Текст книги "Пожарский"

Автор книги: Дмитрий Володихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

То, что совершил в Москве на Страстной неделе 1611 года гарнизон Гонсевского, в XX столетии назвали бы военным преступлением. Но тогда сами участники побоища рассказывали о нем со странной гордостью. Необычная вещь – польская рыцарская гордость. Чего только не запишет она в подвиги!

Вот слова одного из таких «рыцарей»: «В сей день, кроме битвы за деревянною стеною, не удалось никому из нас подраться с неприятелем: пламя охватило домы и, раздуваемое жестоким ветром, гнало русских; а мы потихоньку подвигались за ними, беспрестанно усиливая огонь, и только вечером возвратились в крепость. Уже вся столица пылала; пожар был так лют, что ночью в Кремле было светло, как в самый ясный день; а горевшие домы имели такой страшный вид и такое испускали зловоние, что Москву можно было уподобить только аду, как его описывают. Мы были тогда безопасны: нас охранял огонь… В четверток мы снова принялись жечь город; которого третья часть осталась еще неприкосновенною: огонь не успел так скоро всего истребить. Мы действовали в сем случае по совету доброжелательных нам бояр, которые признавали необходимым сжечь Москву до основания, чтобы отнять у неприятеля все средства укрепиться. И так мы снова запалили ее, по изречению Псалмопевца: «град Господень измету, да ничтоже в нем останется». Смело могу сказать, что в Москве не осталось ни кола, ни двора» [110]110
  Дневник Маскевича 1594–1621 // Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Т. 1. СПб., 1859. С. 65.


[Закрыть]. Слова о «доброжелательных боярах» предполагают, очевидно, участие того же Михаила Салтыкова, достигшего совершенства в ненависти к собственному народу.

В ряде мест русским военачальникам удавалось отстоять свои позиции от пламени и вражеских нападений. Близ Кремля, в Чертолье (район Пречистенских ворот и нынешней станции метро «Кропоткинская») держались мощные укрепления. Через реку, напротив них, тысяча стрельцов обороняла иные укрепления. На обоих берегах над «шанцами» (острожками) повстанцев развевались русские флаги. Близ наплавного моста (неподалеку от Спасской башни) из Замоскворечья била по полякам мощная артиллерийская батарея. На Сретенке непоколебимо стоял Пожарский.

Москва еще не была окончательно потеряна: стрельба повстанцев наносила гарнизону урон, наши воеводы удерживали несколько ключевых позиций. Если бы дал Господь сил продержаться до подхода Ляпунова, битва могла бы повернуться совсем иначе.

Но все важные пункты на протяжении среды и четверга оказались утраченными.

Жак Маржерет, французский наемник, служивший нескольким русским царям, предложил Гонсевскому нанести фланговый удар. Он взял наемную пехоту и зашел повстанцам в тыл, обойдя их по льду Москвы-реки. Вскоре западная часть города уже пылала, огонь охватил Зачатьевский монастырь, Ильинскую церковь.

Так была потеряна позиция в Чертолье. [111]111
  Буссов К.Московская хроника. 1584–1613. М.—Д., 1961. С. 187; Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. СПб., 1910. С. 108.
  Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. СПб., 1910. С. 108–109.


[Закрыть]

Это деморализовало стрелецкие сотни, укрепившиеся в Замоскворечье. К тому же именно тогда на помощь к Гонсевскому прорвался Струсь. Усилившиеся поляки предприняли наступление за реку и там с помощью поджогов разгромили русскую оборону [112]112
  Буссов К. Московская хроника. 1584–1613. М.-Д., 1961. С. 187–188.


[Закрыть].

Последним оплотом сопротивления стал острожек (деревянное укрепление), выстроенный по приказу Пожарского близ церкви Введения Богородицы на Сретенке. Поляки не могли ни взять острожек, ни устроить вокруг него пожар: бойцы Пожарского метко отстреливались и контратаковали. На него надеялись и те, кто еще сопротивлялись людям Гонсевского близ Яузских ворот: туда командиру поляков пришлось вновь послать большой карательный отряд.

Защитники острожка били из ружей, остужая пыл чужеземцев, почувствовавших аромат победы. Сретенка давно превратилась в развалины. Улицу завалило трупами русских, поляков, литовцев и немцев. Дмитрий Михайлович всё не отдавал своим ратникам приказа на отступление. Надеялся, видимо, на помощь от земского ополчения… И повстанцы слушались его, проявляли твердость, не оставляли позиций посреди пылающего города.

