Текст книги "На пути к Цусиме"

Глава II. Миссия коллежского советника А. М. Гартинга. Выход эскадры в поход

Советы дипломатов и пожелания военных моряков были встречены с пониманием, и дальнейшие шаги по линии МИДа, Военного и Морского министерств стали мероприятиями, так сказать, второго плана. Основная нагрузка по организации охраны 2–й Тихоокеанской эскадры в западной и южной Европе в итоге оказалась возложена на тайную политическую полицию. На эти цели российский полицейский департамент разновременно получил от Морского ведомства 384 тыс. рублей из общего полумиллионного кредита, выделенного казной на охрану эскадры Рожественского. В июне–июле 1904 г. за рубеж Департамент полиции командировал коллежского советника А. М. Гартинга и подполковника Отдельного корпуса жандармов В. В. Тржецяка, каждому из которых предстояло создать агентурную сеть для предотвращения ожидавшихся диверсий японцев, соответственно, на севере Европы и в районе черноморских проливов. Позднее, в середине октября 1904 г., секретное задание получил и другой полицейский чиновник – титулярный советник И. Ф. Манасевич–Мануйлов. На средства военно–морского ведомства он был направлен в Париж.

В отличие от большинства своих коллег во внешнеполитическом и военном министерствах, имевших официальный статус и пользовавшихся дипломатической неприкосновенностью, чиновники Департамента полиции находились за рубежом на полу– или нелегальном положении, были снабжены подложными документами и свои донесения подписывали псевдонимами: Гартинг именовался англичанином Арнольдом, а Тржецяк – служащим российского Добровольного флота А. К. Цитовским. В своей переписке они пользовались либо русским «губернаторским» ключом, либо французским цифровым шифром. Мануйлов также свои донесения шифровал, но подписывал настоящим именем («Ivan»). Степень их «легальности» во многом зависела от характера взаимоотношений правительства данной страны с Россией, однако и в случае, когда эти взаимоотношения были вполне дружественными, они не могли действовать открыто во избежание международного скандала. Во всяком случае, продуктивная деятельность российских контрразведчиков часто была бы невозможна без неофициальной помощи со стороны высших должностных лиц ряда государств (в первую очередь, Франции и Дании) и без содействия российских штатских и военных дипломатов, с которыми у них, как правило, с самого начала складывались тесные деловые контакты.

Методы добывания информации, использовавшиеся ими, также могли быть не в ладах с законом.

Помимо традиционного и неизбежного наружного наблюдения, если того требовали обстоятельства, практиковался подкуп должностных лиц и прислуги, подслушивание, перлюстрация частной и служебной корреспонденции, тайное копирование, а иногда и кража наиболее важных документов. В этом смысле российские контрразведчики были вполне солидарны со своими японскими коллегами – и те, и другие полагали, что в условиях войны «все средства допустимы», как заметил в одном из своих донесений Тржецяк[76] 76
  ГАРФ. Ф. 102 ДП ОО. Оп. 316. 1904 (II). Д. 12. Л. 105.


[Закрыть]. Выбор именно этих чиновников для столь ответственной и деликатной миссии объяснялся не только их профессиональными качествами, но и опытом работы в подведомственном регионе: Гартинг к тому времени уже в течение ряда лет заведовал агентурой Департамента полиции в Германии, а Тржецяк до 1903 г. в том же качестве работал на Балканах. Очевидно, что перед назначением кандидатуры всех троих были согласованы с адмиралом Рожественским и им одобрены.

