Текст книги "Грозный царь московитов: Артист на престоле"

Автор книги: Дмитрий Володихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

И в годы опричнины, и после ее отмены московская армия регулярно совершала крупные операции – главным образом наступательные на западе и северо-западе, а также оборонительные на юге. Всякий раз с началом новой операции требовалось назначить с десяток воевод в полки. Их, разумеется, назначали: имена этих людей дошли до нас благодаря разрядным книгам, а также источникам иностранного происхождения (царское летописание прервалось на 1567 годе). И если анализировать их социальный состав, то выяснится, что в подавляющем большинстве случаев они были… все теми же служилыми аристократами. Провинциальных дворян в командирский корпус добавилось совсем немного; дворян московских – тоже не столь уж большое количество.

Художественная литература многим привила неадекватное восприятие военной стороны опричнины: царь будто бы дал возможность представителям низшей ступени в иерархии военно-служилого класса проявить себя на воеводских должностях! Энергичные дворяне будто бы заменили в полках "ленивых богатин", жирных бояр! Да ничего подобного. Правда состоит в том, что русское армейское командование в опричные и постопричные годы стало всего лишь… несколько менее аристократичным– за счет включения в него ряда родов второстепенной знати.

Кто возглавлял армии в главных походах, а также оборонительных операциях на юге в 1565–1584 годах – от воздвижения опричнины до кончины царя? Если не считать представителей "старой гвардии", вроде князей Михаила Ивановича Воротынского или Ивана Дмитриевича Бельского, сгинувших в начале обозреваемого периода, то в 60-х – начале 70-х годов – князь Иван Андреевич Шуйский, в 70-х – князья Иван Юрьевич и Василий Юрьевич Голицыны, на рубеже 70-х и 80-х – князь Михаил Петрович Катырев-Ростовский, а также князь Иван Федорович Мстиславский, единственный ветеран из "старой гвардии", уцелевший после всех опричных и постопричных репрессий, хотя неприятности были и у него. Последний в 80-х передает "вахту" сыну, Федору Ивановичу Мстиславскому. И если отец был исключительно опытен, сражался на высоких воеводских должностях еще со времен последней казанской войны, неплохо проявил себя в 1552 году, взял Феллин в 1560-м, то сын, по общему мнению, военных талантов был лишен. В самом конце набирают высоту князья Семен Данилович Пронский и Тимофей Романович Трубецкой (этот еще послужит и государю Федору Ивановичу, и Борису Годунову).

Помимо перечисленных, на службе у царя оставалось несколько выдающихся, талантливых военачальников, не занимавших, однако, первенствующего положения в полевых армиях: князь Дмитрий Иванович Хворостинин, Иван Васильевич Шереметев-Меньшой, князь Иван Петрович Шуйский.

Есть ли среди них хотя бы один "калика"? Иными словами, хотя бы один ничтожный – по сравнению с любым служилым аристократом – городовой сын боярский? Или хотя бы выборный сын боярский? Или хотя бы один дворянин, служащий по московскому списку, но не принадлежащий к знаменитой древностью рода знати? Ничуть не бывало. Все те же аристократические "сливки". Удалось ли "худородным" отметиться хотя бы раз среди "больших воевод", то есть пробиться не в постоянные командующие, а хотя бы в полководцы на одну кампанию? Случай именно один-единственный за все 20 лет: Никифор Павлович Чепчугов в 1582 году ходил во главе маленькой рати из двух полков из Казани на Каму, Начинал он из стрелецких голов и долго выслуживал высокие воеводские должности; был, видимо, по-настоящему талантливым военачальником, к тому же сумел возвыситься с помощью удачной матримониальной комбинации. Его почетное воеводство никак не связано с опричниной: назначение произошло через 10 лет после ее отмены.

