Текст книги "Капкан (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Крамер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Сереженька призывно на меня смотрит. Интересно, его самого не обижает, что кроме как опрокинув пару стаканов, на него залезть вообще нереально?

Смазка, презервативы, все уже на тумбочке. Но просто секса он не хочет, подавай ему ласки. Могу только за одно сказать большое человеческое спасибо: он не заставляет меня отсасывать. Зато с удовольствием это делает сам. А ещё он любитель целоваться, слюняво, с языком. Сегодня у него желание развлечься по полной программе. Он укладывает меня на спину и начинает ласкать мне член. Надо отдать должное, делает он это умело, с душой, как пылесос практически. И если в этот момент закрыть глаза, то вполне себе получаешь удовольствие.

У Сереженьки культ члена. Для него это не просто орган, а предмет поклонения. И его любовь к минету – это не стремление сделать мне приятно. Это желание прикоснуться к святыне, удовлетворить собственную пылающую страсть. Иногда мне кажется, что он последователь какой-то малоизвестной религии, где на божничке стоит фаллос. Он сам может кончить, работая ртом. От переизбытка чувств, если можно так выразиться. Но не в этот раз. Покопошившись у меня внизу, жирное рыхлое тело вновь пролезло целоваться. А значит, теперь моя очередь действовать.

Перевернув Сереженьку на живот, чуть приподняв, я щедро смазываю его задницу смазкой. Он подаётся задом ко мне, его небольшой член стоит, он возбуждён.

– У тебя такие руки, я с ума схожу от твоих рук. – Шепчет мне. Пятисотый раз одно и то же. Сереженька считает моё тело идеальным, и я не всегда понимаю, это так его любовь ко мне проявляется, или он восхищён моим телом, и потому воспылал страстью к его обладателю? – Давай, трахни меня, ну же…

И я трахаю. Прикрыв глаза, теребя в такт его член. После Сереженьки, думаю, я вполне мог бы работать в борделе или эскорте: мало какое тело вселяет в меня такую ненависть, как его. И дело даже не в том, что оно отвратительно. Я ненавижу своего любовника, и, думаю, это как раз тот случай, когда он был бы отвратителен даже в образе Аполлона.

После секса я иду в ванну, а оттуда – на кухню. Буду пить, до свинячьего визга, и пусть Сереженька бухтит все что угодно: я в домике, на дне бутылки.

Иногда я хочу позвонить матери. Пожаловаться на свою никчемную жизнь. И, конечно же, не звоню. Я принёс себя ей в жертву, но меньше всего я хочу, чтобы она об этом узнала. Потому что она вряд ли согласилась бы на такое. Хотя, что я себя обманываю? Согласилась, да еще как. Свинтила, роняя тапки. Но услышать это от нее, это выше моих сил.

========== 4. ==========

С утра в здании все сонные. Я иду в свою каморку, заботливо выделенную Сереженькой специально для меня и гордо названную кабинетом. Это почти нежилое помещение в подвале: маленькое окно под самым потолком, и оно почти не даёт света. Комната маленькая, возле стены стол и стул, сбоку шкаф с инструментами, проводами и кучей неведомой фигни, но такой нужной: какие-то розетки, выключатели, ручки от двери, лампы, колесики от кресел и прочее. На моем столе телефон, кипа бумаг и стакан с канцтоварами. Я редко здесь бываю, только когда совсем нет работы, а такое случается нечасто.

Одна из полок шкафа отведена под электрический чайник и чашки. Тут же, в углу, всегда прячу бутылку с коньком – на всякий случай, за банкой с кофе и пачкой печенья. По-прежнему хочется спать и, чтобы хоть немного проснуться, я делаю кофе. Звонит рабочий телефон. Беру трубку. Голос мужской и будто бы знакомый, только я не могу вспомнить, чей.

– Доброе утро, Олег?

Автоматически смотрю на часы. Время восемь пятьдесят восемь. Это кому ж неймется?

– Доброе, это я. Чем могу помочь?

– У меня выскочила розетка.

– Поздравляю. Номер кабинета.

– А я что, должен его помнить?!

– А, так это вы, Вадим Арнольдович? Так сразу б и сказали.

На другом конце провода сдавленный вздох. Бесится, что я его истеричкой выставил.

