Текст книги "Тихая бухта"
Автор книги: Дмитрий Нагишкин
Жанр:
Детские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
В эту зиму из стойбища в поселок часто приезжали гости. Любопытствуя, что будет делать Дальлес, орочи заходили в контору. Садились на корточки, дымили своими трубками и молча наблюдали.
Дальлес набирал из местных жителей рабочих на лесозаготовки. Орочей тоже приглашали идти на работу. Те в ответ лишь приветливо улыбались, но отрицательно качали головой.
Один Савелька решил попробовать новое ремесло. Он сказал Пундыку застенчиво:
– Пундыка, я леса пойду… Как тебе думай?
Тот обрадованно повел Савельку в контору. Получив расчетную книжку, молодой ороч показал ее родичам, тыча пальцем в надпись, сделанную на обложке. Там стояло его имя.
По совету Савелия Петровича Колька-китаец тоже завербовался в Дальлесе. Приняли туда и свояка Чекрыги – Диюка.
На делянах Дальлеса началась работа. Дмитрий Никитич составлял карты, отводил лесосеки, участки. А Савелий Петрович делал промеры и изредка с довольной улыбкой говорил, неизвестно к кому обращаясь:
– Ну вот, кончилось чужое хозяйство, сами теперь будем лес рубить!
И в первое время рубили хорошо. На делянах беспрерывно стучали топоры, звонко пели в холодном воздухе пилы, и, сотрясая землю своей тяжестью, валились в ряд на снег огромные кедры.
Но вскоре с делян стали приходить невеселые и странные вести. Среди приехавших завербованных рабочих начались ссоры, драки, поножовщина. На диюковской деляне ранили Кольку-китайца. И хотя в поселке не было ни водки, ни спирту, все чаще стали попадаться пьяные. Они с песнями и бранью ходили из барака в барак. Стал пропадать инструмент. Появились откуда-то спиртоносы. Кто-то мешал начатому делу.
«Кто это?» – думал с тревогой Савелий Петрович, возвращаясь с работы домой.
Однажды Савелий Петрович вернулся домой позже обычного часа. Шурка, который всегда охотно поджидал отца, открыл ему дверь и сказал:
– А я тебя ждал-ждал!..
Он любил, когда отец бывал дома, и поспешно принялся разводить огонь, но печь растапливалась плохо. Шурка кряхтел и посапывал носом. Отец рассмеялся над его хлопотами.
– А ну, хлопчик, иди до койки! Я сам тут управлюсь, сам сварю себе чай. Иди, иди…
– Не, я сам.
– Да ну, пусти!
Савелий Петрович шутливо схватил сына, повернул, прижал к стене своим большим телом, потом нагнулся к печке и, не отпуская Шурку, стал разводить огонь.
Шурка, видя, что с отцом ему не совладать, притих, обнял Савелия Петровича за шею. Тот потеснился немного и сел перед печью по-монгольски, сложив ноги. Шурка сел рядом с отцом. Дрова занялись ровным жарким пламенем. Приятное тепло ласкало губы и глаза. Отец и сын долго сидели молча.
Белые червяки поползли по красным угольям, съедая пламенеющее дерево. В движении огня была какая-то притягательная прелесть. От этого зрелища трудно было оторвать взгляд. Но вот пламя ослабело, стало красноватым. Язычки его становились все меньше и меньше и постепенно пропали совсем. Пламя сменилось синеватым мерцающим огоньком, который не касался даже углей, порхал над ними, точно бабочка, то складывая крылышки, то раскрывая их во всю ширь. Но вот исчез и он.
Савелий Петрович встрепенулся. Закрыв трубу, чтобы тепло не уходило, он сказал:
– Ну, давай чай пить, потом к Мойжесу пойду.
– К Мойжесу? Зачем, папка?
– Много знать будешь – скоро состаришься. Ишь ты, любопытный, сразу глаза, как у кошки, разгорелись! Раз иду – значит надо.
– Расскажи, зачем?
– Пока рассказывать нечего, хлопец.
Сын понял, что расспрашивать бесполезно. Но то, что отец поздно вечером идет к Мойжесу с каким-то разговором, сильно заинтересовало его.
– А придешь – расскажешь?
– Расскажу.
Напившись чаю, Савелий Петрович быстро оделся и вышел.
Шурка остался один. Он подумал, чем бы ему заняться до прихода отца, и принялся чистить ружье, с которым отец ходил на деляны.
