Текст книги "Игла бессмертия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Бовичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Глава 14

Накануне Воронцов повелел трактирному мальчишке разбудить себя засветло и не пожалел для этого ещё одного гривенника. И потому, когда рассвет только касался лучами небосвода, Георгий уже был готов. Сборы дались ему тяжело – немилосердно болела грудь, из-за этого он даже толком не мог распрямиться и ходил чуть скособочившись и скрипя зубами. Тихон, получивший вчера ещё все распоряжения и бумаги, спал, но тоже неспокойно – вздрагивая и поминая сквозь сон котов и собак.

По раннему времени людей на площади не было, лишь только ещё более обмелевшая, но не высохшая до конца лужа одиноко белела отражением рассветного неба посреди серого мира.

С трудом взгромоздясь на кобылу, Георгий выехал с постоялого двора. Он пустил лошадь шагом, но даже так всё время морщился от боли в груди.

Как славно, что он наконец-то уезжает, вот и хаты потянулись – справа и слева по улице пошли дома попроще, город расстраивался деревней.

Здесь, как и в любой деревне, вставали рано, девки и хозяйки уже выходили в курятник ли, в дровяник ли, а то сорвать что-нибудь с огорода. Заспанные, ещё смурные, они не здоровались ни с проезжающим, ни с соседками, а, имей возможность, и вовсе спрятались бы от чужих глаз. И мужики мелькали спозаранку, один выводил корову на выпас, другой, по одному ему ведомой причине сурово хмурясь, запрягал куда-то лошадь.

Вот и Прасковьин двор – место вчерашней баталии. Воронцов уже сожалел о своей поспешности – послал бы Тихона, пусть бы он дождался хозяйку и сам представил барина, вот как надо было поступить. А теперь что же? Цель его поисков, колдовство, налицо, а колдуньи нет. Что делать с её имуществом, что на это скажет его высокопревосходительство господин Шешков? Он ошибок не прощает.

Уже три года как по его распоряжению Георгий ищет по всей России проявления диковинных и тёмных сил. Тайное предписание гласило: буде найдётся таковой, кто диковинной силой обладает, того к служению царскому призвать следует. А не возжелает, то принудить. А ежели искусник диковинных сил ко злу их использует и на службу идти отказывается, такого следует казнить, а после сжечь и пепел его развеять.

Ко злу ли использовала свои силы Прасковья? Путаные речи Тихона о превращении в кота не давали ответа. Согласилась бы она покаяться и пойти на царскую службу? Бог весть…

Но не только дела службы вели Воронцова, сильна в нём была и тяга к знаниям о диковинных силах, стремление эти силы подчинить себе. А кто может научить, объяснить? Колдуны, чародеи, ведьмы… и тут Прасковья бы пригодилась уж точно.

Сонные ещё улицы провожали Георгия тишиной, вот и окраина. А за ней уж поля, отрезанные у леса под выпас, а впереди у горизонта чернеет стеной бор.

Рассвет раскрасил разнотравье и придорожные кусты во все оттенки зелёного. Запели птицы, засуетилась мошкара, и Воронцов принялся бездумно разглядывать сих малых и тем незаметно для себя отдался созерцанию. Тревоги отступили, боль в груди ушла куда-то на задворки сознания, и Георгий впервые за последнее время почувствовал себя хорошо. Он вдыхал свежий, влажный ещё воздух, прикасался к миру вокруг, впускал его в себя, сам становился его частью и тем был счастлив. Ему даже захотелось спешиться и упасть в траву, и он бы сделал это, но воспоминание о том, как он карабкался в седло у постоялого двора, охладило пыл.

Незаметно побежали вёрсты. Поля закончились и сменились сначала редколесьем, откуда жители Боброцска повынесли весь хворост, а после глухим бором. Вековые ели раскинули лапы над дорогой, и мир снова погрузился в сумрак.

