Текст книги "Штрафники 2017. Мы будем на этой войне"

Автор книги: Дмитрий Дашко

Соавторы: Сергей Лобанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава V

Утро

Наступило серое утро, не привнеся ясности в творившееся ночью.

Чадили догорающие вагоны и шпалы. кое-где по-прежнему постреливали, но уже не так часто и интенсивно.

Единственное, что удалось понять Гусеву – это то, что он находится где-то между вторым и третьим постами.

Жажда стала просто невыносимой. Распухший язык едва шевелился, горло горело. За глоток воды он был готов на что угодно – хоть из лужи пить. Не погнушался даже осмотром трупов. Но и тут его ждало сильное разочарование: походные фляжки у бойцов давно опустели.

Павел побрел к вагонам в надежде, что вода есть у беженцев.

Ему повезло. Он набрел на остатки костра, возле которого валялась кастрюля: вся в копоти, с двумя дырками, через которую пропустили проволоку, чтобы подвешивать над костром. Кастрюля оказалась наполовину наполнена почти прокисшим супом. Но это не имело значения. Главное – это была влага, пусть и вперемешку с крупой и нарезанной картошкой. Жидкость Гусев сначала цедил через губы, а потом, вдруг почувствовав голод, стал жадно хватать ртом кисловатую массу. Стало полегче, но пить все равно хотелось.

Он побрел вдоль пассажирского состава, взяв с собой кастрюлю.

Вдруг Павел наткнулся взглядом на давешнюю женщину, которую почему-то запомнил. Наверное, Из-за хорошенькой девочки, что наивно и доверчиво смотрела на проходящих мимо штрафников.

Женщина, накрыв собою ребенка, лежала ничком, неестественно вывернув шею. На спине расплылось большое кровавое пятно, а лицо застыло отталкивающей смертной маской. Ребенок тоже был мертв. Пули, угодившие в мать, прошли навылет. Девочка по-прежнему сжимала плюшевую игрушку…

Гусев уже насмотрелся на трупы и на раненых, но увиденное потрясло его так, что он остановился, забыв обо всем. Он смотрел и чувствовал, как в душе закипает ярость. И вдруг осознал, что только что умер прежний Павел Гусев. Умер весь, без остатка, а его место занял совсем другой человек.

Потом он куда-то брел, уже имея только одну цель – убивать тех, кто носит белые ленточки. Это метка нелюдей. Не могут люди быть такими…

Его окликнули:

– Эй, дружище, что в котелке? Жратва? Может, поделишься?

Гусев подошел, показал пустую кастрюлю. В нее заглянули, фыркнули – фу, кислятина! Правильно, что вылил.

– Я не вылил, съел, – сказал Павел и снова почувствовал приступ жажды. – Вода есть?

– Есть немного.

– Дайте.

Ему налили полную железную кружку с побитой эмалью. Посоветовали – не пей быстро, не напьешься.

Гусев пил маленькими глотками и чувствовал, что кружки все равно будет мало.

Его поняли, с добродушной усмешкой налили еще. И только тогда он ощутил облегчение.

Павел внимательно осмотрел пятерых солдат, укрывшихся за сваленными в кучу шпалами. Грязные, усталые бойцы глядели на него с вялым любопытством.

Чуть в сторонке сидели со связанными за спиной руками два солдата «белоповязочника» с разбитыми лицами. От них веяло испугом и отчаянием. Пленные потупленно смотрели под ноги, боясь лишний раз встретиться взглядами с истязателями.

Гусев решительно развернулся к ним, клацнул предохранителем и полоснул очередью, изгваздав обоих опóзеров.

Остальные ошарашенно схватились за автоматы, отскочили в сторону, с опаской глядя на незнакомца.

– Ты че, мужик, охренел совсем? – спросил один. – Это же пленные были!

– Никаких пленных, – процедил Павел. – За то, что они творят – никаких пленных.

– Во, лютый! Из друзей кого-то убили?

– Нет, – ответил Гусев, равнодушно присаживаясь рядом с трупами. – За женщину одну с девочкой. Там еще другие гражданские были. Все мертвые.

