Текст книги "Кукушка"

Автор книги: Дмитрий Скирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Она огляделась.

«Их нет, – ответ возник в голове у пленницы так неожиданно, что Ялка вздрогнула: она не заметила, чтобы говорила вслух. – Мы будем говорить один на один».

Крысиный король уже добрался до кровати и расположился, как ему удобно, – широким веером, почти колесом. В его речи не было сумбура и раздвоенности; с девушкой говорил единый ум, единая личность. Он говорил о себе «мы», как и всякий король, но в отношении его это звучало более чем уместно. Образы были просты, хотя отдельные фразы девушка воспринимала не полностью – приходилось домысливать.

«Мы тебя видим», – объявил он. Очевидно, это был знак к началу беседы.

– Э-э… – неуверенно сказала Ялка. – Ваше величество?..

«Оставь церемонии, – двенадцать пар чёрных глазок пытливо разглядывали девушку. Чувство было странное – как под прицелом аркебузы. – Так вот какая ты».

– Вы… меня знаете?!

«Мы слыхали, мы слыхали. У нашего народа короткая память, но мы помним вашу троицу и город без крыс. И Лиса тоже помним».

Образ травника мелькнул и затерялся в мешанине мыслей.

– Троицу? Город? – Девушка нахмурилась, не уверенная, что правильно восприняла сказанное. – Я не понимаю… Какой город?

«Нету важности. Ты забыла, человек, девочка. Выросла, забыла. Люди плохо помнят себя маленьких».

– А вы – вы разве не забываете?

«У нас короткая память, но наша жизнь ещё короче. Не успеваем забыть. Отчасти потому пришли. Мы старые. Мы очень стары для нашего народа. Нам тяжело. Мы должны передать наследнику воспоминания. Нас ждёт долгое… путешествие, человек/девочка».

– Так вот в чём дело… – с горечью сказала девушка. – Значит, вы пришли, чтоб только посмотреть на меня. Ну что ж, смотрите.

Связанные хвостами крысы-короли задвигались, зашевелили мордочками. Кто чистился, перестал чиститься, все двенадцать уставились на неё. Ялка ощутила что-то вроде исходящего от них чувства раздражения и протеста, от которых у неё с затылка вниз побежали мурашки. Сидеть и так-то было неуютно ей по-прежнему казалось, что за спиною пустота, а теперь ещё и это…

«Смотреть да/нет. Мы пришли помогать. Нас просили, чтобы мы помогли».

– Кто? Кто просил? – Она вскинула голову. – Жуга?.. Или… Карел?

«Нет важности. Их много кто. Нет важности».

Она переводила взгляд с одной крысиной морды на другую, но не могла сосредоточиться на ком-то одном – у крыс отсутствовала мимика, все были одинаково лишены всяческого выражения.

– Вы что… правда можете помочь? «Хотим помогаем, человек девочка. Подданные трудятся … Мы сейчас уйти. Ты ждать и оставаться здесь».

– Где? В этой келье? – У неё вырвался нервный смешок. – Вот уж за что могу ручаться… И сколько ждать? Что вы хотите?

«Тяжело. Не сразу. Не в меня. Нет близко городов, нету ходов. Никому не говори про нас. Мы не можем долго … – нам трудно медленно ходить. Мы тебя видели».

Разговор был окончен. Крысиные короли завозились, разворачиваясь и наступая друг на друга, и единой копошащейся массой двинулись к дыре. Протиснулись.

Ушли.

Девушка так и не решилась встать с кровати, чтобы подойти и рассмотреть лаз получше. Возможно, отстранённо подумала она, этого и вовсе не следует делать. Некоторое время из-под пола слышалась возня, мелькали тени, земля в углу шевелилась, потом всё стихло. Все следы крысиного хода исчезли. Ялка снова осталась одна. Голова была тяжёлая, давило виски. Некоторое время она сидела, перебирая в памяти случившееся, но мысли путались, как крысиные хвосты. Она легла и мгновенно погрузилась в сон.

А в шесть часов утра за ней пришли.

* * *

Входная дверь амбара гулко хлопнула, и сразу раздался крик:

– Рутгер! Молоко!

Белоголовый вздрогнул и обернулся:

– Что?

– Твою мать! Молоко убегает!

