Текст книги "Штрафники 2017. Мы будем на этой войне"

Автор книги: Дмитрий Дашко

Соавторы: Сергей Лобанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава XI

Самосуд

Остатки роты отвели на пополнение. Наступил короткий передых, во время которого Гусев размышлял над словами комбата. Тот словно оборвал тонкую пуповину, связывавшую Павла с надеждами на нормальную службу, жизнь.

Стоило ли геройствовать, проливать кровь, выслуживать прощение? Стоил ли тот Оксанкин ухажер того, что вдруг свалилось на Гусева?

Он смотрел на оставшихся штрафников – грязных, измученных, угрюмых, и с тоской думал, что если даже назначенные судом полгода скостят, вряд ли ему удастся отбыть этот срок… В нынешней мясорубке даже раненых нет – просто не доживали: подбирать некому. Их перемололи танки, раскидали взрывы минометных обстрелов, они истекли кровью, умерли от болевого шока.

Вот и в его взводе ни одного раненого, лишь пустяковые царапины. Целехонькие все, изнуренные только до предела.

Павел обратил внимание, что его уголовники не выглядели такими измученными, как другие штрафники, хотя назвать блатных чистюлями язык не поворачивался – и им перепало на орехи, но все же подозрение завладело Гусевым прочно, точило душу вполне логичным объяснением: отсиделись, гады.

На пополнении пробыли шесть дней. За это время ничего нового на передовой не произошло: бои, потери, дезертиры, мародеры, самострельщики…

Их всех фильтровали заградительные отряды и особые отделы. Ни с кем не церемонились: показательные расстрелы стали воспитательной нормой. Трусам наглядно демонстрировали – воюй или окажешься на их месте.

Павел принимал пополнение и знакомился с новичками. Личных дел особисты ему не показывали – для них он оставался штрафником, и точка. А что доверили взвод – так на войне всякое происходит, только доверие нужно еще оправдать.

Крохами информации делился ротный: этот самострельщик, только что из госпиталя; этот дезертировал, поймали, расстрел сменили на штрафбат: повезло сучонку; этот умный чересчур, выступал перед командиром постоянно, вот и довыступался; этот еще хуже – стрелял в своего взводного, тяжело ранил. Так что будь начеку: если что – вали его первым, без разговоров.

Потом Гусев знакомился с каждым по отдельности. Большинство считали, что они без вины виноватые: начальство отыгралось или масть так легла. Каждый находил сколь угодно оправдывающих причин. И лишь один – тот, что стрелял в командира, дерзко признал свою вину.

Чечелев Алексей Владимирович, молодой парень, бывший студент, учился на юриста, отчислен за неуспеваемость. Местный, родом отсюда. Получается – земляк.

– За что в командира стрелял? – поинтересовался у него Гусев.

Разговор происходил один на один, иначе люди замыкались, не позволяя лезть себе в душу.

– Дурак потому что, – спокойно ответил бывший студент.

– Кто? – в тон ему спросил Павел.

– Ну не я же.

– А ты, значит, умный?

– А че, не похоже? – с вызовом спросил парень.

– Поглядим, – парировал Гусев. – Хотя бы раз выступишь – грохну без разговоров.

– Ты сказал, я услышал, – с подтекстом ответил Чечелев.

Дескать, спасибо, что предупредил, если что – не успеешь, я выстрелю первым.

Гусев понял его отлично и все же сохранял видимое равнодушие.

– Свободен. Позови следующего, – приказал он.

Когда Чечелев вышел, Павел услыхал через неплотно прикрытую дверь:

– Слышь, студент, ты не ерепенься. Взводный наш мужик лютый. Мы видели, что он творил, пока нас не отвели на пополнение, знаем, на что способен. Так и зовем его с тех пор между собой – Лютый.

Гусев мысленно усмехнулся. Да уж, прилепилась к нему эта кличка, пришла вместе с ним из госпиталя. И не то, чтобы она ему не нравилась, но знать, что тебя считают чуть ли не психом… Эх, слышала бы эти слова мама. Как она там сейчас? Что там происходит? Наверняка тоже не сахар, ведь по всей стране полыхнуло.

