Текст книги "Дорога сновидений. Русская сказка"

Автор книги: Дмитрий Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Он посмотрел куда-то сквозь меня, отнял у дракончика миску, сделал мощный глоток, вновь наполнил из пузатого кувшина и протянул мне:

– Будешь? – Это вино? – догадался я. – А разве малышу можно? – Теперь всем все можно, – простуженным голосом сказал князь. – Драконов я выпустил. Пусть ищут пропитание сами. Поначалу возвращались, даже сюда заползали, а потом… Где-нибудь кого-нибудь жрут. А их убивают. Теперь все равно. Мир еще не дорос до драконов. А мы с Оранжиком пьем. Не умеем, но пьем… Вот дед мой умел… Садись, Иван, будем учиться пить… Я сел рядом с ним на холодный пол. Глаза у дракончика были красные, а в уголках скопились катыши гноя. – Тебе приятно его убивать? – спросил я. – Себя-то ладно, себя не жалко, а его за что? – За мои ошибки, – сказал Рустам. – Мне не так жалко его убивать, как жалко оставлять ему жизнь. – Почему? – Хочешь взять его себе? – спросил Рустам. Я подумал и понял, что он имеет ввиду. – Вот то-то и оно… Мы будим пить с ним здесь до тех пор, пока не попадем в драконий рай. Там они все. Ждут. А я никак не могу… Я даже опьянеть толком не могу. Пью бочками, а все никак… Почему? – У тебя хорошие вина. Попробуй сварить брагу, добавь в нее побольше всякого говна, и в лучшем случае сдохнешь через неделю. Вот только в рай ты не попадешь. Ни в драконий, ни в людской. И Василису больше не увидишь. Рустам запустил в меня миской. – Черт, – грустно сказал он. – Может, ты и прав… В тебя миской с двух шагов попасть не могу, куда уж тут в рай попасть… с такого расстояния… Отдай миску. Я отдал. – Как Муромец? Почему не приехал? – Он далеко отсюда, на кордоне. Завтра хазары попытаются перейти границу и мы их встретим. Так что я попрощаться зашел. – Правильно, – одобрил Рустам. – Нечего здесь делать. Дурной мир. Этот мир сделали для бушмэнов. Василисе здесь было тяжело. Мне тоже. Да и вы с Ильей не от мира сего. Правильно. Уйдем все отсюда. – Но по разному. Я сейчас встретил одного… Тоже идет… Только мы остаемся стоять на кордоне. – Вот это глупо. Надо было собраться всем вместе… у меня. И пить. Так правильнее. Хотя, Илья может позволить себе красиво погибнуть, он всегда был воином. Ему и погибать богатырем. А я хотел стать ученым. Мне пить… – А мы погибать не хотели, – сказал я. – Мы туда для другого пошли. – А я не могу. Поздно. Моя смерть в вине… Передай Муромцу мой прощальный поклон. – Передам, – сказал я, поднимаясь. – А что передать твоему деду, когда я встречу его… там? Миска снова полетела в меня. – Прощай, Рустам, – сказал я. На Калку я вернулся поздней ночью, но богатыри не спали. Они сидели вокруг костра на берегу реки, и Алеша играл на свирели что-то мелодичное и невыразимо печальное. По ту сторону реки волновалось оранжевое море из горящих костров, слышались крики, звуки труб и бубнов. Один костер – на этом берегу, и тысячи – на том… – Не поверил? – прозорливо догадался Муромец, когда я подошел к костру. – Как обычно… Местные крестьяне уже увязали скарб и двинулись отсюда прочь. Они и предупредят всех на своем пути… Бабу Ягу видел? – Она не сможет помочь. У нее… более важные дела. – Это хорошо, – спокойно отозвался Муромец. – Старуха зрит будущее. Если она бережет себя для более важных дел, значит это будущее у земли русской есть. – А что Владимир? – спросил Добрыня. – Князь умер, – ответил я. – Дадон женился на Варваре и стал князем. – Жаль, – после долгого молчания сказал Добрыня. – Владимир был славным воином… Многое успел… Вечная ему память… Что ж… До рассвета уже недалеко. Ты знаешь какие-нибудь песни твоих стран, Иван? Спой нам… Я принял протянутые гусли, подумал, перебирая многочисленный репертуар своего мира, и словно блики костра высветили из моей памяти строки Брюсова. Я бережно тронул струны и запел: – …Стародавней Ярославне тихий ропот струн.

