Текст книги "Мастер побега"

Автор книги: Дмитрий Володихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Будем вам новенькое!

Мемо, в сущности, половину «Жития» посвятил вдумчивому комментированию маленького, сухо и сбивчиво написанного «Послания благочестивым людям». Отшельник Фай на двух листках в самых простых словах просил добрых верующих не совершать дурного и, напротив, совершать благое.

Делиться пищей, одеждой и пристанищем своим с любым человеком, которому это понадобится.

Не искать никогда никакой корысти.

Любить всех равно – врагов и друзей, ближних и дальних.

Никому не мстить, ибо месть – это грязь.

Не просить ни у кого помощи даже в самых трудных обстоятельствах, ибо это отягощает жизнь других людей, а она и без того тяжела. Если они захотят помочь, то сделают это по собственному желанию и получат воздаяние от Бога.

Отучить себя от гнева, ибо гнев это помутнение души…

И так далее. Всего двадцать два поучения.

Так вот, Мемо, описав жизнь и духовные подвиги отшельника Фая, взялся доказывать правоту его поучений. В результате все, прозвучавшее у Фая самым незамысловатым образом, как советы смышленого отца-крестьянина подрастающим детишкам, обрело у Мемо изысканно-совершенный вид. Где у Фая строка, там у Мемо – страница… Где у Фая сущая простота, там у Meмо – изощренность. Где у Фая одно лишь собственное мнение, там у Мемо – ссылки на Священное Писание, жития святых, величайшие духовные авторитеты, и только за ними, как за крепостною зубчатой стеной, его собственная тонкая трактовка.

Обо всем, высказанном Фаем, Мемо написал примерно поровну. Он не уделял больше места размышлениям над какими-то более важными поучениями Фая… Для Мемо у Фая все было в равной степени важным.

За одним-единственным исключением.

Лишь раз Пестрый Мудрец переступил через собственное правило «равных объемов».

«Никому не мстить, ибо месть – это грязь», – и два десятка страниц с комментариями Мемо. Про «никому не мстить» глава великокняжеской Академии написал примерно столько, сколько сказал он обо всем прочем. Четверть всего «Жития». Притом самая яркая четверть, написанная легко, как летит над землей пламя лесного пожара, и в то же время чеканно, словно горсть серебра, только что покинувшая монетный двор…

Мемо откуда-то узнал древнюю легенду о милосердии Фая – впрочем, может быть, не столько узнал, сколько сам сочинил.

Фай жил в шалаше посреди рощи, близ дороги. Люди приходили к нему, разговаривали и оставляли у шалаша пищу, одежду, монетки. Рядом поселился старый разбойник, ловко прибиравший к рукам почти все пожертвования. Фай собственными руками плел корзины и только их продажей кормился, поскольку пожертвования кротко оставлял разбойнику. А если какая-то малость оказывалась у Фая, разбойник посещал его шалаш и отбирал все дочиста. Фай не сопротивлялся, хотя был моложе и сильнее разбойника, а жизнь в лесу, на холоде, в самым диких условиях закалила его тело. Однажды разбойник тяжело заболел, и Фай немедленно сделался почти что богатым человеком – столько подаяний оказалось при входе в его шалаш! Но он, забрав всю пищу и все деньги, отправился к жилищу разбойника Тот испугался, увидев отшельника: «Я беззащитен, и ты пришел убить меня! Пощади, Фай, мне осталось жить совсем недолго. Яуже не могу докучать тебе!» Фай рассмеялся и выложил перед разбойником на стол лучшую пищу. Отшельник нанял лекаря, желая излечить жадного грабителя. Но лекарь поведал, что его уже не поднять с постели – давнее пристрастие к питью вина привело его на край могилы. Тогда Фай сам принялся ухаживать за умирающим: кормил и поил его, обмывал его тело, топил ему печь. Вот пришла пора хворому сквернавцу уходить из жизни – и отшельник принял из его уст исповедь, а с нею раскаяние в обидах, причиненных соседу. Когда разбойник умер, Фай закрыл ему глаза, оплакал его и долго молился о его душе. Потом отшельник похоронил своего мучителя и на могильном камне начертал собственной рукой: «Здесь покоится добродетельный человек». Люди спросили Фая: «Отчего же ты не вернул себе все пожертвования? Отчего не отлупил как следует наглого разбойника, когда он лишился сил и всей дерзости своей? Отчего не прибил его, как пса, заболевшего бешенством?» Отвечал Фай: «Если бы я поступил бы с ним так же дурно, как он поступал со мною, разве раскаялся бы он тогда? Разве душа его очистилась бы? А ныне он чист. Выходит, я мог дать ему уйти с чистою душой или же с грязною. И уйди он к Богу со всей своей скверной, я был бы виноват. Мне пришлось бы каяться перед Всевышним за большую вину, чем все его простые разбойничьи вины».

