Текст книги "Игла бессмертия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Бовичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Игла бессмертия

Глава 1

Дорога неспешно шла через перелески и поля, изредка поворачивая то вправо, то влево. Никто уже не вспомнит, почему и зачем ей нужны были эти извивы; быть может, когда-то она огибала широкие ручьи или овраги? Или мешал её бегу кусок скалы, принесённый могучим ледником? Кто знает, сейчас ничего подобного рядом не было видно, а поворот был. Что там, за ним, ещё поди разбери, тем более, что уже вечерело, и подступающая ночь вычернила стволы деревьев и накинула густую тень на кусты и разнотравье подлеска.

Вот и решили четверо путников не пытать удачу, а сделать привал тут, на небольшой поляне. Они расстались с своей спутницей – дорогой, с которой провели вместе весь день, и отправились собирать хворост. Быть может, утомление тому причиной или что ещё, но разговаривали люди мало, обмениваясь иногда лишь парой-тройкой слов.

Разведя огонь и рассевшись вокруг, они наконец расслабились.

Трое были одеты в мундиры. Эти мужчины сидели вокруг костра свободно, вытянув натруженные ноги и разложив вокруг свои вещи: заплечные мешки, кожаные пороховые сумки, пистолеты; чуть в стороне стояли составленные в пирамиду ружья. О том, что это служивые, говорили и их лица – усатые, но без бороды, с морщинами, а кое-где и шрамами.

Четвёртый – парень, едва перешагнувший порог отрочества, с цыплячьим пушком под носом – в компанию не вписывался: безоружный, в ношеном коричневом кафтане, расшитой рубахе-косоворотке навыпуск и серых, заправленных в сапоги, портках. Его вполне можно было принять за подмастерье или сына зажиточного крестьянина.

Хоть и шли по дороге вместе, но теперь каждый ел своё: кто яйца с хлебом, кто солонину. Один из них, повыше и покрепче прочих, а по годам самый старший – на висках его уже белела седина – развернул перед собой тряпицу с жаревом. Он брал рукой куски мяса, отправлял их в рот, сопровождая каждый зубчиком-другим чеснока, и жевал долго, с чувством, не упуская из внимания ни волоконца. А когда с мясом покончил, то сдобрил солью краюху и принялся за головку лука. С хрустом откусывал он от неё изрядные доли и заедал их горбушкой. Приговорив луковицу, глубоко вздохнул, неспешно выпустил воздух и полез рукой в сидор*. Пошарил в нём скорее для порядка, чем для поиска и достал маленькую пузатенькую фляжку, сделанную из тыковки. Зубами вытащил деревянную пробку, глянул, хитро сощурившись, из-под бровей на спутников и принюхался к содержимому.

– Куда ты, Николай! Спалить нас решил? Ведь в чреве твоём и без того геенна огненная!

– Ничего, – улыбнулся тот. – Авось не погорим.

Обняв губами горлышко, он запрокинул голову и, влив в рот никак не меньше четверти, сделал большой глоток. Двое других служивых, не сговариваясь, проводили фляжку взглядами.

– А-х-к-х-м, – выдохнул Николай, занюхал порцию последним кусочком хлеба, кинул его в рот и протянул тыковку соседу по левую руку. – Отведайте, товарищи, ради знакомства.

Солдаты один за другим выпили по глотку водки и одобрительно покивали. А подмастерье замешкался, вдохнул несмело и, конечно, закашлялся.

– Э-э-э, поскрёбыш, – усмехнулся солдат, передавший парню выпивку.

– Ну-ну, с первого раза не всяк её примет, – поддержал молодого Николай, забирая пустую фляжку. – А хорошо, други, отмахав вёрст двадцать, вытянуть ноги да вот эдак повечерять, а?

– Да, твоя правда. А мне, пожалуй, такая же баклажка пришлась бы к поясу, – ответил насмешник и заткнул большие пальцы рук за широкий кожаный ремень.

– Окстись, Демид, да ведь она у тебя порожняя бы по все дни болталась! – возразил ему сосед справа, и сразу стало видно, что они старые знакомцы.

– А ты, Федька, почём знаешь?

– Да уж знаю.

– Ха, и то верно, – улыбнулся Демид.

