Текст книги "Игла бессмертия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Бовичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Взгляд Фёдора при этих мыслях неспешно шёл от стенки до левого угла и всегда проходил по едва-едва освещенному лунным светом куску земляного пола: темнота, чуть свет, темнота – и обратно: темнота, чуть свет, темнота. Неизменность картины успокоила, и раздумья его от страшного перешли к приятному – как он потратит деньги и заживёт хозяином на своей земле. От покойных мыслей он расслабился и водил взором бездумно.

Но в очередной раз привычный порядок изменился: темнота, темнота, темнота. Что-то загородило освещённый участок! Взгляд Фёдора остановился, не в силах двинуться в обратный путь. Сбоку почудилось движение – тень, она то горбатилась медведем, то извивалась змеёй, а после и вовсе шагнула внутрь!

«Что же Николай не стреляет?! Олег что? Спит?!» – бессильно забилось в голове.

Рука с пистолетом лежала на колене как чужая – и пальцем не вздрогнуть! Да что пальцем, взгляд, взгляд как застыл на стене, так и не шевелился! А тень надвигалась, уже видна была её неестественная объемность, её телесность! От страха Фёдор глядел уж в точку; как мог сжал взор свой, ведь если не видишь ты, то и тебя не увидят, а? А? А? А-а-а-а-а!!!

И вот, когда от ужаса, кажется, поднялся на теле каждый волос, тень вломилась в крохотное поле зрения и обернулась мужичком, оборванным и грязным – давешним юродивым. Тем самым, что не далее как пару часов назад поносил их. Фёдор вздрогнул всем телом – душная, невыносимая тяжесть страха покинула его, оставив совсем без сил. Он двинул рукой, поводил туда-сюда взглядом, вздохнул. Оказалось, что он почти не дышал всё это время!

А юродивый уже показывал ему какие-то знаки, корчил рожи, на что-то намекал.

«Чёртов дурень, Дёмка б непременно дал тебе в зубы, а я б поглядел».

– Да отстань ты, банный лист, – начал было Фёдор, но замолк.

В тусклом лунном свете неожиданно сверкнуло жёлтым блеском золото. Цепочки, монеты, браслеты… засаленные, все в каких-то разводах, но толстые, тяжёлые даже на взгляд в пригоршне нечистых рук.

– Клад, – зашептал мужичок. – Клад я здесь нашёл. Тебе отдам. Только ты чист душой. Уйдешь за Урал-реку, за пологую гору, в пустынь, в чистоте истинной веры заживешь и спасёшься!

Мужичок шепчет, а руки его так и ходят, так и носят перед носом богатство, а чёрные, земляные пальцы гладят, перебирают сокровище, но ничто не падает, всё цело.

– Бери и беги, беги за Урал-реку, – донимает юродивый.

Уже потянулся было Фёдор за деньгами, но ощутил в руке тяжесть пистолета и вспомнил, зачем он здесь. Вспомнил про своих спутников, поворотил голову, а там… Николай сидит, чело склонив, а из-под сердца рукоять ножа торчит. Олега не видно, но Фёдор знает, точно знает, что задушен парень, словно слепой котёнок.

– …за Урал-рекой, за пологой горой жить будешь. Жить будешь. Жить.

В смятении глядит Фёдор на юродивого и тянет пустую и трепетную руку к золоту.

«Уйду из этого проклятого места, да, туда, в пустыню, где нет никого, и Дёмку с собой заберу».

Мысль о друге быстрой стрелой, острой болью пронзила смятённые мысли. А Дёмка-то в деревне, раненный, пропадёт без него.

– …ты жить будешь. Ты – жить, – всё так же доносится шёпот, но теперь уже бессильный, враз потерявший всё своё значение.

– Ах ты, сволочь! – закричал солдат, навёл на юродивого пистолет и выстрелил.