Для кого Мемо писал эту историю про отшельника Фая? Для своих учеников? О нет.

За четырнадцать лет всевластия пандейцев на землях Срединного княжества тысячи семей переселились в недавно завоеванные области. Пандейцы-крестьяне, пандейцы-охотники, пандейцы-рыболовы, воины, кузнецы, углежоги… Они заняли участки и дома, опустевшие после того, как их владельцев убили на войне. Вот исчезло пандейское владычество. Полегли пандейские воины. Но все остальные пандейцы остались – за малым исключением Они живут целыми общинами, у них полно детишек, родившихся на новом месте. И им некуда уходить. Весь народ Срединного княжества страстно желает перебить их до единого, отнять всю землю, дома и имущество, а жен и детей продать в рабство. Разве не так?

И Рэм привел пять историй, взятых из документов той великой эпохи, когда возрождающееся Срединное княжество, едва живое, едва стоящее на ногах, но все-таки свободное, начало понемногу приходить в себя.

История о бароне, отобравшем землю у пандейской общины и повесившим всех тамошних мужчин. В результате появилась банда, беспощадно грабившая на столичном тракте и состоявшая из одних озлобленных женщин.

История о том, как пандейцу под угрозой смерти предложили убраться из дома и оставить все товары в лавке. Он подпалил и лавку, и дом, от чего случился пожар, сгубивший полгорода.

История о том, как чиновник выдавал пандейцам грамоты, удостоверявшие, что они не пандейцы, а срединники, и живут здесь с давних пор. Цена на грамоты постепенно росла. Когда она стала непомерной, пандейцы, которым не досталось грамот, решили бежать. Их поймали, посадили в тюрьму и отобрали все ценное имущество.

История о том, как смотритель конного рынка стравливал пандейцев со срединниками, вымогая у них как можно более высокую плату за место для торговли. Документы не дают возможности понять, кто именно его убил – пандейцы или срединники.

История о том, как один судейский служитель не хотел подтверждать законную силу завещания богатого пандейца, пока ему не отдадут в наложницы младшую дочь покойного. Он ее и получил. Родня принесла мертвое тело к порогу его дома.

Дурно?

Но ведь все помнили ровно такие же истории, случившиеся до изгнания пандейского наместника и разгрома пандейских войск. Такие же – в деталях. Никто ничего не забыл!

А Мемо Пестрый Мудрец, поминая милого старинного отшельника, сущего простака, Божьего человека, говорит: «Не надо мстить».

Подробно, на многих страницах: «Не надо мстить!»

С красивыми примерами, со всею мощью глубокого ума: «Не надо мстить…»

Он как будто опять идет против своих, против своего же народа. Немудрено, что его с таким воодушевлением переписывают пандейцы, живущие по этусторону границы. Они спинным мозгом почувствовали: слово Мемо их защищает.

Но… если бы только пандейцы!

Полсотни списков «Жития» найдено… где? В архивах провинциальных городов. Среди деловых бумаг, распоряжений из столицы, реестров дворянского ополчения, копий отчетов по налоговым сборам, предназначенных для отправки столицу. В двух случаях…

Рэм обвел глазами аудиторию. Ага, академик Нанди, кажется, уже понял. Остальные пока нет.