Разговор за дверями продолжился.

– А че мне ерепениться, – с вызовом отвечал бывший студент. – Я – как все. Мне подчиняться не трудно, главное – чтоб не дурак был ваш Лютый, чтоб не гнал людей под пули без толку.

Через пару дней роту отправили на передовую. И там, вопреки всем ожиданиям, случилось короткое затишье – как перед бурей.

Обе стороны, измотанные боями, приводили части в порядок, накапливали силы.

Штрафники из его взвода устроили себе развлечение. Им удалось пленить опóзера. Тот в суматохе боя укрывался в какой-то щели и не сумел вовремя отойти со своими. Надеялся отсидеться, но не получилось – нашли.

Беднягу здорово избили и приволокли к стоящему неподалеку танку, приданному в подкрепление. Раздобыли кусок веревки, самый шустрый залез на ствол и привязал к нему веревку.

На возмущение танкистов внимания не обращали: штрафники находились в состоянии странного психоза и хотели зрелищ.

Пойманный, со связанными за спиной руками, лежал на земле. Его приподняли, поставили на офисный стул – грязный, с порванным сиденьем, надели несчастному петлю на шею, отошли на несколько шагов и замерли в предвкушении.

Штрафник, добровольно взявший на себя роль палача, играя на публику, картинно произнес:

– Эх, судьба-судьбинушка! Знать, доля твоя такая солдатская – помирать! Толкнешь речь напоследок?

– Да пошли вы на хер, пидоры, – прошепелявил разбитыми в лепешку губами пленник.

– Еще пожелания будут? – услужливо ерничал штрафник.

Пойманный попытался сплюнуть, но Из-за разбитых губ не получилось, кровавая пена осталась на подбородке.

– Вот и ладненько, – покладисто согласился штрафник и обратился к своим: – Ну, че?

Из толпы крикнули:

– Да давай уже! Хули на него любоваться!

– И-эх! – Добровольный палач выбил ногой стул из-под приговоренного.

Повешенный захрипел и задергал ногами.

кто-то из штрафников гнусавенько затянул:

– Калинка, калинка, калинка моя! В саду ягода калинка, малинка моя!

Вокруг довольно посмеивались.

Гусев со своим заместителем и с командирами отделений возвращался от ротного. Навстречу им попался Митяй – блатной, корешок Циркача.

Он развязно обратился к Гусеву:

– Слышь, начальник, там твои воины-освободители опóзера повесили.

Гусев, мысленно занятый нарезанными ротным задачами, понял не сразу.

– Как повесили? – спросил он.

Митяй, явно изображая киношного фрица, произнес на ломаном русском:

– Зо голюва.

Павел досадливо чертыхнулся:

– Где он?

– Где «мазута» своих дур попрятала, – ответил блатной и пошел к остальным уголовникам.

Те пристроились за столом на тесной, усыпанной мусором и покрытой пылью кухоньке. Там они резались в карты, демонстративно не обращая внимания на творившееся вокруг. Играть урки могли до бесконечности. Вторым развлечением было пыхание анашой – где они ее добывали, для Павла оставалось сущей загадкой.

Пока что он их не трогал – блатные хоть и держались в тесном мирке, никого туда не допуская, но на приказы открыто не забивали. Заслуга в этом, скорее, принадлежала ротному: Никулишин умел держать самых строптивых в узде.

Гусев и его заместители направились к танкистам.

В тесном дворике, окруженном со всех сторон полуразрушенными от обстрелов панельными пятиэтажками, укрылись два «Т-80».

На стволе одного висел приговоренный.

Вокруг никого.

Подойдя ближе, они увидели вытаращенные и уже остекленевшие глаза несчастного, вывалившийся язык, упавшую на правое плечо голову, веревочную петлю, затянутую на тонкой шее, залитые мочой штаны. Такое с повешенными случается почти всегда – мочевой пузырь расслабляется… Ну, да мертвые сраму не имут.

Гусев зло постучал прикладом по броне.

Никто не ответил, зато из подъезда пятиэтажки на шум вышел танкист.