Но под конец их командир пал едва живой от ранений, тогда и дело всего восстания рухнуло. «Потом же вышли из Китая многие люди, – рассказывает летопись о действиях польского гарнизона, – и к Сретенской улице, и к Кулишкам. Там же с ними бился у Введенского острожка и не пропустил их за каменный город преждереченный князь Дмитрий Михайлович Пожарский, [бился] весь день и долгое время ту сторону не давал жечь; и, изнемогши от великих ран, упал на землю; и, взяв его, повезли из города вон к Живоначальной Троице в Сергиев монастырь. Люди же Московского государства, видя, что им ниоткуда помощи нет, побежали все из Москвы. О, великое чудо! Как не померли и как не погибли от такой великой стужи? В тот день мороз был великий, они же шли не прямой дорогой, а так, что с Москвы до самой Яузы не видно было снега, все люди шли. Те же литовские люди за ними не пошли и в Белом городе мало людей убили: всех людей перебили в Кремле да в Китае и в Белом городе мало людей убили, которые с ними бились. И начали жечь посады и города, и в Белом городе все пожгли, и деревянный город с посадами пожгли. Сами же литовские люди и московские изменники начали крепить осаду. Последние же люди Московского государства сели в Симоновом монастыре в осаде и начали дожидаться [прихода] ратных людей под Москву» [113]113
  Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. СПб., 1910. С. 108–109.


[Закрыть].

Страстной четверг опустил занавес скорби над залитыми кровью, испепеленными, разграбленными улицами русской столицы…

Силы оставили восставших. Воля к борьбе иссякла. Поляки лютовали в городе, выкашивая москвичей направо и налево. 21 марта вчерашние храбрецы, не видя ляпуновских знамен, начали сдаваться неприятелю.

Гонсевский теперь мог перевести дыхание: «Приняв это их проявление покорности, – сообщает один из его подчиненных, – мы запретили избивать москвитян и вскоре протрубили отбой. Тем, кто сдался и вновь целовал крест королевичу Владиславу, было приказано носить [особые] знаки – перепоясаться рушниками. Таким образом, после Великого Четверга мы установили мир. А в Великую пятницу получили известие о том, что идет Просовецкий с тридцатью тысячами [войска] и находится уже поблизости от города». [114]114
  Мархоцкий Н.История московской войны. М., 2000. С. 90–91.


[Закрыть]

Великий город обратился в пепел. Лишь Кремль, да Китай-город, да немногие каменные храмы сохранились в целости. Исчезли хоромы богатых купцов. Пропали палаты дворян и бояр. Обратились в уголья дома искусных ремесленников. Дымными пустырями сделались ямщицкие и стрелецкие слободы.

Осталось плакать о горькой участи Москвы! Еще на Вербное воскресенье была она цветущим городом, несчитанные богатства переполняли ее, словно изысканное вино, переливающееся через край драгоценной чаши. К святыням ее спешили тысячи паломников. Мощь ее выглядела незыблемой.

И что теперь? Всё сгинуло, всё расточилось! Пал один из величайших городов христианского мира, принял участь, подобную страшным судьбам Содома и Гоморры. Грехи людей Царства обрушились ему на голову, и страшный этот удар чуть не оказался смертельным. К Великой Пятнице Москва упала ничком, бездыханная.

Но… Кого Бог любит, того не оставляет без урока. А попустив даже такую вереницу несчастий, все же не лишает надежды.

Просто путь очищения, которым двинулись русские люди, оказался длиннее и труднее, чем казалось при начале земского движения. Будет и у Москвы воскресение, когда вся страна трудами, отвагой и самоотвержением заработает его.

Вскоре к Москве прибыли полки Первого Земского ополчения, собравшиеся из разных городов Московского государства. Год с лишним они простояли на развалинах столицы, сражаясь с оккупантами. Дмитрий Михайлович не мог участвовать в этой борьбе: ему не позволили тяжелые ранения.

До «Страстного восстания» князь Дмитрий Михайлович Пожарский четырежды выходил победителем в вооруженной борьбе: под Коломной, на Пехорке, у Пронска и в Зарайске. 19 марта он проиграл на том участке битвы за Москву, где командовал восставшими. Все проиграли. Но для него, не знавшего поражений, это было особенно тяжело.

Однако поражение Пожарского в боях за Сретенку величественнее и драгоценнее всех его прежних побед. И нам, потомкам русских людей времен Великой смуты, следует почитать Дмитрия Михайловича гораздо более за его отчаянные действия в пылающей столице, нежели за все его воинские успехи, достигнутые до того.

