Текст книги "Штрафники 2017. Мы будем на этой войне"

Автор книги: Дмитрий Дашко

Соавторы: Сергей Лобанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Договоримся, ценник ломить не стану, – располагающе улыбнулся таксист. – Куда едем?

– Давай в центр, там покажу, – ответил Павел, садясь на пассажирское сиденье рядом с водителем.

Всю дорогу он молчал, размышляя о словах Давыдова.

«Наверное, таким и надо быть, – думал Павел. – Потому бабы его любят. Да вроде и я не размазня, никогда не замечал за собой подобного. А с Ксюхой веду себя, в натуре, как лох. Ладно, сейчас расставим все точки над известной буквой. Хотя, что там расставлять, все уже сказано. И все равно ведь еду. Зачем?»

Рассчитавшись с таксистом, и впрямь взявшим по-божески, Гусев зашел в подъезд серой панельной пятиэтажки. Поднявшись по плохо освещенному – всего две лампочки – подъезду на четвертый этаж, надавил на кнопку знакомо тренькнувшего звонка.

Через некоторое время раздался голос, приглушенный дверью:

– Кто?

Гусев узнал его. Да и кто тут еще мог быть, если Оксана живет здесь одна? Эту двухкомнатную квартиру купили ей родители.

Знать, прав Давыдов: не любит Ксюха его. Квартира-то есть. Уже в общаге ютиться не надо. Войсковая часть Павла сразу за городом, служебный автобус ходит, собирает офицеров и прапорщиков из тех, кто без машин.

Он же не просит, чтобы Ксю прописала его. Прописка у него есть в офицерской общаге. И на метры ее он не претендует. Могли бы жить здесь, как люди. Нет… не любит она его.

– Это я, Ксю.

– Зачем ты приехал?

– Открой, поговорим.

– О чем?

– Просто поговорим. Чего ты?

Спустя растянувшиеся до бесконечности секунды щелкнул замок, дверь приотворилась, на темную площадку легла полоска света.

Оксана была в коротком платье, облегавшем стройную фигуру. Красивые длинные ноги, туфли на высоком каблуке. Тщательно уложенное каре темных волос, неброский макияж, столь любимый Павлом тонкий запах духов.

Выглядела она совсем не по-домашнему, как будто только с вечеринки или собиралась на нее.

– Привет, – с натянутой улыбкой произнес Гусев.

Девушка промолчала.

– Не впустишь?

– Зачем?

– Так и будем в щель разговаривать?

– О чем вообще разговаривать? Все уже сказано.

Из глубины квартиры донесся мужской голос:

– Оксана, кто там?

Укол ревности кольнул Гусева в самое сердце. Спазм перехватил горло.

– Ты не одна? – сдавленным голосом спросил он.

– Не твое дело, – отстраненно ответила девушка.

– Не мое, значит? – спросил Павел, чувствуя, как буря негодования захлестывает разум.

– Уже давно не твое. Я тебе говорила. Уходи, – решительно произнесла Оксана, делая попытку закрыть дверь.

Однако Гусев рванул ее на себя.

От неожиданности девушка вскрикнула.

– Кто там у тебя?! – зло спросил он, оттесняя девушку в коридор квартиры.

Из комнаты вышел молодой парень, примерно одногодка Павла, хорошо сложен, но хиловат мышцами, черные брюки тщательно отутюжены, свободный белый свитер подчеркивает некую бледность лица с утонченными, почти аристократическими, чертами, возмутительно «неуставные» своей длиной темные волосы аккуратно уложены на пробор.

Он с ходу ринулся на Гусева, схватив того за отвороты шинели, выталкивая в подъезд.

– Ты, штафирка! [2]2
  Штафирка – пренебрежительное обращение военных к штатским.


[Закрыть]– рыкнул Павел. – Куда заготовки [3]3
  Заготовки – здесь, сиречь руки.


[Закрыть]тянешь?!

Хлестким ударом кулака в лицо он свалил парня на пол.

Девушка отчаянно взвизгнула, испуганно прижав к губам руки, замерла в сторонке.