Глава 12

Утро уже успело растерять свежесть и собиралось перейти в полдень, когда Воронцов открыл глаза. Потолок был незнакомый, выбеленный, но со следом давней протечки в углу. А может быть, и не одной, так как желтоватые разводы располагались один внутри другого. Размышление это было покойным и отстранённым, так бы и глядел на узоры, но другие чувства и воспоминания уже настойчиво заявляли о себе. Кислым солончаком скрипела сухость во рту, царапалась недавним укусом боль в руке, а в ответ ныла её сестра в ноге. В голове ворочались мутные образы прошлого вечера: заунывные звуки каких-то дудок, татарские танцовщицы, постоянно подливающий мурза и дым от его кальяна, висящий полосами прямо над низким столом.

Весь вчерашний день представился будто подёрнутый пеленой того кальяна.

«Как же я оказался здесь? Почему я до сих пор здесь? Ведь я не собирался задерживаться. Одно за другое, а теперь вот лежу, едва не погребённый в сафьяновые и шёлковые подушечки, с похмельем и синяками, будто после недельной гулянки. Что за замороченный городишко…»

Воронцов приподнялся и оглядел комнату. В углу на столике стоял большой кувшин с водой, стеклянный стакан, медный таз, словом, всё, что нужно для утреннего умывания. А вот мундира или хотя бы кальсон нигде не было видно, гость спал лишь в тонком шёлковом халате.

– Эй, кто-нибудь! Дайте одежду!

В портале прохода, за узорчатой занавеской, мелькнула чья-то голова, затем послышался хлопок двери, но никто не показался.

Это что ещё за невидаль? И почему никто не заглянул и не спросил: «Чего изволите?» Нет, нужно ехать, ехать как можно скорее.

Георгий умылся, воспользовался уборной в сенях, и, не дождавшись слуги или хоть кого-нибудь с одеждой, решился выйти на двор. Однако дверь была заперта.

– Ну, это уже слишком! – Воронцов с силой подёргал ручку, в этот же миг с той стороны послышалось движение, и дверь отворил сам хозяин дома.

– Доброго утра, херметле Георгий! – с улыбкой приветствовал он капитана. – Как почивалось? Как твои раны?

– Это что за гостеприимство с запорами? – не на шутку рассердился гость.

– Ой, прости-прости, это не тебя запирали, это для тебя.

– Что за «non-sens»?!

– Да-да, ночью уже ты говорил, что век бы не покидал наш Боброцск, хоть бы и запереть тебя здесь. Вот служанка и постаралась. Она очень старательная, как ты её нашёл ночью, а? – Мурза панибратски подмигнул и улыбнулся. – Давай я зайду попозже, а? Лейла! Лейла, подойди!

– Позволь, но… – начал было Георгий, однако сказать ему было нечего, он совершенно не помнил ночи. – Нет, я сейчас не расположен. – Воронцов неуверенно улыбнулся подбежавшей девушке. – Вели лучше принести моё платье.

– Как пожелаешь, как пожелаешь. Видишь, у меня желание гостя – закон! Лейла, принеси наряд господина капитана и… помоги надеть. Ах-ха-ха, ваш русский обычай потчевать гостя трижды мне по нраву.

– Давай оставим наши обычаи, утро нынче не так добро ко мне.

– О, для этого у меня есть верное средство, наше, татарское. Велю подать к завтраку.

Мурза ушёл, а Воронцов, отослав от греха подальше служанку, принялся одеваться. Дело это было небыстрое, потому он снова вернулся к размышлениям о своём пребывании в Боброцске. Положим, бал у Семихватова был нужен – в конце концов знать о местных делах полезно, но почему он не уехал вчера? Вот загадка. Но сегодня – непременно надлежит ехать, непременно.

Завтрак накрыли в беседке у конского круга.

– Вот, попробуй, в четверть часа всё вчерашнее огорчение снимет, – порекомендовал хозяин белый, отдающий травами напиток, который услужливо разливала по хрустальным бокалам давешняя Лейла.

Девушка, одетая в тонкий разноцветный шёлк, проявляла чудеса гибкости в тесноте беседки, и перед глазами гостя мелькали то сильные смуглые предплечья, то изящная шея.

– Да, весьма освежает. Что это?