– Че за херня?! – раздраженно спросил Павел. – Как допустил?!

– Я пытался, да кто б меня послушал! – спокойно отозвался танкист. – Эти архаровцы могли и меня за компанию подвесить. Только мне не этого опóзера жалко, а танк – вот учудили твои мудаки, а! Нашли, бля, виселицу.

– Снимай, – хмуро бросил Гусев.

– Хрена лысого! Твои повесили, пусть они и снимают, – парировал танкист и развернулся.

– Подсадите, мужики, – обратился Павел к своим и раздраженно глянул в спину уходящему.

Его подхватили, приподняли. Гусев перерезал веревку.

Труп стукнулся головой о бетонную плиту, давным-давно брошенную строителями, почти вросшую в землю. Глухой звук неприятно резанул по нервам.

– Ну и что теперь делать? – спросил Гусев. – Расстрелять зачинщиков? Ведь они, козлы, самосуд устроили.

– Погодь, командир, не пори горячку, – посоветовал один из комодов. – Но на будущее орлов наших стоит предупредить: еще раз – и к стенке.

– В особый отдел надо докладывать, – вздохнул Павел. – Вони будет…

– Доложить нужно, – согласились с ним. – Хотя особист один хрен уже все знает.

– То-то и оно. Натворили делов… млин!

На общем построении Гусев предупредил: виновных в самосуде будет передавать в особый отдел. Пусть там решают.

– А еще лучше, – сказал он, – сам грохну, без суда и следствия. Мы хоть и штрафники, но не беспредельщики. Сорвался в бою – так и быть, понять можно, но после – не вздумай! Здесь не махновщина, не грабь-армия.

Штрафники – небритые, грязные и расхристанные, изобразившие подобие строя, слушали его с отсутствующим видом.

И Павел понимал их натянутое молчание. Ходящих по узкому лезвию между жизнью и смертью уже ничем не проймешь. Не боятся они, и плевать им на все.

Более того, сам вдруг ощутил неискренность своих слов, когда вспомнил расстрелянных пленных у блокпоста. Война, подлюка, и не такое с людьми делает.

– Разойдись, – скомандовал Гусев.

Когда бойцы расходились по сторонам, случайно приметил подозрительно распухшие губы у Чечелева.

Того уже успели во взводе окрестить Студентом.

– Что с лицом? – спросил Павел, прекрасно понимая: боец огреб от кого-то, и наверняка за вздорный характер.

– Упал, – хмуро ответил Чечелев.

– И долго падал? – насмешливо уточнил Гусев.

– Минут пять.

– Пять минут – немного. Будешь жить.

Лишь вечером Гусев выяснил посредством слухов и разговоров, что огреб Студент в ссоре с Боксером – еще одним штрафником, скорым на расправу. Результатом их размолвки стала потеря Чечелевым двух верхних и трех нижних зубов.

Теперь, зная Студента, приходилось опасаться еще и за жизнь Боксера.

«Впрочем, что за нее опасаться? – устало думал Павел, оставшийся один и решивший прикорнуть, пока есть возможность. – Рано или поздно каждый получит свою плюху от этой войны».

Гусев в этом ни капли не сомневался.

Глава XII

Студент

Леха Чечелев оканчивал четвертый курс юридического факультета Сибирского федерального университета. Учился так себе – с троек на редкие четверки, лекции прогуливал, сессии сдавал не с первого раза и со страшным скрипом. Знаний, правда, в голове не прибавлялось.

Спроси Леху, каким чудом его занесло на юрфак, он и сам бы не смог объяснить толком. Ему персонально юриспруденция никаким боком не вертелась. Предки настояли. Мол, иди, будешь всегда с куском хлеба. А случись что – нам поможешь или другим работягам.

Ну он и пошел. На платное отделение. Кто бы его на бюджетное взял, троечника? Родители-то от сохи, что называется. Никакого блата.

Благо отец бульдозеристом на северных вахтах хорошо зарабатывал: и на оплату универа хватало, и на жизнь семье из трех человек оставалось.