Рутгер опустил взгляд и второй раз вздрогнул. Котелок бурлил и клокотал, молоко в нём вздулось белой шапкой и замерло, будто высматривая, куда сподручней драпануть. Пока наёмник поворачивался, вставал и всё такое прочее, Зерги в три прыжка одолела расстояние от дверей до очага и успела снять котёл, прежде чем пена хлынула на угли. Потрясла обожжённой рукой, схватилась за ухо. Взгляд, который она при этом бросила на Рутгера, был немногим холоднее того молока.

– В драке ты так же вошкаешься?! – прошипела она.

Рутгер сощурился, поймал себя на том, что бессознательно сейчас копирует её же, Зерги, взгляд, смутился и постарался придать лицу равнодушное выражение.

– Драка – это драка, – сухо сказал он, даже не думая оправдываться. – Там всё ясно: «бей», значит, бей, «уходим», значит, уходим. А ты что? Едва вошла, с порога: «Молоко!» Чего «молоко»? Сама заметила, сама и убрала бы. Я тебе не нанимался за котлом следить. Я занят был, сбрую чинил.

Он в доказательство поднял сбрую, в которой торчало шило.

Зерги снова грязно выругалась и плюнула в костёр.

– Ну и поганец ты, Рутгер, – горько сказал она, по-прежнему не выпуская уха. – Ты же в ПЕРЧАТКАХ!

Рутгер понял, что действительно хватил через край, и сдал назад.

– Ладно. Ладно. Извини. – Он примирительно поднял руки в этих самых перчатках. – Предупреждай в другой раз. Я думал, ты за ним следишь.

– В другой раз так и сделаю, чем на тебя, дурака, надеяться.

– Полегче на поворотах… Сильно обожглась?

– Переживу.

Третий день маленький отряд под предводительством господина Андерсона квартировал на окраине Кортрейка – небольшого городка близ западных границ страны. Гостиниц Андерсон старался избегать и под пристанище облюбовал небольшой horreolum – каменный амбар, обнесённый забором и пустующий в вешнюю пору (осенью здесь была крупорушка). Владелец, сразу как прознал, приехал и стал возмущаться, но толстяк отвёл его в сторонку и минутку с ним о чём-то говорил, после чего тот чуть ли не бегом добрался до своей двуколки, дёрнул вожжи – и только его и видели. Рутгера это вполне устроило (остальных, впрочем, тоже).

Каждое утро, по собственному выбору, господин Андерсон брал одного из спутников и уходил с ним в город. Двое других сторожили, готовили еду, присматривали за лошадьми, бездельничали и мёрзли. Рутгер отходил своё ещё в первый день и, как и в прошлые разы, ничего не понял. Дотемна они шатались по вонючим улочкам, в которых не везде ещё растаял снег, стучались в дома, посетили ратушу, захаживали в какие-то лавки, конторы… Везде господин Андерсон выспрашивал, уговаривал, грозил, давал на лапу, называл имена, просматривал приходские записи, книги и вороха каких-то старых документов. Всё это было бы даже забавным, когда б не повторялось в каждом городе, мимо которого случалось проезжать. В его действиях не было системы – господин Андерсон ухитрялся выпытывать что-то даже у уличных мальчишек и нищих, не говоря уж о кабатчиках и рыночных торговках. Потом они, как правило, заходили в первый попавшийся трактир, где перехватывали что-нибудь на скорую руку, выпивали по кружечке (толстый – пива, Рутгер – молока), играли в кости, карты или гаранкуэт[52]52
  Гаранкуэт – разновидность нард с тремя костями


[Закрыть] (всегда – на проигрыш, для разговора) и опять – стучались, заходили, выспрашивали… К вечеру наёмник еле держался на ногах. Андерсону же всё было нипочём, казалось, он вообще никогда не устаёт.

Сегодня выпало идти Матиасу. Матиас, кстати, утром напророчил дождь, и вскоре тот и впрямь полил как из ведра. Всё небо затянули тучи. Оставшиеся ждать по молчаливой договорённости поделили обязанности. За последние недели Рутгер приучился сдерживать раздражение, игнорировать подначки и выпады, на которые девка оказалась куда как горазда, и как-то с ней ладить. Но вот опять случилось поругаться.