Он щедро сделал еще одну коротенькую паузу. Научный доклад – страшно долгое и утомительное дело.

А хорошему ритору пристало являть чуточку артистизма Иначе финал его выступлений будет неизменно утопать в густом храпе.

– Итак… – продолжил он, – в двух случаях сохранились привешенные к свиткам «Жития» печати. И это печати великокняжеского ведомства Почтовой гоньбы. Иными словами, по указу Белой княгини сочинение Мемо рассылали баронам, судьям и воеводам для обязательного прочтения. Мы видим пример удивительного, прекрасного сотрудничества между высоким интеллектом и властью!

Не слишком переборщил со словом «прекрасного»? Оно ведь несколько… э-э-э… не для научных речей. А еще интонация… Куда-то она поползла вверх, вверх… Не высоковато ли?

Нет, никто не поморщился.

И тут Рэм почувствовал – еще очень робко, не веря самому себе, – как несколько сотен людей подчинились его словам. Как желают они добраться вместе с ним до выхода из длинного лабиринта Как жаждут они продолжения. Даже академик Нанди.

Это необычное ощущение соединилось на краткий миг с другим, еще более странным: тень души Пестрого Мудреца, умершего столь давно, легла на его собственную душу. Эфирное… прикосновение… Ободряющее. «Попробуй на вкус то, что когда-то чувствовал я. Распорядись этимкак должно».

Почудилось?

Всю жизнь он будет вспоминать невозвратимое мгновение. И до смертного часа не избавится от его привкуса…

Дальше пошел простой материал.

Белая княгиня понимала, разумеется, как важно укрепить порядок в стране. А если дать трем четвертям населения спокойно резать и грабить иную четверть, люди озвереют от легкой крови, княжество покроется коростой бунтов, а пашни, и без того сильно запустевшие, окончательно лишатся пахарей в целых уездах. Налоги станет не с кого собирать. Царя пандейского родичи убитых вынудят совершить еще одно вторжение – ради мести. И прольется новая большая кровь.

Зачем? Белая княгиня, как говорят в один голос анналисты, отличалась умом и непреклонной волей. Ей требовалось остановить резню, и старый учитель крепко помог государыне. Она хотела править богатой многолюдной страной. В конечном итоге ее желание исполнилось. Оба – старик и женщина – вразумляли свой народ, не пуская его на путь губительной свирепости. Обоих, надо полагать, ругали на чем свет стоит. С обоими, хоть и не сразу, согласились. А потом объявили их великими людьми.

Мемо Пестрый Мудрец умер в почете и достатке, окруженный учениками и восторженными поклонниками. Его хоронили любимая жена, четверо детей, семеро внуков. И на этом можно было бы поставить точку, объявить жизнь первого академика вычерченной до полной ясности. Однако есть деталь, которая не позволяет поступить подобным образом.

– Помните, – с легкой улыбкой произнес Рэм, – в самом начале я перечислил произведения Мемо. И назвал помимо «Жития» и трактата «О соблюдении порядка» еще и «Малый комментарий». Помните?

По лицу академика Нанди Рэм понял: уже забыли. Но сейчас начали припоминать. Четверо или пятеро заулыбались: «Ах, еще и это. Новинки не закончились. Что ж, давайте, молодой человек, вынимайте очередного кролика из шляпы». Дана смотрела на него со спокойной неотрывностью – притягательной и чуть пугающей.

Никто не зевнул.

Он работал за кафедрой вот уже час, да, без малого час, но все еще не лишился их внимания. Славно, очень славно.

А по всем законам божеским и человеческим аудитории давно пора вовсю раззевываться…

– Никогда прежде «Малый комментарий» не публиковался. Он еще не введен в научное обращение. Текст был обнаружен вашим покорным слугой в… Музее жандармерии.

Сколько изумленных рож!

– Точнее говоря, в Отделе редких книг и рукописей крамольного содержания.

Сколько раздосадованных рож!