Мать, как и батяня, тоже выше ПТУ не прыгнула. Почти сразу после окончания «фазанки» [17]17
  «Фазанка» – (с ударением на второй слог) производно-шутливое от ФЗУ – школа фабрично-заводского ученичества. Школы ФЗУ были основным типом советской профессионально-технической школы в 1920-40 гг.
  В 1959-63 гг. преобразованы в профессионально-технические училища (ПТУ) с различными сроками обучения.


[Закрыть]познакомилась с будущим отцом Леши. Тот только-только из армии пришел.

Дальше все как обычно: шуры-муры, беременность, быстрая свадьба по этой причине, а потом – рождение Лешеньки, быт семейной жизни, работа поваром в ресторане средней руки… Какое там дальнейшее образование! Да, в общем-то, и особого стремления к этому никогда не возникало.

А вот Лешку решили выучить, в люди вывести.

Эх! Если бы они знали, что их сыну, будущему юристу Алексею Владимировичу Чечелеву, плевать на этот диплом с высокой колокольни. Не хочет он быть юристом. И вообще, наивные малообразованные предки почему-то уверены, что ему предстоит защищать интересы работяг. Ага! Как же! Интересы работодателя ему защищать придется. Он деньги платит, он и музыку заказывает.

Кстати, работу юристом еще найти надо. Нынче правоведов расплодилось, что блох на барбоске. Даже если и устроишься, какая зарплата у неопытного выпускника? Смех один. Папаня на своем бульдозере в разы больше получает, чего говорить о состоятельных людях или о чиновниках. Те вовсе деньгу лопатой гребут. С откатов так поднимаются – ни одному олигарху не снилось.

Можно, конечно, юридическую консультацию свою открыть, да опыта нет, связей наработанных, со знаниями напряг. И потом, где гарантия, что в эту консультацию народ со своими проблемами ломиться станет? Других консультаций и адвокатских контор мало, что ли? Прогоришь в два счета.

Леху нередко донимали мысли о том, чем же таким заниматься по жизни, чтобы при деньгах всегда быть? А хер его знает! В идеале – ничем, и чтоб лавэ всегда было, по клубам тусоваться, девчонок снимать. Вот это жизнь! Тачка для этого нужна своя, чтобы пацанам на хвост не падать, от них не зависеть. Куда хочу, туда и кручу.

Батя, жадина, свою машину не дает. На Севере этом дурацком прописался, можно сказать. Дома почти не бывает. Закрыл тачку в гараже. Ключи – и от гаража, и от машины, хрен знает где. Конспиратор хренов!

Леха все перерыл в квартире, но так и не нашел. Не будешь же дверь в гараж ломать! Это уж в натуре чересчур. Да и чем машину заводить? Замок зажигания тоже ломать? Опять же, документов на машину нет. В общем, отпадал этот вариант полюбасу.

Где же столько бабла взять, чтобы на все хватало? Вон, деньги как дешевеют! Страна летит все глубже и глубже, лавэ нужно все больше и больше.

По России уже гуляла вакханалия беспорядков, заставляя тревожно сжиматься душу в ожидании еще бóльших бед.

Леха даже ящик смотреть перестал. Так, изредка новости глянет вполглаза, а там одно да потому же! Все выпуски всегда начинались с политического блока, лишний раз давая понять простым гражданам, что со стабильной, прозрачной политикой в стране, с согласием между непримиримыми оппонентами в высших эшелонах власти – дело швах. Без крови, и немалой, уже вряд ли обойдется.

Нередко по ночам, да и днем тоже, на улицах гремели выстрелы. Невесть откуда бравшееся у граждан неучтенное оружие без дела не лежало. Мать Леху на улицу боялась отпускать.

А тут еще и слово «дефицит», казалось, давным-давно позабытое, вспомнить пришлось. Китаезы свинью подложили! Чего-то там промеж собой не поделили, и привет – накрылась самая большая в мире фабрика самым большим в мире тазом.

Городские рынки, дотоле забитые улыбчивыми продавцами из Поднебесной, опустели на раз-два. Уже не слышалось привычное: «Друга! Друга! Подходи! Товар хоросый, бери, писот рублей всего!»