– Вставай, доходяга! – разошелся Гусев, вздергивая молодого человека вверх, держа того за белый свитер, на который уже полилась кровь из разбитого носа.

Тот непроизвольно опять схватился за отвороты шинели, скорее, интуитивно, вряд ли желая что-то предпринять.

Очередной удар в солнечное сплетение и сразу же два хука – с левой и с правой в голову – окончательно вырубили его.

Тут словно очнулась Оксана. Она бросилась к упавшему со словами:

– Сашенька, Сашенька…

– Ах, Сашенька, значит! – в негодовании произнес Гусев. – Вот на кого ты меня променяла!

– Уходи! – с ненавистью выдохнула девушка.

– Ксю, ну ты что?! Ну, ты же видела сама! Он же схватил меня! Ну, зачем он тебе? Ведь нам же вместе хорошо было!

Оксана не обращала на слова нежеланного гостя никакого внимания, заботливо склонившись над скрюченным на полу парнем.

Павел попытался поднять девушку за плечи, но она вдруг отчаянно завизжала, вырываясь.

Привлеченная шумом из соседней квартиры выглянула пожилая женщина. Увидев распахнутую настежь дверь соседки, она испуганно охнула и грузно засеменила, спеша на помощь, причитая:

– Вы что?! Вы что?! Не трогайте их!

– Да никого я не трогаю! – возмутился Гусев. – Вы что тут из меня монстра делаете?!

– Фу! Вы пьяны! – поморщилась соседка. – Как вам не стыдно?! Вы же офицер!

– Вы мою честь не трогайте! Она здесь ни при чем! Вообще не вмешивайтесь, мы без вас разберемся! – продолжал возмущаться Павел.

– Оксаночка! Саша! Господи! – охала соседка.

– Тетя Валя! – сквозь слезы сдавленно произнесла девушка.

– Ксю, ну что ты плачешь? – обиженно спросил Гусев. – Ничего с этим Сашенькой не случилось. Огреб по заслугам, и всех делов-то. Что ты, как маленькая?

– Уходи!!! – истерично выкрикнула Оксана.

– Идите, молодой человек, идите. – Тетя Валя подталкивала Павла из квартиры в подъезд.

Гусев ушел в совершенном расстройстве чувств. Он шагал по улице, подставляя пылающее лицо порывистому ветру с колючими снежинками, не замечая тревожных взглядов прохожих.

Потом ехал сначала в дребезжащем полупустом холодном трамвае, хмуро уставившись в покрытое наледью окно, за которым проплывали дома с освещенными и темными окнами, залитые светом витрины магазинов с переливающейся рекламой, проносились машины, слепя светом фар, стояли на остановках припозднившиеся граждане.

Он им завидовал. У них есть, куда идти, и есть те, кто их ждет.

На последней маршрутке, уже ехавшей в гараж, добирался до городской окраины, погруженной в удручающую и тревожную тьму. От конечной остановки пришлось пешком топать к общежитию, удерживая равновесие на подтаявшей днем, а сейчас заледенелой дороге.

Павел чувствовал, что ненавидит себя, Оксану и весь мир.

Зайдя в свою комнату, нашел силы снять парадный мундир, повесить его в шкаф. Подумав, сел за стол, включил электрический, сразу зашипевший чайник. Выпил две большие кружки сладкого чаю, так как начал чувствовать «сушняк» после выпитого в баре. Настроение было ни к черту, происшествие в квартире Оксаны не выходило из головы.

Отмахнувшись от заглянувшего в дверь Косова, завалился спать.

Ночь выдалась тяжелой. Несколько раз Павел поднимался, пил прямо из чайника теплую воду, потом стоял, приникнув горячим лбом к холодному стеклу окна, за которым торчали кривые ветки высокого тополя и горел одинокий фонарь, выхватывая из черноты часть площадки с потемневшим утоптанным снегом перед входом в подъезд общежития.

Ветер продолжал порывисто метаться во тьме ночи, шевеля промерзшие тополиные ветки.