Лик твой древний, лик твой светлый, как и прежде, юн.

Иль певец безвестный, мудрый, тот кто «Слово» спел,

Все мечты веков грядущих тайно подсмотрел?

Или русских женщин лики все в тебе слиты?

Ты – Наташа, ты – и Лиза, и Татьяна – ты!

На стене ты плачешь утром… Как светла тоска!

И, крутясь, уносят слезы песнь певца – в века!

Туман еще клубился над болотом, размывая очертания деревьев и наполняя воздух затхлой сыростью, когда мы выехали к узким мосткам, проложенным через топь.

– Так вот ты каков, Калинов мост, – вслух произнес я, разглядывая неприметные, выложенные полусгнившим хворостом мостки. – А как красиво звучит в сказках… – В сказках все красиво звучит, – сказал Муромец, – там и дурак героем выступает… – Тихо! – поднял руку Добрыня. – Идут… На той стороне туман сгустился, зашевелился, перекатываясь темными волнами, и вдалеке что-то зарокотало походным барабаном. – Конница, – определил на слух Муромец. – Здесь им придется вести коней в поводу. А пешком больше двух человек зараз не пройдут – Стрелять будут? – спросил я. – Нет, – уверенно ответил Муромец. – Во-первых, туман. А во-вторых, это все таки не бушмэны. Позориться, если четырех человек стрелами или дротиками забросать придется? Так будут прорываться, на воинское искусство надеясь. А в этом мы с ними поспорим. Он надел боевые рукавицы и с тихим шелестом вытащил из ножен меч. – Я первый. Окажите мне эту честь? – С Богом, Илюша, – хлопнул его по обтянутому кольчугой плечу Добрыня. – В раю встретимся. Без меня только пить там не начинай, а то знаю я тебя – и в раю запасов не хватит. – Но ты все же не торопись, – усмехнулся в ответ Илья. – Если меньше моего хазар навоюешь: лучше на земле оставайся – я со слабаками не пью. Он не торопясь выехал на опасно хрустящий хворостом мост и застыл едва видимый в тумане, поджидая приближающегося врага. – Кто посмел встать на пути непобедимого войска хазарского? – донеслось с той стороны. – С каких это пор оно непобедимым стало? – удивился Илья. – Бил я вас всегда и теперь привычек менять не собираюсь. – Готовься к смерти, хвастливая собака, – заорали с той стороны и мост затрясся от множества бегущих по нему ног… Да, старик умел драться. Видел я его на боях тренировочных, и в ратоборстве с бушмэнскими монстрами, но такой уровень мастерства он показал мне только сейчас. Трех минут не прошло, а болото уже приняло в дар первый десяток неразумных. – Муромец, ты, что ли? – обеспокоенно спросили с той стороны. – Узнали, наконец? – Что ты здесь делаешь? Ваш князь приказал снять заставы… – Ты что, дурной совсем? – обиделся Муромец. – Давай следующих. Мост затрясся сильнее. Минут пять слышалась возня, пыхтение, звон метала, приглушенные крики, затем все смолкло. – Муромец, ты жив? – спросили из тумана. – Умер, – лаконично ответил Илья. – Давай следующих. – Муромец, – предложили с той стороны. – разойдемся по хорошему? Мы тебя не тронем. – И на том спасибо, – обидно рассмеялся богатырь. – Я вам того же пообещать не могу… Я хочу видеть вашего вождя – Исаю. – А не слишком ли большую честь запрашиваешь? – А ты его спроси, – посоветовал Муромец. На пару минут воцарилась тишина, затем тот же голос сообщил: – Он едет к тебе, встречай. Муромец повернулся к нам и помахал рукой, прощаясь. Затем твердым, уверенным шагом пошел вперед и туман поглотил его. В вязкой, наполненной ожиданием тишине мы переглянулись, и тут ударил звон. Да какой! Словно сотни колоколов звонили о битве страшной, неистовой и невиданной досель. Не знаю, сколько это длилось: каждый миг показался мне вечностью… Наконец, в болоте чавкнуло, словно коровью тушу сбросили и хриплый, нечеловечески яростный голос Ильи вновь зазвучал над болотом: – Что, сынку, помогли тебе твои бушмэны?.. Эй, вы! Давайте остатки! – Почему не рассеивается туман? – спросил я, устав от ожидания. – Илья бьется не первый час, давно должно взойти солнце? Мне никто не ответил. – Твоя очередь, Добрыня, – вдруг повернулась к нам непривычно молчаливая Скилла. Добрыня кивнул, надел шлем и слез с коня. – Беги, дружище, на волю. Послужил ты мне славно, – он хлопнул коня по крупу, и не прощаясь с нами, пошел в туман. – Муромец, мы же тебя убили?! – раздался из сумрака испуганный возглас. – Размечталась, падаль! – рявкнул Добрыня Никитич. – Давай следующих! Час прошел или день, наконец