Продавцы из среднеазиатских и закавказских республик тоже исчезли. Не стало даже их товара – недорогого и плохого качества, как и китайский ширпотреб.

Свое у нас клепать со временем как-то разучились. Привыкли менять на газ с нефтью, а тут вдруг выяснилось, что меняться-то и не с кем.

У магазинов чуть ли не с вечера с прицелом на следующий день выстраивались нервные очереди. Граждане избавлялись от стремительно дешевеющей наличности, сметая с прилавков все, что там нет-нет да и появлялось.

И на фоне всего этого оставалась богатая, крепко стоящая на ногах прослойка общества, что обитала, как правило, в загородных коттеджных поселках, как бы абстрагировавшись от общих проблем, что свалились на долю простых людей.

У них-то и было бабло, они-то и жировали как ни в чем не бывало, разъезжая на шикарных тачках, веселясь, словно в последний раз, в ресторанах. Леха это знал точно – мать рассказывала.

А дальше логика двигалась только в одном направлении – их-то и надо потрошить, покуда деньгу не сбросили да из страны не срулили. А что? Вон, по новостям то и дело показывают, как в том или ином городе совершаются налеты на коттеджные поселки. Ни частная охрана, ни полиция не спасают. Да и в Красноярске уже появились такие банды. Земля слухами полнится. Так что пора и самому чего-то урвать, пока есть возможность.

Вот и решение всех проблем. Заодно и нервишки пощекотать можно. Ведь кайфово же ворваться в такой коттедж и распатронить его к такой-то матери. Конечно, кайфово. Пусть знают буржуины, как на народном горбу разъезжать.

Их собралась целая толпа – восемнадцать человек. Все студенты из одного универа, только с разных факультетов – знакомые по тусовкам в ночных клубах. Организовать всех сумел Илья Заброднев – пятикурсник с факультета журналистики: здоровый, наглый и уверенный в себе бугай.

В коттеджный поселок «Удачный» приезжали на маршрутках небольшими группами – по три-четыре человека. Собирались в назначенное время в условленном месте, без проблем миновав посты частной охраны. Непонятно: то ли охранники свои обязанности исполняли для «галочки», то ли не исполняли их вовсе. Что, собственно говоря, только на руку.

Этот четырехэтажный коттедж выбрали не случайно. Была наводка. Забродневу знакомые журналисты, побывавшие здесь с каким-то редакционным заданием, рассказывали, что это не дом, а полная чаша.

Говорили они об этом, не держа на сердце черных замыслов, просто делясь впечатлениями, тихо завидуя. А Заброднев мотал на ус.

Задавая ненавязчивые вопросы, вроде просто так, вскользь, выяснил, что хозяева собак не держат, системы видеонаблюдения нет, что само по себе просто невероятно. Илья даже не поверил, но переспрашивать не рискнул – зачем ему лишние подозрения?

Сами хозяева на хате появляются только поздним вечером – пропадают на работе. Обслугу Заброднев в расчет не брал: там только бабы да старый, трухлявый, как пень, садовник.

Кирпичная стена забора высотой в два с лишним метра преградой не стала. Сначала подсаживали друг друга, а потом забравшиеся наверх, распластавшись, подтягивали нижних. Спрыгнув во двор на ноздреватый посеревший снег, опасно устремленные, врассыпную побежали к дому, располагавшемуся метрах в десяти от забора. Прихваченными с собой, спрятанными под верхней одеждой короткими битами разбивали стеклопакеты, запрыгивали в окна первого этажа.

Леха залез одним из первых. Он хищно осматривался в поисках чего-нибудь ценного и ничего не находил, хоть и оказался в гостиной, красиво и дорого оформленной хорошим дизайнером.

Здесь был только большой стол с задвинутыми под него стульями с высокими спинками, пара приличных диванов, несколько объемных кресел, кресло-качалка у камина с прокопченным нутром, большая встроенная панель телевизора, матово отливающая черным цветом. Все это громоздко и не нужно.