Вдалеке перемигивались огоньки городской окраины еще спящего мегаполиса.

Немного отойдя от головной боли, валился на кровать, забываясь в тяжелой, не приносящей облегчения дреме, пока «сушняк» требовательно заставлял подняться и приникнуть к чайнику.

Минут за двадцать до того, как должен был сработать будильник, в дверь настойчиво и требовательно постучали.

Едва разлепив глаза, Павел бросил взгляд на светящиеся циферки часов в телефоне, лежащем на стуле возле кровати.

В дверь опять забарабанили.

Пришлось вставать. Не удосужившись надеть спортивные штаны, в одних трусах, прошлепав босыми ногами до дверей, Гусев провернул замок, потянул за дверную ручку.

В коридоре стоял толком не проснувшийся комендант общежития в шлепанцах на босу ногу, армейских брюках и форменной расстегнутой рубашке, из-под которой виднелась белая майка, обтягивающая выпирающее брюшко владельца.

Рядом с ним стоял отрешенно-холодный незнакомый капитан из комендантского патруля в ладно сидящей шинели, с новенькой рыжей портупеей с пистолетной кобурой. На погонах и шапке в свете электрических ламп поблескивали растаявшие снежинки.

Поодаль расположились двое солдат тоже в шинелях, но без портупей – лишь положенные по уставу ремни. На их плечах стволами вниз висели «АКСУ».

Павел все понял, хотя еще совсем не представлял ожидавших его последствий.

«Ни хрена себе эскорт!» – подумал он.

– Старший лейтенант Гусев Павел Юрьевич? – спросил капитан отрешенно-холодного вида.

– Так точно, – ответил Павел.

– Вы задержаны по постановлению военного прокурора гарнизона.

Сердце ухнуло в пустоту, и без того нетвердые ноги ослабли. Гусев прошлепал к столу, понуро сел, выпил остатки воды из чайника, беспомощно посмотрел на коменданта.

Тот с виноватым видом пожал плечами, мол, я-то тут при чем?

– Собирайтесь, – потребовал капитан.

Когда его уводили, Гусев увидел, как в коридор стали выходить уже проснувшиеся офицеры. Для них этот день будет таким же, как и другие.

Но не для него. Его жизнь полетела под откос. Павел уже понимал это, но еще не осознавал масштабов своей трагедии.

Глава II

Приговор

ПРИКАЗ

Командующего войсками 1-го Восточного фронта федеральных войск

командующим 7-й и 69-й гвардейскими армиями:

«О сформировании фронтовых штрафных батальонов»

№ 162 от 04 марта 2017 года.

1. Командующим 7-й и 69-й гвардейскими армиями сформировать по два штрафных батальона по 800 человек в каждом, по штату мотострелкового батальона, куда направлять осужденных военными судами рядовой состав, средних и старших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости.

2. В трехдневный срок отобрать и укомплектовать созданные штрафные батальоны постоянным командным составом. (Примечание: в особых случаях: при недостатке кадровых офицеров, на должности командиров рот и взводов назначать разжалованных офицеров из контингента штрафников. При таких назначениях необходимо учитывать степень вины кандидата, послужившей его направлению в штрафную часть.) Батальоны обеспечить довольствием в половину от довольствия регулярных частей. Стрелковым вооружением и боеприпасами обеспечить в достаточном количестве.

3. В двухдневный срок сформировать по два заградительных отряда на каждый батальон, численностью по сто человек в отряде.

Заградительные отряды подчинить начальникам штабов армий через их особые отделы. Во главе заградительных отрядов поставить наиболее опытных в боевом отношении особистов.

Заградительные отряды укомплектовать лучшими отборными бойцами и командирами.

Обеспечить заградотряды всеми видами довольствия, стрелковым вооружением и боеприпасами. Предоставить бронетехнику – БМП-3 по две единицы на отряд и автомобили «Урал» в количестве, необходимом для мобильного перемещения всего заградотряда.

4. Об исполнении доложить к 07 марта 2017 года.