Команда русского корабля попыталась снять его с камней. И дело, кажется, пошло, пошло, нашлись люди, появилась добрая надежда. Но вот налетел новый шквал, и рухнула мачта, и каменные клыки впились в борта с еще большей силой.

Через бедствие, через испытание крайней тяжести Господь, возможно, желал заставить людей с праведным характером проявить себя, когда вокруг них исчез страх перед совершением греха. Праведники должны были встать на высшую степень самоотвержения. Среди огня, в столкновениях с беспощадным противником, им следовало принести себя в жертву за весь русский православный народ того времени – за честных и лживых, за скверных и благочестивых, за изменников и добрых служильцев. Им надлежало постоять за веру и правду. До конца. Не щадя себя. Не сберегая жизней своих. В их необыкновенной стойкости, может быть, и заключалось главное значение всей битвы за Великий город.

Пожарский оказался одним из них.

Он стоял за православную веру, как просил патриарх. Он стоял за русский народ, ибо принадлежал ему. Он стоял за старый честный порядок, поскольку слом его принес горе всей стране.

Есть на свете единственный истинный консерватизм – консерватизм здорового тела, способного жить, расти, приносить потомство, а потому сопротивляющегося болезни и ранению. Во всяком живом организме заключена исцеляющая сила – сила, стремящаяся остановить его разрушение. Когда он стар, когда он близится к естественному концу, оздоровляющая сила понемногу исчезает. Но пока дряхлость не наступила, организм борется за здоровье, за жизнь. В общественных организмах подобной исцеляющей силой, социальным иммунитетом, если угодно, является консерватизм. В эпоху смут консерватизм спасителен. На заре XVII века Московское государство заболело столь тяжело, что ему понадобились все, до самого дна, ресурсы консерватизма. Пожарский, истинный консерватор, очиститель Царства, поднялся гораздо выше идейного уровня, на котором пребывала его социальная среда. Коллективное сознание русской служилой аристократии – больное, дряблое – не требовало от нее самопожертвования. Пожарский же осознал, до какой степени оно необходимо. В Зарайске князь отказался от преимуществ измены, затем от выгод служебного положения, оплаченного сомнительной лояльностью, а в Москве поставил на кон собственную жизнь. Не его вина, что дело было проиграно. Князь сделал всё от него зависящее. Он кровью заплатил за свои убеждения.

Может быть, эта кровь, кровь праведников, и есть лучшее из случившегося в годы Смуты. Народ наш, изолгавшийся было, изгрешившийся, оказался способен и на жертвенность, и на покаяние, и на исправление. Вот такому народу, истекающему кровью, обожженному огнем, Господь в конце концов даровал победу.

Кровь праведников – лучшая жидкость для закалки народного металла. Поражение в марте 1611-го закалило его, наделив невиданным упорством.

Если бы не было «Страстного восстания», если бы не окунулся русский народ в позор, боль, ужас, то не вознесся бы он к вершинам преодоления Смуты, не вышли бы из Кремля гордые паны, бросая оружие к земским боевым знаменам…

Вождь ополчения

Лето и осень 1611 года были ужаснейшей порой в русской истории. Государство исчезло, сгинуло. Его представляла шайка предателей, засевших в Кремле и пытавшихся править страной при помощи иноземных солдат. Воровские казаки жгли города и села, грабили, убивали. Шведы захватили весь Русский Север по Новгород Великий. Войска польского короля стояли под Смоленском и посылали подмогу московскому гарнизону.

Из последних сил стояла на пепле столицы малая земская рать, да и у той начальники умудрились переругаться. Ляпунов, затеявший всё святое дело земского восстания, попытался укротить дикое буйство казаков, добиться дисциплины, справиться с разбойничьими наклонностями казацкой вольницы. Но он пал жертвой провокации поляков и злобы казачьей: его убили свои же…

Еще бы шаг в этом направлении, и пропала бы Россия, рухнула в пропасть, не возродилась бы никогда. Но сложилось иначе.

Оставались богатые города, не занятые поляками и не желавшие покоряться новой власти. В частности, Казань и Нижний Новгород. Тамошние дворяне, купцы и ремесленники имели достаточно веры в Божью помощь, достаточно воли и энергии, чтобы предпринять новую попытку освобождения страны. Второе Земское ополчение начали собирать нижегородцы во главе с торговым человеком Козьмой Мининым.