Он поспешил за другими подельниками, разбежавшимися в разные стороны. Через одну из дверей Чечелев выскочил в просторный коридор, из него – на кухню, где уже находились двое его дружков.

Средних лет женщина что-то кашеварила у большой плиты. Увидев нежданных гостей, она не испугалась, а решительно пошла на них со словами:

– Это что такое?! А ну, пошли вон, мерзавцы!

Один из налетчиков дернул ее за одежду вниз, свалил на пол и опрокинул на женщину кастрюлю с кипятком. Истошный вопль, казалось, пронзил весь коттедж.

– Ходу! – крикнул налетчик.

Убегая, он схватил со стола пригоршню нарезанной капусты и сунул ее себе в рот.

Чечелев успел только заметить, как женщина катается по полу, закрыв ладонями ошпаренное до свекольного цвета лицо. Сердце тревожно ухнуло, но он вытолкал прочь эту тревогу, выбежал из кухни, стремясь на верхние этажи.

Там уже несколько минут орудовали его подельники, переворачивая все вверх дном, мечась из комнаты в комнату.

С третьего этажа донесся женский визг. кто-то из налетчиков, стуча каблуками, буквально слетел с лестницы, нервно хихикая:

– Леший с Забродей бабу раком там ставят! Айда, пацаны!

Чечелев и еще двое парней устремились наверх, на крики. Забежали в одну из спален.

Заброднев и его близкий приятель по кличке Леший действительно загнули на кровати девушку или молодую женщину – лица не видно, только худощавую фигурку с задранным платьем да голые ягодицы, к которым уже пристраивался Заброднев с приспущенными штанами.

– Валите отсюда! – рявкнул он.

Заброднев был авторитетом. Его не ослушались. Налетчики побежали дальше по комнатам.

кто-то срывал со стен картины, вероятно в поисках встроенных в стену сейфов, кто-то выворачивал содержимое шкафов, хватая женские платья, мужские костюмы. Чечелев тоже что-то хватал, запихивал в объемную спортивную сумку.

Не прошло и пятнадцати минут, как все собрались на первом этаже, возбужденные, нервные, с горящими глазами. Почти у всех в руках набитые шмотьем пакеты и сумки. Денег, конечно же, никто не нашел.

Сам Чечелев успел урвать четыре разновеликие фигурки слонов, еще какие-то тряпки. Зачем слоники? А фиг знает. Может, ценные какие, загонит потом какому-нибудь лоху по сходной цене.

Появились Забродя и Леший. Без каких-либо награбленных вещей.

Заброднев осмотрел всех и зло произнес:

– Вы чо, уроды, спалиться хотите?! Сами влетите и нас за собой утянете! Выбрасывайте все лишнее, мешочники, бля! Щас выйдете на улицу – и до первых полицаев. Они вас сразу примут.

Парни насупились. Резон в словах Заброди, конечно, имелся, но расставаться с награбленным ой как жалко.

– Выбрасывайте лишнее, я сказал! – снова наехал на своих подельников главарь. – Брать только самое ценное, чтоб внимание не привлекало. Пара минут на все дела, и дергаем отсюда! Расходимся, как договаривались. Напоминаю, толпой никто не идет. Уезжаем на маршрутках. У кого есть бабло, на тачке все равно не едет, чтобы не засветиться перед бомбилами. «Метла» не развязывать. Узнаю, кто-то треплется – грохну по-настоящему. Я не шучу… Так, все лишнее сбросили? Уходим.

Чечелев присвоил только слоников да пару мужских галстуков, дорогих, скорее всего. Все это он оставил в заметно исхудавшей сумке. А что, Забродя прав, с такими баулами их всех точно примут.

Леха очень жалел: с деньгами вышел облом. Ведь согласился бомбить хату именно Из-за бабок. Шмотки у него и так есть. Непонятно, зачем эти хватал? По инерции, наверное. Другие барахлом затаривались, ну и он за компанию. Сам точно не стал бы носить. А кто такое купит? Правильно сделал, что избавился от лишнего.