Командующий 1-м Восточным фронтом федеральных войск

генерал-полковник Осипов

Начальник штаба 1-го Восточного фронта федеральных войск

генерал-майор Захаро

На гарнизонной «губе» Гусев сидел уже несколько месяцев.

Его, в отличие от арестованных «суточников» из офицеров и прапорщиков, содержали в отдельной камере и не мучили занятиями по строевой подготовке, носившей здесь характер изощренного наказания.

Офицеры, вплоть до звания подполковника, лихо маршировали по внутреннему плацу гауптвахты под гулкие удары в большой барабан, у которого стоял сержант из комендантской роты, мерно ударявший колотушкой в потемневшую телячью кожу инструмента.

Думать гулкие удары не мешали.

Согласно медицинскому заключению, у потерпевшего был сломан нос, а также имелось сотрясение головного мозга средней степени тяжести.

Очень постарались родственники терпилы: надавили на «нужные кнопки». Хотя Гусеву и без того маячила уголовная статья с мизерным шансом отделаться условным сроком. Явный конец военной карьере. Вот тебе и примета со звездочками. Сбылась прямо-таки с потрясающей быстротой. И почему в жизни большинства людей плохое сбывается с вероятностью, близкой к ста процентам, а хорошее – почти равно нулю?

С подключившимися к делу родственниками, зона, утробно рыкнув, разинула свою смердящую пасть с гнилыми зубами, ожидая очередную жертву.

Начавшиеся серьезные беспорядки внесли свои коррективы. Из-за возникшего повсеместного бардака о Гусеве просто-напросто позабыли. Когда затеваются глобальные перемены и уже стреляют пушки, рушится, казалось бы, незыблемое, разве значит что-то жизнь одного человека?

Ладно, хоть мать иногда пускали на краткосрочные – двадцать-тридцать минут – свиданки. О том, что нарушаются все нормы его содержания под стражей, Павел даже не заикался. Спасибо и за эти минуты, да за редкую баню и более-менее регулярные прогулки по внутреннему дворику гауптвахты.

Однажды дверь заскрипела. За Гусевым снова пришли, но повели на этот раз не на допрос и не на прогулку. По команде он забрался внутрь автозака, где сидели еще несколько арестованных офицеров.

Машина, натужно урча двигателем, покатила.

Гусев безучастно смотрел на лица соседей. Одного – майора «финика», взятого на растрате казенных средств, он видел на прогулках, другие были незнакомы. На всех лежала ощутимая печать безнадеги.

Говорить не хотелось. Кузов раскачивался на ухабах и поворотах, жесткая скамья удобств не добавляла.

А потом автозак остановился, металлическая дверца распахнулась. Луч солнца ударил в проем, и Павел зажмурился.

– Выходим, смертнички, – зло захихикал кто-то снаружи.

Этот ехидный голосок перебил другой – громкий, властный, когда возражать никому и в голову не придет:

– Первый, пошел!

Сразу же яростно, словно только и ждали этой команды, залаяли собаки.

Конвойный громко повторил команду и распахнул лязгнувшую дверь решетки.

Первым сорвался с места «финик», так как ближе всех сидел к выходу. Он суетливо подхватил свой баул – китайскую сумку, какие обычно продают на рынках, скособоченно пробежал мимо солдата и, согнувшись, замер на секунду в дверном проеме, приноравливаясь спрыгнуть. Но и этой секунды конвойному показалось много. Он пинком выпроводил «финика» наружу.

Гусев, по слухам, доходившим до него на прогулках, знал, что этому майору скоро вынесут приговор. Возможно, сегодня. Поэтому он уже приготовился на этап.

С улицы донеслось:

– Второй, пошел!

Конвойный снова продублировал команду.