Князя Дмитрия Михайловича Пожарского не забывали ни друзья, ни враги.

17 августа 1611 года русский дворянин Григорий Никитич Орлов получил из польских рук село Нижний Ландех – поместье, когда-то пожалованное Дмитрию Михайловичу царем Василием Шуйским [115]115
  Собрание государственных грамот и договоров. М., 1819. Т. II. № 267.


[Закрыть]. Неизвестно, смог ли любезник поляков воспользоваться приобретенным имуществом, но своему хозяину Сигизмунду III он еще сослужит добрую службу. Текст челобитной Г. Н. Орлова, выпрашивавшего у Сигизмунда III и королевича Владислава драгоценную землицу, – удивительный памятник Смутного времени! Истинный изменник в измене обвиняет истинного праведника: «Милосердые великие государи! Пожалуйте меня, верноподданного холопа своего, в Суздальском уезде изменничьим княж Дмитреевым поместьицем Пожарского…». [116]116
  Об этом – ниже, в главе о сражении за Москву между земскими ополченцами и войском гетмана Ходкевича.


[Закрыть]

Но, слава Богу, о князя Пожарском помнили не только те, с кем он бился на Сретенке. Кровь его, пролитую на московских мостовых, знали и те, кто остался под стенами столицы – доводить ее освобождение до конца. Ровно за два месяца до некрасивого пожалования Орлову, 17 июня, командование Первого земского ополчения дало князю сельцо Воронино в Костромском уезде. [117]117
  Акты служилых землевладельцев XV – начала XVII века. М., 2002. Т. 3. № 329.


[Закрыть]Великодушный шаг! Грамота составлена от имени князя Д. Т. Трубецкого, И. М. Заруцкого и думного дворянина П. П. Ляпунова. Все они понимали: земель, коими можно обеспечить службу дворян-ополченцев – мало. Не столь уж значительную территорию контролирует ополчение… Знали также, что Пожарский, возможно, не вернется в строй: из Москвы его вывезли едва живым. Но доблесть его не могли не оценить. Стыдно было бы – не оценить.

На протяжении нескольких месяцев Дмитрий Михайлович никак не участвовал в земском освободительном движении. Его раны требовали долгого лечения. Из Троице-Сергиева монастыря он отправился – или, может быть, его отправили, – набираться сил в родовую вотчину.

Несколько поколений историков вели споры, где именно князь находился. Вотчины-то его разбросаны по разным областям России…

В Пурехе?

В Нижнем Ландехе? Поляки обещали его Орлову, но удалось ли им реально передать село своему приспешнику, – неизвестно.

В Мугрееве?

Когда делегация нижегородцев во главе с дворянином Жданом Болтиным и архимандритом Печерской обители Феодосием впервые отправились к Пожарскому, он был «…в вотчине в своей, в Суздальском уезде», – сообщает Хронограф, когда-то принадлежавший Н. М. Карамзину. [118]118
  Изборник славянских и русских сочинений и статей / Собрал и издал А. Попов. М., 1869. С. 353.
  Забелин И. Е.Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время. М., 1999. С. 316–318.


[Закрыть]Значит, исключается Пурех, находящийся на Нижегородчине, далековато от суздальских земель.

Историки И. Е. Забелин, С. Ф. Платонов, П. Г. Любомиров, Ю. М. Эскин, Р. Г. Скрынников и другие решительно высказались в пользу Мугреева. Их мнение основано большей частью на доводах, высказанных в середине позапрошлого века И. Е. Забелиным. Нижний Ландех, писал он, отняли у Пожарского в пользу Орлова. Летопись называет расстояние от Нижнего до вотчины, где томился ранами Пожарский, – 120 верст («поприщ») [119]119
  Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. СПб., 1910. С. 117.


[Закрыть]. До Нижнего Ландеха как раз 120 верст. Но, по словам Забелина, «… Мугреево лежало на древней (верхней) дороге из Суздаля в Нижний, также во 120 верстах» [120]120
  Забелин И. Е. Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время. М., 1999. С. 316–318.


[Закрыть]. С тех пор ничего нового не добавлено в пользу этой гипотезы.

Между тем Забелин явно ошибался.

Ни по какой дороге от Нижнего до Мугреева не насчитаешь 120 верст. Как ни меряй, а всё выходит верст 140–150, т. е. гораздо больше. Нижний же Ландех расположен точнехонько на 120-верстном рубеже.