Правда, на воеводские должности, рангом стоящие ниже "больших воевод", попадали опричники с тех самых "придонных" уровней служилой старомосковской иерархии. В основном они "годовали" в порубежных крепостях и ходили в походы вторыми или третьими полковыми воеводами. Среди них следует назвать прежде всего Михаила Андреевича Безнина, Малюту Лукьяновича Скуратова-Бельского, Романа Васильевича Алферьева, Константина Дмитриевича Поливанова. Григория Осиповича Полева, Петра Васильевича Зайцева, Ивана Боушева, Игнатия Борисовича Блудова. Ивана Ивановича Мятлева. Ивана Ивановича Бухарина, Афанасия Новокшенова. Но их немного, да и карьера их складывалась довольно своеобразно. В конце опричного периода гвардия Ивана Грозного и земские войска действовали вместе. На закате опричнины туда записали многих родовитых аристократов, потеснивших худородных "воинников" первых лет. – таким образом, у "молодых волков" уже возникли сложности. А после "закрытия" опричнины бывшим ее командирам пришлось строить довольно сложные отношения с прежними земскими воеводами, в большинстве случаев заведомо превосходившими их по знатности. Некоторых из предыдущих выдвиженцев Ивана Грозного мы встречаем в роли уже не воевод, а всего-навсего стрелецких голов… От начальной опричной генерации сохранили высокое служебное положение главным образом самые дельные и толковые люди (например, Михаил Андреевич Безнин и Роман Васильевич Алферьев). Их в итоге оказалось совсем мало. Благодаря покровительству Ивана IV они счастливо дослужили до царствования государя Федора Ивановича, но затем их статус был резко понижен.

Период, когда существовала самостоятельная опричная армия, довольно краток – всего несколько лет. И появление когорты опричных воевод из низов военнослужилого класса – тоже явление единичное. Государи московские и прежде опричнины, и после нее приближали к себе "худородных" фаворитов. Иван IV в годы опричнины попытался сделать из этого систему, несколько лет экспериментировал, а потом отказался от нее, оставив за собой право на сохранение некоторых элементоврадикальной опричной схемы.

Собственно, демонтаж ее начался за два года до официальной отмены, еще в 1570 году, когда государь наложил опалу на видных опричников "первого призыва": Басмановых, Плещеевых, Вяземских. Вместо казненных, отправленных в тюрьмы и разжалованных деятелей старой формации государь Иван Васильевич срочно набирает в опричную думу и в опричное военное командование высшую знать. А после поражения от крымцев Девлет-Гирея в мае 1571 года опричнина более не формирует самостоятельных полевых соединений. Доверие к ней утрачено.

Причины здесь надо искать опять-таки в военной сфере.

Опричное войско представляло собой ударные отряды из поместной конницы, одновременно служившей для охраны государевой особы и для участия в обычных боевых действиях. Нет сведений, что на уровне тактики, вооружения и походного снаряжения опричная армия сколько-нибудь отличалась от земской. Но она управлялась по-другому, и в этом все дело.

Русская военная система, унаследованная государем Иваном IV от своего отца, Василия III, и деда, Ивана III, была исключительно сложна. Удельные князья со своими боярами и собственными армиями. Князья, сохранившие огромные вотчины в княжествах, где их предки были полновластными хозяевами, и обладающие на этих территориях значительными судебно-административными привилегиями. Князья – крупные землевладельцы. Князья – рядовые помещики. Князья – рвань, князья – нищета, однако же способные носить оружие и ищущие карьеры при царском дворе. Князья, давным-давно попавшие на службу московским государям. Князья, выехавшие к Москве совсем недавно. Бояре из родов, служивших еще Даниилу Московскому или Ивану Калите. Бояре из семей, подчинявшихся совсем другим князьям, в том числе прямым противникам Московского княжеского дома в политической борьбе. Захудалые происхождением и богатством бояре, способные исправить личный служилый статус и положение рода только в Москве, на "дворовой" службе. Знатные в провинции дети боярские "по выбору", они же – никто или почти никто в Москве. И – самое дно, городовые дети боярские… При Василии III все это варево еще кипело и булькало, не застыв, не оформившись до конца. Иногда градус повышали выезды к Москве настоящих магнатов, например того же князя Михаила Львовича Глинского…

Многие из воинов армии еще помнили эпоху неограниченного владычества отцов и дедов на землях, впоследствии подчинившихся Москве. Некоторые (те же Воротынские, например) продолжали чувствовать себя хозяевами таковых. Привести эту гордую, своевольную, хорошо вооруженную массу к повиновению, заставить ее "честно и грозно" служить великому князю Московскому было непростым делом. Иван III виртуозно балансировал, учитывая интересы различных аристократических группировок: то жаловал, то налагал опалу, но в целом на казни был скуп. Мощь Москвы многих привлекала. Блистательный политик, Иван III умел сделать так, чтобы могущественные княжеские семейства бежали к нему, а не от него. В его времена московская армия, поразительно пестрая по своему составу, управляемая, на первый взгляд, хаотично, добилась, тем не менее, грандиозных успехов. Василий III действовал попроще, для него более свойственно было применять силу. Переезды при нем шли в обе стороны.