Савелий Петрович был на редкость аккуратным человеком. Оружие он любил и всегда страдал, видя небрежное обращение с ним. Свое ружье он держал в образцовом порядке. Шурка посмотрел ствол отцовского ружья на свет. Канал ствола светился зеркальным блеском. Шурка вздохнул: его винтовка не всегда походила на отцовскую! Савелий Петрович говорил сыну:
– Эх, хлопчик! Белоручка ты, а не сын партизана. Винтовку чистить не научился. Стыд и срам! Оружие, хлопец, уважать надо. Мы им свободу завоевали. И, может, еще не раз ее этим оружием защищать придется. Так-то!
Повесив ружье отца на стену, Шурка принялся чистить свое.
В окно постучали. По стуку Шурка узнал приятеля. Тот влетел, раскрасневшийся от бега.
– Шурка, я у вас ночевать останусь! Мой папа уехал на ту сторону. А мне дома скучно… Ты чего винтовку чистишь на ночь глядя?
Шурке неудобно было признаться, что он обнаружил налет на своем ружье. Он подумал и ответил:
– Хочу завтра на охоту идти. Пойдешь со мной?
– Конечно! Почему ты мне раньше не сказал ничего? Я бы тоже приготовился.
Он принялся помогать Шурке: растопил печь, наплавил свинцу, вытащил пулелейку. Работа закипела, и время прошло незаметно.
Вернулся Савелий Петрович.
– Вы чего тут завод развели, хлопчики? – спросил он.
– А мы завтра на охоту хотим идти, папка, – ответил Шурка.
Савелий Петрович задумался. Видимо, намерение ребят его не вполне устраивало.
– Куда думаете отправиться?
– На Поворотный. А что?
– Да нет, ничего! Там должна быть сейчас хорошая охота. А на Красный перевал не пойдете?
– Нет.
– Ну и ладно. Я тоже с утра в лес уйду.
Димка не остался ночевать. Когда он вернулся домой, отец лежал уже в постели и читал книгу. Димка потихоньку, чтобы не тревожить отца, прошел в свою комнату. Начал было раздеваться, но потом побоялся, что утром разоспится и не успеет ничего к охоте приготовить. Стараясь не шуметь, он принялся снаряжаться. Долго, до зеркального блеска, чистил он свое ружье, до отказа набил патронташ, подвязал к рюкзаку сетку. Разыскал в печи свинину с бобами, из сеней притащил копченой рыбы. Положив все это в мешок, он добавил краюху хлеба, соли, спичек. Затем полез на печь, где лежала сухая береста для растопки, и сорвался. По всему дому разнесся грохот падающей табуретки. Отец спросил:
– Ты чего там шумишь?
– Так, – ответил Димка, но, как всегда, когда он хотел сделать что-нибудь тихо, все вырывалось у него из рук. Вещи словно сговорились причинять ему неприятности. Упала складная сковородка и загремела по всему дому.
– Дима, поди сюда! – сказал отец. – Ты чем занимаешься? Мало тебе дня?
Пришлось объяснить, чем вызваны поспешные сборы Димки. Боясь, что отец не разрешит ему отправиться на охоту, Димка стал говорить, что местность они с Шуркой изучили хорошо и что они набьют белок на целую шубу.
Отец, приподнявшись на локте, рассматривал сына, словно впервые видя его по-настоящему. Лицо Димки даже зимой было коричневым от загара. Руки вылезали из коротких рукавов, голос огрубел. Держался Димка прямо, высоко подняв голову и чуть-чуть расставив ноги. Он вытянулся, возмужал, стал совсем не похожим на того хилого городского мальчика, который не так давно приехал из Владивостока.
Вихров удивился: он как-то не замечал этого до сих пор. Видя, что отец разглядывает его, Димка замолк.
– Как ты вырос! – сказал отец. Он спустил ноги на пол, прошлепал босиком к сыну. – А ты, наверное, и меня уже догнал? – Он стал рядом с Димкой. – А ну, померяемся…
Димка был теперь отцу по плечо. Тог взъерошил ему волосы:
– Смотри, как вырос! Совсем молодой человек стал! – Потом, вспомнив, о чем шла речь вначале, сказал одобрительно: – Ну, коли на охоту собрались, идите. Охота – занятие полезное, прекрасный спорт! – На всякий случай он добавил, сам сознавая бесполезность совета: – Не заблудитесь только!