«Как просто! Мог бы и я его отыскать. Парню просто повезло…»

Да, могли бы. Но, как сказал Рэму профессор Каан, «Такие вещи приходят в руки только тем, кто по-настоящему спятил от науки. А кто недоспятил, к тем не приходят». Лишь полный псих примется искать древние рукописи в жандармских закромах. Правда, прежде он должен будет пройти еще с полтора десятка мест, где материалы по его теме можно отыскать лишь чисто теоретически.

На лице академика Нанди промелькнуло одобрение. Показалось? Нет, совершенно определенно.

Рэм продолжил.

«Малый комментарий» имел четкую датировку. Сам автор вывел пером год, месяц и день, когда он поставил последнюю точку. Жалованная грамота, означавшая для Мемо ссылку в Пригорье, появилась двадцатью днями позже. Трудно не усмотреть между ними связи. Очевидно, «Малый комментарий» содержал нечто досадное для Гая V. Какая-то деталь в нем переломила судьбу преуспевающего учителя государевых детей, превратив его в ничтожного провинциального помещика.

Что именно?

На сей счет можно высказать одно предположение.

«Малый комментарий», на первый взгляд, всего лишь невинное размышление о допустимости некоторых норм нового придворного кодекса Его ввели в действие за полгода до появления «Малого комментария». Вся жизнь Срединного двора подчинялась строгому Ритуалу. А новый кодекс сделал Ритуал… нет, не проще. Сложности не убавилось. Но позволительным сделалось одно явление… его современники назвали словом, абсолютно недопустимым для собрания ученых людей. В системе современных понятий ему наилучшим образом соответствует словосочетание «легкость нравов».

Но Мемо вовсе не пытался встать в позицию защитника старины, бичевать распутство… о, в смысле – легкость нравов… и взывать к совести падших.

Нет. Он всего лишь вежливо придрался к некоторым нововведениям. Казалось бы, чисто формальным Там частность, тут нюанс… В одну такую вот мелочь Пестрый Мудрец вцепился как голодная сторожевая собака в сочную ляжку неосторожного вора Новый кодекс Аозволял любому мужчине, обязанному являться при Аворе, приводить с собою на всякое торжество или пир любую женщину, обязанную являться при дворе. Иными словами, не обязательно – жену. Мемо раскрошил в пыль этот пункт нового кодекса Камня на камне не оставил. Со всей силой своей учености он неопровержимо доказал: сие правило не соответствует Священному закону, а значит, его следует немедленно отменить.

И отправился в ссылку.

Поскольку метил, вероятнее всего, не в кого-то из придворных, а в самого великого князя Гая V. Государь отправил законную супругу, пандейскую принцессу Фе-рузан, на отдых и лечение от меланхолии в замок на Голубой Змее, а сам проводил время с княжной Гаруту. С нею правитель был неразлучен, и мало кто из придворных осуждал его. Брак с Ферузан родился из многоходовой политической комбинации, обещавшей добрые отношения с могущественной Пандеей. Принцесса родила Гаю V трех детей, но любви и согласия между ними так и не установилось. В конце концов государь перестал ее терпеть подле себя и стал везде появляться с княжной Гаруту…

В первом ряду сидел плечистый офицер в форме полковника бронемоторизованных войск. Он сверлил Рэма подозрительным взглядом. И Рэм испытал мимолетную радость от того факта, что ныне Империей правит вовсе не та династия, которой принадлежал Гай V.

Да горцы с ним, с полковником!

Новый кодекс разрешил великому князю не отрываться от возлюбленной ни на пиру, ни на празднествах, ни на приеме послов, ни на… одним словом, никогда не отрываться. А Мемо Чарану – запретил.

Почему?

Надо полагать, причин тут две.

Во-первых, Мемо воспитывал детей той женщины, которую позорил муж – человек, возвысивший его. И перед Мемо встал выбор: либо он имеет право все так же честно смотреть в глаза этих детей, либо он имеет право на хороший доход и жизнь при дворе. Права совмещать первое со вторым у него нет и быть не может.

Во-вторых, смелым человеком был Пестрый Мудрец Истину он предпочитал всему остальному.

Но… могла быть и третья причина. Вот только надвигалась она издалека И никто, кроме одного Мемо, не разглядел ее. Или не решился разглядеть.