Смеркалось. Дождь всё лил и лил. Амбар не протекал, был крепок, и щелей в нём не было, но это всё-таки была обычная хозяйственная постройка – здесь не было ни печки, ни камина. Очаг сложили прямо на полу, но часто жечь побаивались – уж очень он дымил, а единственное окно не спасало. Ночи между тем всё ещё были холодные, цыган не торопился с шубой на базар. Все четверо страдали горлом. Горячее молоко в такую пору было как нельзя более кстати. Зерги с Рутгером наполнили кружки и расположились поближе к огню. В неверном красноватом свете угасающих углей молоко казалось разбавленным кровью.

– Эй, Рутгер, ты бы совладал с этой штукой?

Рутгер посмотрел на девушку, затем – куда она указывала взглядом, и увидел улей.

– С колодой? – спросил он. (Зерги кивнула.) Нет. А что?

– Так… Не знаю. – Она скривила губы и дунула на чёлку. Та подпрыгнула.

– Мёду захотелось?

Зерги сердито блеснула глазами.

– А если и захотелось, то что? – с вызовом спросила она.

– А чего ты злишься? – после нескольких глотков горячего напитка раздражение ушло, ссориться Рутгеру больше не хотелось. – Я бы тоже не отказался. Мёд с молоком – дело хорошее. Ещё бы маслица… Только я не полезу.

– Не очень-то и хотелось, – презрительно бросила девушка.

Рутгер между тем расположился поудобнее и погрузился в воспоминания.

– Был я как-то на пасеке, – начал он. – По делу. Ждали одного… ну, не важно. Удобное место для засады. Лежать бы, ждать, так нет – был с нами один тип (ты его не знаешь) – наглый, на ножах мастак, из аркебузы в воробья попадал, но дурак, каких мало. Так он тоже захотел пошарить по ульям, медком разжиться. И мне не сказал. А пасечника мы тогда заблаговременно связали, чтобы не мешал, и в доме оставили. Вот. Да. Как драпали оттуда – до сих пор противно вспоминать… Клиента упустили, сами еле до реки добежать успели. Всего раз пять меня и укусили, может, шесть или семь, а мне показалось – двести. Левый глаз потом два дня не открывался. А этого, который наглый…

– А пасечник?

– Пасечник? – рассеянно переспросил Рутгер. – Какой пасечник? Ах, пасечник… Что ему сделается. Отлежался. Их ведь пчёлы не трогают. Жена пришла да развязала или сын, а может, сам освободился. Я не знаю – мы тогда вернуться не решились. Там же целый ритуал – они их ветками обкуривают, сами чем-то мажутся – травой какой-то, что ли… Даже шепчут что-то, будто разговаривают с ними, с пчёлами.

Оба умолкли и мрачно уставились на колоду, словно это была плаха палача. Сосновый чурбан, обмотанный верёвкой, выглядел вполне безобидно, и только если взять его в руки иль прижаться ухом, можно было различить внутри приглушённое жужжание. Пчёлы ещё не очнулись от зимовки, были сонными, питались старыми запасами, вентилировали улей. Леток был закрыт.

– Как думаешь, зачем она ему?

Рутгер пожал плечами:

– Ума не приложу. Но он что-то ищет. Что-то или кого-то. Ты заметила, как он всех выспрашивает?

– Только дурак бы не заметил, – усмехнулась маленькая арбалетчица. – Он женщину ищет.

– Какую?

– Не знаю какую. Я не расслышала, а что услышала – не поняла. Тебя он тоже отсылает, когда с кем-нибудь разговаривает?

– Меня? Угу. Но почему ты думаешь, что женщину? Теперь уже Зерги пожала плечами:

– Так… догадываюсь. Он спрашивает метрики и сразу лезет в ту графу, где записаны девочки, – это раз. Ни разу не зашёл к оружейнику или броннику, вообще к кузнецу ни разу не зашёл. Зато галантерейную лавку ни одну не пропустил. И парфюмеров тоже, и лекарей по женской части. Все мастерские белошвеек обошёл, всех кружевниц это два. И вообще, где мужика или парня искать? В кабаках да в доходных домах. Ну, кабаки – чёрт с ними, а вот в бордель, хоть в один, он при тебе заходил, что-нибудь спрашивал?