– Не заблудимся, – сказал Димка.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯНа другой день, плотно позавтракав, Димка отправился к Шурке. Тот уже в полном снаряжении ждал его. Быстрым шагом ребята направились к Поворотному мысу. Вдруг Димка спросил приятеля:
– Послушай, а почему нам не пойти на Красный перевал?
– Да ведь мы же сговорились на Поворотный идти.
– Ну, какая тут охота, сам посуди!
– А что?
– А Савелий Петрович куда пошел? На перевал?
– Ну да…
– Значит, охота там лучше?
– Да почему же?
– А потому, что Савелий Петрович не хотел, чтобы мы шли туда же.
– Ты глупости говоришь.
– Как хочешь, а я на перевал пойду! Ты можешь идти на Поворотный.
Шурке, в сущности, было все равно, куда идти. Он повернул вслед за Димкой. Но до Красного перевала было значительно дальше.
Охотники миновали поселок. Он остался справа. Крайние избушки скоро скрылись за деревьями. Шурка решил отомстить Димке за лишний путь – он прибавил шагу. Димка не привык к быстрой ходьбе, которой научился его друг в частых походах с отцом.
Димка скоро устал. Шурка, не обращая внимания на пыхтенье приятеля, шагал не переставая. Димка стал отставать. Но признаться в усталости ему не хотелось. Когда расстояние между ними увеличивалось, он принимался трусить. А чтобы не зазвенело снаряжение, он поддерживал его рукой. Лыжи, которые на дороге приходилось нести на себе, мешали ему и оттягивали плечо. В рюкзаке все перевернулось, и что-то твердое, должно быть все та же сковородка, воткнулось ему в спину. Он вспотел. Расстегнул кухлянку и воротник рубахи. Но ничего не помогало. Лицо его приняло растерянное, жалкое выражение. Время от времени он старался шагать, как Шурка, будто не спеша, но делая широкие шаги. Однако этот шаг тотчас же сменялся трусцой.
Но вот дорога кончилась. Шурка присел на сугроб, оглянулся. Заметив это, Димка пошел шагом. Шурка крикнул ему:
– Давай быстрее!
Дождавшись приятеля, он пояснил с улыбкой:
– До перевала дальше. Значит, надо нажимать.
Димка сделал вид, что ему все равно. Но Шурка хлопнул его по плечу:
– Устал?
– Нисколько, – ответил Димка, едва переводя дух.
– Сделаем привал, – сказал Шурка.
Он снял с себя мешок и лыжи. Мешок был небольшой, аккуратно сложенный и тугой.
Бросив иронический взгляд на Димкин мешок, Шурка, не говоря ни слова, развязал его, вытряхнул содержимое и заново уложил. И у Димки мешок почти наполовину уменьшился. А ведь ему казалось, что дома он его так тщательно уложил!
– Видал, как надо укладывать? – сказал Шурка. – Бок о бок, чтобы друг другу не мешало, чтобы его можно было как угодно трясти и перевертывать. Понял?
Друзья разлеглись на пригорке, и Шурка продолжал учить своего приятеля:
– Когда долго идешь, на привале садись или ложись так, чтобы ноги повыше головы лежали. Это чтобы кровь от них отлила. Отойдут ноги – и шагай опять сколько хочешь!
Свинина с бобами очень пригодилась в дороге. Обоим охотникам она пришлась по вкусу. Подкрепившись, они двинулись дальше. Стали на лыжи. Теперь Димка шел наравне с другом.
Короткий зимний день близился к концу. Где-то на полпути солнце попало в облачный мешок, попыталось было вырваться из него, посветило бледными лучами, пытаясь раздвинуть сумрак вечера, но не справилось с ним и пропало. Как всплывает пятно крови в воде над раненой нерпой, так всплыл красный отсвет над местом, где пропало солнце. Он вмиг сменился фиолетовой трепетной дымкой, потом она стала синей. Сумерки еще больше сгустились.
Ночь пришла с востока и накрыла снег, и лес, и камни.
– Заночуем в макосеевской заимке! – сказал Шурка.
Со времени поимки старика и уничтожения макового поля ребята не бывали здесь. Фанза, где жили макосеи, стала охотничьей базой. В ней останавливались охотники, идущие к Сихотэ-Алиню за медведем или за козой.
