Здесь можно заподозрить следующую ситуацию: юный государь рвется к полноте власти, равной временам правления его отца, а верхушка военно-служилого сословия не торопится сдать юноше позиции, занятые ею в 30-х – начале 40-х годов. В результате начинаются столкновения и с теми, кто раньше явно поддерживал великого князя.

Впрочем, источники не позволяют судить, действительно ли эти удары наносил юный правитель. Его именем для расправы над врагами с той же вероятностью могли воспользоваться аристократические группировки, потеснившие клан Шуйских. Чего было больше – молодого задора в борьбе монарха за право самому решать державные дела или же тонко рассчитанной интриги, смысл которой государь не обязательно понимал, а и понимая, не обязательно мог воспротивиться? Нет четкого ответа на этот вопрос.

Между тем характер Ивана Васильевича резко испортился. От тех лет сохранились известия о молодом незамысловатом хулиганстве великого князя, о его странных играх и жестоких забавах. В частности, Псковская летопись, абсолютно независимый источник, сообщает о потравах и разоре, учиненном в псковских землях резвым молодым государем и его товарищами. Видимо, во время игрищ Иван Васильевич разъярился на одного из свитских молодых людей, княжича Михаила Богдановича Трубецкого, и велел удавить его. По косвенным известиям можно строить догадки о том, что великий князь любил охоту, скоморохов, был охоч до женского пола и, возможно, какое-то время склонялся к содомии.

Молодой правитель отличался крайне эмоциональным и притом несдержанным поведением. Видные представители духовенства обращались к нему с увещеваниями. Мудрое пастырство со стороны одного из крупных церковных деятелей могло бы не только сдержать развитие скверных наклонностей, но и выковать из артистической натуры – эмоционально неровной, подверженной сомнениям и колебаниям, воздушнолегкой – чистый металл одухотворенной личности, направить неистовую энергию молодого государя к созидательной работе. По всей видимости, роль подобных пастырей сыграли митрополит Макарий и священник Сильвестр. Но если с первым государь навсегда сохранил бесконфликтные отношения, то второй пользовался своим влиянием слишком давяще, а то и небескорыстно. В зрелых годах Иван Васильевич будет испытывать к Сильвестру отвращение.

Так или иначе, увеселения царя перемежались поездками по монашеским обителям, продолжавшимися неделями, а порой и месяцами. Столь насыщенная жизнь молодого монарха не оставляла времени для дел правления. То ли сам Иван Васильевич не стремился утрудить себя заботами державства, то ли ему не очень-то и давали вмешиваться в работу государственного механизма.

Напряжение постепенно нарастало и закончилось жестоким кризисом. В мае или июне 1546 года Иван Васильевич выходил с войсками под Коломну, видимо, по "крымским вестям". Боевых действий не случилось, и великий князь остался на некоторое время в тех местах для игр и развлечений. Отряд новгородских пищальников попытался подать ему какое-то челобитье; не желая принимать его, Иван Васильевич попробовал было отослать просителей, но пищальники уперлись, не собираясь уходить. Между ними и дворянами великокняжеской свиты произошло настоящее сражение, с обеих сторон были убитые. Полагая, что за попыткой в неурочное время в неурочном месте подать челобитную кроется заговор людей, стоящих намного выше простых пищальников, государь поручил дьяку Василию Захарову-Гнильевскому розыск. Тот указал нескольких виновных. В истинности слов дьяка, судя по нескольким странным оговоркам в летописном тексте, Иван Васильевич впоследствии сомневался. Но тогда он велел (может быть, не вполне обоснованно) казнить Федора Семеновича Воронцова, ставшего влиятельным человеком при особе государя, его родича Василия Михайловича Воронцова, а также старого крамольника князя Ивана Ивановича Кубенского. Источники не дают возможности определить, существовал ли заговор на самом деле. Но расправа с несколькими видными представителями знати показала: конфликт на самой вершине власти грозит вновь обернуться открытым противостоянием.

Ситуация с коллективным челобитьем в неурочное время повторилась до странности сходно в 1547 году, когда в роли жалобщиков выступили уже псковичи. Их Иван Васильевич разогнал со срамом и бесчестьем.

Надо было что-то менять.