Солдаты успокоились, присели на свои места.

– Это за какую женщину с ребенком?

– Не знал я их, – вздохнул Павел. – На женщине платье темно-синее в белый горошек, а девочка – лет пяти, светловолосая такая, в сарафанчике. Вон там лежат.

– А ведь это Ленка, похоже, жена прапора нашего. Видел я ее как-то в таком платье. Вот это да… Узнает прапор – рехнется. Сразу – и жену, и дочь…

– Не узнает, – ответил другой солдат. – Я еще вчера вечером видел, как его пулеметной очередью полоснуло.

– Где? – переспросили удивленно.

– Там где-то, – вяло махнул боец рукой в сторону вагонов. – Толком и не скажу. Сами знаете, что творилось.

– Что ж ты молчал до сих пор?

– А что он, особенный какой, прапор наш? Других мало погибло, что ли?

– Это да… Ну, теперь они все вместе будут уже неразлучно…

Гусев отстраненно слушал рядовых.

Появился лейтенант с эмблемами железнодорожных войск, как и у солдат. Увидев его, те устало встали. Павел поднялся тоже.

Офицер окинул взглядом подчиненных, мельком глянул на Гусева, посмотрел на убитых.

– Кто их?

Один из солдат мотнул головой в сторону Павла.

– Он. Говорит, за жену прапорщика Акимова и дочку его.

Лейтенант выругался.

– Убиты? – спросил он, справившись с эмоциями.

Гусев сказал:

– Я не знаю ни вашего прапорщика, ни его жену. Видел только мертвыми женщину в темно-синем платье в белый горошек и маленькую девочку, светловолосую, в сарафанчике.

– Они, скорее всего, – поджал губы лейтенант. – Как теперь Акимову сказать?

– Он тоже погиб, товарищ лейтенант, – ответил тот солдат, что поведал остальным о смерти прапорщика. – Пулеметной очередью его почти пополам перерезало…

Лейтенант досадливо поправил кепи и посмотрел на Гусева.

– Какая часть?

Павел ответил после небольшой паузы:

– Из штрафников я. Осужденный, бывший старший лейтенант Гусев. Вчера прибыли и сразу попали под раздачу.

– Остальные где?

– Не знаю. Наверное, погибли.

– За что в штрафники угодил? – поинтересовался лейтенант.

– За драку. Жениха своей бывшей девчонки избил. Дали два года общего режима с заменой на шесть месяцев штрафного батальона.

– Ясно, – сухо ответил офицер. – Сдать оружие.

Помедлив, Гусев протянул офицеру свой автомат.

Лейтенант передал его одному из бойцов и сказал, обращаясь к Павлу:

– За мной.

Они пошли. Причем офицер шагал рядом, будто и не конвоировал штрафника.

– Как зовут? – с чем-то похожим на участие спросил лейтенант.

– Павел.

– А меня Валерий. Куришь?

Гусев кивнул.

Офицер угостил сигаретой, прикурил сам и поинтересовался:

– Что за войска?

– Пехота.

– Мы, как видишь, желдорбат. Откуда вас доставили?

– Из Екатеринбурга. Я, вообще-то, местный, родился в Красноярске и восемь классов окончил.

– С возвращеньицем на родину, – невесело усмехнулся офицер. – Не повезло тебе, честно скажу. Видишь, какая тут жопа. А штрафников так и вообще косят пачками. Сам свидетель. Наш батальон в городе по соседству со штрафбатом стоял. Мыто там еще до начала боев встали, типа для поддержания порядка, то, се. Вот и поддерживали. А потом такое началось! Штрафбат пригнали – и сразу в мясорубку! Кто бы мог подумать, что так серьезно все обернется.

Лейтенант вздохнул и добавил:

– Нас только пять суток, как перебросили сюда, поближе к родным и привычным шпалам да рельсам. Честно говоря, думал, потише будет, не как в городе. Там вообще полный пипец. А оно и здесь полыхнуло! Так что не повезло тебе, брат. Ну, даст бог – уцелеешь.