Но при Василии III уже во всю действовала социальная машина местничества. Автор этих строк полагает, что первому государю, позволившему работать местническому механизму, надо бы поставить памятник. Эта мудрая система иной раз, конечно, выходила во время боевых действий боком, зато она сглаживала противоречия внутри правящего класса и позволяла находить компромиссные пути выхода из конфликтов между отдельными аристократическими группами. А компромиссные – значит прежде всего мирные. Орава воинственной, пассионарной знати, оказавшейся в распоряжении великого князя Московского, могла ведь и передраться, как это бывало, например, в Польше и Литве… А могла стать сокрушительным орудием завоеваний. Полки, состоящие из выносливых, агрессивных, спаянных единой верой служилых людей, пугали соседей России. Тем более во времена, когда страна была на подъеме и территория ее стремительно увеличивалась.

Так вот, русская военная система второй половины XV – середины XVI века напоминает мощный гоночный автомобиль со сверхсложной приборной доской. Умея управляться со всеми этими нагромождениями, можно было выжать из машины невиданную скорость и маневренность (Иван III). Заблокировав кое-какие возможности и научившись жесткому вождению в стиле "только наверняка" – преодолевать довольно сложные трассы (Василий III). Но если выпустить руль из рук, машина начнет взбрыкивать, как норовистый конь (регентство Елены Глинской). Еще того хуже – перестать вмешиваться в ее работу. Едет сама, ну и едет… Так было, в силу сложившихся обстоятельств, на протяжении детских лет Ивана Грозного. Тогда автомобиль, во-первых, постарался свернуть туда, куда хотелось ему самому, а не шоферу, и, во-вторых, попробовал произвести апгрейд своего водителя.

Детские ужасы Ивана Васильевича – вовсе не плод подростковой фантазии и не признак паранойи. Мальчик ехал во взбесившемся автомобиле: тот вез его прямо в логово страшных татар, заботился о водителе очень умеренно и, когда шофер протягивал руки к рулю, старался не дать ему власти над собой…

А испытывалось на прочность не стальное хладнокровие Ивана III, а нервная, артистическая натура его внука. Иван Васильевич знал, что у матери и особенно у отца получалось привести служилую аристократию к несравненно большей покорности, чем удавалось ему самому – до поры до времени. Понимал, что такое положение вещей для страны неестественно. Боялся влететь на сбрендившей машине в большую аварию. Но как управлять доставшимся по наследству военнослужилым классом, не знал. Просто научить было некому…

Между тем татарская опасность нависала над Московским государством постоянно. Войны с Казанью вовсе не были своего рода футбольным матчем, где одна команда заведомо сильнее другой и игра идет в одни ворота. Сцепились два молодых хищника; обе стороны получали глубокие, исходящие кровью раны. А сражения на западе затихли только по одной причине: московское правительство поспешило зафиксировать результаты неудачной для России Стародубской войны. В результате обе стороны – и Москва, и Литва – остались неудовлетворенными. Таким образом, и здесь граница всегда могла трансформироваться в линию фронта. Требовалось как-то обрести контроль над ситуацией.

Хорошо же, если с этой системой справиться трудно, – мог рассуждать молодой Иван Васильевич, – не заменить ли ее на другую, более простую? А значит, и более управляемую. Вместо поисков баланса интересов, лавирования, четкого выбора, в какой момент и в каком направлении стоит использовать всю мощь военной машины, следует прежде всего установить другую… "приборную панель". Попроще. Новая система должна основываться на двухчастном принципе администрирования: отдать приказ – получить отчет о выполнении. Тогда можно не ломать голову о том, кто и как отнесется к тому или иному заданию, кого задуманный план заденет, а кто охотно его поддержит, не выстраивать из года в год "домены" союзного большинства в аристократической среде, не оставлять "деталям" машины некоторую самостоятельность, а просто – приказать и выслушать потом отчет о выполнении. Пусть будут почти неодушевленные "винтики", лишь бы система упростилась до того, чтобы ею мог управлять даже полный идиот в состоянии расслабленности. Как бы это осуществить? И можно ли в принципе сделать это, не сокрушив прежнюю, традиционную систему?