– Когда вы придёте?

– Пять минут. Вставить розетку недолго.

Вадим Арнольдович сидит за столом, помешивает ложечкой кофе. Не торопится, пьет. Не то что я. На моё появление даже не поднимается, только кивает куда-то в угол.

– Я надеюсь, вы умеете делать розетки?

– Делают розетки на заводе, а я их устанавливаю.

– Хреново вы устанавливаете, раз она выпала. Так что делайте.

– Если кто-то умеет их ломать, значит, кто-то должен уметь и делать.

Подхожу к тому месту, куда кивал мой собеседник. Ешкин кот! Он что, специально её с мясом выдрал? Даже провода наружу. Осмотрев розетку, решаю, что лучше будет её обесточить, дабы случайно не поджариться.

– Я сейчас отключу все розетки в вашем кабинете.

– Мне надо работать! – Рявкает, затем откидывается на спинку кресла и скрещивает на груди руки. В его взгляде ледяное презрение, даже ненависть.

Кофе тебе надо пить, а не работать.

– Это ненадолго. Иначе розетку не починить.

– Ты просто не умеешь работать.

– Могу вызвать Антона, он электрик. – Стараюсь говорить спокойно, даже тихо. Мне нравится, как возмущён Вадим Арнольдович, как он темнеет от негодования.

– А на какого хрена ты тогда здесь? Делай так!

Заявки принимать я здесь, я как бы инженер, а не электрик.

– Вы меня убить хотите, что ли? – Усмехаюсь. Ругаться не хочется, а если и долбанет – переживу. Побыстрее сделать бы да уйти, не смотреть на его недовольную рожу.

– Да мне вообще на тебя плевать. Мне надо работать.

Отворачивается к компьютеру, весь такий чистенький, в белой выглаженной рубашке, дорогом пошитом на заказ костюме. Каждая деталь будто говорит: я идеальный, я правильный, я… стерильный.

А я опускаюсь на колени и начинаю копошиться в розетке. Судя по характеру повреждений, её выдрали нарочно таким варварским способом. И я даже догадываюсь, зачем. Чтобы проверить меня на профпригодность. Идиот. Я работаю аккуратно, стараясь не касаться оголенных концов пальцами, но в какой-то момент наступает осечка. Резкая боль вспышкой заставляет одернуть руку. К своему позору, я болезненно вскрикиваю. А Вадим Арнольдович, кажется, только этого и ждал, за спиной я слышу громкий смешок. Оборачиваюсь.

– Хреновый из тебя специалист. – На лице улыбка. Что ж ты за чудовище-то такое?

Опускаю глаза. Что ему сказать? Он нарывается. На что нарывается? Или просто садист?

– Я так понимаю, чтобы купить акции нашего предприятия иметь деньги недостаточно. Нужно ещё быть и мудаком. – Рука ещё болит, но я надеваю на лицо улыбку. Вадим Арнольдович тоже не перестаёт скалиться. Вот только его зрачки совсем узкие.

– Твой любовник тоже акционер.

– Вот видите, я знаю о чем говорю.

Лишку спизданул как-то.

– И что ж ты тогда с ним спишь?

– За деньги, разумеется.

Вадим Арнольдович кивает, затем отворачивается к потухшему компьютеру. Вид у него глубоко оскорбленный. Бедненький, все ж тебя обижают.

– Работай. Или что, ручка болит? Привык другим местом работать?

– Вадим Арнольдович, – подымаюсь, отряхивая колени, – вас так заботит моя богатая сексуальная жизнь, что я уже начинаю переживать. Уж не завидуете ли вы?

– Что?!

Зря я это сказал. Забыв про белую рубашку, про идеальный костюм и надменное выражение лица, мой собеседник вскакивает с места и с кулаками на меня кидается. Он в таком бешенстве, что мне на мгновение становится страшно. Правая рука болит, но левая-то работает. Я уворачиваюсь от удара, хватаю его за шиворот и прикладываю к стене лицом. Слышится хрип.

Даже жаль, что он меня так ненавидит. Что-то в нем есть, принципы, может? Или злость? Мне бы хотелось чтобы он поменял обо мне своё мнение, насколько это возможно.