А. М. Гартинг родился в 1861 г. в г. Пинске Минской губернии и в течение первых 33–х лет своей жизни именовался потомственным почетным гражданином Авраамом–Аароном Мойшевичем Геккельманом. Как и некоторые другие крупные деятели российского тайного политического сыска, свою полицейскую карьеру он начал в качестве секретного сотрудника Петербургского охранного отделения и Департамента полиции – им он «освещал» деятельность столичных и эмигрантских народовольческих кружков, в которых был известен под именем Ландезен. Затем Геккельман перешел в ведение заведующего Заграничной агентурой П. И. Рачковского, по указанию и на средства которого в 1890 г. с провокационной целью создал в Париже бомбовую мастерскую (за что французским судом был заочно приговорен к пяти годам тюрьмы). С тех пор он считался учеником Рачковского, который всецело ему доверял и неизменно покровительствовал. В 1894 г. император разрешил Геккельману, принявшему православие (крестным отцом стал тот же Рачковский), впредь именоваться Аркадием Михайловичем Гартингом, которого в 1895 г. Франция наградила орденом Почетного легиона. Во второй половине 1890–х гг. «Аркаше», как его по–свойски называли в Департаменте полиции, доверяли уже настолько, что поручали охрану членов царствующего дома, включая самого Николая II и императрицу Александру Федоровну, во время их пребывания за границей.

В 1901 г. по протекции Рачковского 40–летний Гартинг получает, наконец, самостоятельный пост – встает во главе созданной по инициативе того же Рачковского Берлинской агентуры Департамента полиции. Вершиной его полицейской карьеры стало заведование Заграничной агентурой Департамента, которое продолжалось с 1905 по 1909 г. и прекратилось при скандальных обстоятельствах. Известный разоблачитель провокаторов, революционер–эмигрант В. Л. Бурцев установил, что Гартинг и создатель той самой, 1890–го года, парижской бомбовой лаборатории – одно лицо, и «Аркаше», к тому времени уже достигшему генеральских чинов (что для еврея было большой редкостью), пришлось бросить все и срочно «эвакуироваться» в Петербург. Через год он вышел в отставку, живал попеременно то в Петербурге, то за границей, где и осел окончательно после прихода к власти большевиков.

Район, в 1904 г. порученный наблюдению Гартинга, обнимал Балтийское и часть Северного морей и включал территориальные воды и прибрежную полосу четырех государств: Дании, Швеции, Норвегии и Германии, причем обеспечивать безопасность эскадры ему предстояло как с суши, так и с моря. Категорическое предписание министра графа Ламздорфа оказывать Гартингу «полное содействие» на всякий случай получили и российские консулы в Лондоне, Гулле, Ливерпуле и Кардиффе[77] 77
  ВПРИ. Ф. 184. Оп. 520. Д. 1127. Л. 86. – Шифрованная телеграмма секретаря российского посольства в Лондоне кн. П. Волконского российским консулам в Лондоне, Гулле, Ливерпуле и Кардиффе. Лондон, 2(15) июня 1904 г.


[Закрыть]. В июне 1904 г. Гартинг явился в Главный морской штаб с проектом организации охраны эскадры, но встретил там довольно прохладный прием. «При первом знакомстве с Гартингом, – вспоминал Василий Штенгер, – он произвел на меня крайне отрицательное впечатление. Я определенно заявил сослуживцам, что этот чиновник в вицмундире не внушает доверия [...] Апломб у Гартинга был очень большой, говорил он очень много и развивал всякие планы, как он поведет охрану»[78] 78
  Штенгер В. А. Указ. соч. С. 38.


[Закрыть]. Несмотря наэто, проект Гартинга был принят. «При обсуждении в Главном морском штабе вопроса расходов, необходимых для организации вверенной мне охраны, – докладывал он, – полагалось, что охранная служба потребует около 30 человек и понадобится 2–3 парохода для крейсирования в Бельте, причем имелось в виду, что организация должна будет функционировать не более 3–х месяцев и расход был высчитан в 150 000 руб., каковая сумма была ассигнована Морским министерством»[79] 79
  ГАРФ. Ф. 102 ДП ОО. 316. 1904(II). Д. 11. Ч. 2. Л. 165.