Скилла вздрогнула и, холодно блестя глазами, кивнула Алеше: – Твой черед, богатырь. Попович соскочил с коня, отвязал от седла булаву и весело пояснил мне: – Буду я еще о пагань добрый клинок тупить. И это за милую душу скушают. Бывай, Иван, не поминай лихом. Он бодро прошел по мосткам и из тумана донесся его веселый голос: – Вы что там, все кончились? Я только разогреваться начал. Давай следующих, не томи! – Муромец, ты не сможешь убить нас всех! – заорали в ответ. – Мы все равно пройдем! – Эта дорога ведет прямо в ад, – ответил Попович. – Так что пройдете… … Через долгий, бесконечно долгий промежуток времени, Скилла вздохнула и повернулась ко мне: – Пора. Наш черед. – Тогда поехали, – сказал я и сухие прутья калины затрещали под копытами Таната. Примерно на середине моста я остановился и позвал в клубы тумана: – Долго вас ждать прикажите? – Муромец, ты – русский див?! – взревели с той стороны. – Сколько же тебя убивать можно?! – Меня нельзя убить, – заверил я. – С какой бы стороны вы не шли, у вас на дороге всегда будет стоять Илья Муромец. Те, кому посчастливиться выжить сегодня, пусть передадут это своим детям и внукам. А пока – идите, я вас жду. Из белесых сумерек вынырнули первые воины, при виде меня на черном, как ночь коне и оскаленной Скиллы, попытались остановиться, но сзади уже набегали, подталкивали, они злобно завизжали и их короткие копья метнулись в мою сторону… Я уже давно не считал ни время, ни нападавших. Рука перестала болезненно ныть и словно одеревенела. Забрызганная кровью от носа до хвоста Скилла защищала грудь и живот коня, глаза ее рубиново сверкали в темноте, и убивала она молча и беспощадно. – Ты можешь уходить, – сипло выдохнул я, когда спала очередная волна врагов. – Ты не обязана умирать здесь. Я отпускаю тебя. – Как был ты говорящим мужиком, так говорящим мужиком и помрешь, – зло оскалилась она. – Еще Танату такое предложи – он тебе точно копытом в лоб заедет… – Мои силы на исходе, – признался я. – Я и так продержался так долго только благодаря вам. Думаю, настала пора ринуться вперед, добраться до вожаков их войска и рубить, топтать, рвать, пока сил хватит… – И это мой копьеносец, – раздался сзади спокойный и знакомый голос. – Какое неверие! Стыдно!.. Ладно… Умереть, мальчик, ты еще успеешь, а пока отойди, передохни, мы тебя сменим… Холодея от ужаса, я обернулся. До берега было далеко, но я отчетливо видел всех троих. Ровное, неземное свечение делало их доспехи серебристыми, а лица спокойными и озаренными. – Но… Как?! – ошеломленно спросил я. – Долго объяснять, – улыбнулся Муромец своей так знакомой мне улыбкой. – Но до первых лучей солнца ты можешь отдыхать. – А когда оно взойдет? – А вот это от нас зависит, – подмигнул мне Алеша. – Не слушай обалдуя, – сказал мне Добрыня. – Ты славно бился, Иван. Теперь дай нам закончить начатое. Я слез с коня и устало опустился на берег. Богатыри, в неземном сиянии проехали мимо меня и туман расступился перед ними, открывая перекошенные от такого зрелища лица хазар. В стане врага царило замешательство, близкое к панике. Вожди уговорами и плетьми пытались заставить своих людей двигаться вперед, но объятые священным ужасом воины падали на землю, закрывая головы руками. Богатыри стояли плечом к плечу и лица их были светлы. Если б они оглянулись назад, то увидели приближающуюся с севера черную тучу: драконы летели слажено и грозно, а на переднем сидел обнаженный до пояса Рустам и медленно вытаскивал из ножен длинный, подаренный еще дедом, меч… … Если б они оглянулись назад, то увидели бы, как торопиться, пробираясь по лесным дорогам, им на помощь собранное Иваном-дураком ополчение, разномастное, плохо вооруженное, но страшное и смертельно опасное в своей священной ярости… …Если б они оглянулись назад, то увидели бы на балконе стоящего вблизи полуразрушенной заставы терема, силуэт величественной старухи, и молнии, пляшущие вокруг нее, предвещали смерть страшную и лютую… … Если б она оглянулись назад, то увидели, как над просторами России медленно восходит несущее надежду солнце… Но они не оглядывались. То ли и так знали все это, то ли просто делали свое дело, как всегда: без оглядки и сомнения. Плечом к плечу стояли они на кордоне, и лица их были светлы… ЧАСТЬ 2. «КИСЕЛЬНЫЕ БЕРЕГА.» ГЛАВА 1. Путь далек, а снег глубок и вязок,