Мой удар заставляет его остыть. Он стоит не шевелясь, держится за нос, из которого ручьём течёт кровь. На меня смотрит. Интересно, что будет орать очередной раз? Уже и второй рукой пытается остановить кровь, но по-прежнему в оцепенении, что странно. Как-то неудобно вышло. Молчит. Тогда я достаю свой носовой платок и протягиваю ему. Не шевелится. Да что за черт? Я сую ему в дрожащие руки носовой платок, он опускает глаза и, глядя на кровь на своих пальцах, начинает заваливаться набок. Едва успеваю усадить его в кресло. Что-то крови как-то многовато, не настолько уж и сильно я его приложил.

– Что с вами? – Спрашиваю, он мотает головой, глаза закатываются, бледнеет. Уже вся рубашка в пятнах, и тут до меня доходит. Да он же боится крови! Есть даже какой-то термин в психиатрии, как раз про Вадима Арнольдовича. Подхватываю его, препровождаю в туалет. Он идёт с трудом, ноги заплетаются, молчит. Интересно, он сейчас хоть что-то понимает?

В туалете я запираю дверь, умываю Вадима Арнольдовича, прижимаю ему к носу холоный мокрый носовой платок, затем стаскиваю с него рубашку, чтобы отстирать пятна. Уж лучше пускай мокрый ходит. Не хватало еще, чтобы все были в курсе нашей с ним перепалки. Хотя, Сереженька, скорее всего, узнает уже сегодня, что ситуация вышла за границы разумного.

Вадим Арнольдович сползает по стене на пол, но я его уже не трогаю, а стираю рубашку. Наконец, кровотечение останавливается.

– У вас запасная рубашка-то есть?

– Зачем ты возишься со мной?

Смотрит снизу вверх, виновато. Интересно, чего он ждал, что я ржать над ним начну что ли?

– Надо было так оставить?

– Но я же не посочувствовал, когда тебя током ударило.

– Я должен был мстить за это? Рубашка есть?

Опускает глаза. Сложная ситуация, когда хочется сказать очередную гадость, но в своих собственных глазах чувствуешь себя редкостной сволочью.

– Я не люблю пидарасов.

– Ничем не могу помочь. Одевайте рубашку. Правда, спереди она вся мокрая, зато не в крови, раз чистой нет.

Смотрит на меня, затем пытается подняться, но, кажется, он ещё не до конца пришёл в себя. Приходится ему помочь, надеть рубашку, застегнуть пуговицы. Странно видеть его таким беспомощным, он до сих пор бледен.

– Может, скорую вызвать?

– Нет, я просто домой поеду, полежу денёк. Вызови такси, а Сергею Александровичу скажи, что я заболел. – Киваю, веду его в кабинет, помогаю собрать папку. Он сидит, тупо уставившись на меня. И, наконец, произносит. – Как же я тебя ненавижу.

***

Моя мама – женщина активная, и для своего возраста, да и просто. С моим отцом она развелась когда мне было десять и с тех пор сменила троих мужей. Сейчас живёт с четвёртым. Я на неё никогда не обижался за это. В конце концов, она меня любила, настолько, насколько могла. Она всю жизнь была эгоистична и тот факт, что она меня не сдала в детдом, чтобы я не мешал её личной жизни, говорит о многом.

Мой отец не был плохим человеком, он не пил, не имел дурных привычек и, кажется, никогда маму не обижал. Его проблема заключалась в том, что он не зарабатывал денег. То есть на работу-то он ходил, но как-то безрезультатно. А учитывая, что на дворе был разгар девяностых, это оказалось непростительной ошибкой. Мама – яркая блондинка, длинноногая и большегрудая, быстро закрутила роман со своим начальником – по совместительству местным криминальным авторитетом. Я помню, как она разводилась с папой. Это были визги, вопли, скандалы в течение месяца. Папа не хотел отпускать её, то умолял остаться, то называл последними словами. Не помню уже, почему она сразу не ушла, а потом я уже и не спрашивал. Отца мне было жалко, я очень надеялся, что мама передумает, что они останутся вместе. Разумеется, этого не произошло.