Служивые разомлели и прилегли, опираясь на локти. Фёдор расстегнул поясной ремень и для пущего удобства отложил свой армейский тесак** в ножнах в сторону.

– А где же вы, братцы, служили? – спросил Николай.

– В Краснопольском мушкетёрском полку, под командой полковника Усова Семёна Ивановича.

– Так вы «поляне», стало быть?

– Они самые.

– А довелось ли вам, «поляне», быть в деле под местечком Хопиш, что в Мелевской земле, лет пять тому назад?

– А как же, – ответил Демид. – Дали мы тогда прикурить туркам!

– О, так мы, выходит, ребятушки, соратники с вами. – Николай снова полез в сидор, но вынул оттуда только кисет и трубку. – Эх, жаль, тыковка у меня одинокая.

– Что ж, и ты там был?

– Я-то? Был. В Снегирёвском гренадёрском полку.

– Ну?! Так ты из высоколобых?

– Точно так.

– Вот же Бог нас водит! Доберёмся до кабака – с меня кварта ординарной, – сказал Демид.

Фёдор достал из-за пазухи кожаный кошель, туго перетянутый у горловины и протянул Николаю:

– На-ка, отведай турецкого табачку, яблочного. А что же ты нынче в зелёном ходишь?

– Благодарствую. Да ведь уволен я со службы, как, мыслю, и вы. А амуницию эту мне господин капитан справил, да неладно сделал.

– Почему ж неладно? – спросил Фёдор.

– Иль зазорно тебе, гренадёр, что по табели понижение вышло? – усмехнулся Демид.

– Не-ет, на вас, на пехоте, всякая баталия держится, вам почтение каждый выкажет, кто не дурак. А сделал все ж неладно. Мундиры-то у нас – с иголочки, а мы-то сами – потёртые, давно уж не рекруты. Так где ж это видано, чтобы старый рядович в новом ходил? Да и сапоги… – Николай махнул рукой.

– Хм, верно, – кивнул Федор. – Но нам-то что за дело?

– А то, что инкогнито!

– Чего?

– Инкогнито! Сиречь тайно. Скрытно нам надлежит быть, ведь мы ни к какому полку не приписаны, да и про дела наши сторонним людям знать не надобно.

– Эвон оно как! Да-а…

Солдаты закурили, и вокруг разнёсся благовонный дым яблочного табака. Молодец один только не дымил и уже начал клевать носом.

– Ты ложись, Олежка, спозаранку нам сызнова ногами вёрсты мерить, – сказал Николай.

Парень, и за день, и за весь вечер не сказавший ни слова, только облегчённо кивнул. Расстелил одеяло, помолился про себя, лёг и сразу уснул.

– Откуда ты, Николай, себе такого спутничка выискал? – недовольно покачав головой, спросил Демид.

– То приказ господина капитана.

– А давно ты с его высокоблагородием?

– Пару зим да почитай два лета.

Помолчали.

– А доводилось ли вам… доводилось ли сшибиться с кромеш… – шёпотом начал было Демид, наклонившись к костру.

– Язык прибери! Куда ты лепишь?! Кого ночью помянуть собрался? – прикрикнул на друга Фёдор.

– И то, – оторопело ответил Демид, поспешно крестя себе рот.

Однако незаданный вопрос повис в воздухе и придавил собой всюрасслабленность. Тишина, сопровождавшая путников у костра, будто бы обострилась, и Николай понял, что не слышит ни птиц, ни кузнечиков, ни прочей живности, которой должно быть полно в лесу.

– Что ж, случалось разное, – сказал он. – Но с нами крестная сила, да и сами мы не лыком шиты. Я двадцать пять лет в строю отбыл и навидался всякого.

– То война – дело людское, знакомое, а то…

– Да ведь и вас же господин капитан не за строевые экзерциции к себе позвал. Ведь встречались вы с нечистой силой?

– Верно, но без божьего света и не покалякать-то об этом с толком. Давайте, что ли, спать?

– Да, пора. Что-то мне неспокойно, вы ложитесь, а я покараулю тишком.

Солдаты разложили одеяла, и Фёдор с Демидом улеглись. Николай же подкинул в костёр остаток хвороста и достал из своего сидора яблоко. Поглядел на него, повертел, и хотя яблочко было спелое да гладкое, достал коротенький нож и стал его на дольки делить. Да так неудачно поделил, что палец себе порезал.