– Нет…

– Вот то-то, – с удовлетворением сказала она и подытожила: Женщину он ищет. Даже не женщину – девку. Из приличных, а то бы сразу к ворам и гулящим пошёл. И не богатую – не купчиху и не дворянку – таких не пропустишь. Какую-то самую обычную деваху, дочку угольщика или какого-нибудь бондаря. Только вот зачем она ему…

Наёмник казался озадаченным и слегка ошеломлённым.

– А ты глазастая, – с невольным одобрением произнёс он. – Я вот ничего такого не приметил.

– Вы, мужики, вообще думать не приучены.

Рутгер, предпочёл промолчать и проглотить оскорбление вместе с молоком. Молоко меж тем успело остыть и покрыться пенкой, Рутгер поморщился и потянулся добавить горячего. Зерги протянула свою кружку.

– Налей и мне.

Некоторое время оба молча пили. Зерги пристально рассматривала собеседника.

– Слушай, Рутгер, – вдруг сказала она. – Давно ты так, на молоке живёшь?

– А что тебе?

– Так. Интересно. – Она снова дунула на чёлку. Вид у неё при этом сделался комичный и чуть-чуть беспомощный. Трудно было поверить, что эта девчонка отправила на тот свет больше мужиков, чем иной повеса перепортил девок. – Ты что, вообще вина не пил?

– Пил.

– Почему сейчас не пьёшь?

– А ты почему?

– Dam! Я же первая спросила!

– Давно, – признался Рутгер, в душе дивясь, с чего это его потянуло на откровенность. – Лет уже, наверно, десять. Может, меньше… Была одна история. Я тогда совсем мальчишкой был, двадцати не исполнилось. У меня был друг Рихард, почти старший брат. А у него – девчонка, Марго. Такая вся… Ну, не важно. Я в неё до смерти втрескался, в Марго, и думаю – я не я буду, а отобью! Ну и отбил. Они уже почти жениться собирались, а я её отбил. Ну, мы сперва подрались с ним, а когда она сказала, что всё равно останется со мной, Рихард разорался, напился, а потом полез на колокольню… нет, вру: на дроболитную башню – там как раз построили дроболитную башню. Влез он и оттуда заявил, что бросится вниз и уйдёт в монастырь. Ага, так и сказал – сначала бросится, потом уйдёт. Народ внизу собрался, хозяин башни прибежал в одних подштанниках, кричат все, а никто не лезет: все ж боятся, вдруг и в самом деле сиганёт. Я бутылку шнапса в зубы – и наверх. Залез, и давай говорить по душам. Слово за слово, выпили…

– Не прыгнул?

– Что? А, нет. Я его уговорил. Только не помню как. Вообще не помню, как мы оттуда слезли.

– А эта… Марго, с кем она потом осталась?

– А, – отмахнулся Рутгер. – Мы, когда спустились, сразу оба сначала в кабак пошли, потом в «Радугу» к тётке Стевенихе – я пообещал Рихарда с тамошними девками познакомить. Вот до утра и знакомились. Все деньги просадили. Мне Марго потом всю рожу расцарапала, чуть глаз не выдрала – вон, видишь шрам? – а Рихарда вообще чуть не убила. Так ни с кем из нас и не осталась. Вышла замуж потом, то ли за ростовщика, то ли за купца. Я с тех пор решил, что пить вина больше не буду. И не пью. А только, если говорить или с заказчиком встречаться, надо ж как бы посидеть для виду. Я и придумал молоко заказывать. Сначала просто так. Потом привык.

– А друг твой? Он тоже не пьёт?

– Рихард? Можно сказать и так. Убили его. Лет пять назад или шесть он подался в армию, там его и зарубили. Где-то под Шарлеруа. Я сам не видел, мне подельники сказали.

– А меня мой наставник приучил молоко пить по утрам, – сказала Зерги, задумчиво глядя в огонь. – Я его терпеть не могла… молоко, в смысле. А он заставлял пить – каждое утро кружку и вечером кружку. Я давилась, а пила. Айе, а что делать? Он объяснил, что так надо – я же слабая была, кости ни к чёрту, даже волосы плохо росли. А потом пошла на поправку, привыкла…

– А где сейчас твой… э-э… наставник?

Девушка помрачнела. Глотнула из кружки, примерилась и выловила из молока упавшую туда ресницу. Стряхнула её в огонь.

– Погиб он, – наконец сказала она, глядя в сторону. – Взорвался.