Впереди показалось приземистое двухэтажное здание в облупившейся белой штукатурке, с грязно-желтыми разводами старой, давно подсохшей сырости от дождя.

– Комендатура у нас там, – пояснил лейтенант. – Ты давай, иди вперед, а я сзади пристроюсь. Чтобы все по уму было.

Павел беспрекословно шагнул вперед.

Все правильно. Он – штрафник. Его шесть месяцев начались…

Возле комендатуры стоял потрепанный, но еще вполне себе «живой» «ГАЗ-66» без тента. Он притулился около огневой точки из шпал и мешков с грозно торчащими двумя пулеметами Калашникова.

Лейтенант и Гусев беспрепятственно, под пристальными взглядами укрывшихся за мешками и шпалами солдат, подошли вплотную.

– Где дежурный? – спросил «железнодорожник», удивленный столь вопиющим нарушением караульной службы.

– А нема никаво, тарищ литинант, – развязно ответил один из солдат, намеренно коверкая слова, тем самым давая оценку произошедшему. – Убегли усе.

– Что значит «убегли»?!

– То и значит. Как началось вчерась, так и убегли, бросили нас на произвол судьбы, так сказать.

– Всем построиться у огневой точки, – сухо приказал офицер.

Суровый тон возымел свое действие.

Семеро бойцов – все рядовые – выстроились в одну шеренгу, торопливо поправляя обмундирование.

Пока лейтенант выяснял все обстоятельства, Гусев думал, что бардак, давно укоренившийся в армии и цветущий пышным цветом, незамедлительно дал свои всходы, стоило только запахнуть жареным.

Неожиданно, примерно в километре, грохнул взрыв. И тут же один за другим последовали еще и еще…

Утреннюю тишину разорвал сплошной грохот рвущихся снарядов.

«Полковая артиллерия! Боги войны, мать их!» – мелькнуло у Павла.

– В укрытие! – крикнул лейтенант и метнулся за мешки.

Остальные ринулись за ним.

Павел в амбразуру наблюдал за разверзшимся хаосом. Земля качалась под ногами, от грохота закладывало уши. А потом все пропало в клубах взметнувшейся до самого неба пыли.

И было не видно, как в щепки разбиваются вагоны, с лязгом отлетают колесные пары, кувыркаются, будто спички, шпалы…

Обстрел сместился ближе к комендатуре.

Уши уже не просто закладывало – появилось такое чувство, что рвутся барабанные перепонки. Почва ходила ходуном, дышать стало нечем.

Павел сжался в комок, притиснулся к мешкам так, что, казалось, вот-вот залезет под них, превратится в маленькую песчинку и спрячется, спасая свое тело – такое слабое и незащищенное.

какой-то солдат с дурным от страха лицом истошно орал:

– Не надо!!! Не надо!!! Не надо…

Но никто не обращал на него внимания.

«Господи… Господи… – шептал исступленно Гусев. – Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое. Да приидет царствие Твое. Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…»

Дальше слов молитвы Павел не знал. Он и эти-то короткие, но наполненные поразительной глубиной и силой фразы запомнил случайно.

Лейтенант, тоже судорожно сжавшись, с белым лицом и пропавшими губами что-то шептал, а может, кричал – Гусев за грохотом разобрать не мог. Видел лишь круглые, наполненные животным страхом глаза.

Сверху сыпались комья земли и щебень, причиняя боль и добавляя паники, готовой захлестнуть разум, когда уже невозможно совладать с собою, когда надо бежать.

Бежать!!!

Как можно дальше и никогда не возвращаться, потому что человек создан, чтобы жить. Жить, а не умирать так глупо, непонятно за что и почему.

Обстрел прекратился как-то сразу. Мгновение назад еще все грохотало, и вдруг – тишина…

Лежащие вповалку люди зашевелились, неуверенно приподнимались, ожидая нового удара. Потом вяло отряхивались от пыли.