В положенное время и бор начал редеть, сменяясь перелесками, и, вот впереди, в просветах между деревьями, уже снова показались поля.

«Поля… стало быть, до деревни уже не так далеко, версты две-три… Быстро время пролетело, теперь можно и поскорее пойти», – подумалось Георгию, и он, чуть натянув поводья, толкнул лошадь пятками и пустил рысью.

Боль в груди вернулась, но теперь были силы терпеть её. Через краткое время всадник вылетел из-под лесной тени в полевое раздолье.

Простор и скорый бег, что может быть приятнее?! Так бы и гнать, и ещё б прибавить! Никого вокруг, только необъятный небосклон над головой и бесконечная дорога впереди. Это ли не свобода? Мгновения свободы, подаренные подругой ветра – лошадью. Когда в мыслях восторг, когда слезятся глаза, а руки крепко сжимают уздечку.

– Херметле! – послышался окрик сзади.

Георгий обернулся и увидел, что в полуверсте за ним скачут двое, нет, трое всадников. Но вот из-за деревьев показались ещё, теперь их пятеро. Как неожиданно и странно!

– Херметле, подождите!

«Это, должно быть, татары мурзы, наверняка с извинениями. Неужели сей докучливый городишко так и не отпустит меня? Опять я не доберусь до деревни, опять задержка? Не хочу! Не хочу никого слушать!»

Воронцов толкнул пятками, махнул уздой, и послушная кобыла перешла в галоп.

– Стой! Стой!

О, какая настойчивость!

– Не хочу ничего слушать! – крикнул Георгий. – Оставьте меня!

– Стой, собака!!!

Что?!!

Георгий снова обернулся. Они с ума сошли? Или это не извинения, а счёты? Спятивший от ревности мурза послал слуг на расправу? И точно, сначала один, потом и остальные выхватили сабли.

– Merde! Этого я никак не ожидал. Ну уж теперь тем более не остановлюсь! – сказал Георгий сам себе.

Внезапная погоня не испугала Воронцова, а скорее добавила азарта к его настроению. Он приник к конской шее и, несмотря на боль в ноге, стоял в стременах крепко. Поди догони!

Но татарские лошадки оказались проворнее, расстояние быстро сокращалось. До ближайшего преследователя оставалась уже пара сажен, и тот, видя беззащитную спину, уж занёс клинок!

«Ну нет же! У меня тоже найдётся для вас „la surprise“».

Воронцов вытащил из притороченной к седлу кобуры пистолет и, обернувшись, выстрелил.

«Бах!» Всадник всплеснул руками и повалился вбок, его лошадь, испугавшись, отвернула влево.

«Бах!» Кобыла Георгия вздрогнула, жалобно заржала и, не слушаясь повода, скакнула с дороги в поле! У кого-то из преследователей тоже оказался пистолет! Лошадь выла на одной ноте, будто собака, но продолжала ещё галоп.

Колосья пшеницы застучали по сапогам, разбегаясь в стороны.

«Словно вода из-под форштевня корабля», – мелькнула мысль.

Неуместная метафора! Не ко времени! Георгий нащупывал пороховую сумку, нужно перезарядить, но как успеть?

А подруга ветра стала вздрагивать и делала уже это после каждого скачка!

Падёт ведь! Как бы выпрыгнуть?!

Словно услышав мысли седока, кобыла споткнулась, и её понесло вперёд и вправо.

Теперь скорее!

Мгновение застыло и раскололось на части, как зеркало об пол!

Вот, в треугольном ломаном куске Георгий упирается рукой в луку седла, вот, в другом обломке он привстает на левую ногу, а в третьем тянет правую из стремени. Но резкая боль в левой, ушибленной ноге не позволяет полностью принять вес!

Все части мгновения снова встают на свои места, и время летит ещё быстрее, чем раньше, а вместе с ним летит и всадник.

Пшеница надвинулась стеной.