– Вот как? Жаль.

– Пошёл ты…

– Нет, мне в самом деле жаль, – поспешил заверить её Рутгер. – Я терпеть не могу взрывов. Со мной был случай: на улице, рядом, разорвало бочонок с порохом. Лошади понесли, один мой приятель свернул шею, другой сломал обе ноги. С той поры ненавижу любой огнестрел. – Он поколебался и добавил: – И немного боюсь лошадей.

Зерги фыркнула, после чего оба умолкли. Арбалетчица сидела и хмуро цедила молоко. Щека и ухо у неё были измазаны сажей. Рутгер исподтишка бросал на неё пытливые взгляды.

В Локерене их поиски не дали результата, они поехали дальше и вот уже почти полтора месяца мотались по стране из одной провинции в другую. Непрерывно дул беш[53]53
  Беш – юго-западный ветер (фр.)


[Закрыть], раскисшие дороги не позволяли двигаться быстрее. Города, посёлки, постоялые дворы истирались в памяти, как мелочь в кошельке, вспоминалась только всяческая мерзость. Под Тилбургом на постоялом дворе при них случился пожар. Затем они повстречали разбойников, одному из нападавших пробили голову, остальных обратили в бегство. А под Эйндховеном, у безымянной деревушки, им самим пришлось удирать от мародёров неизвестной армии. На канале возле Хасселета во время переправы не выдержал и рухнул трухлявый старый мост, все только чудом ничего себе не поломали, а под Мехеленом они опять едва не утонули, переходя раздувшуюся реку вброд. Дважды их преследовали волки, а один раз маленький отряд атаковала оголодавшая псина и опасно покусала Рутгерову лошадь, прежде чем та проломила ей череп копытом. После этого случая Зерги без предупреждения вшибала болт в хребтину всякой блудной шавке, если только рядом не было хозяев (и, надо сказать, никогда не промахивалась). Пока добрались в Алст, все не по разу простудились, Рутгер потянул плечо, а лошадь Матиаса подхватила копытную гниль. Как за это время не сдохли пчёлы в своей колоде, оставалось только гадать.

Что да, то да. Зерги была женщиной, притом единственной в отряде, но все тяготы пути она переносила со стоическим терпением. За время их странствий отношение Рутгера к ней постепенно изменилось, презрение и ворчливое удивление сменились неосознанной симпатией. В голове наёмника никак не укладывалось то, что Зерги была грамотной, даже образованной, знала, как нужно поступать в любой ситуации, и не боялась ни чёрта, ни дьявола, ни господина Андерсона.

Впрочем, тут он был не прав – Андерсона она, пожалуй, опасалась.

Одевалась Зерги всегда в мужское; сейчас это были узкие рейтузы и зелёная куртка вроде тех, что любят носить лесные гёзы. День сегодня выдался промозглый, и поверх всего она надела ещё серую суконную жилетку, отороченную кошкой. Из-под куртки и жилетки выбивался кружевной воротничок, неизменно белый и не рваный – одежду Зерги выбирала практичную и неброскую, а вот рубашки покупала самые дорогие. Свои высокие сапоги из мягкой оленьей кожи она сняла и расположила у огня; они отлично защищали от дорожных неудобств, но просушить их было настоящей проблемой. На людях Зерги часто принимали за мальчишку. Рутгер с трудом мог представить её в роли ученицы колдуна, в облачении мага – в плаще или халате, в колпаке со звёздами, или что там полагается носить алхимикам и звездочётам. Наряд стрелка чертовски шёл ей, но в то же время провоцировал неловкость. Была в этом какая-то противоестественная притягательность, граничащая с содомским непотребством. Наверное, не зря мирские и церковные законы запрещали женщинам носить мужское платье. Рутгер чувствовал себя рядом с ней не в своей тарелке.

Зерги подняла глаза, перехватила его взгляд, и наёмник смутился.

– Чего пялишься? – буркнула она.

– А ты вправду можешь колдовать или только так, пугаешь? – вопросил он.

Глаза у Зерги недобро сощурились.

– Не веришь? Думаешь, мне в шутку похвастаться хочется и из-за этого я буду рисковать на костёр угодить? Айе, конечно! Очень весёленькое дело – на дыбе поболтаться или со связанными лапками поплавать! Так, да? Тьфу!