С отцовских северных зарплат Алексей мог себе Кое-что позволить из хорошей одежды. А вот деньги нужны. На всякие приятные расходы. Ладно, может, слонов удастся загнать. Хрен знает, вдруг, в натуре, ценные? Не станут же в такой домине китайские безделушки держать! А может, в следующий раз повезет? где-то же буржуины бабки прячут? В нынешнее время деньги банкам доверять – что на улице оставить! Дома где-то хранят. Но где?!

Коттедж покидали через разбитое окно гостиной.

Во дворе вдруг увидели садовника – сухого, чуть сгорбленного морщинистого старикана лет шестидесяти. Он тоже увидел налетчиков, все понял и испугался, неуверенно застыв на месте.

– Сюда иди, пердун старый! – распорядился Заброднев.

Садовник опасливо приблизился, не смея смотреть в глаза бугаю. Руки старика заметно тряслись.

Забродя ткнул битой ему в грудь и с угрозой спросил:

– На буржуев трудимся, мушшина?

– Так… Я че… Я ниче… – промямлил садовник, не зная, куда деть трясущиеся руки. Его морщинистое лицо сковали тиски страха.

– Ниче он, – процедил Заброднев. – Чеши, калитку отпирай. Пролетариат выходить будет.

И не сильно приложился битой к худой заднице садовника. Этого оказалось больше чем достаточно, чтобы тот неловко и скованно засеменил, совсем ссутулившись, нелепо размахивая натруженными руками.

Заброднев следом за садовником подошел к кованой, в завитушках чугунной калитке, наглухо закрытой стальной пластиной. Дождался, когда старик, справившись с замком, отворит дверь, выглянул воровато на улицу.

– Все, пацаны, расходимся.

И выскользнул со двора.

Поселок Чечелев покинул точно так же без проблем, как и пришел сюда. С ним пошли еще двое подельников. Они успели запрыгнуть в отходящую маршрутку.

Ничего странного в том, что сюда часто ходили рейсовые маршрутки, не было. На них в поселок обычно приезжала прислуга и прочая челядь.

Слоников и галстуки Чечелев загнал на барахолке каким-то чурбанам, выручив с этого дела восемь штук. Стоило ли так рисковать?

Первое время он вообще не знал покоя. Потом постепенно отлегло. Никто из полиции к нему не пришел, никто не задержал. Будто ничего и не произошло.

А там – загрохотали первые выстрелы, заговорили пушки. В городе начался сущий бедлам: митинги, толпы безработных, громадные очереди в магазины… Благо, что мать приносила с собой жратвы из еще работающего, как это ни странно, ресторана. Тем и спасались.

Потом приехал отец – потерянный, поникший. С зарплатой за последний сезон его кинули, накоплений особых в семье сроду не делали, большую часть тратили, денег почти не осталось. Да и те дешевели не по дням, а по часам.

Попытался он потаксовать, да куда там! Таксистов стало больше, чем желающих ездить. Встал вопрос о продаже машины. Продать не успели: за отцом пришли из военкомата – офицер и два вооруженных бойца.

Сборы были недолгими. Заплаканная мать, молчащий отец, притихший Алексей.

Перед уходом глава семейства обнял заголосившую жену, проворчал:

– Что ты, как по убитому…

Потом обнял сына, сказал:

– Не дури теперь. За мужика остаешься.

И ушел в сопровождении военных, как под конвоем.

Леха ничуть не расстроился. Он уже привык без отца. Рассматривал его как ходячий кошелек, ставший вдруг бесполезным. Более того, с уходом бати решились главные Лехины проблемы: теперь ключи от гаража и машины оказались в его полном распоряжении.

И понеслась!..

Если денег не было у него, они находились у дружков. И на бензин, и на девочек. Пофиг на беспорядки, по фиг, что где-то уже идет реальная война. Все – по фиг.

Сессию Алексей завалил напрочь. Родной военкомат встретил его с распростертыми объятиями. Вернее, за ним пришли, как и за отцом. Мать билась в истерике: не пущу!!!

Да кто б ее слушал!

Чечелев угодил в мотострелковые войска. Да почти все туда и попадали. Как ему приходилось слышать, многих забирали в инженерные части, в железнодорожные, но туда в основном мужики в возрасте попадали. А молодежь – на передовую.