В одно прекрасное утро она разбудила меня, заставила одеться, и мы отправились в новый дом, к её новому мужу. Его звали Анатолий Георгиевич. Я так его и называл всегда. Это был самый настоящий браток, в малиновом пиджаке, на “шестисотом”, с цепью на бычьей шее. Он никак не напоминал отца – был грубоватым, жёстким и часто по ночам “работал”. Вот на одной такой “работе” его и застрелили. От него нам досталась квартира. А мама, полгодика помаявшись, нашла себе нового кавалера. Но вышла замуж не за него, потом ещё были, два или три.

Отец за это время умер – повесился. И после его смерти мы жили в его квартире, которая теперь принадлежала мне. И иногда мне казалось, будто я вижу его, точнее, тень, и эта тень стояла в ногах моей кровати, а я все силился уснуть и не мог.

Павел Андреевич появился в жизни матери в конце девяностых. Он жил с нами, работал каким-то директором небольшого предприятия. Насколько я знал, мама увела его из семьи. Он был старше её лет на двадцать, но это мало кого смущало. Прожили они пятнадцать лет, пока Павел Андреевич не стал совсем уж дряхлым.

А потом появился он… Валера. Именно Валера, не Валерий Иванович или “папа”. Мне уже было тридцать, я жил один в квартире отца, когда мне позвонил Павел Андреевич и рассказал, что мама его выставляет с вещами. Потому что нашла себе нового друга, которому едва исполнилось тридцать два. Такого от мамы я не ожидал. В тот же вечер я поехал к ней, где и познакомился с Валерой – херовой копией покойного Анатолия Георгиевича. Эдакий качок, быдловатый, по понятиям, со звёздами на коленях и бритым затылком.

– А ты, значит, Олег? – новый мамин любовник грубовато захохотал, видимо, тоже чувствуя некоторый абсурд ситуации. По сути, мы были ровесниками. – Можешь папой не называть. Я, кстати, Валера.

Он протянул руку, я пожал, а мама принялась щебетать, накрывая на стол.

– Очень неожиданно. – Выдавил я. Мне от души не нравилась эта идея – молодой любовник. Маму-то я понимал. А ему зачем оно? Что он, не найдёт себе молодую девку?

– Мне тоже неожиданно. Надеюсь, ты хоть не с мамой до сих пор живёшь?

– Я-то не с мамой. А тебе что, в детстве сиськи не хватило?

Валера загоготал, затем резко прервал свой смех.

– У нас любовь. Ладно, выпьем, может? Мать уже на стол собрала.

Пить с ним не хотелось, а вот что это за человек, узнать надо было. Поэтому я кивнул, сел на табуретку и молча разлил водку по рюмкам. Так и состоялось наше знакомство.

========== 5. ==========

– Давай на Бали в мае? – Сереженька сегодня довольный, щурится, глазки масляные. – Или на Мальдивы. Тебе куда больше хочется?

В Анадырь, только без тебя.

– На Мальдивах скучно. Бали, наверно.

Хотя с Сереженькой везде скучно. Не привык он свою тушу дальше двухсот метров куда-то тащить. Но, на Бали хотя бы есть куда прогуляться. На Мальдивах это исключено, слишком там все однообразно.

– Прекрасно. Я закажу путевки на праздники.

Заказывай. Сереженька любит тропические острова, и при любом удобном случае меня с собой таскает. За эти полтора года мы уже были на отдыхе четыре раза. Хотя, это для Сереженьки – отдых. А для меня – командировка, в которой я ублажаю своего любовника между купаниями. Конечно, другая страна – это интересно. Но не такой же ценой. Трахая каждый вечер Сереженьку, я быстро забываю, что за окном – Москва, Бали или Сочи. Я только мечтаю о двух вещах: возвращении домой, потому что там сексуальные аппетиты моего любовника уменьшаются и (что совсем несбыточно), чтобы у Сереженьки наконец-то вывалилась прямая кишка.

– Олег, а тебе когда-нибудь парни нравились? – Самое главное вовремя спросить.

– Мне девушки нравились.

– А парни прям никогда? И секса с ними никогда не было?

– Первый секс с мужчиной у меня был с тобой.

И, надеюсь, у меня это не войдет в привычку.

– А тебе кого-то хочется? Ну, кроме меня?

Да мне и тебя-то не хочется. Точнее, совершенно не хочется. Только кому это интересно?

– Никого, меня мужчины не интересуют.