Видно, от удара Георгий на краткое время лишился чувств. Открыв глаза, он обнаружил, что лежит навзничь, правая нога крепко зажата телом лошади. В голове гул, как если бы рядом только что грянула батарея осадных пушек.

Поморгал, потянул ногу – не поддаётся. Всё, конец. Рапира – бесполезна, пистолет так скоро не зарядить. Остаётся только одно.

– П-прости, Господи, не на хулу тебе, но в вспомоще… нет, себе во спасение! – Воронцов закрыл глаза и потянулся мыслью к своему дару.

Зажечь стебли заклинанием, сухие, они вспыхнут мгновенно! Всё выжечь!

Чародей забормотал слова, а золотые искорки заплясали в его глазах. Он потянулся к стеблям, ухватил… и пальцы ожгло крапивой!

Магия, колдовство, чародейство! Оно окружало его, было разлито вокруг, а он не замечал! Георгий потрясённо огляделся и снова было потянулся к колосьям, когда сверху, казалось, прямо с неба, выскочил всадник. Он лишь на мизинец разминулся с Воронцовым и пролетел дальше. Погоня настигла свою жертву – ещё несколько всадников загарцевали вокруг.

– Сез алдыгызмы?! Хәзер сез китмисез! – раздались победные возгласы.

– Э, купме генэ куян чапса да, атты куып житэ…

– Масуманы утерде! – крикнул один из них и спешился.

Он подошёл к Воронцову и с силой ударил его ногой в лицо. Голова резко дёрнулась, затрещали позвонки. В глазах у Георгия помутилось, и гул усилился. Словно сквозь закрытую дверь он услышал:

– Масума убил, шакал, за то я возьму у тебя правую руку.

Татарин переступил через Воронцова, носком сапога откинул его руку в сторону и изготовился бить.

– Явились не званы, не прошены, – послышался сухой голос откуда-то сзади, – по полям скачете, посевы травите. Пошто ворожите, не спросясь?!

– Ты кто? Откуда взялась? В траве сидела?

– Прочь, добром с моих полей уходите.

Георгий уже плохо соображал, что происходит, разговор доносился до него издалека, а смысл и вовсе терялся.

– Ты кто, баба? Из какой деревни?

– Не уйдёте добром – спознаетесь с серпом.

– Иди отсюда, убогая, не твоё дело.

Краткое затишье, а затем удивлённый вскрик! Звон стали, снова крики, сначала яростные, потом испуганные, потом тишина.

Угасающим взором Георгий зацепил фигуру женщины, склонившейся над ним, но рассмотреть лицо он уже не успел – всё укрыла темнота.

Что-то тяжёлое, мутное, туманное застило взор и тисками сдавливало голову, а шум, будто от скрежета санных полозьев по брусчатке, забивал слух. Воронцов разлепил веки, и морок перед глазами исчез, уступив место бревенчатой стене. Голова болеть не перестала, и противный звук всё так же терзал уши. А ещё язык, язык был сух и чем-то придавлен так, что не пошевелить. Руки и ноги тоже не слушались, похоже, были связаны.

Воронцов лежал и бездумно таращился в стену. Хорошо хоть дышать можно.

«Где я? Что со мной? Неужели это Корчысов так мстит за поединок? Безумие».

– Опамятовался, соколик? – донёсся сзади дребезжащий старческий голос.

Георгий попробовал повернуть голову на звук, но увидел лишь закопчённый потолок – заведённые за спину руки не давали перевернуться.

– Ты не спеши, ещё успеешь поглазеть-то. Придётся тебе у меня погостить седьмиц пять-шесть. Я хотя и не мучила б тебя понапрасну, да подпола нету – хранить мясо негде.

«Что? Бред какой-то».

Георгий зажмурился и снова открыл глаза – ничего не изменилось.

– Вот вернётся Берендейка, так мы с тобой побалакаем, – снова донеслось сзади, – а пока можешь и поспать. Во сне-то хорошо, вольным ветром гулять где вздумается и ни пут на тебе, ни тяжких мыслей… ты поспи.