– Айран, скифских ещё времен питьё. – Арслан сидел свободно, откинувшись на спинку стула, и неспешно, с ленивой грацией тянулся за кусочком то одного, то другого блюда. – Скифы, хазары, печенеги… монголы… татары… Грозные народы Востока. Ещё двести лет назад здесь гнали свои табуны кочевники. А что будет ещё через двести лет? Быть может, все повторится?

– Хм, не думаю, – коротко ответил Воронцов.

Он ел быстро, даже неприлично быстро, мысленно уже собираясь в дорогу.

– Я всегда удивлялся тому, как вы, русские, смогли обуздать степной ветер. Без общей веры, без общей крови… Разве можно удержать его надолго?

Воронцов не ответил, но мурза и не ждал ответа.

– Блистательная Порта уже четыреста лет держит южный ветер в парусах ислама и лишь крепнет. В Истанбуле законы шариата берут верх над канун-наме, законами султана, и оттого всем только лучше.

– К чему сии рассуждения?

– Я хочу сказать лишь об изменчивости мира, если он не скован общей верой. Меня занимают эти мысли, и я давно ищу достойного собеседника. Мы могли бы поговорить за партией в нарды. К примеру, после завтрака. Что скажешь?

– Нет, благодарю, но нет. В другое время с удовольствием, но мне надобно в путь.

– Как? Уже? Но ведь доктор вчера велел тебе пребывать в покое.

– Зато государева служба сидеть в покое не велит, я и так задержался.

Безмятежная леность слетела с гостеприимного хозяина, он сел прямо и пристально поглядел на гостя.

– К чему спешить? Куда? Ещё день-два и ты совершенно поправишься…

– Не о чем говорить, Лев, мне пора.

– Давай тогда я сопровожу тебя. Куда ты едешь?

– Нет, то дело государево, и быть ему надлежит в тайне. Благодарю за хлеб, за кров. Вели привести моего коня.

Воронцов вышел из-за стола, за ним поднялся и хозяин. Помрачнев лицом, он до последнего не оставлял попыток упросить гостя остаться, договорившись до того, что кликнет слуг и те запрут Воронцова, но даже и угрозы не сработали.

Стоило капитану сесть в седло, как ему сделалось лучше. Да, ещё стучала в висках головная боль, ещё саднили пальцы на руках и ныла нога, но облегчение от того, что он уже в пути, понимание правоты этого решения давали такой душевный подъём, что он пересиливал все телесные неурядицы.

Постылый Боброцск проносился мимо бойкой рысью, все эти заборы, тыны, срубы бежали за спину, а впереди уж показалась площадь с домом дворянского собрания, с церковью, с любезным трактиром, откуда он и отправится, наконец, в дорогу.

Но едва выехав на площадь, Воронцов увидел перед постоялым двором княжескую коляску. Ту самую, в которой вчера отбыла Катерина Найдёнова.

Досада на новую задержку столкнулась в его душе с тягостным чувством невыполненного обязательства, незакрытого долга дворянина, которое он испытал после прошлой встречи.

На крыльцо Георгий всходил неспешно, неохотно, он не думал о пленнице князя, о помощи ей и теперь не знал, о чём с ней говорить.

За ручки двери они взялись, кажется, одновременно, каждый со своей стороны, и створка медленно отворилась.

Лучи солнца выхватили из полумрака тёмной прокопчённой трактирной горницы гостью, и Георгий замер. Платье необычного, светло-коричневого, цвета удивительно строгое, без складок и рюшей, с золотой, украшенной камнями подвеской на левом плече чудесно подчёркивало глубину янтарных очей и естественную красоту барышни. На ум пораженному Воронцову приходили только поэтические эпитеты – жемчужина в искусной оправе, огранённый алмаз, редкий цветок.

– Доброго дня, сударыня.

– Здравствуй… – тихо проговорила Найдёнова.

Взглядом она искала следы чувства на лице кавалера. Интерес, влечение, любовь? Ничего из того, что она легко возбуждала в мужчинах, теперь не показывалось. И действительно, Воронцов лишь искренне восхитился ею, но душа его не шелохнулась.

– Вы не уехали, я очень рада. Составите мне компанию?