Оглушенные и почти раздавленные чудовищным ураганом солдаты потерянно глядели по сторонам и друг на друга. Каждый понимал – просто чудо, что им удалось выжить. Вместе с тем напуганные души сковал еще больший страх от осознания собственной уязвимости, неизбежного повторения подобных обстрелов, и нет никакой уверенности, что в следующий раз повезет.

– Я обделался… – обреченно вымолвил один из солдат.

В другое время его обязательно подняли бы на смех, но сейчас на такое откровение не обратили внимания: каждый был занят собой.

Солдат неловко скособочился и поковылял к выходу из огневой точки.

Гусев никак не мог избавиться от звона в голове. То и дело зажимал нос, чтобы выдавить воздушные пробки из ушей. Потом прекратил, надеясь, что со временем слух восстановится.

Минут через двадцать опять полезли опóзеры. Их встретили выстрелами. Знать, не всех перемололо в этом огненном урагане. Вот только плотность огня была так себе, не то, что вчера или ночью, когда грохотало со всех сторон и приходилось сходиться в рукопашную, иной раз по ошибке да в темноте – со своими.

Из еще не осевшей пыли и чадящих клубов от пылающих вагонов появлялись стреляющие фигурки солдат. Они перемещались короткими перебежками, используя любые подходящие укрытия.

– К бою, – скомандовал лейтенант.

Солдаты заняли позиции.

– Огонь! – приказал офицер и первым нажал на спусковой крючок автомата.

Безоружному Гусеву ничего не оставалось, как наблюдать. Он пытался хоть что-то разглядеть в амбразуры, высовываясь Из-за напряженных спин бойцов. Удалось увидеть, как фигурки, в который уже раз, залегли. А потом по шпалам и мешкам огневой точки крепко застучали ответные пули.

Порой мешки шевелились, будто живые, а иногда из них с пылью и осколками щебня вырывались смертоносные «фонтанчики», словно срабатывали маленькие взрывные устройства.

Один из «фонтанчиков» угодил в лицо солдату, стрелявшему из пулемета. Боец громко вскрикнул, отшатнулся и схватился руками за лицо. Между пальцами обильно потекла кровь, а несчастный упал, утробно воя.

Павел склонился над ним, пытаясь оторвать руки от окровавленного лица, чтобы понять, чем можно помочь. На секунду это удалось, но лучше бы он не делал этого: на него смотрели залитые кровью пустые глазницы.

Павел отшатнулся. А боец снова схватился за лицо, не прекращая выть – страшно и надрывно.

Замолчал второй пулемет: кончились патроны. Пулеметчик принялся менять коробку с лентой. Движения его были суматошными, неотработанными.

Опóзеры снова активизировались, засновали чаще. То тут, то там отдельные группки солдат поднимались, бросались на несколько метров вперед, падали и открывали огонь. Расстояние между цепью атакующих и огневой точкой стремительно сокращалось.

– К пулемету! – крикнул лейтенант Гусеву.

Тот приник к оружию, прижал приклад к правому плечу.

Мысли хаотично заметались, он не мог выбрать цель. Но как только атакующие поднялись, открыл огонь.

Приклад равномерно задолбил в плечо, затвор бешено задвигался, выбрасывая гильзы. Шквальный огонь заставил бойцов противника залечь. Они открыли ответную стрельбу.

Непрекращающийся град пуль шевелил мешки и выбивал щепу из шпал.

Стиснув челюсти, подавляя страх, Гусев бил очередями, не давая противнику подняться.

Подключился второй пулеметчик. Он давил на спусковой крючок и со злым отчаянием кричал на одной протяжной ноте:

– А-а-а!!!

…Выстрел из гранатомета, выпущенный опóзером, угодил прямо в мешки.

В глазах Павла взорвались красные шары, по голове будто ударили кувалдой. Его швырнуло в черноту…

Он уже не почувствовал, как на него упали два мешка, набитые щебнем, а сверху на них рухнула расщепленная шпала, и, конечно же, не видел и не слышал, как ворвавшиеся опóзеры одиночными выстрелами добивали раненых. Он не знал, что его сочли мертвым – просто пнули в пах и, не увидев никакой реакции, не стали тратить пулю. Гусев так и лежал придавленный двумя мешками и шпалой…

Бой продолжался недолго: слабое после артподготовки сопротивление федералов сломили быстро.