Мальчики отправились к заимке.
Фанза была занесена снегом по самую крышу. Снег навис белой шапкой над дверями и наличником окна. Шурка отодвинул кол, которым была подперта дверь, и ребята вошли в фанзу. Шурка разыскал и зажег лампу. Тут давно никого не было: толстый слой пыли покрывал серой пеленой все предметы. В углу лежали два ватных одеяла. Шурка заглянул в ящик, прибитый к стене. Там в порядке стояли кульки с мукой, рисом, солью и прочей снедью. Шурка по-хозяйски осмотрел все. Продукты были в полной сохранности. Только сало немного зацвело. Шурка вынул его оттуда:
– Придется зажарить его, Димка, а то испортится совсем!
На место вынутого он положил свежее сало, принесенное с собой. Потом принялся приводить фанзу в порядок: смел пыль, выколотил одеяла на дворе. Димка отправился за топливом, нарубил тонких веток, пораскидал снег и нашел валежник. Дерево было сухое. Но когда он принес все это, Шурка сказал ему:
– Пойди наруби еще дровишек, можно и сырые. Покажу, как костер разжигать…– и сложил сушье под нары, где лежали принесенные кем-то раньше дрова.
Это поручение Димке выполнить было значительно легче. Он вернулся через несколько минут с целой охапкой смолистых веток и несколькими отсыревшими поленьями, лежавшими возле фанзы.
Шурка вынул бересту, нарвал ее тонкими лентами, положил в очаг и обложил сосновыми иголками. Потом взял одно полено, отколол от него несколько тоненьких палочек и стал стругать их так, что одним концом стружки были прикреплены еще к палочке. Стружки завивались мелкими кудряшками.
– Красиво! – сказал Димка.
– «Красиво»! Дело не в красоте, – отозвался Шурка. – Увидишь, как гореть будет! – И он ловко кругообразным движением подрезал стружки у основания. Собрал их и положил ни бересту. Сверху этого он клеточкой уложил тоненько расколотые дрова и несколько сухих веток. Лишь после этого положил в печь дрова потолще.
Шурка зажег одну – только одну спичку, как его самого учил отец, и, защищая ее ладонью, поднес к костру. Береста сразу запылала ярким красным пламенем. Густой черный дым от нее окутал дрова. Сосновые иголки затрещали, обстреливая крошечными огоньками все вокруг. Прозрачные стружки сначала обуглились с краев, потом робкое пламя пробежало по ним раз, другой и плотно въелось в них. Стружки занялись ровным пламенем. Шурка беспрестанно подкладывал их, давая пищу огню, когда его язычки беспомощно повисали и синели. Наконец стружки перекинули огонь на тонкие лучинки, загорелись и те. Дрова стали шипеть. Вода из них мутно-молочными хлопьями падала вниз, в огонь, и тотчас же испарялась. Лучинки бережно вынесли огонь на мелкие дрова; загоревшись, те перекинули пламя на верхний этаж здания, сооруженного Шуркой. Жар заструился по фанзе.
– Видал? Сейчас у нас все мигом закипит и сварится! – сказал Шурка.
Тишина окружала поляну, на которой стояла фанза. Лунный свет лежал на заснеженных кронах деревьев, не достигая земли. Длинная тень от фанзы протянулась вдоль поляны. Тишина была настолько глубокой, что ребята притихли, стали разговаривать вполголоса, будто кто-то мог подслушать их.
Поели, улеглись спать. Поленья все тлели в очаге, струя тепло.
Вдруг Шурка насторожился:
– Стреляют где-то!
Димка, которому сон уже склеил веки, пробормотал:
– Это стреляет дерево…
– Дерево от мороза стреляет, да не так, не раскатисто. Ты послушай.
Выстрел повторился. Теперь и Димка ясно расслышал его. Вслед за этим началась настоящая перестрелка. Выстрелы следовали один за другим, то с правильными промежутками, то, после долгого молчания, залпом. Шурка встревожился и сел на нарах:
– Что же это такое?
Он вскочил и выбежал из фанзы. Димка, накинув кухлянку, выбежал за ним.
– На чекрыгинской протоке стреляют, – определил Шурка.
Ребята постояли. Выстрелы прекратились. Димка дрожал от мороза и от страха и волнения, вызванного этой необъяснимой перестрелкой. Кругом было так глухо!..
