Текст книги "Христианское человеколюбие. В чем его смысл?"

Автор книги: Дмитрий Матяс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

В условиях победившего социализма стало практически невозможным проповедовать открытую вражду к инаковерующим и неверующим. Советские люди в своем абсолютном большинстве, каких бы убеждений в вопросе религии они ни придерживались, чувствуют себя братьями по классу, товарищами и соратниками по борьбе за торжество идеалов добра и справедливости в нашей стране и во всем мире. Под влиянием произошедших перемен христианские проповедники в нашей стране пытаются по-новому переосмыслить библейские изречения, преподнести их в форме, приемлемой для изменившегося сознания верующих. Понятие «ближний» сейчас истолковывается в максимально широком смысле. Так, православный богослов, давая собственную оценку известной уже читателю евангельской притче о самарянине, пишет: «Господь велит нам в каждом человеке видеть своего ближнего»[25]25
  Журн. Москов. патриархии, 1969, № 12, с. 33.


[Закрыть]. Такой вывод вовсе не вытекает из новозаветного текста, но зато он больше соответствует духу нашего времени. Так же расширительно пытаются толковать понятие «ближний» и баптистские проповедники, заявляя, что надо любить «все человечество, всех людей, живущих на земле, независимо от расы, национальности, социального положения, образования»[26]26
  Братский вестн., 1962, № 3, с. 31.


[Закрыть].

Новый характер складывающихся в мире отношений между людьми вынуждена учитывать и католическая церковь. Она не может не считаться с тем, что пролетарские идеи о равенстве и братстве всех людей труда привлекают на свою сторону все новые и новые массы населения во всех уголках земли. Поэтому католическая церковь тоже стремится придать своим нравственным принципам видимость высочайшей гуманности, человечности. Папа римский Павел VI в речи на заключительной сессии второго Ватиканского собора говорил о том, что церковь несет «прежде всего – любовь; любовь к людям нашего времени таким, каковы они есть, там, где они есть, любовь ко всем»[27]27
  Цит. по: Журн. Москов. патриархии, 1966, № 3, с. 64.


[Закрыть]. Небезынтересно заметить, что это высказывание главы католической церкви воспроизвел на своих страницах печатный орган Русской православной церкви, тем самым признав его соответствие православной точке зрения.

Но идея человеческого братства в христианском учении, соединенная с религиозным пониманием сущности человеческого общества и самого человека, теряет свою гуманность и превращается в нечто противоположное настоящему гуманизму. В самом деле, согласно современному религиозному пониманию, «ближним» является всякий человек: добрый и злой, благородный и нравственно извращенный, трудящийся и тунеядец, угнетенный и угнетатель. Как Солнце в равной мере светит для всех, так и человек должен любить всех, независимо от личного благорасположения к ним. Но Солнце функционирует по чисто естественным законам. Оно не связано с человеческим обществом, со страстями и переживаниями людей. Человек же существо общественное, он тысячами нитей связан с обществом, с его интересами, заботами и тревогами. И сам он преследует определенные цели, испытывает те или иные побуждения, чему-то радуется или из-за чего-то негодует, что-то одобряет, а что-то осуждает. Без проявления подобных свойств человек перестает быть человеком, он погибает как личность. Поэтому религиозное требование проявлять одинаковые чувства к носителям добра и носителям зла вовсе не гуманно. Оно равносильно попытке поставить человека по ту сторону добра и зла, что разрушает в нем человеческие качества. Это религиозное требование любить в равной мере всех настолько абстрактно, что практически не может быть выполнено никем и никогда.

Однако и сейчас христианству свойственна проповедь «любви к ближнему» в традиционном ее понимании как любви к единоверцам. Четче всего эта тенденция просматривается в баптизме. Толкуя евангельскую заповедь Христа «да любите друг друга, как Я возлюбил вас» (Иоан. 15, 12), баптистские проповедники пишут: «…истинным другом для детей Божиих может быть лишь тот, кто живет под водительством Духа Святого»[28]28
  Братский вестн., 1964, № 4, с. 22.


[Закрыть], а «христиане должны показывать пример искренней любви, преданности и самоотверженного служения друг другу»[29]29
  Там же, 1977, № 6, с. 44.


[Закрыть].