[Закрыть]. Более подробных инструкций Гартинг не получил («мне были преподаны указания лишь в общих чертах», – напишет он впоследствии) – все детали ему предстояло выяснить на месте и действовать в соответствии с обстановкой. В начале июля 1904 г. Гартинг приехал в Копенгаген, устроил свой штаб в отеле «Феникс», развил бурную деятельность и вскоре намного превзошел намеченные в Петербурге масштабы своей организации. С помощью российских консулов и вице–консулов в приморских городах он создал свыше 80 «сторожевых», или «наблюдательных» пунктов, в которых на него негласно работало до 100 человек местных жителей (вместо 30 «запланированных») – рыбаков, полицейских, смотрителей маяков, пограничных стражников и т. д. Гартинг установил тесные связи с рядом шведских и датских пароходных и страховых обществ, 9 судов которых (вместо «2—3–х») были им зафрахтованы, чтобы с середины августа до середины октября 1904 г. крейсировать в датских и шведско–норвежских водах. Прежде чем фрахтовать то или иное судно, Гартинг посылал его подробное описание и фотографию в Главный морской штаб, который и принимал окончательное решение о возможности его использования. Вообще по всем специальным морским вопросам Гартинг консультировался с Главным морским штабом, фактический глава которого, адмирал Вирениус, направлял ему свои ответные депеши от имени Лопухина (конечно, с ведома последнего и по договоренности с ним)[80] 80
  Каждый из российских нелегальных агентов использовал свои методы тайной переписки с Петербургом. Тржецяк, например, многие свои донесения посылал на квартиру В. С. Зыбина в виде частных писем, почему и не находил нужным их шифровать. Ответные шифрованные телеграммы направлялись ему на имя посла И. А. Зиновьева в российскую миссию в Константинополе без упоминания имен не только Тржецяка, но и Цитовского. О том, что депеша предназначалась именно Тржецяку, в посольстве узнавали по подписи – «Lopoukchine».


[Закрыть].

В момент прохождения основных сил 2–й эскадры число пароходов было увеличено до 12, и Гартинг получил возможность непрерывно наблюдать в «своем» районе движение ее судов. Существенно облегчала его задачу поддержка, которой ему с помощью сотрудников российского посольства удалось заручиться в ряде датских министерств. В результате чиновники морского ведомства этой страны информировали Гартинга о подозрительных судах, замеченных в море с датских маяков, полицейские власти получили указание Министерства юстиции содействовать российскому агенту, а МИД и Министерство финансов, по его просьбе, потребовали от таможни особо бдительно досматривать прибывающие из‑за рубежа грузы и изымать взрывчатые вещества – напомним, что возможность минирования японцами балтийских проливов рассматривалась тогда как наиболее вероятная. Специально для провода эскадры Рожественского через балтийские проливы правительство Дании выделило 20 коронных лоцманов[81] 81
  АВПРИ. Ф. 143. Оп. 491. Д. 60. Л. 138.


[Закрыть].

Одновременно с Гартингом и его агентурой в интересах охраны эскадры работали и сотрудники российских дипломатических миссий в Скандинавии. «Считаю долгом довести до сведения Вашего сиятельства, – писал в середине августа 1904 г. графу Ламздорфу российский посланник в Дании А. П. Извольский, – о разговоре, который я имел со здешним морским министром касательно предупреждения попыток со стороны японцев нанести вред нашей эскадре при предстоящем проходе ее из Балтийского в Немецкое море. Вице–адмирал Иёнке сказал мне, что, со своей стороны, им принят целый ряд мер для самого тщательного наблюдения за всем, что происходит в датских портах и водах: инструкции в этом смысле даны командирам всех датских военных судов, коронным лоцманам, чинам правительственной рыбной инспекции и служащим на маяках. О каждом подозрительном судне или другом явлении предписано доносить в Морское министерство, откуда сведения эти будут тотчас же сообщаться негласным образом вверенной мне миссии»[82] 82
  АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470. Д. 24. Л. 103104.


[Закрыть]. Таким образом, датские военно–морские силы были негласно привлечены к обеспечению безопасности русской эскадры. По уверению датского корреспондента «Times», в Копенгагене «никто не верил в реальную опасность» японских мин благодаря чрезвычайным мерам предосторожности, принятым местными властями: «Даже в самых маленьких провинциальных городках […] каждый путешественник и иностранец наблюдался с бдительностью почти смехотворной»[83] 83
  The Times.1904. October 24. № 37533. P. 3.


[Закрыть].