– Давайте вспомним еще одно обстоятельство, прозвучавшее в самом начале моего выступления. Сколько отделяет ссылку Пестрого Мудреца от начала пандейского вторжения?

– Ровно год! – моментально ответила Дана.

– Год… около года… – послышалось еще три или четыре голоса.

Как хорошо, что она слушает его внимательно! Как приятно! Очень-очень…

– Так вот, – торжествующе сообщил Рэм всем присутствующим, – вторжение обрушилось на Срединное княжество после того, как Ферузан бежала с Голубой Змеи к отцу. А царь Таджхаан не одобрил подобного обращения со своей дочерью. Знал ли, понимал ли Мемо Чарану, как будут развиваться события? Желал ли он предотвратить сокрушительный удар пандейцев?

Пауза.

Хорошая, артистическая пауза. Сделанная как бы случайно – чтобы отпить глоток воды из стаканчика, поставленного на кафедру. И вот уже из зала доносятся торопливые возгласы молодых:

– Да знал, конечно!

– Это ж понятно!

– Естественно!

– А то как же!

– Знал! Он же мудрец.

– Скорее всего – да!

Звенит колокольчик председателя.

– Прошу вас соблюдать порядок, дамы и господа!

Совершенно как Мемо Чарану – он требовал от современников того же.

Послышались смешки, но они быстро утихли.

– Яотвечу на этот вопрос следующим образом: совершенно не важно, предугадал ли Мемо, чем кончится для страны опрометчивое поведение ее правителя. Гораздо важнее другое. Он защищал истину. Он защищал те основы мира, на которые нельзя покушаться никому: ни государю, ни простому дворянину, ни лавочнику, ни даже нищему. Ведь каждый раз, когда они рушатся, механизмы, поддерживающие мироздание в порядке, воздают нам страшными бедами. Рвутся нити, скрепляющие землю с небом, и падают преграды, удерживающие людей от скотства.

Рэм очень рисковал. Не принято ученому вещать о нравственности. С него довольно новых знаний, добытых для мира А молодому ученому подавно следует выбирать выражения.

Но… Мемо-то мог. И делал. А разве он ниже ученого наших дней?

Рэму осталось произнести заключительные слова:

– Мемо Чарану хорош не только тем, что честно служил своим государям и своему народу, не боясь замарать имя, не боясь упасть в глазах правителя или соотечественников. И не только тем, что был ученейшим человеком своего времени. Следует помнить: Пестрый Мудрец хранил в себе умственную вольность, он никому и ничему не подчинял свой ум помимо одной истины. Это добрый пример.

Молчание в ответ.

Надо что-то добавить, да?

– Благодарю всех присутствующих. Язавершил выступление.

Молчание.

Председатель вновь поднялся:

– Дамы и господа, может быть, у кого-то из вас возникли вопросы к…

И тут в первом ряду встал академик Нанди.

– У вас вопрос, господин Нанди?

Рэм почувствовал, как сердце пропустило удар, второй… Размозжит? Может. По большому счету, только он и может.

– Нет, господин председательствующий. Я полагаю, все вопросы – потом. Чуть погодя. А сейчас…

Гай Нанди повернулся лицом к залу, поднял руки и хлопнул в ладоши – раз, другой, третий… Нарочито медленно. Призывая всех остальных присоединиться к нему.

Тогда все повскакивали со своих мест – профессора, приват-доценты, студенты, члены Общества, досужие любители истории. Академику Нанди ответили. Сначала робко, с осторожностью, а потом – от души. Кафедру накрыло волной аплодисментов, как штормовая волна накрывает причал и, если повезет, добирается до ближайших домов.

Рэму хлопали очень долго. Председатель вынужден был вновь взяться за колокольчик.

Потом Рэму задавали вопросы, много вопросов. Умные и глупые, из праздного любопытства и по делу. Вопросы тонких специалистов и сущих неучей. Вопросы добрые и с подковыркой. Но после того, как академик Нанди одобрил студента Тану, его никто не осмелился цеплять всерьез.