Вне всякого сомнения, призыв к взаимной любви «друг друга» среди единоверцев рассчитан в значительной мере на внутреннее сплочение, укрепление самой религиозной организации. Баптистская церковь сейчас раздирается внутренними противоречиями. Взаимная христианская любовь, по мысли ее руководителей, должна помочь преодолеть их, восстановить единство церкви. Характерна в этом отношении проповедь бывшего старшего пресвитера церкви евангельских христиан-баптистов по Белоруссии К. Велисейчика, произнесенная 30 октября 1966 года в молитвенном доме Минской общины. «Что мешает нашему единству? – обратился он к присутствующим с риторическим вопросом. – Разные условия жизни. Так? (голоса из зала: „Так!“). Вот, мол, проповедники живут так, а рядовые так. Но вспомните Христа. Он принял на себя все тяготы мира, был презираем. А его отец находился во всей славе небесной. Они были прямо в противоположных условиях. Но Христос говорил: будьте так едины, как я в боге и бог во мне. И нам надо так любить всех, будь они слабые или сильные, высокие или низкие (по своему положению. Д. М.), чтобы они все время были в нашем сердце. Только полюбив бога, как родившего нас, полюбим и тех, кого породил он». Подобную же аргументацию встречаем и на страницах баптистского журнала.

Так или иначе, проповедь любви к единоверцам неизбежно содержит в себе недоброжелательное, даже враждебное отношение к инаковерующим, особенно к неверующим, что проявляется нередко в проповедях на молитвенных собраниях и в рукописной литературе. Приезжавший из Киева в Минск баптистский композитор, член Всесоюзного совета ехб С. Бацук в проповеди 24 марта 1974 года перед единоверцами утверждал, что неверующие не только не приемлют «слова божия», но не могут даже находиться рядом с верующими, чувствуют себя неуютно, бегут от них. В красненской общине евангельских христиан-баптистов перед началом одного из пасхальных молитвенных собраний читалась нелегально распространяемая рукопись «Борьба тьмы со светом», содержащая грубые нападки на атеистов. Схожие мотивы, хотя редко, проскальзывают и в печатном органе евангельских христиан-баптистов. В одной из его публикаций, например, утверждалось: «Если человек сознательно закрывает свое сердце от воли Бога, он не принадлежит больше царству Его, но царству сатаны»[30]30
  Там же, 1982, № 1, с. 15.


[Закрыть]. А раз человек отвергнут богом и принадлежит «царству сатаны», то, вполне понятно, никаких добрых чувств по отношению к нему верующий питать не должен.

Подобные высказывания встречаются и в проповедях католических священников в Белоруссии. Ксендз Радуньского костела Гродненской области Штейн в проповеди утверждал, что только те, кто верит в бога, братья между собой, независимо от того, богатые они или бедные, живут в СССР или в Англии. А ксендз Желудокского костела Гродненской области Барташевич в проповеди, произнесенной в тот же день, обрушился с угрозами по адресу неверующих, заявляя, что ими овладел сатана, что хотя они считают себя умными, но их неверие является безумием перед богом и никто из них не избежит суда божьего. В пасхальной проповеди 1980 года ксендз Рубежевичского костела Минской области Юник говорил, что каждый человек должен сделать для себя выбор: «…быть с Христом или быть против него. Третьего здесь не дано. Если человек выберет Христа, то все у него будет хорошо. Если же пойдет против Христа, то все будет плохо». Само собой разумеется, что любить того, кто идет против Христа и кем «овладел сатана», недопустимо, так как это означало бы самому оказаться в числе врагов божьих.

С особым упорством проповедуется вражда по отношению к неверующим в экстремистски настроенных сектантских группировках, таких, как сторонники совета церквей евангельских христиан-баптистов, свидетели Иеговы, христиане веры евангельской (пятидесятники) и некоторые другие.

Следует учитывать, что такая религиозная пропаганда осуществляется не в безвоздушном пространстве. Она оказывает определенное влияние на какую-то часть верующих людей. Отсюда и в Белоруссии мы еще, к сожалению, встречаем среди рядовых верующих факты недоброжелательного, а порой и враждебного отношения к неверующим, особенно к тем, кто порвал с религией в зрелом возрасте. Так, бывший верующий из города Пинска И. Карпович рассказывает, что после его разрыва с баптистской общиной многие ее члены грозили ему, что бог его накажет самым лютым наказанием. А после выступления в газете он стал получать по почте анонимные злобствующие письма[31]31
  Исповедь перед людьми. Мн., 1978, с. 87


[Закрыть]. Известно немало случаев, когда верующие родители отказывают в материальной помощи своим детям, если те под влиянием социалистической действительности и образования вырастают неверующими.