– Конечно, конечно. Вы сегодня одна, без вашей надсмотрщицы?

– Да, я отравила её.

– Что? Как же…

– Не переживайте, всего лишь пара капель ревеневой настойки в её утреннем молоке. К обеду поправится…

– Вы знаете свойства трав?

– Да, кое-что, тётка учила. Из-за своей скупости она старалась всё делать сама. «Любое знание – монетка, Катенька», – передразнила Найдёнова, – её любимая поговорка.

– Похвальное стремление.

– Нет, не на таких основаниях! Она же меня не бесплатно учила, а за вещи, что остались от матушки. Три больших сундука с одеждой, с посудой, все теперь её.

– Хм-м… – только и смог выдавить из себя Воронцов.

За разговором они двинулись по вчерашнему их маршруту – за площадь, вдоль реки.

– Зато князь не скупится на мои наряды, как видите. Как я вам? Хороша?

Барышня обернулась вокруг и присела в реверансе, с игривой улыбкой на устах. Вырез декольте открывал вид соблазнительный для любого мужчины, и Воронцов не стал исключением. Вот только не амурные дела сейчас занимали его более всего.

– О да, Катерина Сергеевна, вы совершенно обворожительны.

– Неужели? А по вам и не скажешь.

– Отчего вы так решили?

– Это видно, когда женщина нравится, – немного грустно сказала Найдёнова.

– Но я искренен с вами, – не решился откровенничать кавалер.

– Тогда вам не составит труда взять меня под руку?

Воронцов с улыбкой подставил свой локоть.

– Я веду себя фривольно, вызывающе, но лишь оттого, что внутри меня поселилась надежда. Она светла, словно Богородица, и тепла, словно летнее утро. Вы мой рыцарь, вы сможете донести мою историю до её величества, я знаю. – Найдёнова подалась ближе к спутнику и положила голову ему на плечо. – Даже если её величество не снизойдёт до меня, я рада уже тем, что вы откликнулись на мою просьбу. Это возвращает мне веру в добрых людей.

Воронцов готов был вновь провалиться прямиком в ад от этих слов.

«Трус, паршивый трус, лицемер, что прячется за службой. Не ври хотя бы себе, ведь тебе просто нет дела до беды этой чудесной барышни, тебя более увлекает твоё дело, твоя служба, вот и всё! Вот, стало быть, что ты за человек?!»

– Нет-нет… – пробормотал Воронцов, поражённый своим открытием.

– Что вы сказали, Георгий Петрович?

– Я-а-а… я заберу вас…

Но его прервал гневный возглас.

– Что?! Что это значит?! – раздалось откуда-то со стороны площади.

Оттуда скорым шагом в сопровождении двух слуг приближался мурза.

– Вот ты куда спешить?! Подарок побрезговал, а моё тайно крадёшь?! – От волнения Корчысов снова стал путать окончания.

– Да о чем ты, Лев?

– Лейла тебе не по нраву пришлась, так ты решил мою женщину взять?!

– Арслан, перестань! Ты всё испортишь! – вмешалась Найдёнова.

– Нет! Я вижу, тут портить ничего нет! Ещё четверть часа и вы бы кувыркались в кустах, я знаю!

– Немедленно уйди, – негромко и гневно сказала роковая женщина.

И эти её слова почти достигли цели, но только почти, так как Воронцов непроизвольно, из неосмысленного желания оборонить, накрыл своей ладонью ладонь барышни и сделал шаг вперёд. Это не укрылось от пылающего взгляда Арслана.

– Дуэль! Здесь, сейчас же! – Не имея перчаток, он плюнул под ноги обидчику.

Стерпеть это было невозможно.

– Изволь, но у меня нет секунданта.

– Какой секундант?! Не нужен никакой секундант! – Мурза вытянул саблю. – Ты кровью умыться и для этого не нужен зрители!

– Арслан! – закричала Найдёнова, но мурза лишь коротко кивнул своему слуге, и тот схватил её в охапку и оттащил в сторону.

Воронцов обнажил рапиру.