Ни о каком сне, конечно, не могло быть и речи. Георгий замычал и стал как мог раскачиваться из стороны в сторону, одновременно напрягая руки и тем пытаясь растянуть верёвки.

– Не ершись, не трепыхайся! – прикрикнули сзади и так ударили чем-то деревянным и мокрым по голове, что в ушах зазвенело.

А ведь голова и так-то болела. Били сверху, не в висок, но очень чувствительно.

– Сказала же, Берендейку дождаться надо.

Георгий почёл за лучшее прекратить пока попытки, всё одно путы на руках ничуть не ослабли.

Скрежет прекратился, взамен разнёсся дух каких-то трав и перца. В носу защипало, и, как назло, защекотала тряпка в глотке. Георгий чихнул, потом ещё и ещё.

– А-а-а, травки мои учуял? Добрые травки, без них – какой навар?

Спазмы сотрясали пленника, отдаваясь в ушибленной голове. Ещё немного и он бы свалился с лавки.

– Сейчас помогу, – проговорила хозяйка и пребольно ударила связанного по коленке деревянным половником.

Воронцов взвыл в кляп, но действительно перестал чихать.

– Полегчало? Ну, лежи покойно.

А ничего другого и не оставалось, только лежать да гадать, что это всё значит. Но дельных мыслей в голову не приходило, отчего сделалось тягостно и беспокойно.

Георгий обратился внутрь себя, к своей силе, и с радостью обнаружил, что вызвать её может вполне. Вот только кляп не даст ничего сотворить.

Старуха всё что-то возилась за спиной, изредка сама себе бросая пару слов. Так прошло не меньше часа, пока Воронцов не услышал сначала лёгкий топот где-то снаружи, а потом и скрип открываемой двери.

– Где тебя только носило?! Принёс хоть? – приветствовала кого-то хозяйка.

В ответ как будто присвистнули.

– Ну-у! Теперь пообедаем! Соколик, и ты просыпайся, говорить будем.

Кто-то протопал быстрым и коротким шагом в изголовье, повозился там, а после прямо перед носом Воронцова встала нога в лапте, онучах и штанине грязно-серого цвета. Вместе с ногой пришли резкие запахи грязи и застарелого пота.

– Сейчас я тебя, соколик, переверну, надо мне на твои очи поглядеть. Порошка говорила, будто ты ворожбу знаешь.

Воронцова взяли за связанные руки и повернули сначала на живот, потом и на бок так, что он оказался спиной к стене.

Теперь он увидел и комнату, и свою тюремщицу.

Бабка такая старая, что, кажется, взялась уж местами мхом, с большим кривым носом, водянистыми, бесцветными глубоко посаженными глазами и морщинами по всему лицу глядела прямо на Воронцова с улыбкой. И как она его так легко повернула? А улыбочку её лучше бы не видеть вовсе, зубы у старухи все были волчьи. Клыки и резцы торчали в разные стороны, выпирая вперёд и кое-где разрезая губы.

Георгий бывал на волчьей травле всего-то, может, раза два, но арсенал серых запомнил.

– Что, добрые зубки? Кха-ха-ха! – развеселилась бабка. – Вот у серого одолжилась, когда свои сточила.

Стоявший на лавке над головой Георгия бабкин помощник взял его одной рукой за волосы, а второй вытащил кляп. Пленник закашлялся. Бабка наклонилась, и её голова оказалась почти на уровне головы Воронцова.

– Поведай мне, соколик, куда путь держал, откуда ворожбу знаешь. И гляди, я кривду почую.

– Кха… пить дайте.

– Дам, дам, соколик. Берендей! – Бабка указала своим кривым и когтистым пальцем на пленника, и тот снова вставил кляп.

Воронцов скосил глаза вверх и разглядел помощника. Тот оказался совсем маленького роста, но широкий, как говорят – поперёк себя шире, одет просто, лохмат, нечесан и грязен. Смотрел он на пленника сурово, но как-то без души, по обязанности.