Сначала государь Иван Васильевич идет путем компромисса. Во время последней войны с Казанью он учреждает стрелецкое войско, абсолютно не зависимое от служилой аристократии и призванное прежде всего охранять царскую особу. Судя по многочисленным известиям иностранцев (Ф. Тьеполо, Дж. Горсей, Г. Штаден), государь постоянно нанимал на службу выходцев из Европы – в качестве солдат, артиллеристов, младших командиров, военных инженеров и инструкторов. Русские источники подтверждают участие целых отрядов иностранных наемников в боевых действиях. На западном фронте Иван Грозный постоянно использовал служилых татар. Все это были силы, которыми принципиально легче управлять, нежели дворянским ополчением. Однако последнее являлось ядром вооруженных сил, да и самой боеспособной их частью…

Удается государю также чуть-чуть ограничить местничество, приведя его в какую-то систему указом 1550 года о старшинстве воевод в полках. Но именно ограничить, дисциплинировать, а вовсе не отменить: ни Иван IV, ни его ближайшие преемники не пытались ликвидировать местничество.

Иван Семенович Пересветов, русский публицист конца 40-х годов XVI столетия и, по словам А. А. Зимина, "горячий защитник прав и прерогатив "воинников"-дворян", советует царю поставить на дворян и стрельцов, как на ядро армии, а также по возможности возвышать наиболее мужественных из них до командных должностей. Государь пытается обеспечить поместьями "избранную тысячу" дворян, способных стать основой для нового, легко управляемого войска. Ученые спорят о том, удалось ли решить эту задачу в полной мере, но, во всяком случае, хотя бы часть "тысячников" землю получила. В "избранной тысяче" уже виден прообраз опричнины: ведь и та начнется с назначения "…князей и дворян, и детей боярских дворовых и городовых, 1000 голов", то есть формирования нового командирского корпуса. Хорошо было бы заменить капризных и самолюбивых княжат на небогатых дворян, кушающих у государя с рук! Или хотя бы на выходцев из старинных боярских родов, веками служивших московским правителям, а в середине XVI столетия претерпевших немалое утеснение от тех же княжат. Управляемость войсками, надо полагать, резко повысится…

Выйдя живым и невредимым из кампании 1552 года, Иван Васильевич понимает: обойти, обмануть старую систему не удастся. Можно либо смириться с нею, либо пытаться давить на нее, либо разрушить ее совсем и на этом месте построить новую… Внук Ивана III никогда не пытался действовать в духе великого деда; сама манера балансирования и тонких манипуляций противна была его характеру.

В результате государь довольно долго пытается действовать методами Василия III, оказывая давление на служилую аристократию. Та в ответ затевает бесчисленные побеги. Жесткий режим ее не устраивает. Но не устраивает он и царя: по всей видимости, он боится, что руль опять вырвется из его рук. Полоцкая победа и весь 1563 год вроде бы примиряют Ивана IV с общим положением дел. Однако следующий год, 1564-й, с его поражениями, изменами, а значит, яркой демонстрацией слабостей военной машины вызывает у государя нервный срыв.

И тогда он наконец начинает свой "исторический эксперимент": вырывает из страны и военно-служилого сословия фрагмент, чтобы в рамках этого фрагмента создать более простую, более управляемую и в конечном итоге более эффективную систему. Набирает для нее людей, не имеющих столь высокого социального статуса, как величайшие семейства княжат, а значит по идее в большей степени зависимых от престола. Наделяет себя неограниченной властью над этим войском, а само войско – неограниченной властью над страной.

Система действительно оказалась намного проще предыдущей, сохраненной в земщине. Да и более управляемой, хотя и не настолько, как рассчитывал Иван IV. Но только – вот беда! – эффективность ее оказалась невелика. За опричными боевыми формированиями числится только одна самостоятельная, вне взаимодействия с земскими войсками, победа над неприятелем: в 1570 году великий полководец князь Дмитрий Иванович Хворостинин разгромил крымцев под Зарайском. Добавить нечего. Опричное войско годилось для охранных целей и было незаменимым инструментом репрессий. Но даже в период борьбы с земскими заговорами, даже во время грабительского похода на Новгород и Псков 1570 года опричники покидали царя, предпочитая кровавой, страшной, но все же службе личное обогащение. В записках немца-опричника Генриха Штадена есть очень характерное место: царь после этого похода делает в Старице смотр опричному войску, желая знать, "…кто остается при неми крепко его держится". И мемуары Штадена и записки других иностранцев о том времени изобилуют свидетельствами многочисленных злоупотреблений опричных должностных лиц, не меньше заботившихся о собственном обогащении, чем старая, аристократическая администрация, но более «голодных», а значит, менее сдержанных в методах и масштабах вымогательств, взяточничества, открытого грабежа. При этом они еще и осмеливались оставлять Ивана IV в его походах…

Но это, так сказать, цветочки.