Или возьмем такой общеизвестный пример. В послевоенный период в Белоруссии, как, кстати, и в ряде других районов нашей страны, периодически то в одном месте, то в другом появляются так называемые святые письма. Они пересылаются по почте или подбрасываются в почтовые ящики без указания обратного адреса. В старину такие письма называли подметными, т. е. подброшенными, как говорится в толковом словаре В. Даля, «со злым умыслом». Какой же умысел скрывается за этими «святыми письмами»? Прежде всего они рассчитаны на то, чтобы запугать, нарушить душевный покой советских людей, в своем большинстве неверующих, возможным вмешательством в их жизнь некой сверхъестественной силы, посеять в них хотя бы на минуту тревогу за свое будущее. Инициаторы распространения таких посланий скорее всего исповедуют христианские заповеди любви, но они весьма далеки от забот о благополучии своих адресатов. Как правильно заметил в своем письме в республиканскую газету житель д. Борково Верхнедвинского района П. Аверченков, «они не желают ни нам, ни нашим детям ни счастливой жизни, ни светлого будущего».

Таким образом, «божеское», т. е. религиозное, берет зачастую верх над человеческим в отношении верующего к атеистам. И в этом еще раз отчетливо проявляется антигуманная сущность религиозного толкования любви между людьми. Еще в середине прошлого века немецкий буржуазный философ Л. Фейербах справедливо заметил, что христианство по самой своей внутренней сущности вызывает у верующих враждебные настроения по отношению к неверующим. С точки зрения религии, писал он, «…любить человека, не верующего в Христа, – значит грешить против Христа и любить его врага»[32]32
  Фейербах Л. Сущность христианства. М., 1957, с. 291.


[Закрыть].

Имея в виду именно эту особенность религии, выдающийся пропагандист марксизма в России Г. В. Плеханов с полным правом отмечал: «Вера в бога становится для религиозного человека непременным условием любовного, сердечного отношения к ближнему. Он ненавидит атеиста во имя той самой любви, которую проповедует и обоготворяет. Так извращает взаимные отношения людей вера в бога, извращающая отношение человека к своей собственной сущности… Она проклинает во имя спасения, она свирепствует во имя блаженства»[33]33
  Плеханов Г. В. О религии и церкви. М., 1957, с. 72.


[Закрыть].

Если строго следовать логике религии, то, скажем, для верующего католика, колхозника или рабочего, более близким является палач чилийского народа католик Пиночет, который регулярно посещает воскресные мессы, чем его товарищ но труду, свободный от религиозных представлений. А для последовательного евангельского христианина-баптиста бывший американский президент, баптистский проповедник Картер, развязавший оголтелую антисоветскую истерию, ближе, чем любой советский человек, не «брат во Христе». Сама возможность именно такого ответа на вопрос «кто наш ближний?» убедительно показывает не просто негуманный, но реакционный смысл христианской проповеди «всеобщей любви».

На самом же деле ни человечество в целом, ни общество каждой отдельной страны не делится на верующих и неверующих. Мы живем в классово разделенном мире, в котором есть прежде всего трудящиеся, производящие материальные и духовные ценности, и эксплуататоры, пользующиеся трудом других людей в целях собственной наживы. И отношения между ними никогда не строились и не могут строиться на принципах взаимной любви. Угнетенный не может возлюбить своего угнетателя. «Нет, нет, не является моим братом тот, который называется, как я, христианином, но является палачом народа, к которому я принадлежу, – говорил представитель антирасистских движений Африки на одном из заседаний Главного комитета Всемирного Совета Мира в Утрехте в 1972 году. – Не мой брат банкир, поддерживающий систему, которая угнетает меня»[34]34
  Zycie i myśl, 1975, № 2–3, s. 4.


[Закрыть]. Поэтому попытка христианства объявить всех людей вообще ближними между собой, братьями перед богом является не более как прекраснодушной фразой, способной лишь ввести в заблуждение эксплуатируемых и на какое-то время отвлечь их от борьбы за свое освобождение.