– Не случилось ли чего с Савелием Петровичем? – спросил он прерывающимся голосом. – Ведь он пошел примерно в ту сторону.
Шурке эта мысль тоже пришла в голову; он нахмурился, что-то решая. А Димка, превозмогая страх, сказал:
– Может, мы пойдем туда?
– Куда?
– Где стреляют. Поможем чем-нибудь…
Шурка молча вошел в фанзу, оделся. Димка последовал его примеру. Они погасили лампу, закидали огонь снегом и подперли дверь колом, как было раньше. Затем стали на лыжи и пошли напрямик через лес.
Шурка шел впереди. Только скрип лыж по подмерзшему снегу нарушал тишину да ровное дыхание ребят. Облачко пара окутывало их лица, отлетало назад, осаживалось капельками на мехе кухлянок. Капельки индевели, и скоро на воротнике и возле ушей мех поседел. Ресницы на глазах тоже обледенели и слипались. Иногда верхние ресницы мгновенно примерзали к нижним и мешали смотреть, приходилось их отдирать рукой. Деревья не шевелились. Стрелой вытягивались они к глубокому небу. Тени прятались за деревьями.
Шли ребята минут сорок. Чекрыгинская протока была уже близко. Шурка пошел тише и предупредил товарища:
– Гляди по сторонам!
Димку опять взяла оторопь. Он таращил глаза, но ничего, кроме косых теней от деревьев, не видел. Сердце у него громко билось. Он не боялся, но нервная дрожь не оставляла его. Он старался ее унять, но чем больше старался, тем сильней охватывала она его. Тогда Димка перестал себя сдерживать, и дрожь неожиданно прекратилась.
Между деревьями показалась поляна, на которой стояла чья-то фанза. Шурка круто взял влево и стал обходить поляну, чтобы выйти с подлунной, теневой стороны. Теперь он шел совсем тихо, сняв ружье и держа его наперевес, готовый ко всяким неожиданностям. Подражая ему, Димка тоже взял ружье в руки и пригнулся.
Обошли поляну, притаились за деревьями. Фанза была ярко освещена луной, но оттуда не доносилось ни звука. Ребята подошли к фанзе. Обошли ее, выглянули из-за угла. Дверь была распахнута. Сердце у Димки сжалось на мгновение, но Шурка решительно подскочил к двери и, стукнув в нее прикладом, крикнул:
– Эй, кто тут есть?
Никто не ответил.
Ребята вошли. Шурка зажег спичку. Неверное пламя осветило стены, нары, печь. На полу валялась лампа «летучая мышь», возле нее чернела лужа керосина. Шурка поднял лампу, поболтал. В лампе булькнуло. Шурка зажег ее.
Стол был опрокинут, и одна из ножек у него сломана.
– Драка была! – сказал Шурка.
Ребята вышли на поляну. Сугроб слева был весь разрыт. Шурка расшвырял ногой снег и поднял гильзу от патрона. Еще несколько гильз виднелось в снегу.
– Здесь лежали! – сказал Шурка, показывая на углубление в снегу, сохранившее сходство с человеческим телом.
Друзья пошли дальше. На середине поляны было много следов. У первых деревьев, окружавших опушку, тоже были видны следы: отпечатки лежавших на снегу людей. Тут же валялось несколько гильз. Шурка посмотрел на одну внимательно, зажег спичку, рассмотрел на донышке цифры.
– Тридцать два – сорок! – сказал он. – Батька был тут! Его винчестер…– Шурка облегченно вздохнул. – Значит, батька кого-то караулил! Хуже, если б было наоборот…
От фанзы тянулась тропинка к проезжей дороге. Шурка стал рассматривать следы. Сбоку тропинки шла лыжня.
– Батькина лыжа! – сказал Шурка. – У него короткая, широкая, потом камус приклеен не сплошь, а узенькими полосками, вроде полозьев… Значит, батька кого-то поволок.
Шурка повеселел.
– А может, его самого поволокли? – усомнился Димка, не совсем доверяя своему приятелю-следопыту.
– А посмотри, с другой стороны лыжня есть?
– Есть.
– Значит, батька с кем-то вел тех, кто шел посредине дороги. Не поставят же они пойманных по бокам: удерут!
Да, теперь это было совершенно ясно и для Димки. Он сказал, с восхищением глядя на друга:
– Ты настоящий Шерлок Холмс!