За вопросами последовали выступления.

Приват-доцент Таримабу счел, что у Рэма слишком мало использовалась Великая Хонтийская Хроника, но в остальном все нормально. Профессор Феш выразил уверенность, что Великая Хонтийская Хроника – источник периферийный, и ее вообще не стоило трогать, а в остальном все очень хорошо.

Полковник Варунди подчеркнул практическую пользу доклада с точки зрения боевого духа императорской армии: «Пусть мои ребята знают, каких умников выращивала держава в своих недрах!» Некий чиновник в вицмундире Министерства сельского хозяйства порывался с места дополнить офицера: «Не только в армии, но и в животноводстве!» – но ему слова не дали, призвав к порядку.

Магистр Кику говорил долго. В речи его слышались фразы о перспективах осмысления, о философской точке зрения и о чем-то еще глубоко плюралистическом Самое прозрачное из сказанного звучало так: «Эксплицитно проявленное нам сегодня в полной мере открылось. Но имманентно имплицитное требует эпистемологической модернизации методологического арсенала исследования».

Последним сказал свое слово академик Нанди:

– Настоящий современный специалист обучен всем тонкостям научной критики источника Он увешан навыками и умениями из вспомогательных исторических дисциплин не хуже, чем хорошо экипированный пехотинец – оружием и снаряжением. Он прочитал все, что было написано по его теме предшественниками. Он также владеет разными методиками синтеза и способен в идеале один и тот же процесс увидеть под разными углами зрения. Превосходно! Вот только одного он чаще всего не умеет… И тут, знаете ли, я говорю о большинстве своих коллег, да и в какой-то степени о себе самом. Не какой-нибудь абстрактный «он», специалист без имени и судьбы, а мы, те, кто пишет сейчас монографии, учебники и статьи, чьи послужные списки украшены высокими научными степенями и званиями… Так вот, мы умеем добыть новое знание, но не умеем подумать о том, как им распорядиться. Мы способны изложить его в максимально корректной форме для коллег. И каждый из нас думает про себя: «То, чем я занимаюсь, способны, по большому счету, понять и оценить двое профессоров в столице, один приват-доцент в Пандейской провинции и один академик из Южной федерации. Для них-то я говорю и пишу. Они смогут оценить по достоинству…»

Тут Рэм вздрогнул.

– …И это еще хорошо, потому что кое-кто из нас держит в уме гораздо более скромную аудиторию. Порой она состоит из единственного знатока…

Тут Рэм вздрогнул вторично.

– В результате мы постепенно превращаемся в замкнутую касту людей, работающих не для образованного общества, а для себе подобных. Иначе говоря, для узких специалистов. Или, точнее сказать, для антикваров, хранящих знания в сундуках, подобно сокровищам А общество, видя отсутствие интереса к нему с нашей стороны, постепенно начинает утрачивать интерес к нам самим. Я очень рад, что сегодня этот молодой человек преподал нам всем добрый урок. Уверен, ему и в голову не пришло искать в сидящей перед ним аудитории одного или двух идеальных слушателей…

Рэму стало стыдно. Правда, стыд посетил его в умеренной дозе: он все-таки старался быть интересным и понятным для всех, а не только для академика Нанди. Ну, может быть, не для всех, но уж для большинства – точно.

– Господин Тану постарался быть интересным и понятным для всех, кто пришел сегодня на его выступление. Как минимум для большинства собравшихся…

Рэм посмотрел на академика с суеверным ужасом. Мать как-то объяснила ему, что дети сельских колдунов иногда умеют угадывать мысли. Так не колдун ли из какой-нибудь дыры – академичий папа?