– Да погоди ты! Мне только спросить хотелось…

– Что спросить?

Однако Рутгер почему-то всё медлил с ответом, будто раздумывал или не мог решиться. Арбалетчица уже села на своего любимого конька, и теперь любое неосторожное слово могло вызвать скандал.

– Я вот думаю, – сказал он наконец, – колдовское умение, оно само есть, сразу, от рождения, или от учения?

– А тебе какая разница?

– Узнать хотел: есть у меня это умение или нет? Всегда казалось, будто иногда я вижу что-то… Ну, не знаю… В общем, то, что другим не видно. Я им потом рассказываю, а они не понимают, о чём я. И ещё вот здесь, – он положил ладонь себе на шею сзади, – если опасность или что не так, покалывать начинает, проверено. Я однажды даже подумал… Ты чего так смотришь?

Зерги несколько мгновений и впрямь расширенными глазами глядела на него, будто впервые увидела, потом… – расхохоталась. Смех душил её, она повалилась на спину, на шкуры и тюки, и задрыгала ногами, как бесстыдная девка, благо хоть была в штанах. Прошла минута, а она всё никак не могла остановиться, на секунду-другую приходила в себя, но лицезрела Рутгера и опять валилась от хохота. Котелок опрокинулся, остатки молока вылились в костёр, завоняло горелым. В стойлах забеспокоились лошади. Рутгер сидел красный как варёный рак, насупленно молчал и ждал, пока всё кончится.

– Да ты никак в ученики мне хочешь напроситься! – утирая выступившие слёзы, наконец сумела выдавить из себя арбалетчица. – О-ох, Рутгер… Ой… Что ли, все мужики такие идиоты? Так знай, что за всю жизнь я не встречала такого пустого, такого слепого, такого… такого… ох, уморил! помогите… живот… Нет у тебя никакого магического таланта, нет и никогда не было. Понял?

– Понял, чего ж не понять, – помрачнел Рутгер. – Только могла бы и не ржать, как кобыла, я ж просто спросил. И что ты за баба стервозная такая!

– Обиделся, что ли? – фыркнула она. – Ладно, брось, я ж ничего такого не сказала.

– А ты прощения попроси, – предложил Рутгер. – А то я слова доброго от тебя за всё это время не слышал.

Зерги вскочила и мгновенно оказалась на ногах; в руке её возник нож.

– Слушай, ты, – прошипела она, – язык-то придержи – подрежу! Не посмотрю, что ты мужик…

– А я не посмотрю, что ты женщина, – хладнокровно, не вставая, парировал Рутгер и брезгливо, пальцами, отвёл в сторону направленное на него лезвие. – Спрячь нож и перестань чуть что за него хвататься. Я тебе не враг.

– Dam, – в сердцах сказала Зерги, – ты всё-таки настоящий козёл. Что мне другие? У меня с ними нет проблем. Но ты и со святым угодником сумеешь поссориться.

– Да? – Рутгер поднял бровь. – Да? А кто начала?

– Что? Что? Ах ты…

Арбалетчица, казалось, не могла найти слов, но тут как раз послышались шаги, дверь открылась, и в дверном проёме нарисовался обширный силуэт господина Андерсона. Он шагнул было внутрь, но потянул носом и замер на пороге. С подозрением оглядел обоих.

– Что у вас стряслось? – спросил он вместо приветствия.

– Убежало молоко, – как можно мягче ответил Рутгер.

– Да! – не без вызова подтвердила Зерги, вскинула голову и дунула на чёлку. Нож у неё из руки исчез, как по волшебству.

– Вот как? – рассеянно ответил Андерсон. – Правдоподобно…

И сразу потерял к ним интерес.

Зерги с Рутгером переглянулись. Зерги скорчила гримасу, Рутгер пожал плечами. Снаружи топали копыта, гремел какими-то железками Матиас. Через минуту обе створки ворот отворились, и в амбар потянуло холодом. Пополз туман. Арбалетчица подобрала башмаки и стала обуваться. Господин Андерсон тем временем без слов прошёл к костру и протянул ладони к огню.

– Помогите Матиасу распрячь коней, – через плечо распорядился он. – И готовьтесь завтра с утра ехать. Мы нашли её.

– Э-э… – начал было Рутгер, но через мгновение до него дошёл смысл сказанного. – Нашли кого? – спросил он.