Прятавшихся в вагонах женщин, детей и стариков не тронули. Правда, всех мужчин призывного возраста без явных признаков инвалидности расстреляли, посчитав переодетыми военными.

Глава VI

Карьер

Двое молодых солдат-оппозиционеров стаскивали тела к «ГАЗ-66» и, хватая убитых за руки-ноги, забрасывали в кузов.

Начали они с огневой точки у комендатуры. Вели себя с демонстративной циничностью, за которой скрывался страх и отвращение к выпавшей на их долю работе, громко обсуждали ранения и внешность убитых.

– Глянь, как этому жмурику пузо-то разворотило…

– Ага… и говном воняет, главное дело. Точно говорю тебе, говноедом он был. Давай, хватай этого говнюка за ласты. Раз-два… Три!

Труп, раскинув руки и ноги, полетел в кузов с откинутым задним бортом.

– Вон того из-под мешков будем доставать?

– Придется. Летеха сказал убрать всех. Тут теперь мы базироваться будем, не ходить же промеж трупов. Да и вонять станет.

– Это верно, – согласился его товарищ, сваливая мешки с тела. – Гляди-ка, а этот вроде целенький. Мешками, что ль, пришибло?

– Да хрен знает, чем его там прибило. Сам видишь, как разворотило все. Давай, хватай. Раз-два… Три!

Собрав тела у комендатуры, солдаты сели в кабину. Автомобиль отъехал немного дальше. Там трупов тоже было с избытком.

– Слушай, мы так неделю провозимся. Смотри сколько. В иных местах и земли не видать – лежат вповалку друг на друге. И наши, и ихние – все в куче. Я уж не говорю об ошметках.

– А чего ты хотел после артобстрела? Целого жмурика нашел, считай, повезло.

– Я точно обрыгаюсь, если буду еще и в клочки разнесенных собирать.

– Не боись, мы куски и вообще дохляков помногу грузить не будем. Нам что приказано? Собирать тела и отвозить в песчаный карьер. А сколько грузить, не сказали. Так что упираться не станем. Щас уедем, в карьере постоим… Скажем – машина заглохла. Пусть тут без нас мертвяков в кучи собирают, а потом забрасывают к нам в кузов. Зашибись?

– Ага! Зашибись! Тока тебе-то хорошо – ты за рулем, а меня все равно таскать заставят.

– Да! Не повезло тебе, корешок, – усмехнулся водитель. – Не получил нужного образования, теперь таскай жмуриков.

– У меня, чтоб ты знал, высшее образование: я менеджером по продажам был.

– Ну и толку? – подначил собеседник. – Был менеджером, а сейчас со своим высшим образованием трупы таскаешь. А я – был водителем и им же остался. Так-то, корешок, на хрен никому не нужно твое образование. Ладно, хватай этого. Еще с десяток закинем да поедем. Нам еще выгружать их. Вот работенка, а! Слава богу, хоть сам живой. Дай бог, чтобы и дальше так было. На кой хрен нужна эта война?!

– И не говори, – вздохнул его напарник.

Вскоре машина покатила в сторону песчаного карьера. Укатанная колея пролегала вдоль железнодорожной ветки, уходящей в небольшой лес.

Шурша покрышками на песке, «газик» остановился в карьере. Здесь замерли несколько ржавых от старости экскаваторов, а на железнодорожной ветке выстроились пустые вагоны. В стороне от «железки» притулилось здание конторы – приземистое, неказистое, сложенное из потрескавшегося кирпича. Оно смотрело на окружающий мир небольшими окнами с выбитыми стеклами, входная дверь была распахнута и висела на одной петле.

– Ну и местечко, – промолвил водитель, останавливая машину.

– А че, нормально, – говоря преувеличенно бодро, не согласился его товарищ. – Для наших жмуриков в самый раз. Куда вываливать будем, кстати?