Гартингу, однако, было не до шуток. Он регулярно, иногда – по нескольку раз в день – докладывал Извольскому о ходе дела, сообщал ему имена датчан, характер и степень их участия в своей «сторожевой службе». В момент прохождения эскадры у берегов Дании такие доклады он делал российскому посланнику почти ежечасно, а тот, в свою очередь, информировал своего министра, а также вдовствующую императрицу–мать Марию Федоровну, датчанку по происхождению, которая в тот момент гостила на своей «первой» родине. Личная заинтересованность в этом деле вдовствующей императрицы лишала Гартинга возможности избавиться от такого назойливого и, по его мнению, чрезмерного внимания к своей персоне руководителя российской миссии в Копенгагене.

В Швеции под непосредственным руководством Гартинга действовал консул Березников, который, по позднейшему отзыву Департамента полиции, «способствовал принятию мер к благополучному проследованию эскадры, причем для получения ближайших указаний неоднократно ездил в Копенгаген к командированному по этому делу чиновнику Департамента полиции»[84] 84
  ГА РФ. Ф. 102 ДП 00.
  Оп. 316. 1904 (II). Д. 1. Ч. 6. Л. 35–35 об.


[Закрыть]. На это время в ведение консула был передан информатор из японской миссии в Стокгольме, который по заданию российского Департамента полиции был завербован агентом французского Разведочного бюро в августе 1904 г. («гонорары» этого информатора также оплачивались из секретных сумм Морского министерства). Содействие Гартингу оказывали военный атташе в странах Скандинавии полковник А. М. Алексеев и генеральный консул России в Норвегии. «Шведское правительство, подобно датскому, – докладывал руководителю русской военной разведки генералу В. П. Целебровскому полковник Алексеев, – с официальной стороны имеет наблюдение за деятельностью прибывающих в Скандинавию неурочных японцев»[85] 85
  Японский шпионаж в царской России. С. 188. – Рапорт военного агента в Копенгагене и Стокгольме Генерального штаба полковника Алексеева начальнику военно–статистического отдела Главного штаба. 17 августа 1904 г.


[Закрыть].

Вскоре из Скандинавии в Петербург стали приходить тревожные известия. «Из поступивших за последние три недели донесений консулов и собранных сведений о появлении на берегах Балтийского моря японцев видно, что они продолжают прибывать поодиночке, по два [...] и продолжают направляться в Швецию и Норвегию, – докладывал Алексеев. – […] В чем заключается деятельность приезжих в Швецию, еще не констатировано, но можно думать, что она носит разведочный шпионский характер». «Организованное г–ном Гартингом фактическое наблюдение за побережьем скандинавских и датских вод […] уже вполне функционирует, и получаемые им сведения направляются в Главный морской штаб»[86] 86
  Японский шпионаж в царской России. С. 188. – Рапорт военного агента в Копенгагене и Стокгольме Генерального штаба полковника Алексеева начальнику военностатистического отдела Главного штаба. 17 августа 1904 г.


[Закрыть], – заключал свой рапорт русский военный атташе. Худшие опасения подтвердило появление в балтийских проливах миноносцев без опознавательных знаков, неоднократно зафиксированное наблюдателями Гартинга с моря и с суши. В начале сентября под видом туриста туда неожиданно явился японский военно–морской атташе в Германии капитан Такикава в компании с двумя немцами. Один из них, отставной лейтенант прусского флота Цигер (Zieger), ночью с мыса Скаген тайно подавал кому‑то фонарем сигналы в море, а сам Такикава сносился с секретарем японской миссии в Берлине шифрованными телеграммами. Японский офицер и его сообщники были сразу взяты иод наблюдение, вскоре арестованы датскими властями и выдворены из страны. «Газеты пишут, что офицер японского флота арестован в Копенгагене по подозрению в шпионаже. Пожалуйста, ответьте, есть ли он наш военно–морской атташе», – шифром запросил Митцухаси своих коллег в Берлине 8(21) сентября[87] 87
  АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470. Д. 49. Л. 129.


[Закрыть].