Ягодки подкинула очередная военная кампания в Ливонии. Летом 1570 года русское войско, усиленное отрядами ливонского короля Магнуса, союзника Ивана IV, осадило Таллин (Ревель). В распоряжении воевод были отличная артиллерия и значительные по численности полки. Однако и город оказывал упорное сопротивление. Через два месяца после начала осады из России подошло подкрепление – опричный корпус. Его присутствие в осаждающей армии дало эффект, прямо противоположный ожидавшемуся. В хронике таллинского пастора Бальтазара Рюссова, в частности, сообщается: "Этот отряд гораздо ужаснее и сильнее свирепствовал, чем предыдущие, убивая, грабя и сжигая. Они бесчеловечно умертвили много дворян и простого народу". В итоге решимость защитников города лишь возросла, а мирные переговоры с ними потеряли всякий смысл. Проведя всю зиму под стенами неприступной крепости, русские полки в марте 1571 года вынуждены были отступить.

Воеводы, виновные в срыве ревельской операции, под арестом отправились в Москву.

Тогда же немец-опричник Таубе попытался поднять мятеж в Юрьеве-Ливонском.

Еще хуже складывались дела на южном фронте. Во второй половине 1560-х годов опричные полки не раз выходили на юг "по крымским вестям": напряженность в отношениях с Крымом не убывала. Но в боевых действиях царские гвардейцы принимали участие довольно редко. Уже осенью 1565 года опричный корпус был выдвинут под Болхов, где стоял с войсками крымский хан Девлет-Гирей. Однако тогда дело не пошло дальше авангардных стычек. Впоследствии войско опричников отправляли в Одоев, Мценск, Калугу, на Хотунь и другие поселения. В 1569 году турки совместно с крымцами и ногаями угрожали Астрахани, но взять город и разбить русских воевод не смогли. В 1570 году татары совершили несколько дерзких набегов малыми силами. Как уже говорилось, сам царь, встревоженный обстановкой на юге и уверенный в силе своей новой армии, ненадолго выезжал к Серпухову.

Гром грянул весной следующего года. Разразившаяся тогда военная катастрофа пошатнула здание опричнины. Впрочем, зашаталась и вся Россия…

Девлет-Гирей явился на южные "украины" Московского государства с большим войском и полный решимости разорить страну, а еще того лучше – погубить ее. Между тем Москва равноценных сил выставить в поле не могла: значительная часть русских войск занята была в Ливонии, да и поредели полки Ивана IV после многолетней войны на два фронта.

Более того, действия наличных сил трудно было скоординировать: командование-то делилось на опричное и земское.

С русской стороны к татарам перебегают дети боярские, напуганные размахом опричных репрессий. И один из перебежчиков показывает крымцам дорогу в обход оборонительных позиций русской армии. Другой сообщает, сколь малы силы, противостоящие хану. Девлет-Гирей переходит Оку вброд и, сбивая наши заслоны, стремительно движется к Москве. Опричным отрядам не удается затормозить его наступление.

Царь с частью опричного корпуса отступает к Москве, оттуда – к Александровой слободе, а из слободы – аж в Ростов. В ту несчастную весну все идет неудачно, все не работает, все происходит не по плану. К тому же Московское государство ослаблено: страну терзает моровое поветрие; два года засухи привели к массовому голоду. Людей, которых можно поставить в строй, катастрофически не хватает.

Иван Васильевич испытывает настоящее потрясение. В 1552 году под Казанью он боялся по милости собственных воевод попасть к неприятелю в руки. Теперь старые его страхи оживают и материализуются. Неожиданно для Ивана IV татары оказываются в непосредственной близости от его ставки. Никто не привел государю "языка". Никто не позаботился о ведении сторожевой службы. Прежде всего допустили странное легкомыслие командиры передового и сторожевого полков, на которых возлагались обязанности авангардных частей армии. Опричные воеводы проходят мимо царя с полками в растерянности, не зная, что предпринять. Иван IV опасается, как бы кто-нибудь не взял его коня под уздцы, как тогда, под Казанью, и не привел его вместе со всадником к Девлет-Гирею. Отступление кажется государю меньшей из бед: так поступали многие князья Московского дома, застигнутые татарским набегом врасплох.