Строителям коммунизма не чуждо чувство любви к людям. Они не лишены дружеских, сердечных отношений к себе подобным, заботы об их благе, готовности поступиться собственными интересами, даже пойти на самопожертвование ради интересов других людей, коллектива, общества в целом. Это благородное нравственное чувство все более и более становится регулятором взаимоотношений между людьми, но не между всеми людьми вообще, а между товарищами по совместному труду, по борьбе за общие идеалы, между братьями по классу. Для нас каждый трудящийся – друг, товарищ и брат, независимо от того, придерживается он научного мировоззрения или нет. Наша любовь и уважение к трудящимся выходят за пределы одной страны и являются подлинно интернациональными чувствами. Для нас все труженики земли: будь то крестьянин Афганистана или Алжира, рабочий Болгарии или Португалии, житель Анголы или Кубы – являются братьями по классу, по борьбе за лучшее будущее человечества. Каждый успех в этой борьбе, достигнутый в любом уголке земного шара, радует и вдохновляет нас, советских людей, как наш собственный, потому что он укрепляет общие силы мира и прогресса, а неудача огорчает и тревожит нас, как наша общая неудача.

В то же время каждый, кто мешает борьбе за освобождение человечества, за построение коммунизма, – наш враг, независимо от того, верующий он или нет. Для коммунистов несравненно ближе верующий католик, баптист, православный, но честный труженик, сторонник демократии и свободы, чем неверующий капиталист, реакционер в буржуазных странах или тунеядец, хапуга в нашем обществе.

Итак, мы видим, что христианство определяет «ближних» людей по признаку отношения к существу сверхъестественному – богу и тем самым извращает подлинные отношения между людьми. Коммунизм же утверждает единство людей труда, исходя из общности их реальных условий существования и коренных жизненных интересов. В этом как раз и кроется величайшая преобразующая сила коммунистического гуманизма.

Можно ли любить врагов своих?

Проповедь человеколюбия в христианстве не ограничивается призывом любить ближнего. Этот призыв, как мы видели, был присущ и ветхозаветной морали. Христианство же дополнило его принципиально новой заповедью «любви к врагам», которая преподносится как наиболее полное выражение нравственного совершенства и высшее проявление любви к богу. Только через любовь к врагам и прощение совершаемого ими зла можно заслужить прощение собственных грехов. «Прощайте и прощено будет вам», – учит христианство.

Что же могло вызвать к жизни столь необычную нравственную норму?

Процесс формирования ее шел под влиянием ряда причин, что можно заметить при анализе новозаветных книг. Как известно, церковная традиция размещает книги Нового завета в следующей хронологической последовательности: четыре евангелия, деяния апостолов и апостольские послания, последним документом считается «Откровение Иоанна Богослова». На самом же деле древнейшим новозаветным документом, появившимся раньше других, является книга «Откровение Иоанна Богослова». Об этом говорят не только имеющиеся в ней исторические сведения, но и особенность излагаемой морали. Как заметил Фридрих Энгельс, в этой книге «и речи еще нет о „религии любви“, о призыве: „Любите врагов своих, благословляйте ненавидящих вас“ и т. д.; здесь проповедуется месть, неприкрытая месть, здоровая, честная месть гонителям христиан»[35]35
  Маркс К., Энгельс Ф. – Соч., т. 22, с. 485.


[Закрыть].

Но книга Откровение написана как раз в тот период (68 или 69 г. н. э.), когда складывавшееся христианство было только религией угнетенных, притом оно не оторвалось еще от своей первоосновы – иудаизма. Христианство того периода как по составу общин, так и по идеологии можно назвать иудео-христианством. Оно не знало еще любви к неиудеям и не включало их в число потенциальных обитателей «нового Иерусалима». Спасение обещалось лишь праведникам из 12 колен израилевых. В разных частях Римской империи тогда еще вспыхивали восстания как затухающие отзвуки прошедшей революционной бури, кульминационным пунктом которой было восстание рабов под водительством Спартака. На востоке империи пылал огонь иудейской войны против римского владычества (66–73 гг.). Большинство рабов тогдашнего Рима, пишет Ф. Энгельс, «…было некогда свободными или сыновьями свободнорожденных. Среди них, стало быть, должна была еще по большей части сохраняться живая, хотя внешне бессильная, ненависть против условий их жизни»[36]36
  Там же, т. 19, с. 311.