О великом сыщике Шурка слышал. Похвала друга польстила ему. Но в глубине души он не совсем был уверен в правильности своего вывода. И когда Димка предложил нагнать ушедших, Шурка согласился.
Ребята помчались вдоль дороги, ведущей в поселок. Шурка сразу опередил Димку, и тот, стараясь его перегнать, зачастил. Под ноги ему попался кусок дерева, лыжи разъехались в разные стороны, и Димка уткнулся носом в снег.
– Рано картошку садишь – померзнет! – насмешливо крикнул Шурка. – Ждать не буду!
Димка встал, отряхнулся. Кусок дерева лежал возле. Димка поднял его. Это был обломок приклада, крытого светлым лаком. Полом старый, но винты, которыми он был скреплен, вырваны недавно. Димка с довольным видом положил его за пазуху. Все-таки и он кое-что нашел! Может, пригодится.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯПосле посещения Мойжеса Савелий Петрович поднялся очень рано и еще до зари ушел на деляны.
На лесном участке, где работы производил Диюк, свояк бывшего старосты Чекрыги, дела шли из рук вон плохо. Сам Диюк, пьяница, с угрюмым лицом, видимо еще не проспавшийся от вчерашней гулянки, на все вопросы Савелия Петровича отвечал неохотно и дерзко. В бараках пахло спиртом, рабочие бродили без цели и еще не начинали валить лес, хотя было уже утро.
Только Савелька Бисанка и Колька, работавшие на этой делянке, были уже на своем месте.
Савелий Петрович подошел к ним.
Визг пилы далеко разносился в морозном воздухе. Ороч и китаец, сняв с себя курмушки, работали. С ровным визгом пила вгрызалась в огромную лесину, направляемая умелыми, быстрыми руками. «Вжик-к… вжик-к…» Опилки тучкой вылетали то с одной, то с другой стороны дерева. Савелька взглянул вверх, на крону огромного кедра.
– Пойдет! – сказал Савелька, быстро вынув пилу из реза. Затем стукнул по дереву топором и отскочил в сторону.
Колька тоже отскочил. Дерево качнулось и, словно нехотя, стало клониться в одну сторону, все быстрее и ниже. Его верхушка смела с других деревьев снег. Он посыпался хлопьями. Дерево рухнуло на землю, подняв облако снежной пыли. Радуга заиграла на снежинках. Толстые сучья смягчили падение дерева. Оно подпрыгнуло, словно хотело стать на прежнее место, еще раз с вышины оглядеть редеющие ряды своих зеленых братьев, и застыло недвижно, зарывшись в снег.
Савелий Петрович наблюдал за лесорубами. Те с завистью следили за Савелькой и Колькой – это было видно по глазам, которые становились все более внимательными.
– Экую махину свалили! – восхищенно сказал один из лесорубов. Невольно он, поплевав на пальцы, схватился за топор и двинулся к дереву. Зашевелились и остальные.
За секунду до этого стоявшие без дела, они вдруг бросились наперегонки к упавшему дереву. Руки их замелькали, отделяя топорами ветви. Через десять минут оно лежало обнаженное, с длинным коричневым телом, уже не похожее на себя.
«Значит, не лень не дает им работать, – думал Савелий Петрович о лесорубах, – а кто-то мешает. Но кто же?»
И Савелий Петрович во что бы то ни стало решил поймать спиртоносов. Он отозвал в сторону Савельку и Кольку и рассказал им о том, что он думает.
– Ладно! Хорошо! – за обоих ответил Савелька.
Они согласились ему помочь.
А под вечер они встретились уже на тропе, которая шла к Красному перевалу. Там их ожидал пограничник Федя Речкин, балагур и весельчак.
До фанзы на чекрыгинской заимке они дошли быстро. Речкин развел огонь в очаге и вскипятил чай.
– Пейте, товарищи, чаек! – сказал он весело. – А потом – в путь. Идти будем по двое. Спиртонос по тропке не пойдет – побоится. Он ходит по тайге, где свежего следа нет. И мы так пойдем. Какую фанзу повстречаем, пошарим в ней, нет ли чего интересного. Один из вас со мной пойдет, другой – с Савелием Петровичем.
После чая фанзу прибрали, тщательно уничтожив все следы своего пребывания.
– Это так, на всякий случай, – объяснил Федя. – В нашей жизни всякое может быть. Иной раз пустяк, думаешь, а этот пустяк может человеку жизни стоить.