– Вон туда подъедем и скинем с обрыва, – ответил шофер. – Видишь, экскаватор внизу. Кому надо – закопает, если что. А наше дело шоферское…

– И все равно, не по душе мне тут.

– Тебе-то чего переживать? Это мертвецам здесь гнить, а мы с тобой их перекидаем, курнем чуток и вернемся. Не ссы, Маруся!

– Да пошел ты! Не ссу я. Только расслабляться не стоит. Вдруг здесь федералы окопались? Короче, сам понимаешь.

– А-а! В этом смысле… – тоже напрягся его товарищ.

Он щелкнул предохранителем на автомате, стоящем между колен.

– Ладно, поехали. Че стоять? Раньше сядем, раньше выйдем.

– Поехали.

Машина тронулась с места.

Они уже почти закончили выбрасывать из кузова погибших – осталось всего ничего, как два одиночных выстрела – тух! тух! – свалили обоих.

Из-за кучи песка, высившейся метрах в пятидесяти от автомобиля, появились трое автоматчиков. Они, пригибаясь, добежали до машины. Двое залегли у колес и взяли оружие на изготовку, третий запрыгнул в кузов. Он несколько раз взмахнул автоматом, добивая прикладом раненых опóзеров, и присел на корточки, оглядываясь по сторонам.

– Вроде тихо.

– Выбрасывай их на хер, и поехали, – ответил боец, лежавший у заднего колеса.

– Тут еще трупы остались. Эти уроды не всех перекидали.

– Я ж говорил – подождем, покуда из кузова не вылезут, и только потом грохнем, – заворчал третий боец. – Теперь доделывай за них.

– Слушай, а один вроде как Пашка Гусев. Помнишь, тот, что с нами в одном «купе» в вагонзаке ехал?

– И че с того?

– Да так, ничего… – Солдат присмотрелся. – Оба-на! А он живой!

– Не было печали… Других забот нету, как с полумертвым возиться!

– Да он вроде не тяжелый. Крови не видно, особых ран тоже. Контуженный, должно быть, вот опóзеры и приняли его за мертвяка.

– Ладно, вываливай остальных. Гусева с собой возьмем. Вроде неплохой парень, это я еще на этапе понял.

Спустя время боец снова подал голос из кузова:

– Все, едем.

Лежавшие у колес запрыгнули в кабину.

«Газ» фыркнул двигателем и завелся.

– Куда мы теперь?

– В город, – решительно сказал севший за руль.

– Пешком могли бы прогуляться, тут километров тридцать от силы. Так безопаснее.

– Проедем сколько сможем, что ноги попусту сбивать. Авось не нарвемся. Если что, машину бросим и уже пехом к своим.

– Чтобы там заявить, мол, здравия желаем, мы – штрафники, прибыли для дальнейшего прохождения службы, а вернее – готовы пойти на убой. Так, что ли? – невесело усмехнулся его собеседник. – Ты видел, что вчера творилось?! Еле вырвались. А утром какой обстрел был! Сколько народу положило! А представляешь, что в штрафбате? Тут дай бог день прожить, какие уж шесть месяцев!

– Че ты ноешь? – зло бросил шофер. – Мы офицеры. Плевать, что разжалованные, для меня это ничего не значит. Нас приговорили к шести месяцам штрафного батальона. И мы должны их отбыть. Не знаю, как ты, а я должен. Потому что не хочу прятаться остаток жизни.

– Оно все так, – согласился второй. – Но ведь воевать-то со своими придется. Да уже пришлось!

– Привыкай, – хмыкнул водитель. – Не мы начали, но нам продолжать. Мой прадед в гражданскую воевал со своими, дед с немцами, отец в Афгане, еще и Чечню прихватил. Грозный штурмовал и дудаевский дворец. А сейчас и мне довелось. Видно, судьба такая у нас – воевать.

– У меня батя тоже в Чечне был. Служил самоходчиком, на «гвоздике» ездил. Их прямиком с учебки в Чечню привезли, колонну маршем отправили, так по дороге «духи» половину машин пожгли. Пацанов столько сгорело – ужас!