[Закрыть].

Ненависть угнетенных к своим угнетателям, ненависть порабощенных народов к Риму, этой «вавилонской блуднице», и нашла свое отражение, уже в религиозной форме, в книге Откровения. Члены первых христианских общин страстно верили и ждали, что мессия, посланец бога, освободит их от «царства дьявола» на земле и отомстит всем угнетателям: «…доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?» (Отк. 6, 10). С таким воплем мог обратиться к неведомому богу и иудей в бессильной ярости против иноземных владык своей родины, и раб, потерпевший поражение в открытой схватке с рабовладельцами, но сохранивший в душе жажду мщения. Книга Откровения дышит открытой злобой к врагам и злорадным торжеством в предчувствии их грядущего наказания силою «всевышнего».

Значит, первоначальное христианство, когда оно еще было только религией угнетенных и отражало их боевые настроения, не знало заповеди «любви к врагам». Эта заповедь сформулирована в так называемых апостольских посланиях и в евангелиях, написанных значительно позже.

Общественно-политическая обстановка в империи к концу I – началу II века н. э. серьезно изменилась. Вооруженные выступления рабов и покоренных народов против римского владычества фактически были подавлены. Рим торжествовал победу. Среди угнетенных царило настроение пессимизма, неверия в свои силы, покорности судьбе. К этому времени стало ясно, что плата «злом за зло», т. е. открытый протест против гнета, вооруженная борьба не оправдали себя, ненависть к врагам оказалась бессильной. Нужен был какой-то иной выход, если не в действительности, то хотя бы в воображении. Раз надежды на освобождение от гнета на земле не было, то сформировалось представление не просто о спасении свыше, но и о неземном, загробном спасении в «царстве небесном». Удовлетворение нужд реального мира полностью переносилось в мир иллюзорный. По меткому выражению французского исследователя религии Шарля Эншлена, «Христос победил потому, что потерпел поражение Спартак… На смену земному мстителю пришел мститель небесный, апокалиптический; на смену общей борьбе – покорность судьбе, на место реальных надежд – отказ от всего земного и упование на небесное воздаяние»[37]37
  Эншлен Ш. Происхождение религии. М., 1954, с. 118.


[Закрыть].

Спартак – синоним классовой ненависти, революционной непримиримости рабов со своим положением, с рабовладельцами. Отношения взаимной ненависти разрешались и могут разрешаться только силой. Но в тех конкретных социально-экономических и политических условиях рабы не могли разрешить силой эти отношения в свою пользу. Тем более что ими двигала не объединяющая ненависть к рабству вообще, а лишь таившая в себе угрозу разъединения ненависть к конкретным рабовладельцам, в данном случае к римским. Сам по себе строй рабства, строй господства и подчинения казался незыблемым, от века данным. Несправедливость виделась в частностях, но не в принципе.

Уже в этом была заложена возможность религиозного раз-решения вопроса. Раз рабство от века, значит, оно от бога, а потому неизменно. А по поводу всеобщего возмущения угнетенных религиозное сознание поясняло: ты недоволен, что раб? Но это от бога. Он дает каждому определенную меру радостей и горя. Ты исчерпаешь свою меру горя на земле, зато на небе будешь блаженствовать. Твой господин, наоборот, испытает все радости здесь, а там будет вечно страдать. Утешься, раб, и возлюби господина твоего как творение божие. Молись, чтобы он понял свою ошибку и тем самым облегчил свою участь в жизни вечной. Но если он не смягчится, ты все равно люби его, тем самым «соберешь ему на голову горящие уголья» (Рим. 12, 20). Бог отомстит за тебя. «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: „Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь“» (Рим. 12, 19). В этих словах выражено настроение людей, полностью разуверившихся в себе, понявших свое бессилие и внутренне примирившихся с ним.

Здесь любви в человеческом понимании нет. Здесь все еще царит дух ненависти, но в более извращенной форме, чем в книге Откровения, ненависти, осуществляемой через бога посредством любви. Требования униженного удовлетворены – бог отомстит. Самому действовать не надо. Это устраивало угнетенных, потому что иного выхода не было. Открытая борьба с врагами, как показал опыт многочисленных восстаний, бессмысленна. Что же делать? Человек не может смириться с безвыходностью. И выход был найден в религии через смирение перед волей бога. Высшее проявление смирения – любовь, любовь не только к ближним, но и к врагам. Она импонирует сердцу простого человека, понимающего, как согревает тепло дружелюбных отношений. Она удовлетворяет и чувство ненависти, непримиримости к несправедливости – через веру в бога, веру в божественную справедливость.