Когда очередь дошла до Гусева, он, наученный печальным примером не только незадачливого майора, но и других, оказавшихся прыткими не в должной мере, пулей вылетел из автозака, избежав обязательного сопроводительного пинка. Однако на улице Павла ждал другой сюрприз – как только он приземлился на потрескавшийся асфальт, ему на спину резко опустилась резиновая палка другого конвоира. Сбитый этим ударом с ног, Павел, шипя от боли, на четвереньках быстро прополз до сидящих на корточках товарищей по несчастью, в этот раз все же получив унизительный пинок в зад. Да еще и собака – немецкая овчарка хищно клацнула зубами возле самого уха. В тот момент он даже испугаться не успел, но через секунду вместе с волной страха пришло понимание – еще чуть-чуть, и укусила бы за лицо. Однако конвойный вовремя натянул поводок. Псина захрипела от обиды и ярости.

Гусев устроился на корточках, положил руки на затылок, тяжко переживая унижение.

И снова:

– Первый, пошел!

Первый побежал в распахнутую дверь неказистого здания, возле которого в небольшом дворике, огороженном высоким забором из рифленого железа, сидели привезенные офицеры.

Гусев оказался сперва в узком, пахнущем хлоркой полутемном коридоре, по которому пришлось бежать, затем в тесной, провонявшей дешевым куревом комнате, где все доставленные опять уселись на корточки.

Конвойный с неприкрытой издевкой произнес:

– Все, офицерики. Недолго вам осталось погоны носить.

Они угрюмо молчали, а конвоир, упиваясь собственной властью, продолжал:

– Щас вас на суд будут выдергивать, а потом – здравствуй, штрафной батальон. Хлебнете там сполна, отведаете солдатской доли. Не в курсе небось, что дисбаты сейчас в штрафбаты переформировали, а штрафников отправляют в районы боевых действий? То-то. Началась все-таки война, будь она неладна.

«Удивил столетней новостью, – с сарказмом подумал Павел. – Слыхали мы об этих штрафбатах уже».

Он давно решил для себя, что штрафбат – лучше, чем обычная зона. Все-таки армия, как-никак. Да и максимальный срок, по слухам, всего шесть месяцев. Другое дело, что их еще надо выдержать. На войне и в обычных частях – не сахар, а штрафники – материал расходный.

В который уже раз вспомнился вечер, когда обмывали его звание. Вот ведь судьба-злодейка! И примета сбылась, надо же! А все Оксана!

Отставить! Он сам виноват, сам. Повел себя как идиот, за что и поплатился. Зачем звонил, ехал к ней, уговаривал, упрашивал… Насильно мил не будешь.

Гусев усилием воли заставил себя думать о другом, не изводить душу пустым самокопанием. Получилось плохо. Мысли постоянно возвращались к одному: не надо было ехать. Не надо.

Пришла его очередь.

Павла доставили в небольшую комнату, посадили на арестантскую скамью, огороженную решеткой.

В суд он попал впервые, да еще в таком качестве, и потому принялся озираться по сторонам с некоторым любопытством.

Унылая казенная обстановка, никаких излишеств. Все предельно аскетично: дешевый светло-серый пластик стен, несколько рядов деревянных кресел с откидными сиденьями посреди комнаты, старый, протертый до дыр линолеум, на небольшом возвышении стол и стул с высокой спинкой.

Здесь, как и в коридоре, воняло хлоркой. Видимо, уборщицы не жалели. И как тут люди работают? У Павла с непривычки сразу разболелась голова.

Вспомнилась курсантская молодость, рассказы курсантов-залетчиков, которых заносило на гарнизонную «губу». Особо провинившиеся получали «подарок» от коменданта – ведро с хлоркой в камере. От едкого запаха выедало глаза, а дышать вообще невозможно. Такое наказание могло длиться часами. А тут люди вынуждены вдыхать это амбре постоянно. Неужели к нему можно привыкнуть?

К счастью, на гауптвахте, где его держали уже несколько месяцев, подобные меры «воспитания» не жаловали.

За зарешеченным окном торчали тополиные ветки в зеленых листочках.

Решетки…

Они так непредсказуемо ворвались в жизнь Павла, навсегда поделив ее на «до» и «после». Этого «после» еще совсем мало, но как долго тянулось время! Пока сидел в камере, закончилась зима, прошла весна, наступило лето. А ощущение такое, будто целая вечность минула.