Итак, Пожарский, прознав о покушении на его землю со стороны Григория Орлова, явился к Нижнему Ландеху. Очевидно, князя окружала вооруженная свита. Готов ли был Дмитрий Михайлович биться лично, не готов ли, а люди его могли дать захватчику отпор. Так ли уж беспокоила раненого воеводу перспектива потери его владений, когда вся жизнь на просторах России пришла к хаотическому состоянию? Вотчинами будет владеть тот, кто выйдет победителем из всеобщего противоборства, а его судьба решится не скоро и не на полях Суздальщины… Скорее, Пожарского ужасало бесчестие, происходящее от трусливой уступки «верноподданному» предателю. Отдать что-либо Орлову – мерзость. И он решил противиться наглому захвату.

А может быть, Пожарский явился туда раньше Орлова, и «верноподданный» слуга польского короля не решился «выбивать» Дмитрия Михайловича.

Здесь, в Нижнем Ландехе, его отыскали переговорщики из Нижнего.

Еще не восстав с одра болезни, Пожарский получил от нижегородцев приглашение – возглавить новое ополчение земских ратников.

Но прежде, чем речь зайдет о главных событиях в судьбе Дмитрия Михайловича, надобно остановиться ненадолго и взглянуть на происходящее с высоты птичьего полета.

Пожарский служил царю Василию Ивановичу честно и дрался с его врагами искусно. Следует подчеркнуть, что в годы царствования Василия IV Ивановича, несмотря на упоминавшийся выше «кадровый голод», князь Д. М. Пожарский думных чинов еще не достиг. Он по-прежнему стольник, всего лишь стольник.

Лишь временное «отключение» местнической системы, случившееся в катастрофических условиях, позволило ему подняться к высшим чинам старомосковской служебно-иерархической лестницы.

На этот момент стоит обратить особое внимание: после свержения Василия Шуйского местническая иерархия оказалась обезглавленной. Да и сам государственный механизм расстроился. В таких обстоятельствах рассуживать местнические тяжбы стало до карйности тяжело. А руководители Первого земского ополчения летом 1611 года решили, что у них служба будет строиться «без чинов». Иными словами, сознательно отменили местничество и уравняли всех в «отечестве». Собственно, иначе они не могли поступить: слшком уж трудно шло их освободительное дело, чтобы отягчать его еще и местническими счетами.

Таким образом, служилая биография князя Д. М. Пожарского выкована Смутой, нарушением принятого в старомосковском обществе порядка вещей. Несколько видных деятелей Смутного времени поднялись тогда вопреки этому порядку, и Пожарский – один из них, самый видный. Его возвышение – результат выдающихся тактических способностей и высоких нравственных качеств, которые проявились в чрезвычайных обстоятельствах всеобщего социального катаклизма и не получили бы такой возможности в рамках устоявшегося социального строя.

Старомосковское общество разрушилось. И чтобы собрать его, потребовалась мощь незаурядных личностей, сыгравших роль «реставраторов». Парадокс их появления на исторической сцене состоит в самом решительном отказе от прежних обычаев – хотя именно их-то предстояло восстановить! Реконструкция старого порядка диктовала необходимость… отвернуться от старого порядка. На время. На месяцы. На сколько понадобится, в конце концов! Таланты Пожарского, Минина, Ляпунова могли принести спасительную пользу лишь при полном «выключении» прежнего общественного уклада с его местническими счетами, с его четким распределением ролей между отдельными слоями социума.

Итак, для того чтобы сделаться великим человеком, Пожарскому потребовалось уйти и от своей социальной роли, и от своего социального опыта.

А теперь – факты.

История Второго земского ополчения изучена очень хорошо, в деталях. О нем написано великое множество книг и статей. Картина его создания и его действий устоялась в исторической литературе, уточнить тут можно очень немногое.

Первые шаги по формированию земской армии связаны с личностью мясного торговца Козьмы Минина. Нижегородцы выбрали его земским старостой – должность земского старосты являлась самой обычной для местного самоуправления. Должностные лица, по старомосковскому обычаю, приступали к исполнению обязанностей с начала сентября. Именно тогда у Минина, лица уже официального, хотя и облеченного невеликой властью, появилась возможность публично высказаться. И он выступил за создание вооруженной силы, призвав «чинить промысел» против поляков. Скорее всего, его пламенные речи, зажегшие энтузиазмом нижегородский посад, зазвучали именно в сентябре 1612 года. [121]121
  Любомиров П. Г.Очерк истории Нижегородского ополчения 1611–1613 гг., М., 1939. С. 47–52.