– У меня отец о войне на трезвую голову никогда не рассказывал, только по пьяни вспоминал. И каждый раз психовать начинал. Кричал, ругался, посуду бил. Теперь-то я его понимаю.

– Это точно. И сам бы сейчас грамм двести накатил да пошумел бы. Только смысла в этом не вижу. Все равно не поможет.

Водитель, будто не слыша собеседника, продолжил:

– Когда я решил в училище поступать, он сказал: коли выбрал, неси этот крест достойно, служи, как положено. Придется воевать – воюй. Так что я свой выбор давно сделал.

Автомобиль выбрался из карьера и по неширокой проселочной дороге углубился в лес. Машину подбрасывало на кочках. Кузов раскачивало из стороны в сторону.

Гусев очнулся. Открыл глаза и сразу же ощутил мучительную боль в голове. Каждое движение отдавалось болезненными уколами. Все же он нашел в себе силы сесть на боковую скамеечку в кузове, заторможенно осматриваясь, стараясь не тревожить раскалывающуюся голову.

И сразу узнал сидящего рядом с ним.

– Где мы? – прохрипел Гусев.

– Очнулся?! – улыбнулся тот. – В город мы едем. Тебя в этом кузове нашли среди жмуров. Вовремя ты очухался, а то выбросили бы, как других. А там по крутому откосу катиться – у-у! – метров сто, как не больше, пока долетишь, руки-ноги вместе с шеей переломаешь.

Павел вспомнил все, что с ним случилось до того, как выстрел из гранатомета угодил в огневую точку.

«Контузия, – подумал он вяло. – Даже думать больно. А как остальные? Выжили?»

– Что с лейтенантом? – спросил Павел.

– Каким лейтенантом?

– Из желдорбата. Мы с ним вместе были, пока не накрыло.

– Не знаю, – равнодушно ответил знакомый. – Здесь одни жмуры внавалку лежали и два опóзера. Теперь тоже жмуры, – хмыкнул он.

Тут Павел обратил внимание на металлический рифленый пол кузова, где разлилась большая темно-красная лужа крови, по краям покрывшаяся почти черной коркой и слегка присыпанная песком, принесенным ветром.

Он отодвинул ноги, чтобы ненароком не наступить в эту притягивающую взгляд маслянистую жижу с отражающимся в ней небом.

«Кровищи-то сколько, – подумал он отрешенно. – Война…»

Машина сбавила скорость – впереди показалась сделанная на скорую руку огневая точка: окопчик с отвалом земли, обложенный спиленными деревьями.

Колею перегораживал покоящийся на двух врытых по обочинам рогатинах неошкуренный ствол осины с плохо срубленными ветвями.

Все говорило о том, что кордон оборудовали наспех и вряд ли устроители рассчитывали пробыть здесь долго.

– А ведь это опóзеры, – напряженно промолвил водитель и щелкнул предохранителем на автомате. – Приехали…

Его напарник тоже снял автомат с предохранителя. Он и сам увидел белую ленточку на левом рукаве военного, вышедшего из окопчика.

Тот был в армейском бронежилете и каске, на правом плече висел «АКС», указательный палец лежал на спусковом крючке.

Из кабины со стороны пассажира показалась рука с зажатой в кулаке белой ленточкой. Однако это ничуть не успокоило человека в бронежилете.

Машина остановилась метрах в пяти от него.

Пассажир с белой ленточкой в руке легко выпрыгнул из кабины и неторопливо приблизился к военному.

Тот развернул автомат в живот незнакомцу.

– Здорово, служивый, – произнес штрафник. – Да не зыркай ты так. Я ж без оружия. Ленточку специально снял. Сам видишь, от федеров возвращаемся. Закурить есть?

– Не курю, – холодно ответил военный. – Кто такие?

Штрафник с сожалением цыкнул уголком рта:

– Курить охота! Ну, ладно…

Ловким движением он завел правую руку за спину и выхватил нож, спрятанный за брючным ремнем. Дальше все произошло очень быстро: удар ножом в горло, прыжок в окопчик, короткая возня и сдавленные стоны.