Бабка поднесла в крынке воды и напоила.

– Теперь сказывай.

– С-сударыня, я государев человек, на службе. Лучше развяжите меня.

– Государев, государев, раз на тебе кафтан красный, это уж и без слов понятно. А за какой надобностью ты там очутился, в полях?

– По приказу его высокоблагородия тайного советника господина Шешкова Степана Ивановича, – начал Воронцов пылить высокими должностями, – начальника Тайной Экспедиции Сената, князя и ближайшего друга государыни…

– Ну, что делать-то тебя послали? – Титулование и упоминание императрицы бабка, казалось, пропустила мимо ушей.

– Послан выискивать банду разбойников, что грабит купцов в губернии, – решил пленник выдать ту же сказку, какую рассказал князю.

– Э-э-э, мели, Емеля… – не поверила старуха, и Берендей неожиданно и сильно ударил Воронцова по уху и ещё раз, и ещё.

Кровь в голове стала пульсировать, с каждым новым толчком отдаваться новой болью.

– Я государев человек, за меня ответ держать придётся! – от боли, а паче от обиды за то, что не пойми кто взял над ним власть, закричал Воронцов.

Бабка глянула на него со смехом в глазах.

– Кто ж узнает? Мало ли на дороге людей пропадает?

– Дознаются. Других-прочих не ищут, а за меня леса вокруг Боброцска мелким гребнем прочешут!

Берендей снова ударил пленника, и снова. Боль теперь переменилась и сделалась постоянной, ноющей и давящей.

– Сволочи! Наплачетесь ещё в застенках! – Давно уже так по-мальчишески не грозился капитан лейб-гвардии. И сам понимал, что тонко блеет, но удержаться не было сил.

– Экий ты страшный и грозный. А сам-то ты сюда дорогу знаешь? Показать сможешь? И никто не сможет. И ни к чему нам препираться, я тебе сейчас скажу, а ты послушай. – Слова слышались Воронцову хуже – от ударов поселился внутри неумолчный звон.

Бабка придвинулась и заглянула пленнику в глаза.

– Соколик, ты пока молвишь – целый, а как умолкнешь – без ноги останешься.

– Как же… зачем? – Сомнений в её словах у Воронцова не возникло.

– А что ж ты не понял? Отрублю я тебе топором ногу пониже колена, да в суп. Берендейка, вон, и хрену добыл в деревне. – Бабка указала на горшочек, стоявший на столе.

От горшочка взгляд Воронцова переместился на большой чугунок на шестке* печи. Сумасшедшая старуха, с ней не договоришься. Бежать, бежать, лишь бы отвернулась…

Бабка проводила его взгляд и снова улыбнулась, ощерив свой арсенал зубов.

– Что же вам от меня надо? Зачем? Я-а-а готов добром отдать вам всё, что имею при себе. Поверьте, этого хватит, чтобы ещё десять лет есть только мясо.

– Что надо – я уж тебе сказала, и толковать тут больше не о чем. Да и разве ж нужно мне мясо зверей? Разве ж не узнал ты меня?

– Н-не имею чести…

– Экий ты несговорчивый, всё не веришь, а поверить надо бы.

Она отвернулась и пошла зачем-то к стене.

Сейчас… Воронцов склонил голову от сердитого наблюдателя и обратился к своему дару. Тот откликнулся мгновенно и, несмотря на головную боль, зазвучал внутри чисто. Георгий зашептал слова огненного кольца, того, что не смог прочитать в полях, и, хотя нет здесь сухих колосьев, всё равно должно было полыхнуть изрядно. Руки его наполнились жаром, он приготовился…

Удар по уху! Резкий свист! Ещё удар, и кляп уж тычут в рот. Не успел, не успел! Снова ударили по голове, и Георгий потерял сознание.