– Тьфу ты, лихо, всё яблоко искровил, – пробормотал солдат и зашвырнул испачканный кровью плод подальше.

Затем немного отодвинулся от костра, разложил своё одеяло и прилёг на него сверху, на спину. Неспешно подсунул правую руку под голову, натянул треуголку на лоб и стал поглядывать из-под широкополой шляпы по сторонам.

Тихо потрескивал костёр. Лето шло на убыль, и ночи напоминали о скорой осени. Демид уже похрапывал, а Фёдор всё никак не мог устроиться и на разные лады подтыкал под себя одеяло. Однако ж водка хорошо разогнала кровь по жилам, и вскоре служивый задремал.

Старая дорога, возле которой заночевали путники, шла через луга и перелески, неторная, неспешно зарастающая травой, в иных местах пересекали ее звериные тропы. А нынче же на версту окрест не нашлось бы ни зайца, ни полёвки. Другие силы, противные живой природе, пришли сюда. И неспроста.

Большеголовые лысые серые твари с маленьким хилым телом подбирались к биваку. Длинными тонкими руками-крыльями, сложенными до поры в кожистые складки, они перебирали по земле, ползком сторожко крались к людям. Белёсые выпуклые глаза-блюдца на полморды не отрывались от беспечных путников.

Обыкновенно опасливые, на этот раз твари соблазнились подачкой – кровавым яблочком, которое одна из них вылизала дочиста.

Уже два-три шага оставалось до стоянки, когда тот самый человек – желанная добыча, зашевелился, будто бы что-то почуяв. Твари замерли; в сумраке, в неверном свете звёзд и остывающих углей костра их нельзя было отличить от кочки. И спящий лишь немного поворочался и снова лёг на спину.

Упырь подполз к солдату и тихонько положил мягкие длинные пальцы с загнутыми когтями тому на руку. Потянулся к шее, и тягучая грязная слюна стекла с круглого безгубого рта, где в круг, как спицы в тележном колесе, сидели треугольные зубы.

– Ах ты ж стервь, кафтан мне испоганил, – проворчал вовсе не спящий Николай и дыхнул в оскаленную морду чесночным духом.

Упырь отшатнулся, прижав лапу к провалу носа.

– Гляди-ка, не врёт людская молва, – пробормотал солдат, выхватил спрятанный до поры багинет*** и воткнул его в грудь ночному гостю.

Зашипев, два кровососа кинулись на человека. Один бросился в ноги и сразу же вонзил в бедро острые клыки. Второй растопырил кожистые крылья, накрыл ими голову жертвы. Тонкие лапы ухватили руки солдата и оказались на удивление сильными – Николай справлялся с трудом. Он несколько раз вслепую ткнул багинетом, а оседлавшего ноги приголубил коленом. Перекатился в сторону, вскочил и выставил перед собой клинок.

– Тревога!!!

Получившая пинок тварь угодила в угли костра и зашипела.

Демид взвился с постели, будто и снов не смотрел. Углядев серых кромешников, он без раздумий махнул левой рукой в сторону ближайшего. Из-под широкого рукава его кафтана вылетело било на ремешке и врезалось в затылок нечисти. Послышался хруст костей, и подранок повалился на землю.

Тот упырь, что свёл знакомство с коленом Николая, кинулся в темноту, на ходу расправляя перепончатые крылья; сделал взмах, второй – ещё немного и уйдёт!

Николай метнул багинет как смог, без подготовки, и угодил твари в крыло.

– Демид, будь добр, добей мертвечину!

– Теперь уж не сбегёт! – заявил солдат, в два шага догнал неловко семенящую нечисть и взмахнул кистенём.

Фёдор только пробудился и смотрел на происходящее сонно.

– Мерещится мне с устатку или и в самом деле упырь передо мной шевелится? – спросил оторопело и отодвинулся назад.

Позабыв, что отстегнул клинок, он шарил рукой по поясу.

– Он, он поганый, – ответил Николай, вынул из ножен тесак и снёс твари голову.

В стороне Демид потчевал недобитка кистенём – ударит и глядит: шевелится ли, нет ли? Но мертвяк после каждого удара продолжал трепыхаться.