Курбский в третьем послании Ивану Грозному напишет: "…мог бы ты… вспомнить… какие язвы были Богом посланы, – говорю я о голоде и стрелах поветрия [мора), а напоследок и о мече варварском, отомстителе за поругание закона Божьего; и внезапное сожжение славного града Москвы, и опустошение всей земли Русской, и, что всего горше и позорнее, – царской души падение, и позорное бегство войск царских, прежде бывших храбрыми; некие здесь нам говорят, будто бы тогда, хоронясь от татар по лесам, с кромешниками своими, едва ты от голода не погиб!" Для Штадена тоже все понятно: "…великий князь вместе с воинскими людьми – опричниками – убежал в незащищенный город Ростов". Но в той ситуации государю, вне зависимости от того, испытывал он необоримый ужас или был способен преодолеть его, не следовало рисковать жизнью. Его гибель могла ввергнуть Московское государство в еще горшие неприятности. Другое дело опричное войско. Стоило ли значительную часть его уводить с собой, оголяя оборону Москвы, и без того скудную? Бегство царяв обстоятельствах 1571 года логично и понятно. Но… бегство войскаи непонятно, и нелогично.

Английский торговый агент Джером Горсей сообщает, что вместе с царем из-под Москвы ушел и огромный стрелецкий корпус. Почему? Нет ответа. Совершенно также непонятно и то, почему Иван Васильевич не оставил для обороны столицы большую часть опричного воинства. Если бы дело заключалось в одном только страхе, если бы царь вел себя на протяжении всей жизни как патологический трус (чего не было), то и в этом случае не находит объяснений желание уйти с тысячами отлично вооруженных опричников в неукрепленный город, в то время как из-под Таллина в Россию возвращалась первоклассная полевая армия. Или же сами опричники не очень-то соглашались остаться и дать бой крымскому хану? На эти вопросы нет здравых и точных ответов.

В отсутствие опричного корпуса земские воеводы попытались организовать оборону столицы. Им удалось собрать полки под Москвой незадолго до подхода Девлет-Гирея. Во главе земской рати стояли опытные и храбрые военачальники: князья Иван Дмитриевич Вельский (старший из воевод), Иван Федорович Мстиславский и Михаил Иванович Воротынский. Оставленной для защиты столицы частью опричного корпуса руководил князь Василий Иванович Темкин. Казалось, положение города небезнадежно. Вельский контратаковал татар и, видимо, добился успеха. Как сообщает летопись, князь "…выезжал против крымских людей за Москву реку на луг за болото и дело с ними дела!", а по другим источникам, даже "забил" крымцев "за болото, за луг". Как видно, земская рать изготовилась драться до последнего. Вот уж воистину: "отступать некуда, позади – Москва!"

К сожалению, во время атаки на татарское войско главнокомандующий князь Бельский получил ранение. Он был отвезен на свой двор. Его отсутствие, по мнению Р. Г. Скрынникова, внесло известную дезорганизацию в действия обороняющихся.

Не сумев взять город, Девлет-Гирей велел запалить его. Он намеревался разграбить все, что не смогут защитить русские воеводы, занятые тушением пожара. Татары подожгли сначала царскую летнюю резиденцию в Коломенском, а на следующий день – московские посады. Пожар обернулся огненной бурей, настоящим бедствием. Результат превзошел все ожидания хана. Огонь стремительно и неотвратимо уничтожал город. Земские ратники оставались в Москве. Не покидая позиций, они сражались с крымцами посреди пылающих улиц. Тогда погибли боярин Михаил Иванович Вороной-Волынский и раненый князь Вельский, а также множество наших воинов. Девлет-Гирей так и не смог занять Москву. Ужаснувшись зрелищем разбушевавшейся стихии, понеся значительные потери, татары отошли прочь, прихватив с собой трофеи и полон. К тому времени в русской столице армии уже не было – лишь несколько сотен чудом спасшихся детей боярских…

Небольшой полк Воротынского стоял на отшибе и уцелел. Князь преследовал крымцев, однако, по малолюдству своего отряда, не сумел отбить пленников. Орда ушла, по дороге разорив Рязанщину.