Обиженно сжимает губы. Интересно, он на полном серьезе думал, что впутав меня в эти уродливые отношения, он разбудит во мне страсть к людям своего пола? Не может же он быть таким идиотом.

А если серьёзно, трахнул бы я какого-нибудь парня, появись у меня такая возможность? В голове опять возникает орлиный профиль коммерческого директора. Но этот не даст. И, наверно, слава богу.

Вадим Арнольдович после инцидента с обмороком цепляться ко мне перестал. Опять делает вид, что мы не знакомы, хотя глазами так и стреляет, если я рядом оказываюсь. Не знаю, чего ему не хватает. Может, тоже на Бали хочет?

***

Ночами в последние дни снится один и тот же кошмар. Будто я веду машину по трассе, на огромной скорости, и в какой-то момент перед глазами расплывается чернота. Я из последних сил включаю аварийку, жму на тормоз и скатываюсь на обочину. Когда машина ещё едет и под колёсами шумит гравий, я окончательно теряю сознание и не могу пошевелиться.

Сереженька теперь занят мыслями о предстоящей поездке на Бали, я отвлекаюсь от него работой, а Вадим Арнольдович неожиданно начинает проявлять ко мне интерес. Ну, во-первых, у него в кабинете постоянно что-то ломается. Только я не верю, что он настолько криворукий, чтобы по три раза выдергивать одну и ту же розетку. Но каждый раз, когда я её чиню, он задаёт вопросы, на которые приходится волей-неволей отвечать. Сначала это были вопросы про родителей, потом – про ориентацию. А сегодня Вадим Арнольдович превзошёл сам себя. Поинтересовался, сколько мне надо денег, чтобы я перестал спать с Сереженькой. Сложный вопрос, учитывая, что деньги надо будет заплатить Сереженьке, а не мне.

– Миллионов сорок. – Цифру беру с потолка.

– А что так много?

– Не вижу смысла менять шило на мыло.

Вадим Арнольдович подымается, обходит меня и, оперевшись о стену, внимательно меня разглядывает.

– Ты врешь. Что-то тут не то…

– Все то. – Отвлекаюсь от розетки. – Зачем вы каждый раз подымаете эту тему? Вы что, в своей жизни геев не видели?

– Видел. Но они были немного другие.

– Какие, другие? У них росли рога и хвост? – Я уже не работаю. Держа в руке отвертку, смотрю на него, не отрываясь. Он усмехается, пожимает плечами.

– Нет, у них у всех лицо такое. Как сладкое, что ли.

– Есть те, у кого и не сладкое, обычное. Лицо как лицо. – Снова возвращаюсь к работе, уже не обращая внимания на стоящего над душой Вадима Арнольдовича.

– Ты не похож на гея.

Меня это начинает уже выводить из себя. Что ж ты ко мне придолбался?

– Похож, не похож… Давайте только договоримся. Если вы опять захотите поговорить по душам, вы просто подходите ко мне и говорите. А не ломаете розетку!

Попал я в яблочко. Вадим Арнольдович хмурится и возвращается на своё место. Заканчиваю я работу в тишине.

***

В чем проявляется любовь? Конечно же в поступках. Для меня это было и есть. Основа основ. И когда Сереженька говорит, что любит меня, мне становится смешно. Как можно перепутать любовь и инстинкт собственничества? Он ведь даже за человека меня не считает, я для него игрушка, живая и красивая. А любит Сереженька не меня, любит он вкусно поесть, сладко потрахаться и стабильность.

С каждым днём солнце светит ярче, становится теплее, а я, даже несмотря на свой приобретённый дальтонизм, вижу, что тени становятся какого-то другого цвета. Это раздражает, тревожит. Весна – тяжелое время.

В голове раз за разом воскресают воспоминания. Причём такие детали, которых и в жизни-то не вспомнишь. Зачем они?

А ещё меня мучают мысли о Валере. Преступления наказываются каторгой. Моя, кажется, бессрочна. Но совесть меня не мучит. Да и вообще я никогда толком и не вспоминал тот день, выбросил его из памяти, как только это стало возможно. А сейчас… Вместе с набухшими почками, вместе с тёплым ласковым солнцем воскресают призраки тех забытых, замурованных на дне души кошмаров.