– Тесаком, тесаком башку ему сровняй! Иль багинетом моим дорежь!

Тот так и поступил: выдернул из крыла клинок и ткнул им в тщедушную грудь упыря. Тогда только стервь затихла.

– Пошто так? – спросил Демид, возвращаясь к костру.

– Наше оружие освящено, а гасило твое нет.

– Эвон оно как… А кистенёк мой освятить можно?

Николай присел, стянул сапог и стал осматривать то место, куда цапнул его кромешник.

– Можно, отчего ж нельзя.

– И откуда эта гниль взялась? Ни хутора рядом, ни погоста, – удивился Фёдор, брезгливо отшвырнув ногой тело твари.

– Мыслю, дозор это, – ответил Николай. – И впрямь колдун али колдуница неподалёку, верно идём, стало быть. – Он взял фляжку и начал промывать рану. – Дурень я старый – нашёл, когда шутки шутить. Решил молву людскую проверить, и вот тебе – рану прижечь придётся. Братцы, дровишек расстарайтесь, будьте добреньки.

Демид пошёл за хворостом.

– Как же ты узнал, что эти нападут? – спросил Фёдор. – А нам что же не сказал?.

– Да не знал я, то бишь уверен не был, а потом уж не мог упредить – спугнуть боялся.

– Паря-то спит и виденья видит. Разбудить, что ли?

– Не надо, пусть отдыхает.

– А с этими что делать? Закопаем?

– Теперь-то уж не поднимутся, а утро придёт – в прах обратятся.

Подкинули в костер веток, Николай вновь достал из-за пазухи короткий толстый нож и положил в угли. Багинетом же очистил от коры ветку и приготовился к тяжкому испытанию.

– Сам прижмёшь или подсобить? – спросил Фёдор.

– Смогну и сам, да себя костерить на чём свет стоит – зазорно.

Все трое усмехнулись.

– Ну так давай, меня словцом пригрей, – вызвался Демид.

– Добро. Но смотри, не отпускай, пока не произнесешь: «Господи, благослови раба твоего Николая». Да говори с толком.

– Добро.

Демид с интересом посмотрел на краснеющий в углях нож, затем взялся за горячую рукоять. Раненый закусил очищенную щепку и кивнул в ответ на вопросительный взгляд. Уверенно и быстро солдат прижал красный металл к ране – зашипело, запахло, Николай захрипел, однако ногу не отдёрнул.

– Господи Боже, благослови раба твоего Николая.

Пот выступил на лице, влажная щепка выпала из сведённого рта, и раненый откинулся на спину.

– А-а-а-х-х, стар я становлюсь для такого лечения.

– На-ка, попей воды, – протянул флягу Демид.

– Давай перевяжу, да ещё мазь у меня есть чудодейственная, – сказал Фёдор.

Он достал из своего мешка глиняную кубышку, запечатанную пробкой, и моток льняной повязки.

– Не худо б было повязку-то сварить.

– Вяжи так, устал я.

– Хозяин – барин.

Фёдор сноровисто смазал рану мазью, перевязал, и острая боль притупилась, сменившись ноющей.

– Да ты лекарь.

– Он у нас всю роту пользовал, много лучше полковых дохтуров, – пояснил Демид.

Николай завернулся в одеяло и хриплым голосом проговорил:

– Демид, твоя первая стража, затем Фёдор, потом меня будите.

Солдат смежил веки и повернулся на бок.

– Ишь ты, раскомандовался, – негромко возмутился было Демид.

– Как по мне – его право, – сказал Фёдор и стал укладываться.

– И то верно.

* Сидор – заплечный мешок, рюкзак.

** Армейский тесак – холодное оружие ближнего боя с однолезвийным чуть изогнутым клинком и гардой. Общая длина 850 мм, длина клинка 705 мм, ширина клинка 40 мм. Штука серьёзная, считай – меч.

*** Багинет – от французского «байонет» – кинжал, вставляемый в дуло мушкета для атаки в ближнем бою, предок штыка. Общая длина 320 мм, длина клинка 180 мм, ширина клинка 27 мм.

Глава 2

– «Бо-бро-цскъ», – запинаясь, прочитал Тихон надпись на верстовом столбе при въезде. – Боброцск. Ну, добрались, слава богу!