– Господин Тану предъявил всем нам умение работать с историческими источниками как прилично подготовленный специалист. Как образцовый продукт столичной университетской школы, я бы сказал. Но в этом, допустим, еще нет ничего удивительного. Приятно поразило иное. Господин Тану извлек драгоценный опыт старинного интеллектуала и подал его так, чтобы современный интеллектуал мог использовать этот опыт для строительства собственной личности. Иными словами, совсем еще юный автор доклада не только добыл хорошо спрятанную драгоценность, но и вынес ее на всеобщее обозрение: любуйтесь, размышляйте, меняйтесь! Он поработал и на нас, знатоков-антикваров, и на всех образованных людей Империи. Вот так! Это должно быть опубликовано. И в научной форме и… – Гай Нанди сделал в воздухе какой-то колдовской знак, отыскивая верные слова, – …и в вольной артистической форме. Именно так! В виде вольного размышления.

«Он точно якшается с нечистой силой, этот Нанди!»

Еще раз аплодисменты.

Председательствующий солидно встает, благодарит господина академика, благодарит почтенную аудиторию за внимание к докладу Рэма Тану и укоризненно смотрит на него.

«О, точно. Не он, а я обязан благодарить за внимание. Ну, ладно, учту на потом…»

Председательствующий убирает из очей укоризну и благодарит самого господина Тану за содержательное выступление. Затем напоминает:

– «Вестник» Общества публикует наиболее интересные доклады. Обычно судьбу доклада решает наш Редакционный совет. Но в данном случае, полагаю, рекомендации академика Нанди и положительного мнения вашего покорного слуги будет достаточно. Господин Тану, готовьте доклад к печати. У вас полгода для подачи правильно оформленной рукописи. – Председателю хлопают, он отдает публике легкий поклон. – А теперь официальная часть заседания окончена Желающие могут подойти к господину Тану ради составления с ним более тесного знакомства.

Добрая треть людей, собравшихся в Зале ритуалов, оказалась не у выхода, а рядом с кафедрой. Все они, как видно, жаждали «более тесного знакомства». На Рэма сыпались с разных сторон вопросы, а он едва соображал от усталости.

Дана протискивалась к нему через толпу людей, захотевших общения. Она не любила толпы. И еще она очень не любила людей, которые жрут чужое время, навязывая общение. Но она все-таки добралась до Рэма, сунула ему записку и сейчас же исчезла. В недоумении он развернул бумажку.

«Через час на нашем мосту».

Ну да, некоторые вещи прилюдно не… Ну да.

Не успел он прочитать записку и осознать ее приятный смысл, как прямо перед ним появилась другая: «Господин Тану! Получил от Вашей речи истинное наслаждение. Ваша находка достойна серьезной публикации. Даю Вам место в «Археографическом ежегоднике Императорской Академии наук». Вступление и пространный комментарий к «Малому комментарию» – Ваши. У Вас месяц. Все необходимые справки Вы можете навести у секретаря «Ежегодника» по телефону 4-12-12. Рад Вашим успехам. Г. Нанди».

А Рэм думал, что под списком больших подарков можно подвести черту. Публикация в «Вестнике» и «Ежегоднике» – это… это имя. Нет. Это Имя.

Ну а теперь – полная миска горячего сумасшествия. Положение обязывает!

Кольцо доброжелателей стиснуло его.

– Господин Тану! Мне непременно нужно знать ваше мнение о старом Придворном кодексе Гая V. Я надеюсь, вы сможете ответить мне подробно.

– Я писал о нем в… (ссылка на).

– Дружище, мы тут с девчонками идем в пивную «Железный хрен». Будет весело! Янадеюсь, ты с нами?

– Я обещал профессору Каану… (ссылка на).

– Рэмчик, я поняла, что была к тебе слишком невнимательна Но у нас с тобой достаточно времени, и все можно исправить! Мне вообще всегда нравились ребята вроде тебя – тощие дылды на две головы выше меня. И волосы мне всегда нравились светлые, прямые, терпеть не могу кучерявых… У тебя такое лицо, когда ты говоришь со сцены, ну… такое лицо… притягивает. Янадеюсь, ты… м-м?..

– Я вижу перед собой самую красивую девушку курса. А может быть, и всего Университета. Ты подарила бы счастье самому взыскательному мужчине. Но увы, мое сердце… (вежливая посылка на).

– Р-рэм! Можно я буду так называть вас, молодой человек?