В моих воспоминаниях кровь ещё красная. Хотя, я уже начинаю сомневаться, что правильно интерпретирую этот цвет.

Интересно, а маму мучают кошмары? Мы никогда не говорили о том дне, будто и не было. Наше преступление за ее глупость.

Вадим Арнольдович тоже подвержен влиянию весны. Глаза горят, движения резкие, дерганые, но порой – замирает, когда думает, что никто не видит. По-прежнему идеально одетый, чистый, в дорогой выглаженной рубашке. Я попытался накопать на него что-нибудь. Но ничего интересного не нашёл. Был женат, развёлся, есть сын, любит дорогие машины, горные лыжи и достаточно тщеславен. Гордец, но это и так видно. Имеет научную степень, хотя, возможно, купил. Кстати, выглядит он моложе своих лет – наверняка посещает спортзал и косметолога, почти не пьёт.

Вадим Арнольдович игнорировал меня недели две, а потом явился ко мне в кабинет и, вжав голову в плечи, закрыл дверь на замок. Меня это удивило. Я поднялся ему навстречу, даже хотел пошутить, чувствуя, что директор странно напряжен. Но не успел и слова сказать, когда он вытащил из внутреннего кармана пиджака коробочку.

Мне стало неприятно жарко. Я стоял, глядя в сторону, судорожно соображая, как выкручиваться. Зачем явился Вадим Арнольдович, мне было понятно слишком хорошо. Весна, она такая.

– Это тебе.

– Что это и зачем?

Не шевелюсь, он нервничает, затем впихивает мне в руки коробочку.

– Посмотри, тебе должно понравиться.

Любопытство берет верх. Я понимаю, что внутри что-то дорогое, интересно, на сколько он меня оценивает?

– Часы?

Смешно. Швейцарские часы. Зачем они мне? Усмехаюсь, Вадим Арнольдович темнеет.

– Они стоят… Дорого.

Откладываю коробочку в сторону, киваю.

– И?

Стоит, тяжело дышит. Стыдно. Нам обоим. Ему – за то, что к мужику с подарками лезет, мне… За то что пытается меня купить. Когда покупать не надо.

– Ты знаешь.

– Зачем вам это? – Я балансирую на грани. Что же делать? Выгнать его? Или… Хочется впиться в его губы, облапать везде, чтоб, сука, знал куда лезет… В голове шум.

– Хочу.

В голове проносится мысль, что Вадим Арнольдович, несмотря на брутальность – потенциальный пассив. Вот только сам-то он понимает это? Притягиваю его к себе, аккуратно касаюсь губами его губ, чувствуя, что сейчас я выпущу джина из бутылки. И это происходит. Почувствовав себя свободнее, он наваливается на меня и, тяжело дыша, начинает яростно лобызать мне губы, целовать лицо и шею, а мне отчего-то это нравится, его напор. Его ласки не похожи на вальяжное пыхтение Сереженьки, он страстный, и его злость даёт огонь. Вадим Арнольдович прижимается ко мне, я чувствую твердость в его брюках, но он ничего не предпринимает.

– Как трахаться будем? – Произношу, касаясь пальцами его подбородка. И это кажется странным. Я всегда думал, что Вадим Арнольдович сама недоступность. Ан нет. От моего вопроса он еле заметно вздрагивает, неопределенно пожимает плечами. – Я актив, если что.

– Актив? – Бледнеет, отступая назад. Мне смешно, но я изображаю полнейшую серьёзность.

– Мне надо подаренные часы отработать. Не переживайте, смазка и презервативы у меня всегда в кабинете имеются. – Позволяю себе иезуитски улыбнуться. – И да, я минет не делаю. Сергей Александрович любит сам доставлять мне удовольствие.

Делаю шаг вперёд, но читаю в глазах Вадима Арнольдовича такую панику, что мне становится его по-настоящему жалко. Я-то понимаю, что он не готов сейчас к экспериментам подобного рода. Для него и поцелуй – подвиг.

– Нет. – Мотает головой. Стоит, оцепенев, дыша ртом, глядя снизу вверх на меня. Как бы в обморок не грохнулся. И зачем ему в сорок лет такие приключения? Не трахался с парнями, незачем и начинать.

– Нет?