Очнулся рывком, от какой-то едкой дряни, которую ему поднесли к носу и увидел улыбающуюся бабку.

Молча просунула она между его связанных ног верёвку и туго перетянула бедро. Обернулась к столу, взяла топор.

– Стало быть, ворожбу знаешь… а что ж не веришь?

– Я верю, верю! – взвыл Воронцов. – Я ищу ведьм! Колдунов и прочих в диковинных делах искусников!

– Зачем? – Топорик вертелся, тревожился в траченой старческими пятнами руке старухи, словно спешил в дело.

– Чтобы предложить им государеву службу.

– Ведьмам служить царю? – Бабка так удивилась, что поначалу застыла. – Кха-хха-кхе, ах-ха-ха, аг-кхар-кха-ха! – Карга затряслась тяжёлым, скрипучим, вымученным смехом, будто бы не смеялась уже лет сто.

Тяжело оперлась она на стол и продолжила вздрагивать, клокотать и кашлять так, что Воронцов уже было понадеялся, что сей же час преставится.

Однако ж не случилось и, отсмеявшись своё, она угомонилась, отложила топорик и отошла попить воды. Лицо её оживилось, на щеках красными болезненными пятнами появился румянец, а глаза приобрели блеск и живость.

– Повеселил ты меня, соколик, угодил старухе. За то я тебя мучить не стану… – Бабка покрутила головой в поиске чего-то. – А вот что, сварю тебе маковый отвар – не так остро почуешь, когда ударю, и обрубок потом меньше болеть будет.

– А зачем же именно я вам нужен? Чем я других лучше?

– Ась? Ты-то лучше, уж конечно. Погоди, ты дальше сказывай, откуда ворожбу знаешь и остальное прочее. – Бабка неопределённо помахала рукой.

– От деда. Верней, от книги его. Все в нашем роду обладали даром. Отец только от него отказался, простой жизнью живёт.

– А дед откуда взял?

– Не знаю, я его только в отрочестве видел. Сам он по крови – венецианец, и отец – тоже, а я уже наполовину русский.

– То-то я чую дух странный, не то русский, не то какой. Это кто ж такой – венецианец? Из какой земли? – спросила бабка, помешивая уже что-то в глиняном горшочке.

– Из Латинской.

– О-о-о! Слыхала, слыхала… Был один у меня знакомец, при царе Борисе ещё, как бишь его… Джакомо, Джанимо… эх, не упомню уж. Но ликом пригож – чернобров, зеленоглаз, нос с горбом… помню, да… нежен был да мягок. – Бабка облизнулась. – Ладно, а что ж ты в Боброцске делал?

– В соседней деревне сгорела церковь вместе с попом, я приехал посмотреть, не дело ли это рук колдуна.

– Это в Берёзовке-то? Ага, знаю. А если дело рук колдуна, то что?

– Взял бы его, судил и казнил.

– Казнил? Отчего? А служба как же? – усмехнулась бабка.

– Оттого, что все согласные должны через Сергиев монастырь пройти, покаяться, послушание отбыть. А те, что церкви жгут, уж не покаются, в веру Христову не обернутся.

Старуха перестала помешивать и села у стола в задумчивости.

– Стало быть, столкнёшься ты с колдуном, если найдёшь его в Берёзовке? – Она пытливо заглянула узнику в глаза.

– Да.

– Вот как… – Бабка взяла со стола плошку с хреном, повертела её в руках, понюхала – скривилась. – Что за хрен нынче стали делать, никакого духа в нём нет…

Карга посидела ещё какое-то время и, решившись, продолжила:

– Ладно, соколик, видно, твоё счастье, отпущу я тебя.

Воронцов вздохнул с облегчением.

– Потому отпускаю, что враг у нас общий – тот, кто спалил попа в Берёзовке.

– Так стало быть, есть колдун?

– Есть-есть, и он мне поперёк горла.

* Шесток печи – полка перед аркой горнила.