– Э-э-э…

– Благодар-рю! Какие еще крупные отечественные философы могут быть использованы для поднятия духа императорских бронемоторизованных войск? Отвечать!

– Я …есть специальные пособия, господин полковник! В них изложено доступно, господин полковник! Разрешите подготовить соответствующую записку, господин полковник? К четвергу следующей недели, господин полковник! Куда доставить, господин полковник?

– Р-разрешаю. Молодец! Достойная смена. Доставьте вашему военному комиссару, юноша! А он проинформирован в случае чего – куда и где!

Когда толпа рассеялась, к Рэму подошел сухонький старичок и цепко взял за локоть. Вкруг лица его, изборожденного столетними морщинами, светился ореол одуванчиковой седины. Старичок заглянул Рэму в глаза, излучая надежду путника, заблудившегося в пустыне и вдруг увидевшего караван.

– Экхе… хм… простите. Может быть, мое внимание несколько неуместно… м-да… однако… наука должна знать… верно?.. и не отворачиваться… поскольку ради спасения… слышите вы?.. требуется соединить лучшие умы… а многие отворачиваются и не хотят… но это от косности и высокомерия… впрочем, зачем это я? У вас светлая голова, Рэм Тану… и я поведаю вам… экхе… знаю… вы не отвергнете… вы поймете…

– Как вас… э-э-э…

Рэм сделал вялую попытку освободить локоть, но старичок приклеился насмерть. Откуда такая сила в тоненьких желтеньких пальчиках? Не оторвешь.

– Экхе… слушайте же… у нас остался последний шанс… я… прочитал тайные знаки… вы знаете, что Священное Писание зашифровано?.. Так оно все зашифровано… и я познал шифр… теперь нет сомнений: через три года наступит конец света…

«Это на четверть часа. Раньше не отвяжется…» – с тоской подумал Рэм.

Дана наблюдала за утками, опершись на парапет моста Утки с комфортом заселили отражение Биржи в канале.

Почувствовала приближение Рэма и повернулась в его сторону.

Не так уж часто выпадала на его долю такая удача: видеть, как Дана преображается. Она ведь только делала вид, что любуется утками. Не очень-то ее интересовали эти утки. Здесь, в нашем мире, ее вообще мало что интересовало. Так, некоторые частности. Где-то там, в придонных глубинах океана, на борту субмарины, имеется стальная дверь. За нею открывается коридор, ведущий к иному миру. К старинному деревянному дому посреди волшебного леса, к сосновому бору на берегу теплого моря, к лесным озерам, к лабиринту тропинок, к тишине, к ограде зачарованного сада, к упоительному уединению. Если с утра открыть окно того дома и увидеть, как солнечные лучи пронизывают туман, и услышать, как невидимый дирижер начинает увертюру к птичьей симфонии, то какая сила удержит тебя надолго во внешнем мире? Каким-то непонятным чудом Рэму посчастливилось стать такой силой. Поэтому иногда он видит трехходовую комбинацию: лицо Даны – неподвижное, застывшее – на мгновение мягчеет, а потом вновь «закрывается»; это наблюдатель с перископа подал сигнал за стальную дверь: «Капитан субмарины, тревога!» – и сигнал летит по эфиру, достигает Даны в ее мире, она на миг задумывается; между тем субмарина остается в режиме глубинного плавания; Дана чувствует – нечто тянет ее наружу, там, как ни парадоксально, будет лучше; «Срочный подъем!»; и вот загораются глаза, и вот губы, растягиваясь, предательски сообщают: «Я уже здесь, я с тобой!»

Длинная серая юбка со складками и закрытое – как его женщины называют? – закрытое то, что выше юбки. Форма всех воспитанниц Высших женских курсов. Заколка в форме стрекозы. Волосы открывают высокий лоб. Кожа белее писчей бумаги. По одной древней легенде, раз в столетие библиотекари находят редкое растение: оно неизменно бывает укоренено в какой-нибудь старинной толстой книге. Очень хрупкое. Растение дает один-единственный белый цветок, и на свете нет ничего более белого, нежели его лепестки. Вот и Дана…