Штрафник вынырнул из укрытия с тремя автоматами, метнулся к вздрагивавшему в агонии опóзеру, забрал его «АКС» и с охапкой оружия подбежал к машине.

– Принимай, – сказал он Гусеву.

Потом в несколько прыжков подскочил к импровизированному шлагбауму, отбросил в сторону и также быстро уселся в кабину.

Павел только и успел подумать:

«Лихо он! Будто всю жизнь только этим и занимался. А может, и занимался. Кто его знает? Сильно-то о себе никто ничего не рассказывал, пока на этапе были».

Полчаса ехали спокойно. Лес закончился, начался пустырь, больше похожий на свалку. Уже давно и явно слышался гул воюющего города.

На пустыре стоял уже настоящий блокпост. Он расположился на небольшой возвышенности, с которой хорошо простреливались все подходы.

Машину остановили короткой очередью, взметнувшей пыль вперемешку с мусором у передних колес.

Штрафники покинули автомобиль и безоружные, с поднятыми руками пошли к блокпосту.

– Ну, мужики, будем надеяться, что это наши, – обреченно произнес водитель. – В противном случае, отвоевались мы – здесь не лес, всех перебить вряд ли сумеем.

Метрах в двадцати от блокпоста их остановил грубый окрик:

– Стоять!!!

Они послушно выполнили команду.

– Кто такие?

– А вы кто? – рискнул спросить водитель.

И тут же автоматная очередь взметнула землю у их ног. Штрафники в испуге отпрянули.

– Э! Хорош! Вы че?! – выкрикнул водитель. – Штрафники мы!

– Ты не умничай, падла! На чьей стороне вы?

– Ну, мужики, была не была! – вздохнул водитель и крикнул: – За федералов!

Они съежились, ожидая выстрелов. Вместо них прозвучала команда:

– Раздевайтесь до трусов!

– На хрена?!

– Вдруг вы на себе «сюрприз» тащите? Раздевайтесь, сказано!

Штрафники скинули с себя одежду.

– Может, трусы тоже снять? Посмóтрите, оцéните, – едко поинтересовался водитель.

– На хрен ты нужен тут, голой жопой сверкать.

Со стороны блокпоста донесся дружный смех.

– Берите шмотки, идите сюда!

Штрафников запускали по одному, просматривали одежду и только потом разрешали одеваться.

После досмотра перед ними встал капитан с эмблемами мотострелковых войск.

– Кто старший?

– Подполковник Ляшев, – ответил водитель.

– Бывший подполковник, если штрафник, – спокойно поправил его капитан.

– Так точно, бывший, – покатав желваки, сказал Ляшев.

– Откуда вы?

– С пригородной станции, что километрах в тридцати отсюда. Там сейчас, скорее всего, опóзеры. А нам удалось вырваться. За других не знаю, – ответил Ляшев. – Километрах в десяти отсюда на лесной просеке был небольшой пост опóзеров. Сняли мы их. Автоматы в кузове.

Капитан чертыхнулся:

– Вот твари! Успели уже огневую точку оборудовать!

А потом спросил, пристально глядя на штрафника:

– Жарко там, на станции?

– Да, – ответил тот и скупо кивнул, поджав губы. – Нам бы воды. Пить охота, спасу нет.

Их напоили и продолжили допрос уже больше для проформы: откуда прибыли, за что в штрафники угодили.

Гусеву, как контуженному, разрешили полежать на земле в теньке. За него на вопросы отвечали другие.

Когда Павел забылся в тяжелой дреме, даже сквозь сон чувствуя боль в голове, его побеспокоил разжалованный подполковник. Он присел рядом, помолчал и сказал:

– Вот и все, старлей. Здесь мы расстанемся. Нас сейчас отправляют по предписанию, а тебя доставят в полевой госпиталь. Отлежишься немного. Даст бог, свидимся. И лучше не в штрафниках, а в строевой части.

Подошли другие, тоже попрощались.