В Главном морском штабе на сообщения Гартинга реагировали двояко. Не имея возможности контролировать полицейского чиновника, штабные офицеры терзались сомнениями, не морочат ли им голову и не напрасно ли тратятся в Скандинавии казенные средства. По словам Штенгера, Гартинг «не упускал случая нам представлять все более и более страшные агентурные сведения, якобы им полученные. Денег он изводил уйму, уезжая в Швецию и организуя там охрану […]; было ли это, однако, так в действительности, – сказать затрудняюсь. […] И хотя закрадывалось большое сомнение в справедливости его сведений, но надо отдать ему справедливость – он умел хорошо придать всему оттенок правдоподобия, а так как проверить его не было никаких средств, то и приходилось, поневоле все же с его сообщениями считаться»[88] 88
  Штенгер В. А. Указ. соч. С. 38–39.


[Закрыть]. Оснований для подобных подозрений не было никаких, зато в полной мере сказывалась обычная «ревность» штабных к штатскому «чужаку».

Судя по всему, несмотря на выдающуюся энергию и работоспособность самого Рожественского, в его штабе и тогда, и позднее царила рутинно–канцелярская обстановка, увы, типичная для такого рода учреждений. «Насколько адмирал, не пропускавший мимо ушей ни одного замечания, все помнивший, обо всем думавший, всецело отдававшийся мысли и заботе об успешном ходе военных действий, возбуждал симпатию […], – свидетельствует наблюдатель, – настолько же его штаб производил впечатление типичного штаба мирного времени […] со всей его важностью и замкнутостью, мелкими интригами и той особой, ревнивой охраной своей части делопроизводства от всякого постороннего вторжения, которая служит главной основой канцелярской тайны. Не только сделать самостоятельный доклад, но даже просто в присутствии адмирала высказать свое мнение, подать совет по поводу какого– либо мероприятия, – значило возбудить против себя глубокое негодование соответственного специалиста»[89] 89
  Семенов В. И. Указ. соч. С. 236.


[Закрыть]. Формирование 2–й эскадры и подготовка ее к выходу в море сопровождались появлением огромного количества разного рода распоряжений, директив, приказов, схем, инструкций и прочих бумаг. С мая по сентябрь 1904 г. включительно штаб командующего издал свыше 400 циркуляров по самым разным вопросам, не считая тетради секретных схем[90] 90
  Семенов В. И. Указ. соч. С. 259.


[Закрыть], которыми, казалось, была предусмотрена любая неожиданность и регламентирован каждый шаг моряков в походе. Однако, недоверчиво отнесясь к информации Гартинга, морские штабисты упустили сообщить ему систему сигналов для переговоров эскадры с кораблями его агентуры во время движения через балтийские проливы. Это упущение чуть было не обернулось серьезной аварией нескольких кораблей эскадры, включая флагманский броненосец.

Сам Рожественский, за плечами которого была хорошая школа военно–разведывательной работы (в 1891–1894 гг. он состоял российским военно–морским атташе в Великобритании), другие старшие офицеры 2–й эскадры, а также руководитель Главного морского штаба адмирал Вирениус сведениям Гартинга доверяли, к его информации прислушивались и его усилия ценили. На прямой вопрос того же Семенова, что сделано для обеспечения безопасности эскадры, начальник штаба Рожественского заверил, что «все меры приняты»: «Помимо наблюдения со стороны датских военных судов, оберегающих нейтралитет своих территориальных вод, – сообщил капитан 1–го ранга К. К. Клапье‑де– Колонг, – у нас организована и своя собственная охрана как с берега, так и на воде при посредстве специально зафрахтованных пароходов, которые крейсируют в проливе и будут смотреть, чтобы какие– нибудь подозрительные суда не набросали мин на пути эскадры перед самым ее проходом»[91] 91
  Семенов В. И. Указ. соч. С. 242.


[Закрыть].

Думается, что вполне разделял опасения Рожественского и император, которому МИД и МВД регулярно направляли переписку со своими чиновниками по этому вопросу, как и расшифрованные тексты секретных телеграмм японских дипломатов. За свою титаническую работу по формированию и оснащению 2–й эскадры и подготовке ее выхода в море ее командующий заслуживал поощрения еще до начала экспедиции («Если Балтийский флот оказался способен выйти в поход, то только благодаря Рожественскому и никому другому», – признавала даже лондонская «Times»[92] 92
  Цит. по: The Japan Times. 1904. December 3. № 2334. P. 6.