Турецкая сабля мурзы грозно сверкнула изогнутым клинком, обещая сильные рубящие удары – она легко могла отсечь руку или смахнуть голову.

Рапира капитана не уступала блеском, её прямой клинок при почти той же длине колол на пядь дальше, а обоюдоострое лезвие сулило неосторожному противнику длинные резы.

Сабля атаковала вертикальным ударом сверху вниз, стремительно и сильно. Редкая противница устояла бы против этого коронного её приёма. Но теперешняя смогла, она встретила королеву рубки высоко, сильно выше той точки, где этот удар становится неотразим. Раздался звон и металлический скрежет, когда турчанка упала на испанку под острым углом и пробежала по лезвию, ткнувшись в гарду. Две антагонистки, две яростные спорщицы мерялись теперь силой хозяев – кто окажется сильней, тому, возможно, удастся сделать рез – коснувшись лезвием противника, резко вытянуть клинок на себя и тем нанести болезненную и кровавую рану.

Но силы оказались равны, и соперники разошлись.

Мурза вновь начал атаку, полосуя воздух диагональными ударами, так что только ветер свистел. Арслан горячился, к тому же он не привык драться на саблях долго, и вот уже начал уставать от широких и тяжелых махов. Ему нужен был ещё один сильный удар сверху! Капитан, кажется, осторожничает, это путь слабаков, которые боятся вида крови, пускай же он пройдёт по нему до конца! Подойти чуть ближе, выбить или сломать рапиру, а потом отсечь ему кисть или глубоко порезать ногу…

Воронцов отступал, раз за разом отводя клинок противника горизонтальными «le battement». Он не хотел убивать Корчысова, хотя мог уже несколько раз заколоть его, а вот безопасно для себя ранить не мог – больная нога не позволяла менять стойку достаточно быстро. Хорошо бы выполнить «le toucher» в руку…

А сёстры звенели, повинуясь мыслям хозяев, пели в унисон острую опасную песню боя, и каждый куплет мог закончиться криком боли или хрипом смерти.

Сабля взвизгнула, встретив соперницу и вновь отклонившись от цели, и сразу пошла вверх, туда, к наивысшей точке, к пику, откуда, неудержима, она рванёт тяжким обвалом, горной лавиной, сме…

Рапира резко вытянулась в длинным открытом уколе и пронзила предплечье мурзы, на добрый дюйм показавшись из плоти и мгновенно окрасившись багряным.

Турчанка, глупо кувыркнувшись, упала наземь вместе с первыми каплями крови.

Воронцов отступил, а мурза зашипел и схватился за руку.

– Полагаю, сей «farce» исчерпан?

Корчысов молчал, лишь бессильно глядел исподлобья.

– Ты, отпусти барышню, мерзавец! – крикнул Георгий слуге, направив в его сторону кровавый клинок, и тот раскрыл руки.

Найдёнова в слезах бросилась на грудь капитану. Она рыдала, но украдкой метнула гневный взгляд на своего обидчика, такой, каким смотрят друг на друга близко знакомые люди. Арслан пробормотал что-то и удалился в сопровождении слуг.

– Он влюблен в меня и всякий раз теряет голову, когда заподозрит во мне чувство к другому, – горячо сказала Катерина, склонившись к жёсткому вороту мундира и не спеша отстраниться от своего спасителя. – Он звал меня замуж, звал перейти в свою веру, но князь запретил, да и я… не хочу в гарем.

Воронцов стоял, приобняв барышню, и чувствовал себя обязанным сделать хоть что-то практическое к её спасению.

– Катерина Сергеевна, доверьтесь мне. Я не могу отвезти вас в Воронеж сам, но могу составить послание к губернатору.

– Нет-нет! – заполошно перебила она. – Князь не отпустит меня, он знаком с его превосходительством, да и закон на его стороне.

– Вы поедете по службе, как особа, имеющая сведения об измене, с подорожной и в сопровождении моего слуги, так вас никто не осмелится вернуть, даже ваш дядя.

– Как же? Но что со мной будет там? – Найдёнова отстранилась и поймала взгляд собеседника.

– Вам придётся пожить в крепости под стражей, пока я не выполню поручение и не вернусь.