Пока Алексей не увидел все своими глазами, он и не мог представить неприглядность войны. Одной из ее особенностей была неорганизованность – глобальная, непреодолимая, безнадежная.

И вдобавок неспособность командиров почти всех рангов принимать ответственные решения, разрабатывать военные операции. Вообще руководить войсками!

Отсюда – огромные, бессмысленные жертвы, повальное дезертирство, мародерство, голод, инфекционные болезни, высокая смертность среди раненых.

Над всеми довлели уныние и страх от непонимания, зачем и кому все это нужно? Зачем их гонят на убой?! Зачем?! Почему они должны стрелять в своих?!

Вместе с отчаянием, унынием и страхом к наиболее приспособленным приходила злость, вытесняя все остальное. Они сумели выжить в первых боях, когда автомат еще не поднимался против своих, когда некоторые спрашивали: а что, правда, можно стрелять?

На них орали: нужно, блядь!!! Стреляй!!!

И тогда они стреляли.

Чечелев оказался из таких – озлобленных и приспособленных. Умел убивать и при этом знал, как остаться в живых. Почти идеальный солдат. Почти…

И только один минус – вздорный характер перечеркивал все остальное. Даже армия не смогла обломать его. Леха не подчинялся приказам, спорил с командирами до хрипоты, отстаивал свою независимость, открыто костерил их отборными матюгами.

Конец оказался закономерным: психанув, Леха прострелил своему взводному обе ноги.

Оказавшись в штрафной роте, Чечелев быстро обзавелся кличкой Студент.

Свой первый «трофей» – скальп Алексей заполучил, можно сказать, случайно, вовсе не стремясь к такому результату. Во время одного из боев заскочил он впопыхах в какое-то помещение, а там опóзер прятался. Леха нажал на спусковой крючок, но автомат предательски молчал. опóзер даже не пытался стрелять, видимо, патроны у него давно кончились.

Сошлись в рукопашке, орудуя «калашами», как дубинами. Случилось так, что автоматы выронили оба, бросились друг на друга, сцепились, упали на обломки мебели, что в избытке валялась по всей и без того захламленной комнате. Враг оказался посильнее Алексея и быстро одолел его, навалившись со спины, тяжело сопя – сам устал, – сдавливая горло Чечелева. Леха хрипел и остатками покидающего сознания с ужасом понимал, что это и есть конец. Он беспомощно дергался, пытаясь хоть что-то сделать. В глазах уже темнело, как вдруг хватка врага ослабла, тяжелое тело отвалилось в сторону.

Когда Студент немного пришел в себя, то увидел одного из штрафников. Тот примкнутым к своему автомату штык-ножом саданул в спину опóзеру, тяжело ранив его.

опóзер лежал на спине на замусоренном полу среди поломанной, местами обгоревшей мебели, конвульсивно вздрагивал и болезненно стонал. из-под него медленно вытекала маслянистая красная лужа.

Полностью пришедший в себя Чечелев вдруг со всей ясностью осознал, что мог погибнуть именно сейчас. Вместе с новой волной страха пришла волна ярости. Он схватил свой автомат и несколько раз ударил штык-ножом раненого опóзера в грудь. Тот перестал стонать и вздрагивать, затих, вытянулся во весь рост.

Но Студенту этого показалось мало. Он отомкнул штык-нож, ухватил врага за короткий чуб, двумя движениями холодного оружия прочертил на его голове неровный круг, рванул за чубчик.

Волосяной покров вместе с кожей отделился на удивление легко, обнажив испачканные выступившей кровью кости черепа…

Второй штрафник – мужик лет сорока пяти, отвесив давно небритую челюсть, смотрел за действиями Студента, как загипнотизированный. Немного справившись с шоком, он произнес, с трудом сглотнув:

– Ты… Ты… В рот конягу шмендеферить! Ты не Студент, ты индеец. Чингачгук, бля…

Потом появились и другие «трофеи». Некоторые штрафники Чечелева звали Чингачгуком. Однако кличка не прижилась. Леха так и остался Студентом.