сны прижались к ставням и дверям,

потому что без полночных сказок

нет житья ни людям, ни зверям.

В. Луговской.

– И все же зря ты так пренебрежительно, – укорила меня бегущая рядом с конем Скилла. – если вдуматься, то жаба это вообще самый страшный зверь не свете. Знаешь, сколько народа она передушила? Я пренебрежительно махнул рукой и едва не взвыл от жуткой боли в поврежденном плече. Впрочем, кивни я головой или качни ногой – эффект был бы тот же самый. Все тело болело так, словно по мне многопудовый каток проехал. По сути, так оно и было. Пару недель назад князь Дадон призвал меня ко двору и приказал разобраться с появившимся в лесах дремучих чудом-юдом. Я разобрался. Никакое это было не чудо, и уж тем более, не юдо, а продукт самого что ни на есть русского идеотизма. С полгода назад, наш князь-батюшка, безуспешно пытаясь скостить хоть часть лавинообразно растущего бушменовского долга, разрешил привезти на Русь какую-то иноземную пакость в свинцовых ларцах, которую сами бушмэны держать в своей стране опасались, и приказал зарыть ее поглубже, под одинокой елочкой, на краю болота. Весенние паводки вымыли сундучок, любопытные зверушки сумели-таки открыть крышку, и – пожалуйте! – обычная лягушка, мутировала в жабу таких размеров, что я, сидя на коне, не мог достать мечом до ее пучеглазой физиономии. Три дня и три ночи гонялся я за ней по болотам, а когда поймал, она стащила меня с коня и начала душить. Жаба лежала на мне, верный конь пытался раздавить тварь, прыгая по ней всеми четырьмя копытами, хитроумная Скилла пыталась оскорблениями и насмешками увлечь чудовище за собой, отчего жаба раздувалась и плевалась прямо на меня… Одним словом, повеселились на славу. Жаба слюнявая, в конце – концов, лопнула, свинцовый ларец я закопал поглубже, и теперь рассчитывал получить от князя хотя бы недельку отгулов. На иное вознаграждение рассчитывать не приходилось: благодаря данному бушмэнами кредиту долг каждого русича составлял две пригоршни серебра и увеличивался с каждым днем. Деньги, взятые в кредит, пошли на дело. Например, был проведен конкурс на памятник Муромцу, Добрыне и Алеше Поповичу. Победил главный постельничий князя, и теперь на всех кордонах Руси возвышались циклопических размеров уродливые громады, стилизованные под национальное искусство южноафриканского племени «церерасхищели». Злые языки поговаривали, что во время грозы, над статуями – уродцами, появлялись в небе призраки легендарных богатырей и, с ужасными проклятиями, метали в них молнии. Еще князь выделил деньги на реставрацию культурной столицы Древней Руси (ее название так часто менялось, с приходом новых мэров и князей, что даже старожилы не могли припомнить старое, называя просто – Культурная Столица). Боярыня Морозова, управлявшая Культурной, на эти деньги смела в овраг старые терема, и на их месте построила новые, бушмэновские, из слюды и каучука. Те же злые языки утверждали, что ночами, по бывшей Культурной, ходит основатель города, с толстой, суковатой палкой подмышкой и спрашивает прохожих, не видел ли кто боярыню. И спастись от грозного призрака можно только предъявив кастет и пароль: «Сами ищем». Так же были возведены во всех городах по семь крупных синагог, мечетей, тибетских и индуистских храмов, и – по особому настоянию Бушмэнии – по три храма для религий, появившихся в будущем. А так же около семидесяти всевозможных алтарей и капищ для многочисленных религий соседних стран. Теперь, помимо звания «культурной» Руси, мы получили от Бушмэнии почетное звание Руси «веротерпимой». Еще мы помогли братской стране Загорамибамбе, переслав им несколько повозок с серебром, для священной войны с племенем «патумба», не желающим принимать послов Бушмэнии. Скинулись в международный фонд «Бушмэны всех стран – соединяйтесь!» и, вообще, совершили столько жизненно необходимых трат, что привычной зарплатой для всех нас стало горячее княжеское спасибо. Впрочем, положа руку на сердце, стоит признать, что если бы мне сейчас предложили выбирать между выплатой жалования за последние полгода или недельным отдыхом, я бы предпочел отдых…