[Закрыть]Тогда нижегородцы принялись собирать деньги на правое дело, возникли первые, еще совсем небольшие отряды ратников.

А октябрь принес действиям Минина сильное подкрепление.

Во-первых, из Троице-Сергиевой обители пришла грамота, призывающая постоять за веру и помочь земцам, стоящим под Москвой. Голос Троицкой братии, звавший ополчаться, дал нижегородцам лишнее уверение в том, что они идут по верному пути. Но на помошь Заруцкому с Трубецким поволжские земцы не торопились. Первое земское ополчение успело заработать сомнительную славу: казачьи бесчинства вызывали омерзение, а сторонников Марины Мнишек и ее сына-«воренка», многочисленных под Москвою, еще летом особой грамотой не велел поддерживать патриарх Гермоген. Со времен гибели Ляпунова дворян-ополченцев безнаказанно притесняли казаки.

Во-вторых, неподалеку от Нижнего появился отряд, состоящий из дворян Смоленской земли. Смоляне мыкались, не находя себе службы и пропитания. Им определили на прокормление земли под Арзамасом, но тамошние мужики и стрельцы воспротивились их приходу. Для нижегородцев приближение смоленского отряда было как манна небесная! Нижний не столь уж богат был собственным дворянством: до Смуты он выставлял всего 300 ратников дворянского ополчения, притом многих уже повыбило за годы военных действий. А окрестные города не располагали даже скромными людскими ресурсами Нижнего… Вся область, таким образом, сама по себе не могла предоставить нужного количества умелых ратников. Конечно, Минин ухватился за такую возможность! Он предложил смолянам службу, и те двинулись к Нижнему.

Их приход – важная веха. Сколько этих смолян? Источники говорят: около 2000. Анализ исторических реалий позволил историку Второго земского ополчения П. Г. Любомирову сделать иной вывод: отряд следует считать сотнями, а не тысячами [122]122
  Любомиров П. Г. Очерк истории Нижегородского ополчения 1611–1613 гг., М., 1939. С. 65.


[Закрыть]. Но даже 500–1000 дворян, профессионалов войны, – солидная сила. Прибавив к ним нижегородское дворянство, да силы соседних городов, земское руководство получило серьезную основу для будущей армии.

Возникла настоятельная потребность в военном лидере ополчения. Тогда нижегородцы и отправили делегацию к Пожарскому. Князь колебался, сомневался, переговорщики ездили к нему не один раз. Но в конечном итоге Минин уговорил Дмитрия Михайловича возглавить воинство, а Пожарский сказал нижегородцам, что по земским делам – административным, финансовым («казну собирать») – главным человеком станет Минин [123]123
  Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. СПб., 1910. С. 117.


[Закрыть]. Князь покинул вотчину и переехал в Нижний Новгород. Скорее всего, это произошло в начале ноября 1611 года. [124]124
  До 8 ноября, т. к. известен документ, составленный нижегородской земской администрацией по приказу Пожарского от этого числа.


[Закрыть]

Нижегородцы могли выбрать иного воеводу. Но они безошибочно призвали именно того человека, который оказался идеальным командующим.

В годы правления Шуйского за Дмитрием Михайловичем закрепляется репутация умелого и твердого полководца. «Страстное восстание» принесло ему добрую славу мужественного патриота. Первое и второе в равной мере сделали князя привлекательной фигурой в глазах руководителей нижегородского земства. Именно Пожарский был призван ими на высший командный пост, хотя ополчение могло заручиться поддержкой фигур значительно более знатных, т. е. стоящих гораздо выше – по меркам мирного времени.

По поводу выбора нижегородцев в исторической литературе существует обширная полемика. Так, историк Н. И. Костомаров писал: «Сам Димитрий Пожарский не выдавался никакими особенными способностями, исполнял в военном деле второстепенные поручения, но зато в прежние времена не лежало на нем никакой неправды, не приставал он к Тушинскому вору, не просил милостей у польского короля».