– Нет, здесь мы не задержимся, – сказал офицер, ехавший чуть впереди.

– Как, разве нам не сюды?

– Нам в село Сухая Берёзовка, а это еще вёрст двадцать.

– Эх, в Воронеже не остановились, Москву в ночь проехали, а допрежь ещё было, – начал бубнить слуга, вспоминая все тяготы долгого пути.

Непривычен был Тихон ни к путешествиям, ни к верховой езде и потому с тоской смотрел на городские виды.

А они поначалу напоминали деревню: плетнями очерченные широкие огороды, крытые соломой избы, хлева да сараи. Отовсюду доносились гогот гусей, кудахтанье куриц да визг свиней, покрываемые время от времени заливистым лаем дворовых кобелей. Репа, капуста, свекла и тыква властвовали на грядках, кое-где уступая моркови, чесноку с луком да прочей травке-зелени, которую так любят добавлять хозяйки и к месту, и не к месту.

На пороге одной из хат, уперев руки в бока, стояла высокая крепкая красивая баба в расшитой кичке, сорочке, пёстрой юбке и сарафане, лихо, прямо под пышными грудями, подвязанном цветастым гашником*. Она глядела на двух всадников открыто, смело, слегка приподняв кончики губ, будто бы прицениваясь. Молодой усатый кавалер с красивым чуть горбатым носом, в красном золоченом офицерском мундире и невиданных высоких сапогах получил высочайшую цену и по этой причине был сразу отставлен в сторону – сколько ни торгуйся, а сто рублей не собьёшь. А вот его спутник, мужчина хоть и в услужении, зато свойский – с приличной бородой, в добром коричневом кафтане и яловых сапогах – этот был красавице, как говорится, по карману и потому получил от неё самую лучшую, самую безотказную из улыбок, каковых в её арсенале хватало.

Оба путешественника женщину заметили, да и мудрено было такую пропустить. Но офицер в ответ на её взгляд лишь коснулся тремя пальцами треуголки. А вот Тихон, ему сразу стало неспокойно, руки его начали попеременно хвататься то за отвороты кафтана, то за бороду. Глаза также пришли в движение и, хотя честно пытались смотреть в лицо прекрасной хозяйке, все время скатывались куда-то ниже – ближе к гашнику.

– Ваше вы-со-ко-благородие, – медленно и внушительно, как ему казалось, начал Тихон, не отрывая от женщины взгляда, – господин капитан, дозвольте обратиться.

Такое длинное именование всегда предваряло какую-либо просьбу из разряда «дайте воды попить, а то так есть хочется, что и переночевать негде».

– Нет, Тихон, на постой мы останавливаться не будем.

– Да я вовсе не о том хотел сказать!

– А о чем же?

– Да вот, теперь уж и забыл, – раздосадованно буркнул тот.

Сзади, будто в ответ на эти слова, послышался смех ехидной обольстительницы.

Чем дальше вглубь поселения продвигались всадники, тем уже становились улицы, сменившие лёгкий, открытый наряд плетней на строгий мундир заборов и тынов. Солома на крышах уступила место дранке и тёсу. Менялись и сами дома: от квадратных тёмных изб с крохотными мутными оконцами – до высоких теремов с подклетями, крылечками, резными наличниками и венцами.

Улицы, добравшись до центра, упирались в площадь неправильной формы, где расположился примечательный архитектурный ансамбль из деревянных торговых рядов, неказистого казённого кабака, трактира, церкви и дома дворянского собрания. Последнее строение разительно отличалось от прочих: каменное, двухэтажное, с колоннадой в четыре столпа, с высокими окнами и двустворчатыми дверьми, оно как бы венчало собой всё поселение. Впрочем, было, скорее, венком, нежели венцом, причем сплетенным девицей, которая хотя и видела, как следует составлять цветки, но сама еще не набила руку.

Весьма также возможно, что девица эта была несколько ленива и воровата. Так, лестница имела уже вид скорее затрапезный, чем парадный: многие ступени разошлись и нахватали в зазоры меж собой всякого сора. Перед лестницей когда-то начинали укладывать брусчатку, но до конца дело так и не довели, и замощено было только шагов пять. Остальные же камни, обтесанные и готовые, лежали чуть поодаль большой, поросшей травой, кучей. И конечно, на площади, в виду окон городской короны, раскинулась на все четыре стороны широкая, малость обмелевшая по сухому времени, лужа. Сей водоём являл собой пасторальную картину, лишь ждущую своего живописца: на правом его краю гусыня учила своих детей держаться на плаву, с левого края лохматая дворняга лакала воду, при этом лукаво поглядывая на птичье семейство.