То, что я сильнее его, а дверь закрыта, он понимает поздновато. Мне нравится эта игра, в которой именно я, наконец, управляю сюжетом, а не кто-то. И особенное удовольствие – заставить понервничать этого самовлюблённого гордеца. Но, глянув на его несчастное, испуганное лицо, мне вдруг становится его жалко. И отчего-то хочется успокоить его и приласкать. Ведь сила, это не только когда боятся, но и когда защищаешь. А мне хочется его защитить. И пускай, что от самого себя.

– Олег… – Шепчет бледными губами.

– Я не буду делать то, что ты не хочешь.

Снова его целую, он расслабляется, а я расстегиваю ему ширинку. Почувствовав копошение в брюках, хватает меня за руки и отводит глаза. Боится.

– Что ты собираешься делать?

– Поработаю рукой.

Молчит, сглатывает. Ему страшно. Проходит секунд тридцать, прежде чем, наконец, уговорив себя, он отпускает мои руки.

– Я тебе не смогу…

– И не надо, я сам справлюсь.

Его возбуждение никуда не делось. Смотрит, прикрыв глаза, а я чувствую такое наслаждение, которое и не думал что испытаю. Особое чувство когда мужчина доверяет тебе самое ценное, что у него есть. Вадим Арнольдович… Смотрит на меня, боится, он все ещё боится. Мазохист хренов. Я дрочу ему и себе, одновременно. Как странно, но мне нравится это делать. Делать это именно с ним. Нравится чувствовать в руке его член, нравится смотреть в его полуприкрытые, пьяные глаза, в которых смешались тревога, страх и наслаждение. И вдруг мне становится понятно, что Вадиму Арнольдовичу нужен тот, кто дома и в койке решал бы за него все вопросы, брал бы его за яйца и делал с ним все что понравится. Я не удивлюсь, если он захочет быть избитым или выпоротым. Причина проста. Он задолбался от ответственности на работе, и ему очень хочется быть хоть где-то на вторых ролях. Управление – это не всегда здорово.

Скорость становится выше, я и сам уже не соображаю, едва сдерживаюсь, жду, когда он кончит первым. И, наконец, его брови собираются домиком, глаза закрываются, бедра подаются вперёд, и он со стоном кончает. Как девочка или очень юный мальчик. Меня удивляет его лицо, ставшее на мгновение каким-то детским.

Я целую его в губы и протягиваю пачку влажных салфеток со стола. Вадим Арнольдович поправляется, садится и, не отрывая от меня своих черных глаз, смотрит. Видимо, никак не может определиться, что сказать. Наконец, выдаёт.

– Какая такса будет?

Я не сразу понимаю вопрос. А потом до меня доходит, цена за услугу. Мне становится противно от самого себя. Но что мне сказать?

– Решайте сами. Но лучше в деньгах. Мне подарки не нужны. И о наших встречах не должен знать Сергей Александрович.

– Это почему я должен скрывать от него связь с тобой? – Кривится.

– Значит, не будет связи.

– Олег. Может, ты снизишь сумму своего перехода под мою опеку? Ты же пошутил по поводу сорока миллионов?

– Я назвал сумму. И это не оговаривается.

========== 6. ==========

Валера, как я и ожидал, вступил в связь с моей матерью не из-за какой-то там мифической любви. Его интересы были меркантильны, и, если первые полтора месяца он ещё хоть как-то держался, то потом стал показывать своё истинное лицо. Но узнал я об этом, когда было уже поздно.

Мама позвонила мне месяца через три после того, как Валера впервые переступил порог её квартиры. Она плакала и говорила шепотом. Говорила, что ей страшно и что она не знает что делать. И при этом просила не приезжать. Потом связь оборвалась, а я, конечно, тут же помчался к ней. Меня охватил такой страх в тот момент, что я просто сбежал с работы, даже никого не предупредив.

Я приехал через полчаса, дернул ручку квартиры… Послышались пьяные голоса, смех. Я зашёл внутрь и, не раздеваясь, направился на кухню, где и застал Валеру в компании двух собутыльников уголовного вида.

– Тебя сюда кто-то приглашал? – Молодой любовник матери был пьян в стельку, его дружки выглядели не лучше.

– А ну вон отсюда!

На мой голос выскочила мама и тут же встала между нами.