Невозможно без ужаса и печали читать источники, повествующие о смерти великого города в огне. Блистательная Москва, многолюдная, богатая, защищенная прочными стенами, украшенная храмами, кипящая на торгах, грозная своими полками, окруженная кольцом тихих и славных обителей, отчего ты пала? Отчего допустили к тебе врага? Отчего была ты венценосной владычицей, а стала грязной нищенкой? Отчего царь и его слуги дозволили бесчестие православной столицы? Невозможно забыть этой боли и этого позора – только Бог, наверное, в силах простить такой грех!

У нас нет надежных данных ни о населении Москвы в XVI столетии, ни о потерях, нанесенных русской столице в несчастный год Девлет-Гиреева нашествия. Но записки иностранцев, побывавших в городе тогда или несколькими годами позднее, дают общее представление о масштабах катастрофы.

Вот письмо неизвестного англичанина, ставшего свидетелем событий 1571 года: "Двенадцатого мая в день Вознесения крымский хан пришел к городу Москве с более чем 120 тысячами конных и вооруженных людей. Так как царские воеводы и воины были в других городах как охрана, а москвичи не приготовлены, то названные татары зажгли город, пригороды и оба замка. Все деревянные строения, какие там находились, были обращены в пепел, и я убежден, что Содом и Гоморра не были истреблены в столь короткое время… Утро было чрезвычайно хорошее, ясное и тихое, без ветра, но когда начался пожар, то поднялась буря с таким шумом, как будто обрушилось небо, и с такими страшными последствиями, что люди гибли в домах и на улицах… На расстоянии 20 миль в окружности погибло множество народу, бежавшего в город и замки, и пригороды, где все дома и улицы были так полны людей, что некуда было притесниться; и все они погибли от огня, за исключением некоторых воинов, сражавшихся с татарами, и немногих других, которые искали спасение через стены, к реке, где некоторые из них потонули, а другие были спасены… Большое число [людей] сгорело в погребах и церквях. Среди них, между прочим, 30 человек в погребах Английской компании… Это великое и ужасное и внезапное разрушение, постигшее москвитян, сопровождалось сильной невиданной бурей, а под конец погода снова прояснилась и стала тихой, так что люди могли ходить и видеть великое множество трупов людей и лошадей, не говоря уже о тех, которые обращены были в пепел. Молю Бога не видеть впредь подобного зрелища. В ночь после того, как собака-татарин учинил это злодейство, он бежал со всею ратью к реке Оке… В два месяца едва ли будет возможно очистить от человеческих и лошадиных трупов город, в котором остались теперь одни стены, да там и сям каменные дома, словно головки водосточной трубы…"

Генрих Штаден, современник событий, офицер опричного войска, скорее всего, оказался в сожженной Москве вскоре после отхода Девлет-Гирея. Он, в частности, пишет: "…за шесть часов выгорели начисто и город, и Кремль, и Опричный двор, и слободы. Была такая великая напасть, что никто не мог ее избегнуть!.. В живых не осталось и трехсот боеспособных людей. Колокола у храма и колокольня, на которой они висели. [упали], и все те, кто вздумал здесь укрыться, были задавлены камнями. Храм вместе с украшениями и иконами был снаружи и изнутри выжжен пламенем; колокольни также. И остались только стены, разбитые и раздробленные. Колокола, висевшие на колокольне посреди Кремля, упали на землю и некоторые разбились. Большой колокол упал и треснул. На Опричном дворе колокола упали и врезались в землю. Также и все [другие) колокола, которые висели в городе и вне его на деревянных [звонницах] церквей и монастырей. Башни или цитадели, где лежало пороховое зелье, взорвались от пожара – с теми, кто был в погребах; в дыму задохнулось много татар, которые грабили монастыри и церкви вне Кремля, в опричнине и земщине… Одним словом, беда, постигшая тогда Москву, была такова, что ни один человек в мире не смог бы того себе и представить… Татарский хан приказал поджечь весь тот хлеб, который еще необмолоченным стоял по селам великого князя… Татарский царь Девлет-Гирей повернул обратно в Крым с сотнями тысяч (viel hundert tausent) пленников и положил в пусте у великого князя всю Рязанскую землю".