По обеденному времени, людей вокруг почти не было, лишь трое торговцев скучали у своих прилавков, да несколько женщин обсуждали свежие сплетни у входа в церковь.

Всадники преодолели лужу вброд и подъехали к дому дворянского собрания, приковав к себе внимание всего имевшегося населения, включая гусыню с собакой.

– А что, Тихон, как думаешь – на месте исправник? Ставлю тельца против яйца, что там пусто!

– С вами, Георгий Петрович, об заклад биться, что по миру пуститься, да и не бывало ещё на Руси такого, чтобы высокий чин до обеда на службе засиживался.

Внутри выдающегося строения, на первом этаже, располагались присутственные кабинеты, а на второй этаж вела широкая лестница, намекая на празднества и ассамблеи, проводимые наверху, от суеты повыше. Перед дверью кабинета исправника, в окружении запертых шкафов, за крохотным секретарским столом с множеством ящичков сидел лишь тощий длинный писарь, облаченный в чистые нарукавники и запачканную чернилами жилетку. Служебные дела требовали от него сегодня сосредоточенности, по крайней мере такой вывод можно было сделать по согбенной его фигуре. И правда, ведь почистить ногти таким тупым перочинным ножом, какой имелся в его распоряжении, дело непростое.

Услыхав хорошо знакомый скрип открываемой двери, чиновник от занятия своего не отвлекся, так как справедливо полагал, что наперёд следует завершать дела важные, а выбор между «la manicure» и мычанием очередного просителя был очевиден. Однако ж уверенные шаги и звон стальных шпор насторожили его и пробудили то чувство предначальственного трепета, каковое имеется у всей чиновничьей братии. Ещё толком не разглядев вошедшего, писарь подскочил и вытянулся в струнку.

– Коллежский регистратор Причкаляев, чем могу служить-с?

– Где я могу видеть капитан-исправника?

– Его высокоблагородие Александр Фёдорович в сей час обедают-с.

– Когда же он будет?

– Я, право, затрудняюсь, случаются дни, когда неотложные государственные дела требуют от него… – Чиновник развел руками и изобразил на лице глуповато-удивленную гримасу, каковая должна была, по его мнению, досказать за него, что как раз сегодня дела требуют многого, очень многого.

– Где же он имеет обыкновение обедать?

– Сегодня среда, стало быть, в трактире сегодня дичь-с, дикая утка или заяц, бывают и куропатки, посему его высокоблагородие может быть там, да-с. Также его высокоблагородие по средам заглядывает к помещику Изюмину. Смею заметить, что баранина с изюмом у этого помещика всегда отменная, тает во рту-с. Поговаривают даже, что и именование свое род их взял от этого блюда, да-с.

Рассказывая, Причкаляев сам захотел чего-нибудь перекусить и потому, сглотнув, продолжил с жаром и чуть наклонившись к посетителям:

– Купец Афанасьев Антип Иванович нанял себе татарку из Азовской слободы, так сея магометанка готовит изумительнейший плов с травками разными, с заморскими пряностями-с. Его высокоблагородие намеревался почтить купчину своим визитом ещё на той неделе.

– Постой-ка, магометанка? Откуда?

– Э-эм, извольте видеть, в одна тысяча семьсот одиннадцатом году высочайшим указом к нам в Боброцск переселены жители крепости Азов перед сдачей оной твердыни под власть Османской империи. Всего около сотни душ-с, в том числе две дюжины инородцев, татар-с. Нынче их стало поболе, по ревизской сказке прошлого года – сорок пять человек.

– Продолжай.

– О чём-с? – сбился с мысли Причкаляев.

– Об обеде.