В коридоре послышались шаги и голоса. В зал вошла Оксана с потерпевшим. Следом шли их родители и мать Павла. Появился государственный обвинитель – дородный мужчина лет тридцати, в звании майора. Еще какие-то люди, которых Гусев не знал.

Зашел адвокат. Павел встречался с ним всего несколько раз. Свою работу тот выполнял не то чтобы формально, но без энтузиазма: денег у Гусева и матери почти не было. Поэтому Павел особо на защитника не рассчитывал. Более того, уже настроился на срок или отправку в штрафной батальон.

Вошедшие расселись, тихо переговариваясь.

Оксана бросила в сторону Павла всего один взгляд – холодный и равнодушный. А Гусев почти и не глядел на нее. Смотрел на мать, едва сдерживавшую слезы. Отчего на душе его стало совсем скверно.

Хлесткий голос заставил вздрогнуть от неожиданности:

– Встать! Суд идет!

Павел поднялся.

Присутствующие начали недружно вставать, захлопали откидные сиденья. Наступила тягостная тишина.

В комнату вошел невысокий полноватый судья в мантии, из-под которой виднелась военная форма.

Заняв свое место, он сказал:

– Прошу садиться.

И, когда снова повисла тишина, произнес:

– Судебный процесс объявляю открытым. Слушается дело номер…

На суд и обратно в камеру Гусева возили несколько раз, пока шел процесс.

Его приговорили к двум годам лишения свободы. Родственники потерпевшего активно выражали недовольство. Грозили подать на апелляцию, но потом успокоились, узнав кое-какие подробности.

Адвокат отработал на совесть, чего Павел никак не ожидал.

Но в целом сюрприза не вышло. Защитник мог бы и не стараться: на что Гусев настроился, то и получил: колонию заменили отправкой в штрафной батальон сроком на шесть месяцев с возможностью досрочного освобождения по ранению и перевода в действующую войсковую часть после выписки из госпиталя. Это при условии, если ранение не повлечет за собой стойкой утраты здоровья, препятствующей дальнейшему пребыванию в армии.

Он где-то читал, что во время Великой Отечественной максимальный срок в штрафных частях составлял три месяца. Мало кто выдерживал его до конца. кто-то погибал, кто-то, будучи ранен, «смывал вину кровью» и попадал в обычную часть. И лишь немногие отбывали эти три месяца целиком и возвращались из одного ада кровавой мясорубки в другой.

После вынесения приговора ему разрешили немного поговорить через решетку с матерью. Та роняла редкие слезы и вымученно улыбалась, подбадривая сына.

– Мама, полгода – это всего ничего, – поддакивал он. – Вот увидишь, со мной ничего не случится. Побуду в штрафниках, потом переведусь, буду дальше служить.

– Сыночек, но ведь война…

– Мама, я офицер. Знал, на что шел, когда поступал в училище. И ты была только «за», радовалась.

– Береги себя, Пашенька, и пиши мне обязательно!

Потом Гусеву приказали просунуть между прутьями клетки руки; привычно защелкнулись наручники. Его увели под материнские всхлипывания.

Он успел обернуться и крикнуть, прежде чем закрылись двери:

– Не плачь, мама!

На этот раз в автозаке Павел ехал один. Доставили его уже не на гарнизонную «губу», а куда-то в другое место. Судя по запаху креозота, гудкам и стуку колес поездов, переговорам по громкой связи, оно находилось поблизости от железнодорожного вокзала.

Его поместили в камеру, где он встретил некоторых старых знакомых по гауптвахте, включая и майора «финика». Им всем предстояла отправка в штрафную часть, они ожидали формирования этапа.

Офицеры делились между собой последними новостями. Очаг войны разгорался сильнее, захватывал все больше и больше территорий. А воевать никому не хотелось, ибо в числе нежданных-негаданных врагов мог оказаться бывший сокурсник по училищу, сослуживец, друг, а то и брат.