Но С. Ф. Платонов, а за ним и Ю. В. Готье высказались принципиально иначе. По их мнению, сыграла роль не только чистота репутации Пожарского, но и его воззрения, и свойства его характера, подходившие нижегородскому обществу: «Князь Дмитрий Михайлович был человеком с вполне установленной и притом очень хорошей репутацией, – пишет Готье. – Он не запятнал себя отъездом в Тушино, не выпрашивал милостей у короля польского; еще до прихода Ляпунова под Москву он стал за дело родной страны, и если мы не видим его среди вождей ополчения 1611 г., то виною этому были тяжкие раны, полученные им в бою на Лубянской площади… Такого вождя искали в Нижнем, и, наметив Пожарского, нижегородцы не ошиблись. Избранный воевода по личному своему характеру был полной противоположностью Прокопию Ляпунову: тот был горяч, несдержан, этот – осторожен, предусмотрителен; Ляпунов отстаивал провинциальное дворянство против боярства, Пожарский был скорее сторонником боярства, хотя и умеренным, первый вечно против чего-нибудь протестовал и бунтовал, второй был всегда приверженцем исконных устоев московского государственного порядка. И с этой стороны Пожарский как нельзя более подходил к затеянному в Нижнем предприятию: последнее ополчение, в противоположность ляпуновскому, подготовлялось тихо, медленно, без торопливости; оно производит впечатление чего-то гораздо более крепкого и внушительного». [125]125
  Готье Ю. В.Смутное время. Очерк истории революционных движений начала XVII столетия. М., 2010. С. 117.


[Закрыть]

И. Е. Забелин, в укор Костомарову, перечислил воинские заслуги Пожарского – к исходу 1611 года уже солидные. Странно, что Костомаров не придал им значения. Впрочем, тенденция этого историка, украинофильская, оппозиционная к русскому государственничеству, создавала в глазах его особые фильтры. Забелин же указывал попросту на народное чутьё: Минин «со товарищи» искали бескорыстного стояльца за землю и веру; в Пожарском они его нашли: «Не нужно особенно зорких глаз, чтобы рассмотреть, чем именно были всегда исполнены побуждения Пожарского. Не за личные цели он стоял и не целям какой-либо партии он служил; он стоял за общее земское дело и служил ему чисто, прямо и честно. Вот эти-то обыкновенные его дела и действия и придали его личности необыкновенное для того времени значение, которое было хорошо понято в Нижнем и там же обозначено желанием найти воеводу, который бы «в измене не явился», который бы не припадал на всякие стороны, смотря, где выгоднее для чести или для корысти…» [126]126
  Забелин И. Е.Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время. М., 1999. С. 87.


[Закрыть]

Любопытные подробности переговоров приметил и подчеркнул Р. Г. Скрынников: «Когда в усадьбу явились нижегородские послы, князь Дмитрий не дал им определенного ответа. Послы уехали ни с чем. Впоследствии князь Дмитрий, вспоминая былое, любил говорить, что его к великому делу «вся земля сильно приневолила», а если бы был тогда кто-нибудь из «столпов» вроде боярина Василия Голицына, его бы все держались, а он, князь Дмитрий, мимо боярина за такое дело не принялся бы. Слова насчет боярина служили простой отговоркой. Василий Голицын находился в плену, а прочие «столпы» сидели с поляками в Кремле. Нижний Новгород присылал послов «многажды», прежде чем стольник согласился принять приглашение. Князь Дмитрий не мог нарушить этикет и дать согласие при первом же свидании. Еще больше, чем этикет, его беспокоило собственное нездоровье. А кроме того, до Мугреева уже дошли вести о «непослушании» нижегородцев своим воеводам, и князь Дмитрий желал заранее определить свои будущие взаимоотношения с посадским миром. Кузьме Минину пришлось лично отправиться в Мугреево, чтобы рассеять опасения стольника. Оба были воодушевлены одними и теми же стремлениями и чувствами и потому вскоре нашли общий язык». [127]127
  Скрынников Р. Г.Минин и Пожарский. М., 2007. С. 215.


[Закрыть]

Эту ссылку на князя Василия Голицына много раз припоминали Дмитрию Михайловичу историки недоброжелательные. Дескать, случайный человек, отлично чувствовавший свою случайность. Нет достаточной воли для великих дел, хотел бы быть подчиненным… Напротив, те биографы Пожарского, кто писал о нем с любовью, отмечали его слова про Голицына как свидетельство большой скромности характера. Мол, не возносился, не высокомерничал, просто делал дело. Скрынников вот говорит о соблюдении «этикета»…

Но следует внимательнее вглядеться в слова Пожарского. Их содержание – совершенно иное.

Они прозвучали позднее – в переговорах с представителями Новгорода Великого, когда ополчение уже выросло в серьезную силу. [128]128
  Акты Археографической экспедиции. Т. II. СПб., 1836. № 210.
  Смирнов И. И.Восстание Болотникова 1606–1607. М., 1951 С. 222–227; Антонов A.B.К начальной истории Нижегородского ополчения // Русский дипломатарий. Вып. 6. М., 2000. С. 200–211.