– Ах, да. Э-эм, извольте видеть, помещик Изюмин… а, нет, я уж говорил… Стало быть, что же? А! Промысловой артели старшина, Иванцов, да-с. Прошлого дни зазывал оный Иванцов его высокоблагородие к себе отведать свиных ребрышек на угольях. Да так славно расписывал кушанье, что, право, Александр Фёдорович мог соблазниться, мог. Добавлю ещё, что Иванцов, вернувшись из Воронежа, захватил с собой интереснейшее собрание винных бутылей зеленого стекла в сургучных пробках, но никому ничего о содержимом не рассказал, чем всех весьма и весьма заинтриговал, да-с.

Писарь так раззадорился, что позабыл, к чему может привести чрезмерное усердие и начал припоминать места обеда своего начальника и в другие дни.

– В четверг в трактире подают недурственных судаков-с, стало быть…

– Довольно. Отправляйся за своим начальником и доложи ему, что в трактире его ожидает капитан лейб-гвардии Георгий Петрович Воронцов по государеву делу.

– Но как же, присутственные часы, я никак, я обязан… – начал было лепетать чиновник.

Офицер ничего не стал возражать, а лишь немного сдвинул брови.

– Да-да, непременно, отправляюсь, сию секунду. А как же, если они-с в трактире, и вы, и…

– Тогда далеко тебе ходить не придётся.

Трактир зазывал посетителей изогнутой дугой вывеской с выложенным деревянными буквами прозаическим названием: «Афанасьѣвъ Трактиръ». Владельцу пришлось пожертвовать частью двора и переместить высокий забор на один уровень со стеной здания. Взамен он выдвинул вперёд крыльцо и украсил его резными, выкрашенными в красный цвет перилами и наличниками, а также искусно сработанной головой коня, венчавшей крышу. Вдоль стены слева от входа была устроена коновязь.

Однако ж брички капитан-исправника, а со слов секретаря, он и через площадь имеет обыкновение в ней ездить, нигде не было видно. Писарь побежал по адресам, а Воронцов с Тихоном расположились внутри. Здание трактира было переделано предприимчивым хозяином из жилого терема, и основная зала ранее была просторной горницей с длинным столом и лавками. Обстановка больших изменений не претерпела: дверь расширили, добавив вторую створку, горнило печи отгородили тонкой стенкой, а к полатям пристроили второй ярус. Из убранства выделялось широкое венское кресло, стоявшее особняком и, видимо, являвшееся местной достопримечательностью.

– Чего изволите? – спросил русоволосый паренёк, низко поклонившись.

– А что предпочитает его высокоблагородие капитан-исправник? – закинул удочку Воронцов, усаживаясь за стол.

– Зайца в сметане, томлёный бараний бок, ножки куриные с чесноком, утку запечённую с яблоками, язык телячий с черемшой, судака в сливках, расстегай с мелкой рыбицей, расстегай с…

– Постой-постой, эдак я позабуду начало. А ты смышлёный парень. Гляди-ка, это называется фокус.

В пальцах офицера, как по волшебству, появился серебряный гривенник. Он выскочил между средним и указательным перстами и начал переваливаться между ними то в одну, то в другую сторону, после чего был ловко запущен в воздух в сторону молоденького подавальщика. Паренёк хоть и глядел на фокус, позабыв закрыть рот, но монету поймал сноровисто.

– Оставишь себе, если расскажешь, отчего его высокоблагородие не зашел сегодня к вам отобедать.

– У самой нашей двери перехватила его вдова Ершова и увела к себе на рыжики с картошкой.

– А что, хороши ли у неё рыжики?

– Должно быть, хороши, коль он к ней хоть единожды за седмицу, а зайдёт.

– Давно ли он ушёл?

– Полудня ещё не было.

– Два часа угощается. Должно быть, уже кончил. Беги к вдове Ершовой, да как сыщешь его высокоблагородие, то скажи, что его ожидает капитан лейб-гвардии из Петербурга по государеву делу. Всё ли понял?

– Нет, не всё.

– Что ж неясно? – Воронцов слегка нахмурился, досадуя, что ошибся в посыльном.

– Что вы кушать будете?

– Ха-х, кушать будем зайца в сметане. Квасу нам наперёд принеси и беги за капитан-исправником.

Мальчишка мигом поставил на стол кувшин, кружки, тарелочку с резаной редькой и убежал.

– Эх, барин, гривенник за посылку – разорение, да за ту же деньгу поле можно перепахать, – начал корить Тихон, зажевав глоток кваса хрустящей долькой.