[Закрыть]), но с этой наградой Николай предпочел несколько повременить. С присвоением звания вице–адмирала и «своим генерал–адъютантом» он поздравил его только тогда, когда балтийские проливы были уже пройдены. Свой новый, вице–адмиральский флаг Рожественский поднял на флагманском броненосце «Князь Суворов» в полночь с 5(18) на 6(19) октября 1904 г.

Выход армады Рождественского в море неоднократно откладывался (согласно первоначальному плану, она должна была начать свой поход еще в июне), но 2(15) октября 1904 г., наконец, состоялся.

Из Либавы эскадра под водительством двух десятков датских лоцманов направилась к балтийским проливам, соблюдая меры предосторожности: впереди основных сил шли тральщики и отряды миноносцев, отгонявшие встречные суда, которые броненосцы провожали дулами своих орудий.

Иностранные государства были официально извещены, что их коммерческие пароходы при встрече с русскими военными кораблями должны немедленно поднимать свои национальные флаги.

Сторожевым катерам был отдан приказ стрелять в любое подозрительное судно, а основным силам – находиться в полной боевой готовности. Зарубежная печать приводила случай, когда некая норвежская шхуна, которая немного промедлила с предъявлением эскадре своей национальности, тут же была «приведена в чувство» холостыми выстрелами[93] 93
  The Times. 1904. October 24. № 37533. P. 3.


[Закрыть]. Впрочем, от крутого адмиральского нрава не меньше доставалось и «своим» – стоило ледоколу «Ермак», который занимался тралением мин, замешкаться с выполнением какой‑то команды флагмана, как Рожественский приказал стрелять ему под корму, но уже не холостыми, а боевыми снарядами.

Как ни странно, для иностранных наблюдателей выход эскадры Рожественского в море оказался неожиданностью. Так, японская печать (со ссылкой на британскую) экстренно сообщила о нем только 4(17) октября, одновременно перепечатав информацию из Берлина, согласно которой русские корабли, едва выйдя из Либавы, будто бы тут же вернулись назад. Слухи об отзыве эскадры продолжали циркулировать в прессе и на следующий день; состав русской армады газеты и иностранные наблюдатели сообщали гадательно.

Еще до начала похода офицеры эскадры были предупреждены о грозящей опасности, и на кораблях Рожественского царила крайне нервозная обстановка: вглядывались в каждый встречный корабль, следили за горизонтом, тщательно исследовали «малейшее пятнышко на воде»[94] 94
  От Либавы до Цусимы. Письма к жене флагманского корабельного инженера 2–й Тихоокеанской эскадры Е. С. Политовского. СПб., 1906. С. 3–8; РГА ВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 3126. Л. 82–83 об. – Письмо младшего врача броненосца «Император Александр III» Б. Бертенсона к отцу от 10 октября 1904 г.; ГА РФ. Ф. 102 ДП ОО. Оп. 316. 1904 (II). Д. 19. Л. 49–49 об. – Письмо Неймана с крейсера «Алмаз» в Москву от 12 октября 1904 г. (перлюстрировано Департаментом полиции).


[Закрыть]. На почтительном расстоянии от эскадры, но в пределах ее видимости, следовали пароходы и яхты «флотилии» Гартинга, непрерывно наблюдавшие за прохождением армады военных кораблей. Тут же находился датский крейсер, канонерские лодки и миноносцы. «Опасаемся мин, – записал в своем дневнике 3(16) октября офицер крейсера «Алмаз» князь А. Чегодаев. – Японские мины могут ставиться на несколько часов, после чего они тонут; такие мины, брошенные впереди идущим кораблем […], могут взорвать нас»[95] 95
  Князь А. Чегодаев–Саконский. На «Алмазе» от Либавы через Цусиму во Владивосток. М., 1910. С. 4. Качеством, о котором пишет мемуарист, обладали мины англичанина Уайтхэда (Whitehead), разработанные еще в 1880–е гг. и в начале XX в. находившиеся на вооружении японского ВМФ.