Таким образом, христианская «любовь к врагам» отразила настроение тех, кто больше не способен бороться со своими противниками, переносить поражения в этой борьбе, кто окончательно разуверился в возможности победы. Вместе с тем она позволила возвысить отчаявшегося человека в его собственных глазах, придав его бессилию, вынужденным смирению и покорности перед сильными мира сего ореол святости, божественности, ореол подвижничества. Недаром в Новом завете уделяется так много внимания обоснованию превосходства «любви к врагам» перед «любовью к ближним». «Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?.. И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» (Мат. 5, 46–48). Без такого возвышения любви к врагам проповедь ее не смогла бы найти отзвука среди приверженцев новой религии.

Необходимо учитывать и следующее немаловажное обстоятельство. Тогдашнему миру были совершенно неясны причины имущественного неравенства людей, различия их положения в обществе, причины их вражды между собой. Людям казалось, что взаимоотношения между ними определялись некими личными свойствами человека, его мягкостью или жестокостью, добротой или злобивостью, честностью и прямотой или лживостью и коварством. И мысль о том, что достаточно изменить характер человека, свойства его души, как все вокруг изменится, соответствовала образу мышления человека древнего мира. Эти представления и нашли свое религиозное выражение в христианстве, в его призывах к изменению «внутреннего» человека, в его уповании на возможность переделать мир любовью.

Ко времени написания апостольских посланий и евангелий изменился племенной и классовый состав самих христианских общин. В них преобладали язычники, неиудеи, а ведущую роль стали играть выходцы из имущих слоев и разбогатевшие епископы.

Это тоже оказало большое влияние на характер формирующейся морали. Ведь мало было просто привлечь на свою сторону иудеев и язычников, имущих и неимущих, надо было еще примирить и сплотить их в рамках одной церкви, разрушить окончательно стену враждебности, ранее разделявшую их. Проповедь «всеобщей любви» в немалой степени содействовала решению этой трудной задачи. Но одна только заповедь «любви к ближнему» даже при самом широком толковании, чему, кстати, в Новом завете уделяется особое внимание, по своей форме и содержанию не могла в тех конкретных условиях приобрести характер всеобщности. После крупных восстаний рабов и угнетенных народов стал для всех очевидным факт взаимной враждебности господствующих и угнетенных классов Римской империи, враждебности римлян и неримлян. Для иудея каждый чужеплеменник, особенно римлянин, оставался врагом, его следовало ненавидеть. А раб не мог считать господина своим ближним, так же как и господин ни за что не признал бы ближнего в лице раба своего. Слишком чувствительны были раны взаимной вражды.

Отсюда возникала потребность дополнить ветхозаветную заповедь принципиально новым нравственным положением, которое позволило бы сделать христианскую мораль приемлемой для представителей разных племен и народов, разных классов и социальных групп и способствовало бы их сплочению внутри одной церкви. И такое новшество ко времени написания евангелий было найдено. В Нагорной проповеди, являющейся по сути моральным кодексом христианства, евангельский Христос, сопоставляя мораль Ветхого и Нового заветов, говорит: «Вы слышали, что сказано: „око за око, и зуб за зуб“. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два» (Мат. 5, 38–41). И далее; «Вы слышали, что сказано: „люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего“. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мат. 5, 43–44).

С чисто религиозно-догматической точки зрения такая постановка вопроса совершенно недопустима: бог-сын изменяет повеления бога-отца, а по существу и свои собственные, так как он столь же вечен, как и отец, они – единое существо и вместе «есть любовь». Но такого изменения требовали условия времени, с чем не могли не считаться идеологи новой религии. В итоге заповедь «любви к врагам» стала неотъемлемой частью христианской морали, провозгласившей любовь всеобщим принципом человеческих отношений.