От чекрыгинской заимки прямо на север шла тропа на Красную гавань. Луна ярко освещала фигуры идущих, и лес, и путь. Пограничник остановился:
– Э, не годится нам такой парад, товарищи! Мы впереди ничего не видим, а нас за полверсты на снегу видать.
По совету пограничника группа разделилась, и пошли дальше, передвигаясь в тени деревьев. Время от времени останавливались и прислушивались.
Тишину тайги нарушали только шаги Савелия Петровича с Савелькой да слева – еле слышный скрип лыж по подмерзшему снегу. Это скользили китаец и пограничник.
В тишине каждый шорох был отлично слышен. Ухо стало различать посторонние звуки. Вдруг скрип слева усилился. Бисанка и Пундык остановились, спрятались за деревьями. До них донесся тихий свист. Показалась тень человека. Мужчины притаились и взвели курки винтовок. Человек приблизился еще и тихонько позвал.
– Пундыка, Савелька! Эй, ходи сюда!
Это был Колька-китаец.
– Речкин говори, – сказал он, – надо обратно Чекрыгин фанза ходи. Его следа нашел.
Через несколько минут они соединились с Речкиным. По старой лыжне вдвое быстрее все четверо дошли до чекрыгинской фанзы. Речкин распорядился:
– Савелий Петрович, Бисанка, вы заляжете по бокам тропы. Смотрите и по лыжне и по сторонам. Заметите что – сейчас к фанзе. А мы с Колей фанзу еще раз обыщем. Ждать, наверное, долго не придется: на делянах спирту нет – весь выпили. Значит, кто-то должен его принести.
Бисанка и Пундык залегли. Долго ждать действительно не пришлось. С северной стороны донесся скрип. Кто-то не спеша, останавливаясь, шел к чекрыгинской фанзе.
До Савелия Петровича донесся шепот Савельки:
– Его люди ходи…
– Слышу, – ответил Савелий Петрович.
Он подполз к дверям фанзы и осторожно постучал в нее. Дверь беззвучно распахнулась. Предусмотрительный пограничник смазал ее петли маслом. Он распорядился:
– Марш на дорогу к Тихой! Заляжете в боковинке и ждите сигнала, наблюдайте. Когда понадобитесь – крикну, тогда открывайте огонь. Все! Передвигаться ползком.
Сам он с китайцем отошел от избы в сторону.
Объездчик и ороч, отползшие от фанзы метров на двести, притаились за деревьями. Скрип прекратился. Двое подошли к фанзе и скрылись в ней.
Через некоторое время со стороны Тихой послышался людской говор. Савелька, не ожидавший никого с тыла, хотел было бежать. Но Савелий Петрович мгновенно прижал его к земле, забросал снегом и сам зарылся в сугроб.
Голоса стихли, но хруст снега усилился. Люди шли быстро, как ходят по хорошо знакомой дороге. На лыжне показались две темные фигуры. Они направились к фанзе. Черные силуэты слились с очертаниями хижины. Узкая полоса света пробилась через дощатую дверь и засеребрилась на снегу. Из темной массы деревьев справа отделились еще две тени и тоже направились к фанзе. Савелька заволновался. Но Савелий Петрович, показав ему на тени, сказал:
– Это Федя Речкин и Колька.
И верно, это были они.
Пограничник ворвался в фанзу. Свет тотчас же погас. Из фанзы послышались голоса и топот, раздались вскрики и брань. Звуки завязавшейся борьбы долетели до сидевших в засаде. Они привстали. Савелька сжал в руках винтовку и, вскинув ее к плечу, прицелился по направлению к фанзе. Лязгнул затвор: Пундык опустил ствол его ружья.
– А приказ помнишь – без сигнала не стрелять! Забыл?
Он вытягивал шею по направлению к фанзе, пытаясь рассмотреть, что там происходит, но с места не двигался. Савелька прильнул к дереву всем телом, слившись с ним, и не шевелился.
Вдруг стукнула дверь, шум оборвался, и четыре человека выскочили из фанзы. Они бросились бежать по дороге в Тихую.
Федя Речкин крикнул:
– Огонь!
И Савелий Петрович сказал Бисанке:
– Ну, теперь пали, хозяин!