[Закрыть]. Все эти опасения оказались напрасными, и к 7(20) октября суда эскадры благополучно миновали Большой Бельт и встали на якорь у мыса Скаген.

8(21) октября из Гааги в Токио полетело шифрованное донесение Митцухаси: «4 броненосца, 8 крейсеров и 7 миноносцев прошли датские проливы»[96] 96
  АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470. Д. 49. Л. 136. На самом деле датские проливы на тот момент прошли 7 русских броненосцев, 6 крейсеров, 8 миноносцев и 5 транспортных судов.


[Закрыть]. В тот же день о благополучном отходе эскадры от Скагена Гартинг телеграфировал в Петербург. На следующее утро Митцухаси от имени своего правительства заявил датским властям энергичный протест по поводу «обстоятельств», которыми сопровождался проход через датские воды русских военных кораблей (этот дипломат был одновременно аккредитован и в Гааге, и в Копенгагене).

Попутно с выполнением своей основной задачи сторожевые корабли Гартинга оказали эскадре Рожественского ряд других ценных услуг. Так, им удалось предотвратить аварию флагманского броненосца «Князь Суворов», едва не наскочившего на мель. «Это произошло следующим образом, – рассказывал Гартинг: – сторожевой пароход «Исбиорн» нес свою службу вблизи Ревснес, недалеко от мелководной местности, называемой Хатербар, и заметил, что броненосец «Дмитрий Донской»[97] 97
  В действительности «Дмитрий Донской» официально классифицировался как броненосный крейсер.


[Закрыть] и транспорт «Корея» держали курс на эту мель, но, не имея достаточной быстроходности, «Исбиорн» не успел предупредить о сем указанные суда, но зато датский миноносец «Зебиорнен» пошел навстречу и сообщил о грозящей опасности. Сперва русские суда отнеслись недоверчиво к этому предупреждению, но затем, заметив свою ошибку, должны были повернуть обратно и обойти это место. Через несколько времени наш сторожевой пароход «Исбнорн», видя, что и последующая часть броненосцев следует по тому же опасному направлению и не имея сигналов для переговоров с русской эскадрой, нашел единственный исход лечь поперек пути перед мелью Хатербар и этим маневром спас шедший во главе эскадры броненосец «Князь Суворов» от значительной аварии, заставив таковой после переговоров при посредстве одного из миноносцев совершенно изменить направление пути».

Миссия Гартинга закончилась в середине ноября 1904 г., вскоре после того, как подведомственный ему район благополучно миновал отряд капитана 1–го ранга Л. Ф. Добротворского, составленный из кораблей эскадры, по тем или иным причинам задержавшихся в Либаве. В общем, свою задачу Гартинг успешно выполнил, что он с законной гордостью и констатировал в своем итоговом докладе в Департамент полиции, одновременно заметив, что не только уложился в смету, утвержденную Морским министерством, но и сэкономил казенные средства, в общей сложности потратив на свою «агентуру» менее 125 тыс. рублей. Свой полный финансовый отчет он позднее представил в Главный морской штаб, который его и утвердил[98] 98
  См.: РГА ВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 3144. Л. 165–168 об.


[Закрыть]. Уезжая из Копенгагена, Гартинг передал часть своей агентуры здешнему российскому военному атташе полковнику Алексееву, а сам вернулся к месту основной службы – в Берлин.

Как безусловно успешную его скандинавскую миссию оценили и в Петербурге. По ее итогам Гартинг получил щедрое денежное вознаграждение, вскоре был повышен в чине и в начале 1905 г. назначен начальником IV секретного отделения Особого отдела Департамента полиции. В том же 1905 г. он стал заведующим Заграничной агентурой Департамента, возглавив, таким образом, одно из ключевых подразделений российской тайной политической полиции. «Считаю приятным для себя долгом поставить Вас в известность, – писал ему в Берлин 20 декабря 1904 г. директор Департамента полиции Лопухин, – что по всеподданнейшем докладе Морским министерством 13 сего декабря его императорское величество соизволили разрешить выдать Вам денежное вознаграждение в размере 10 000 рублей за успешное и вместе с тем экономное исполнение столь тяжелой и сложной задачи по организации охраны пути следования 2–й эскадры флота Тихого океана […] Вместе с сим и. д. Начальника Главного морского штаба контр–адмирал Вирениус просил передать Вам искреннюю его признательность за успешное ведение порученного Вам дела и то предупредительное отношение, с которым Вы шли всегда навстречу желаниям Морского министерства»[99] 99
  ГА РФ. Ф. 102 ДП ОО. Оп. 316. 1904 (II). Д. 11. Л. 173.