– После, – устало сказал Андерсон. – Всё – после.

Он сказал это и вновь зачем-то вышел. Рутгер задумчиво посмотрел ему вслед и тоже направился на двор. Какие-то другие мысли занимали его полностью.

– Послушай, Зерги, – тихо позвал он, когда вернулся, ведя в поводу лошадей. – Ну, я – понятно, без волшебного таланта, это ты мне доходчиво объяснила, чёрт со мной… А у него есть колдовской дар?

– У кого? У Андерсона? – Девушка перехватила поводья и в свою очередь покосилась на распахнутые ворота. Скривилась, плюнула в костёр. – Не знаю, – призналась она. – Мне как-то на это наплевать. Платит честно, говорит по-человечески, не рявкает, и ладно. Дворяне… – хмыкнула она. – До этого дня я близко сталкивалась с двумя или тремя из них, и все трое обошлись со мной как с последним дерьмом. Так что я об этом как-то не задумываюсь. А что?

«Врёт, подумал Рутгер, не сводя с её затылка пристального взгляда. – Точно врёт. Задумывалась, факт…»

Вслух он ничего не сказал.

Пока они в сосредоточенном молчании обтирали скакунов, Рутгер подумал, что им обоим было бы неплохо научиться считаться с мнением друг друга.

– А те трое… – спросил он, – ну, дворяне, о которых ты сказала… что это были за люди?

– Были да сплыли. Забудь.

– С ними что-то случилось?

– Ничего хорошего, – ответила Зерги, орудуя скребницей. – Я их убила.

* * *

«Левой, правой, левой, правой… Умный в гору не пойдёт, умный гору… обойдёт…»

Тропинка была очень удобная для бега – ни хлещущих по глазам веток, свисающих сверху, ни корней, торчащих из земли: один неширокий ручей, как раз на полпути, и ровно столько спусков и подъёмов, чтобы по-здоровому устать и не измотаться. Идеальная дорожка для разминки по утрам и вечерам. Самое странное, что, несмотря на все годы или века без присмотра, она не заросла. Сюда исправно падали листва и хвоя, но молодая поросль не тронула утоптанную землю, только кое-где пробивались редкие травинки.

…Левой, правой, левой, правой, уверенно и ровно: два шага – вдох, два шага – выдох. Мышцы разогрелись, рубашка прилипла к спине, от сырого воздуха щекотно в носу. Деревья и кусты проносятся мимо, взгляд едва успевает выхватить отдельные подробности – распустившуюся ветку, прошлогоднее упавшее гнездо, торчащий из земли валун… Левой, правой, левой, правой…

Травник бежал по старому лесу.

Когда бежишь без определённой цели не для того, чтоб убежать или догнать, а просто так, для пользы тела, голова начинает работать как бы сама по себе. Глаза сами смотрят, куда направить бег, нога сама привычно нащупывает путь, и мысли возникают ниоткуда, бьются, вертятся внутри, как горох в погремушке, и так же в никуда пропадают. Если пропадают, конечно… А то бывает, что одна иль две застрянут, и тогда поневоле начнёшь раздумывать над ними, рискуя подвернуть ногу и грохнуться. В такие моменты лучше всего начать твердить какое-нибудь слово или имя или лучше – напевать какую-либо надоедливую песенку. Хотя случается, что вот такая «беговая» мысль оказывается важной.

«Левой, правой, левой, правой… Умный в гору… Яд и пламя, это не мысли, это какие-то кости в кузове…»

Жуга бежал налегке, меч брать не имело смысла: здесь по-прежнему не было зверей (по крайней мере, крупных), хотя откуда-то прилетели птицы. Всё подтверждало то, что вырваться отсюда можно, ведь если есть вход, значит, есть и выход. Летать, однако, травник не умел. Видно, правду говорят: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Сколько Телли и Высокий ни играли с травником в загадки, сколько ни предупреждали его об опасности, он по-прежнему пытался вырваться отсюда, но не видел выхода и оставался пленником. Порой накатывали видения – как остатки старого умения видеть мир, – накатывали и тут же пропадали. Да и были они мутными, нечёткими, развилок было слишком много. Жуга подумывал, не вырезать ли руны, вдруг что прояснится, только руки не дошли. Он обследовал все башни и подземные ходы, все закоулки старой цитадели, никакого выхода не нашёл и постепенно уверился, что ищет не там. В конце концов, элементарный здравый смысл подсказывал, что, если выхода нет внутри, есть смысл поискать его снаружи.