– Не за посылку, а за наше время. Поскорее расспросим исправника, поскорее дальше отправимся.

– Куды мы всё поспешаем? Отдохнули бы денёк-другой здесь, всё обстоятельно разузнали бы.

– Нет, надо Николая нагонять.

– Бежим, бежим, как на пожар, Москву в ночь прогонами проехали, эх, – забубнил себе в кружку Тихон.

Он был человеком мирным, спокойным и больше всего желал, чтобы барин бросил эту леденящую кровь службу и вернулся к себе в деревню. Перед ним в красках представала картина сельской жизни в старом доме, в окружении крестьянских изб и бескрайних полей. Себя он там тоже видел, прямо как на картине – в качестве рачительного управляющего при молодом хозяине.

Пока Тихон предавался мечтаниям, Воронцов размышлял о предстоящем деле. Действительно, спешили как на пожар, но если медлить, то след простынет. Хотя следа-то, может статься, и нет вовсе. Очередная ли это пустышка или и в самом деле где-то неподалеку от этого городка проявили себя дьявольские силы? Почему сгорела сельская церковь вместе со священником? Что знают об этом здесь, в уездной столице? Сведений недоставало, и исправник едва ли сильно их пополнит, но попытаться стоило.

Пока каждый думал о своём, проворная старушка-стряпуха принесла в чугунке целиком запеченного зайца да краюху свежего белого хлеба, да миску кислой капусты, и мысли отошли в сторону.

Спустя четверть часа после того как с едой было покончено, снаружи послышался натужный скрип ступеней лестницы, а после и половиц крыльца. Затем двери распахнулись, и в залу вошёл человек. Впрочем, вперед него вплыло необъятное пузо, шириной своей оно едва не полностью закрыло проход, однако сноровистое управление хозяина сей баржи позволило не только пройти узкую протоку без потерь в пуговицах уже несколько потёртого камзола, но и мастерски пришвартоваться к столу. Гости поднялись навстречу вошедшему, но вместо приветствия услышали:

– Ивашка! Кресло мне! – Уездный великан обладал густым басом.

Давешний паренёк метнулся к венскому креслу и ловко подставил его под зад капитан-исправника. К чести иноземных мастеров, кресло под внушительным весом даже не скрипнуло.

– Простите мне мою неучтивость, но Афанасий так узко выстроил свой трактир, что человеку даже и стоять в нём стеснительно. Позвольте представиться: капитан-исправник Боброцского уезда, потомственный дворянин Александр Фёдорович Колосков.

– Капитан лейб-гвардии Воронцов Георгий Петрович. Я к вам с предписанием. Вот, прочтите.

Офицер вытащил из кожаного поясного футляра сложенный листок, где казённым слогом было записано следующее:

«Податель сего, Воронцов Георгій Петровичъ, отряженъ Тайной Экспедиціей Сената для установленія причинъ и обстоятельствъ пожара въ церкви въ селѣ Сухая Берёзовка Боброцского уѣзда.

Симъ, Воронцов Георгій Петровичъ, надѣляется правомъ имать и устанавливать розыскъ надъ особами всѣх сословій, могущими быть къ означенному пожару причастными. Всемъ военнымъ и статскимъ службамъ предписывается оказывать означенному Воронцову всемерное в его дѣлѣ содѣйствіе.

Тайный совѣтникъ С. И. Шешков

Писано въ Санктъ-Петербургѣ въ июне 1791 года»

Капитан-исправник читал предписание долго, несколько раз перечитывая одно и то же предложение, по временам недоуменно бубня себе под нос то «Сенат в Сухой Березовке?», то «имать все сословия… имать все?» Лоб его, широкий и гладкий, с каждым новым прочтением покрывался волнами морщин. Так прошло никак не менее пяти минут, а высшее должностное лицо Боброцкого уезда всё не могло прийти к хоть какому-то мнению насчёт изучаемого документа – пожар в селе никак не соотносился со столь важным и пугающим учреждением как Тайная Экспедиция Сената.

– Позвольте, позвольте, это тот самый пожар, где отец Феофаний сгорел?

– Да, именно. Что вы можете об этом рассказать?

– Скорбное дело, скорбное. Отец Феофаний был божьим человеком и умело творил не только священные таинства, но и замечательную рябиновую настойку.