– Но если с вами что-то случится?

– Право, об этом я не подумал. Но я могу составить два письма.

– Ах, это всё так эфемерно…

– Простите, но мне нечего больше вам предложить.

– О, Георгий Петрович, вы и так уже очень много сделали для меня, и я благодарна вам.

Найдёнова подалась чуть ближе к Воронцову, а янтарные её глаза, кажется, заполнили собой всё пространство. Поцеловать её, утешить, дать надежду на скорое избавление! Мужская суть души рвалась к этому, да так, что в глазах заклинателя появились золотые искорки.

Но нет, он не мог, ему необходимо ехать…

Мгновение было упущено, Катерина потупила взор, отстранилась.

– Конечно, я согласна отправиться туда, куда вы скажете. Через два часа я буду у двери трактира. – С этими словами она повернулась и ушла к коляске.

В расстроенных чувствах Георгий отправился вслед за Найдёновой к трактиру. Досада на себя не проходила.

«Что стоит мне самому сопроводить её? Так ей будет спокойнее, да и мне тоже. Что может произойти там, в Берёзовке? Ну пропьют солдаты дорожные деньги, ну разыщут себе кумушек, обживутся. Неделя не срок, да и вряд ли найдётся там что-то действительно важное. Глупо подвергать барышню опасности из-за своекорыстия и химер в голове».

Он уже хотел окликнуть свою подопечную, когда его самого окликнул Тихон:

– Ваше высокоблагородие, Георгий Петрович, не вели казнить! – С этими словами слуга повалился на колени.

Невиданное дело.

– Это что за «spectacle»? А ну-ка встань.

– Нет-нет, батюшка барин, виноват я, ой, виноват.

– Какой ещё батюшка барин? Ты пьян, что ли?

– Ой, был бы пьян, так какой спрос, а я… я… Нет, не мог я сам… – заговорил Тихон сам с собой, – не мог. Околдовала, опоила и меня тоже! – Тут он поднялся и, таращась в глаза Воронцову, продолжил: – Нашёл я ведьму, барин, нашёл!

Прасковья стряпала пирожки для бабки и напевала себе под нос песенку:

Вьётся сумрак по углам,

Тень летит крылата.

Приманю я на постой

В дом к себе солдата.

В баньку я его свожу —

Выпарю изрядно.

На перины уложу —

Приласкаю ладно.

И душою прикипит

К ведьме тот солдатик.

Всех забудет, всем простит

Станет мой, касатик.

Всё исполнит, что скажу,

Поперёк нет речи.

День как люди проживём,

Ночь украсят свечи.

Приберу его года,

Откуплюсь от смерти.

На покой ему пора,

Ведьме вы поверьте.

Ни к чему старик в дому,

Но его уважу.

В пса цепного превращу

И на двор отважу.

Вьётся сумрак по углам,

Тень летит крылата.

Приманю я на постой

В дом к себе солдата.

В песенке было в достатке самых разных куплетов, ведьма сочиняла их походя, черпая вдохновение в прошедших летах своей долгой жизни. А нынешний её кавалер, Тишенька, он составит новые куплеты. Только напрасно она ему сегодня обмолвилась, затрепыхался сердешный, испужался. Ну да ничего, вечером же обо всём забудет. Сам забудет и барина напоит, и барин сгодится.

Кругленькие пирожки с грибами, с капустой, с мясом и всякой всячиной были готовы, осталось лишь запечь. Прасковья подставила лопату, пробормотала пару Сильных слов, и пирожки сами, смешно переваливаясь, будто дородные купчины, заползли на уготованное им место – знай переноси со стола на под*.

Теперь любушке питьё надобно составить, а то, чего доброго, сделается скорбным головою.

Ведьма сбегала вниз за травками и вернулась, ведь за сдобой следить надо. Время за работой пролетело быстро, глядь, уже и печево поспело. Ох и до чего же вкусный хлебный дух!