Современное христианство в полном соответствии с новозаветными поучениями воспевает любовь к врагам как более высокий род любви по сравнению с любовью к чем-то приятным людям. Один из проповедников Минской баптистской общины, призывая верующих во всем брать пример со «всепобеждающей любви Христа», говорил: «Если кто сделал нам зло, оскорбил нас, неприятен нам, то мы питаем вражду к нему. Но господь оценит нас по тому, как мы относимся именно к этому человеку, а не к друзьям. Сказано же в евангелии: „Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?“» (Мат. 5, 46).

Каждый человек еще поймет евангельский призыв «да любите друг друга», т. е. любите тех, кто вас любит. По форме и содержанию этот отдельно взятый призыв глубоко человечен. Он сформировался в далекой древности внутри отдельных общин как призыв к единению, сплочению членов одной общины, рода, племени, людей, близких между собой по происхождению и по положению. Следы его мы находим задолго до возникновения христианства. Но как можно любить врагов, любить людей, приносящих тебе зло? Понимание противоестественности такого положения проскальзывает порой в религиозной печати и проповеднической деятельности церковников. Один из баптистских авторов писал: «Как трудно любить вообще. Так много гадкого в людях, как много людей, похожих на мусорные ящики! Легко любить вазу с красивыми цветами, но любить урну с мусором… А Христос повелевает любить именно „урну с мусором“. Человека со всеми гадкими для нас качествами! Да еще человека, нас ненавидящего!»[38]38
  Братский вестн., 1954, № 5–6, с. 135.


[Закрыть]

Действительно, проявление человеческих чувств, его симпатий и антипатий осуществляется по чисто человеческим законам. Как говорит народная пословица: сердцу не прикажешь. Поэтому религия, тысячелетиями господствующая над сознанием людей, все же не в силах полностью подчинить их своему влиянию. В реальной жизни, а не в писаниях церковников мы не встречаем верующих, которые бы на все обиды, оскорбления, страдания, причиняемые им, отвечали искренней любовью в человеческом понимании этого слова. И сам евангельский Христос, призывавший подставлять левую щеку, когда ударят по правой, на практике не всегда придерживался собственного учения. В евангелии рассказывается, что, когда один из служителей первосвященника ударил Христа по щеке, тот не поспешил подставить другую, а сказал: «…если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Иоан. 18, 23), т. е. он требовал справедливости. Даже в евангелиях проявляются зерна чисто человеческого понимания взаимоотношения людей!

Значительный интерес в этом плане представляет эпизод из романа Ф. Достоевского «Братья Карамазовы». Вспомним беседу Ивана с братом Алешей, монастырским послушником, глубоко верующим человеком. Братья ведут речь о мировой гармонии, о смысле страданий людей в планах творца мира, о любви к человечеству. В ходе беседы Иван рассказывает Алеше о случае, произошедшем в начале XIX века в крепостном поместье генерала-отставника, любителя псовой охоты. Как-то маленький дворовый мальчик, лет всего восьми, играя, пустил камнем и зашиб ногу любимой генеральской гончей. Узнав об этом, генерал приказал взять мальчика, посадить в кутузку, а назавтра на глазах у всей дворни и матери ребенка учинил над ним жестокую расправу. «Выводят мальчика из кутузки, – рассказывает Иван. – Мрачный, холодный, туманный осенний день, знатный для охоты. Мальчика генерал велит раздеть, ребеночка раздевают всего донага, он дрожит, обезумел от страха, не смеет пикнуть… „Гони его!“ – командует генерал, „беги, беги!“ – кричат ему псари, мальчик бежит… „Ату его!“ – вопит генерал и бросает на него всю стаю борзых собак. Затравил в глазах матери, и псы растерзали ребенка в клочки!.. Генерала, кажется, в опеку взяли. Ну… что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алешка!

– Расстрелять! – тихо проговорил потрясенный Алеша».

Имея в виду христианское учение о всепрощении и наступлении абсолютной гармонии в мире после всеобщего воскресения людей, когда мать, все простив, обнимется с мучителем своего дитяти, герой Достоевского с проникновенной силой высказывает глубоко человечное восприятие проблемы: «Не хочу я, наконец, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим ее сына псами! Не смеет она прощать ему! Если хочет, пусть простит за себя, пусть простит мучителю материнское безмерное страдание свое; но страдания своего растерзанного ребенка она не имеет права простить, не смеет простить мучителя, хотя бы сам ребенок простил ему! А если так, если они не смеют простить, где же гармония?.. Не хочу гармонии, из-за любви к человечеству не хочу».