Ороч несколькими прыжками перескочил дорогу, скрылся в кустарнике и тотчас же прицелился по бегущим. Красный огонь длинной струей хлестнул в темноту. Слева тоже прогремел выстрел. Это Пундык. Ороч выстрелил опять. Савелий Петрович отозвался двумя выстрелами.
Спиртоносы упали в снег и перекатывались к тайге. Снова загремели выстрелы. Спиртоносы остановились и спрятались за сугробами. Савелька снова пальнул. За сугробом сверкнул огонек, и мимо него с визгом пролетела пуля. Ороч бросился на старое место. Выстрелы Савелия Петровича слышались то ближе к Бисанке, то дальше. Спиртоносы отстреливались, надеясь уйти.
Пограничник и Колька использовали фанзу как прикрытие и из-за нее открыли стрельбу по спиртоносам. Те отвечали несколькими выстрелами, но с большой выдержкой. Федя Речкин закричал:
– Бросай оружие! Не стреляй – нас много. Убьем ненароком… Все равно бежать вам некуда – кругом стрелки!
За сугробом молчали.
– Я вам добра хочу! – громко сказал Речкин. – В сельсовет отведем, штраф заплатите…
Из-за сугроба отозвались.
– Капитана, наша не хунхуза! Наши люди – мала-мала купеза… Стреляй не надо, капитана, а?
Речкин ответил:
– Ладно, моя стреляй нету. Один ваша люди сюда ходи!
Из-за сугроба поднялся один и направился к фанзе. На полпути пограничник окликнул его:
– Эй, дальше ходи нету!
Он приказал ему положить ружье и отойти в сторону.
Спиртоносы послушно выполняли все приказания пограничника.
Через пять минут все четверо стояли с поднятыми руками на некотором расстоянии друг от друга. Речкин обернулся к Кольке-китайцу:
– Ты тут постой. Если какой худо есть – твоя стреляй, не жалей. Моя ходи обыскать.
Пограничник подошел к спиртоносам. Обыскав первого, он направился к следующему. Слышен был скрип его шагов и бормотанье:
– Так… так… чисто… Теперь тут пошарим… Ага!
И он отбросил в сторону какой-то черный предмет.
Третьего Речкин обыскивал недолго и направился к последнему. Тот стоял на лыжах. Едва пограничник подошел к нему, спиртонос что-то выхватил из-под полы и наотмашь ударил Речкина. Федя повалился в снег. Китайцы встрепенулись и опустили руки. Колька угрожающе прикрикнул на них и подкрепил свои слова выстрелом. Савелий Петрович, глядя на него, сделал то же. Спиртоносы снова вскинули руки.
Савелька стоял дальше всех и не сразу понял, что произошло. Сначала ему показалось, что бежит Речкин. Но перед ним вдруг выросла чужая фигура. В тот же момент над головой прогремел выстрел, в глаза ударило ослепительное пламя. Человек вихрем промелькнул мимо ороча, сбил его с ног и ударил чем-то по затылку. «Уйдет!» – с отчаянием подумал тот и вскочил:
– Стой!
Бисанка наугад пальнул несколько раз и пустился вдогонку. Человек на лыжах скользил по насту с недюжинной силой и скоростью. Ноги Савельки пробивали наст и увязали в снегу. Скоро он провалился по пояс в какую-то яму.
Когда он выбрался из нее, беглеца уже не было видно – он точно растворился в темноте. Погоня была бесполезной. Бисанка вернулся.
Не прошел он и пятидесяти шагов, как увидел двигавшуюся навстречу процессию. Впереди понуро шагали арестованные, по бокам с винтовками наперевес шли Колька-китаец и Савелий Петрович. Пограничник Речкин замыкал шествие. Ороч подскочил к пограничнику:
– Моя думай, спиртонос тебя убил!
– Что ты, милый! Меня рано убивать, я на твоей свадьбе еще не плясал, – шутливо ответил ему пограничник.
Ребятам так и не удалось догнать участников «битвы у фанзы», как окрестил это происшествие Димка. Несмотря на то, что они шли очень быстро, они опоздали: спиртоносов уже посадили под замок.
А Савелий Петрович был уже дома и совсем по-домашнему, босой, расстегнувшись, пил чай. Шурка рассказал отцу, чем окончилась их охота. А Савелий Петрович рассказал о своих приключениях, как Федя Речкин поймал спиртоносов. Ребята слушали с открытыми ртами. И они жалели только о том, что один из спиртоносов удрал и что так и не удалось узнать, кто это.