Однако и здесь его поджидала неудача. Зато как поиски в замке когда-то привели его в тренировочный зал, так и поиски в лесу открыли для него эту тропу, и теперь, разминки ради, травник утром и вечером бегал вокруг крепости. Бегал – и не мог избавиться от странного ощущения, будто старые деревья-башни меланхолично наблюдают за его пробежкой, смотрят ему в спину чёрными глазками бойниц и окошек. В мире людей он не придал бы этому значения, но в этом странном месте не так-то просто было разобраться, что на самом деле есть, а что – игра воображения. Так и сейчас. Он бежал, прислушивался к своим ощущениям и старался не думать, твердил старую пословицу. Прежняя лёгкость движений возвращалась медленно. Болела грудь, простреленная пулей, вновь напоминало раненное в юности колено. И всё равно после таких пробежек становилось легче и немного спокойнее.

«Левой, правой… Умный в гору… Кости в кузове… Лягушонка в коробчонке…»

Мысли упрямо и настырно лезли в голову.

Если замок, как сказал Единорог, сам управляет всем вокруг, следит и всё такое прочее, тогда понятно, почему здесь всё остаётся неизменным. Но всё равно оставались вопросы. «Сам замок – неразумен, это наблюдатель и слуга», – сказал тогда Высокий. Но слуга, он же тоже управляет домом не вслепую! С человеком сразу ясно, как договориться, – вот лицо, вот голова, вот уши, вот глаза. Скажи что надо – он услышит. Дальше как получится, но хотя бы ясно, с чего начинать… А здесь с кем говорить? Ведь не со стенами же… Или всё-таки со стенами? Как отдать приказ, кому высказать просьбу? Да и что просить? «Дяденька, пустите меня, я слово волшебное знаю: «пожалуйста»!» Жуга криво усмехнулся своим мыслям, перескочил через ручей, заскользил, потерял равновесие, шлёпнулся на задницу и мысленно выругался. Ну Тил, ну хитрюга. Нет, чтоб сказать напрямую, поди, мол, туда и туда…

А может, это всё нарочно, и прав Единорог, что всякое неосторожное вмешательство разрушит барьер, отрезавший Крепость С Белыми Валами от остального мира… И кстати, что это за «белые валы»?

Жуга поднялся и оглянулся – он как раз огибал замок с запада, тропа пошла в гору, и снова ему показалось, что крепость наблюдает за ним. Он двинулся дальше, и через минуту тропинка вывела травника на косогор, а оттуда – на вершину небольшого, поросшего лесом холма. Там он остановился и некоторое время оглядывал окрестности.

Вид отсюда открывался изумительный. Деревья росли реже, в основном это были сосны или что-то, на них похожее; высокие, с тонкими стволами, они не загораживали обзор, давая простор воздуху и свету. До самых скал повсюду колыхались только зелёные (а для травника – серые) волны леса, серые (на самом деле серые) извивы реки, серые скалы, серое небо и белые, как кости, башни замка. Отсюда хорошо были видны угловая башня, немного стен и громада старой цитадели. Обычно Жуга вбегал на гору и сразу же, без промедления и остановки, бежал вниз, дальше. Этот второй спуск, в отличие от первого, был приятный, не крутой, не глинистый; отдыхать перед ним не имело смысла. Но сегодня всё шло как-то не так. И вокруг никого. Даже птицы не поют.

– Эй! – во всё горло крикнул он и замахал руками. – Э-эй!!!

Из чащи за его спиной взлетела сорока, застрекотала и исчезла в ветвях. Другого ответа, естественно, не последовало. Травник вздрогнул, снова огляделся и поёжился. Провёл рукой по волосам. В этот миг бессмысленного одиночества он неожиданно остро осознал, где находится и что с ним приключилось.

– Где же у тебя голова? – задумчиво пробормотал он. – А?

Он развернулся и шагом, прихрамывая, двинулся в сторону от тропы, туда, где под большим деревом зеленела ровная поляна. Настроение так себе – ноги промокли, спина в мокрой глине. Он попробовал ногой землю и проделал несколько упражнений. Малость полегчало.