– Олеженька, Олеженька, не трогай их…

– Пусть валят! – Рявкнул я и только тогда заметил у матери синяк под глазом. Бьет, значит. Меня это вывело из себя окончательно. Я поднял за шкварник пьяного Валеру и потащил к двери. Он еле стоял на ногах и только громко матерился, ругая меня последними словами. Пинком я выставил его за порог, кинул следом его куртку и обувь, а затем вышвырнул его собутыльников. Моей физической силы хватило на это, вот только мать залилась слезами.

– Тебе его жалко, или что? – Я не мог скрыть раздражение.

– Нет, я боюсь, что он начнёт мстить…

– Поехали ко мне тогда. Он не знает, где я живу.

– Олеженька… И зачем я с ним связалась?

Риторический вопрос, который обсуждать не было никакого смысла. Между тем мама продолжала.

– Он сидел за разбой, понимаешь? И друзья его все такие же. Он угрожал, что если я его выгоню, он убьётся меня.

– Напиши заявление в полицию.

Как действовать в подобных ситуациях, я не представлял даже приблизительно. Главное, не было понятно: Валера угрожал на полном серьезе или это все-таки блеф? Хотелось бы, чтобы было второе.

– Он меня убьет за такое!

– Значит, будешь жить у меня, пока он дорогу к тебе не забудет.

То, что мама вернулась к Валере через три дня, стало для меня крайне неприятным сюрпризом. Уж не знаю, на какие точки он ей надавил, но когда я вернулся с работы, обнаружил, что мама, а также все её вещи куда-то делись.

Однако, вернулась она обратно ко мне еще через пару дней, заливаясь слезами и причитая, что Валера последний подонок. То, что у Валеры есть ключ от ее квартиры, я не знал. Мне и в голову не могло прийти, что мама, поссорившись со своим любовником, оставит его жить у себя.

Прошла неделя. Все шло своим чередом, только моё бегство с работы имело для меня неприятные последствия, а именно разговор с Сергеем Александровичем, которому пришлось выложить все, иначе за прогул меня вполне могли и уволить. Так мне тогда казалось.

Второй звонок матери случился через месяц. И он стал как гром среди ясного неба. Было пол третьего дня, я как раз вернулся с обеда и возился с креслом, от которого отвалилось колесико.

– Олеженька, сынок, мне конец.

Что-то в голосе матери было такое, что я отложил отвертку и поднялся, чувствуя, как сердце начинает стучать, как колокол.

– Что случилось?

– Я, кажется, убила его…

– Где ты?

– У себя дома.

– Я сейчас приеду!

Бросив работу, я кинулся из своего кабинета, когда столкнулся с вальяжно идущим Сергеем Александровичем.

– А я как раз к тебе, Олег…

– Мне надо уйти, срочно.

Мне было не до разговоров. Внутри все клокотало от ужаса.

– Обеденный перерыв был только что. – Директор нахмурился, критично сканируя меня взглядом. – Куда ты собрался среди рабочего дня?

– Мама звонила, у нее проблемы. – Делиться тем, что произошло, отчаянно не хотелось.

– Маргинал вернулся?

Я неопределенно кивнул, а Сергей Александрович каким-то звериным чутьем сообразил, что в этот раз все не так просто. Свернув свои пухлые губы в трубочку, он как будто задумался, а потом произнёс.

– Беги, конечно. И если вдруг что, звони мне, я тебе обеспечу юридическую поддержку. Как законную, так и не очень. У меня есть связи.

Я кивнул и помчался, искренне надеясь, что мне не придётся пользоваться помощью директора.

Но когда я зашёл в квартиру, стало понятно, что мама, увы, не преувеличила. На кухне, распластавшись на полу, лежал Валера, кажется, ещё живой. Из его солнечного сплетения торчал нож по самую рукоятку, а под его телом собралась лужа крови. Мамы рядом не было.

В шоке схватившись за голову, я кинулся осматривать комнаты, и в одной увидел лежащую на расстеленной кровати пьяную вусмерть девушку. Больше в квартире никого не было.

Чувствуя полную растерянность, я позвонил матери. Прошо около минуты, прежде чем она взяла трубку. Кажется, она до сих пор была в шоке.

– Мама, ты где? Я в квартире, что произошло?