Только лишь вынула пирожки из печи, как в углу избы зашевелились и разошлись в стороны брёвна, открыв круглый земляной лаз, откуда сразу же вылез лохматый и грязный, и весь какой-то квадратный человечек. Домовой – не домовой, полевой – не полевой, а вовсе не пойми какой… угрюмый разве, у бабки на побегушках.

Вылез и уставился на ведьму сердито.

– Что ты опять смурной? Иль с бабой своей поцапался? – весело приветствовала его Прасковья и рассмеялась. – Передай бабке, что молодца для неё я сыскала. Не сегодня– завтра попотчую его снадобьем, тогда и приберёшь.

В ответ карлик просвистел что-то, смёл всё с лопаты в корзинку и скрылся в проходе.

– Тьфу, ни тебе здравствуй, ни тебе спасибо, – пробормотала Прасковья.

Со двора донесся лай Полкана. Сначала приветственный, а после заполошный и даже испуганный. Что такое? Кинулась к окну. У калитки мялся Тихон, а сзади стоял и оглядывал дом его барин. Да какой! Совсем не такой, что в город два дня тому назад въезжал. Солнечный огонь в глазах за версту виден! Он отодвинул слугу в сторону и ступил на двор, не обращая на пса внимания. А тот уж и лаять перестал.

«Ой, рано я его бабке сосватала, с таким и мне резону сталкиваться нет. Нет меня дома, нету!»

Ведьма опрометью бросилась запирать дверь, затем нырнула в подпол, прильнула к вьющимся по стенам корням и сказала Сильные слова. Корни пришли в движение, обняли ведьму, опутали со всех сторон, а два тоненьких побега пролезли под веки, не спеша, бережно, обвились вокруг глаз и впились в горящую зелёным светом плоть. Прасковья чуть вскрикнула, но не воспротивилась. Теперь она была со своей избой одним целым: окна – глаза, брёвна – руки.

Супостат же не спешил, спокойно обошёл избу, заглянул в окна. Постучал по стеклу – у Прасковьи аж глаз зачесался, – потом окликнул:

– Есть кто живой?

Не дождавшись ответа, поднёс к глазам руку и начал заговор. Что за Слова он бормотал, Прасковья не услышала, только скоро с его пальца слетела какая-то муха и вжикнула к двери. И кружила, и порхала, ан щёлочки-то нету. Нечего по чужим избам шастать, да глаза пялить!

Но муха неожиданно рванулась вверх, поднялась над крышей, а потом ястребом вниз кинулась. Прожгла солому, влетела в горницу, а ведьму словно в темя иглой укололи.

«Ах ты ж, ирод! Ну ладно, погоди, вот подойди поближе, я тебя приголублю».

Но вор не приближался, видно, изнутри смотрел. А козявка жужжала где-то в Прасковьиной голове, выискивая и вынюхивая. И что с ней делать? А вот что!

Ведьма резко вдохнула и выдохнула, отчего воздух с присвистом ворвался в хату, а после так же быстро вылетел наружу, прихватив с собой назойливого соглядатая.

Тихонов барин отскочил в сторону, но не поопасился, а лишь преисполнился желания попасть внутрь.

«Ах, ты ж, сукин кот, и кой чёрт тебя на мою голову принёс?!»

Любопытствующий же осторожно подошёл к дому и снова заглянул в окно.

Вот теперь! Ведьма пошевелила пальцем, и одно из брёвен под крышей сошло со своего места. Посыпался мох, солома, и бревно, накренившись одним концом, хлопнуло вниз, целясь аккурат в голову супротивнику. Но нерасторопно вышло! Скакнул в сторону, кузнечик чёртов, спасся.

«Ну, теперь-то уж остережешься лезть?»

Однако гость незваный вовсе не собирался отступать. Он вынул рапиру и зашептал заклинание, отчего вскоре от гарды до острия пробежал солнечный огонь.

Не доходя до двери пары шагов, он сказал:

– Открывай, добром прошу!

«А то что же? Ты, касатик, мал ещё ко мне в гости без спроса захаживать».

Чародей вытянул руку с клинком и стал обходить дом, ведя острием по бревнам, но не сильно нажимая.