[Закрыть]Однако суть их касается первых шагов Пожарского на земском воеводстве. Дмитрий Михайлович – военный человек. Он не кисейная барышня. Он понимает, что на этикетные расшаркивания времени нет. Он знает: ему вести людей на смерть. А при их непослушании, возможно, самому придется принять смерть от них или из-за них. Он выясняет, с кем имеет дело, и четко обрисовывает, кто таков он сам. Князь В. В. Голицын, как уже говорилось, с большой долей вероятности стоял у истоков земского освободительного движения. Голицын, да и его семейство, очевидно, играли когда-то роль не меньшую, чем Ляпунов. Так вот, Пожарский мог сообщить земцам: «Связь с Голицыными утеряна, я не представляю их». Кроме того, князь пожалел, что для командования войском нет сейчас достойного аристократа. Еще бы не пожалеть! Голицыну повиновались бы намного легче, нежели Пожарскому! Голицын – с самого верха «пирамиды» знатных русских людей! Дмитрий Михайлович предвидел: ему, происходящему из второстепенного рода, придется делать дело в атмосфере постоянного несогласия с его старшинством. Да будут ли его слушаться?

Итак, Пожарский изложил свои сомнения лично Минину. Тот ответил, быть может, примерно так: «Знали бы, где есть кто-нибудь лучше, пошли бы туда. Но лучше никого нет. Надо впрягаться, господин мой Дмитрий Михайлович». И князь – впрягся.

По меткому выражению в одном историческом памятнике того времени, Минин «…собра полки многия и военачалника, изкусна во бранех, князя Дмитрея Михайловича Пожарсково над всеми быти совосприподоби» [129]129
  Хронограф 1617 года // Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI – начало XVII веков. М., 1987. С. 354.


[Закрыть].

Как знать, не увидел ли Пожарский какой-то добрый знак в том, что Минин приходился ему тезкой по первому крестильному имени? Оба – Козьмы. Не сам ли Господь способствует их сближению?

В годы Смуты нижегородцы жили иначе, нежели большая часть России. Важно понимать: их край сохранил свободу от чужеземного владычества и не поддался на уговоры «тушинцев». Порой волю Нижегородчины приходилось отстаивать вооруженной рукой. И тамошние жители хотели бы взять себе в воеводы не только «прямого» человека, но еще и полководца, овеянного лаврами побед.

При Василии Шуйском нижегородцы хранили верность государю. Дворяне из Нижнего и Арзамаса под командой боярина Ф. И. Шереметева подавляли мятеж в Астрахани, били «воровских казаков» в Царицыне. Затем войска Шереметева вызвали к Нижнему, а оттуда им велели идти к Москве – на спасение от Лжедмитрия II. Под Чебоксарами 22 декабря 1608 года они разбивают большой отряд «тушинцев». Чуть раньше нижегородцы во главе с воеводой A.C. Алябьевым громят «воровские» отряды балахонцев и суздальцев, освобождают Балахну, разносят еще два вражеских отряда у села Ворсма и у села Павлово. Весь край остается под властью государя Василия Ивановича. В 1609 году нижегородцы успешно наступают: берут Муром, Владимир, Касимов, Арзамас, бьют и бьют «тушинцев» [130]130
  Смирнов И. И. Восстание Болотникова 1606–1607. М., 1951 С. 222–227; Антонов A.B.К начальной истории Нижегородского ополчения // Русский дипломатарий. Вып. 6. М., 2000. С. 200–211.


[Закрыть]. Наряду с армией князя М. В. Скопина-Шуйского полки, прибывшие к Москве с Поволжья, стали ее освободителями от натиска Лжедмитрия II. Нижний не целовал креста «ворам» и тем гордился. Здесь «прямили» последнему законному государю, отвергая Тушинского самозванца. Здесь недолго держались присяге Владиславу, и как только выяснилось, что Сигизмунд III сам желает сделаться царем, восстали против поляков [131]131
  Любомиров П. Г. Очерк истории Нижегородского ополчения 1611–1613 гг., М., 1939. С. 42–42.


[Закрыть]. Здесь быстро примкнули к делу Ляпунова и призвали к тому же соседей-вологжан. [132]132
  Акты Археографической экспедиции. Т. II. СПб., 1836. № 175.


[Закрыть]В этом смысле Пожарский оказался духовно родственен всему нижегородскому обществу: и он не уклонялся в кривизну, и он не боялся поляков.