[Закрыть].

По представлению Гартинга, 25 его агентов – шведов, немцев и норвежцев, были награждены российскими орденами или получили ценные подарки «из кабинета его величества». Награждение его агентов–датчан прошло по ведомству Ламздорфа – на этом специально настоял Извольский. Не был забыт и консул Березников. Когда в апреле 1907 г., уже в чине статского советника, он назначался вице–директором одного из департаментов МИДа, особое внимание было обращено на эти его заслуги трехлетней давности.

В позднейших исторических сочинениях нередко утверждалось, что своими сообщениями Гартинг по старой провокаторской привычке намеренно вводил в заблуждение петербургское начальство и этим фактически спровоцировал последовавший вскоре обстрел эскадрой Рожественского английских рыбаков. «Эскадра, – писал Н. В. Новиков, – попала во власть провокации». Согласно этой же точке зрения, скандинавские агенты Гартинга, «сторожевые» корабли, «а с ними и суммы, издержанные на их содержание», имели «реальное значение» лишь в его отчетах[100] 100
  Новиков Н. В. Указ. соч. С. 100, 103.Того же, что Новиков и Лукин, мнения придерживаются В. Ю. Грибовский, В. П. Познахирев, И. Н. Кравцев, многие другие современные отечественные и все известные нам зарубежные исследователи. Разновидностью этой точки зрения является версия, изложенная авторами многотомных «Очерков истории российской внешней разведки», а вслед за ними и Е. Ю. Сергеевым (Sergeev E. Y. Russian Military Intelligence in the War with Japan, 1904–05. Secret Operations on Land and Sea. London, New York, 2007). Ни словом не помянув Гартинга в деле охраны 2–й Тихоокеанской эскадры (что само по себе требует большого искусства), всю ответственность за «гулльский инцидент» они возложили на Мануйлова, который, напомним, добыл некоторые документы, раскрывавшие замыслы японцев на этот счет. «Какой‑либо реальной угрозы эскадре Рожественского со стороны японцев в европейских водах, конечно, не было и быть не могло [!], – утверждают специалисты по истории российской внешней разведки. – «Информация» Мануйлова, по всей видимости, представляла собой его собственную выдумку или ловко подсунутую дезинформацию противника, которая чуть не привела к разрыву дипломатических отношений с Великобританией» (Очерки истории российской внешней разведки. В 6 томах / Под ред. Е. М. Примакова. Т. 1. М., 1996. С. 211–212). Вкладом Е. Ю. Сергеева в эту выдуманную схему является такое же вымышленное сообщение о том, будто с японской стороны главным наблюдателем «всех маневров русской флотилии» после ее выхода из Либавы был полковник Мотодзиро Акаси – См.: Sergeev E. Y. Op. cit. P. 142.


[Закрыть]. В статье, опубликованной в 1935 г. в эмигрантских «Последних новостях», публицист А. Лукин вполне согласился с выводами своего советского коллеги: «вокруг эскадры сплошной туман провокации», все сообщения Гартинга «являлись сплошной и наглейшей фальсификацией агентов охранки» и т. п. [101] 101
  Лукин А. «Гулльский инцидент» и охранка // Последние новости. 1935. 16 сентября.


[Закрыть] Предоставляем читателю судить, мог ли Гартинг в описанных условиях желать и имел ли возможность поступать таким образом, и чем для него могли закончиться подобные «шалости». Нелишне обратить внимание и на то, что «гулльский инцидент» произошел далеко за пределами зоны ответственности его «охранной» службы и спустя несколько дней после выхода эскадры из нее. Если и обвинять кого‑либо в «приведении адмирала Рожественского в нервное состояние», то одним этим полицейским чиновником ограничиться никак невозможно.