Ведьма поначалу терпела, но готовилась раскинуть руки в стороны, чтоб уж точно от деревянной чурки не уклонился.

Замкнув третий круг и чертя остриём уже по земле, чародей отошёл от дома на почтительное расстояние и ткнул рапирой вверх, в небо.

– Последний раз прошу, отворяй!

Ведьма не откликнулась.

Георгий начал читать речитатив заклинания.

Спустя пару строф солнечный луч искрой блеснул на кончике лезвия. Заклинатель опустил рапиру, и искорка сошла вниз, пробежала по прочерченной дорожке, поднялась на стену дома и обвилась вокруг. Тёплая, с каждым витком она становилась горячее и двигалась, оставляя за собой солнечный след. На третьем витке вокруг избы образовался горящий жёлтым круг.

Воронцов подцепил солнечную дорожку остриём рапиры и потянул на себя, стягивая петлю вокруг дома.

Заскрипели брёвна, а в подвале вокруг Прасковьиной головы обжигающими тисками сжалось огненное кольцо. Ведьма взвыла и раскидала руки в стороны – брёвна хаты вспучились иглами дикобраза и разлетелись окрест.

На сей раз Воронцов отпрыгнуть не успел, хоть и стоял не близко, и его крепко приложило круглым боком в грудь, да так, что ни вздохнуть, ни выдохнуть. К счастью, и отшвырнуло тоже, и тяжкий вес многих брёвен не пал на него.

Крыша просела, облепив соломой одиноко торчащую печь с трубой.

– Кха, кхе… – просипел Воронцов, прижимая руку к груди.

– Да что ж это? Барин, ваше высокоблагородие! Как вы, не зашиблись? – запричитал Тихон. – Зачем же вы избу-то по брёвнышку раскатали?

– Да не я это… кхум-кхум… то есть, наверно, не я.

Воронцов не был в себе уверен, ведь заклинания иногда работали не совсем так, как было указано в книге, а именно это он раньше не использовал.

– Беги к капитан-исправнику, – медленно, чтобы не закашляться, приказал Георгий, – возьми у него мужиков и разберите завал, нужно всё осмотреть.

Ведьма внизу держалась руками за глаза, сдерживая струйки крови. Сами очи были целы, но кровоточили из-за резкого разрыва связи с избой… которой теперь и не было вовсе.

Надо спрятаться, спрятаться, этот проклятый латинянин не отстанет. Для этого было только одно место.

Прасковья подошла к огромному своему котлу на кованых куриных лапах, сначала забралась в него, а затем встала на края. Перемещая вес с края на край, стала раскачивать котел, а когда тот уже ходил из стороны в сторону и вот-вот готов был завалиться, выкрикнула Сильные слова и свалилась внутрь. Уменьшившись чуть не втрое, она упала на стенку котла, который тут же и перевернулся, накрыв её с головой. Ведьма свернулась клубочком на сырой земле и замерла, застыла неживой куклой, хотя от боли хотелось плакать.

Тихон с мужиками споро растащили брёвна и солому, но ничего интересного на месте избы не нашли. Уже ближе к вечеру отыскался лаз в подпол, где Воронцов обнаружил целую лабораторию. До ночи выносили туески и кубышки с ингредиентами, разного рода сушеные травы и вовсе не пойми что, напоминающее части тел животных. Всё найденное капитан записывал, сидя на бревне, в свой «le bloc-notes».

За работой его не покидала мысль о хозяйке всего этого добра. Георгий был уверен, что вступил в чародейский поединок. Но где противник? Или это такой вид волшбы, что может защищаться сам, без хозяина? Но тогда это немыслимое чудо! Значит, всё же ведьма, и она уже не здесь. После произошедшего едва ли её стоит искать в Боброцске. Но раз здесь чародейство налицо, стало быть, и в Берёзовке наверняка что-то есть. Утром, самым ранним утром в Берёзовку.

Завершив опись и приставив в охранение колченогого Прохора и двух мужиков Колоскова, Георгий отправился спать.

Огромный котёл, который и впятером не смогли стронуть с места, остался в подвале.

* Под – место в горниле печи, где печётся хлеб и пироги.