– Ты вообще зря недооцениваешь жаб, – продолжала разглагольствовать неутомимая Скилла. – Это только с первого взгляда кажется безобидной проблемой. Говорят, где-то в глубинах России появился волшебный, жутко заколдованный жабенок. Кто из красных девиц его поцелует, тотчас сама в жабу слюнявую превращается. Беда принимает национальные размеры.

– Точно, – подтвердил Танат. – То-то я, в последнее время, смотрю: а вокруг одни… м-мда… заколдованные. Раскрашенные, как попугаи Ара, глаза холодные, и водятся только там, где монеты звенят. У них от этого звона слюна выделяется, потому их так и зовут – жабы слюнявые. Звон пропадает – они исчезают… – Может хватит, на сегодня о жабах и лягушках? – попросил я. – Мне сегодня и так их, с перебором, хватило. Можете о чем-нибудь приятном? – Вопрос – навоз, как выражается наш четвероногий друг, – лукаво покосилась на коня Скилла. – Я понимаю, что сегодня по твоей голове прыгала неслабая квакша, и ты мог растрясти последние мозги, потому осмелюсь напомнить, что если не хочешь трястись несколько дней по российскому бездорожью, то можешь взять меня за ошейник и я, за пару секунд, перенесу тебя обратно, в княжеский терем. Я едва не застонал от злости. Промучиться столько времени и не вспомнить о диковинных способностях Скиллы – видно и впрямь, жаба крепко потопталась по моей голове. – Что ж ты раньше… – Это отказ? – Милая моя животинка! Отвези меня, ангел мой, в славный город да во Киев, ко дворцу Дадона-князя… А не то я тебе сейчас пасть порву, тварь бесстыжая, жаба слюнявая! – Не могу устоять, когда ты вежливо просишь, – оскалилась в улыбке негодница. – Хватайся за ошейник. Под молодецкий пересвист, из ларца, стоящего у обочины дороги, выпрыгнули два Соловья – молодца, одинаковых с предвкушением лица, и устремились в мою сторону. Последнее, что я успел сделать перед исчезновением, это выбросить в их сторону руку, с отогнутым безымянным пальцем… – И что это значит? – холодно спросил меня Дадон секундой спустя. Я осторожно приоткрыл один глаз, смущенно кашлянул и убрал нехорошую комбинацию из-под княжеского носа. – В моем мире, – находчиво объяснил я. – этот жест означает «викторию», сиречь – «победу». – В нашем мире это означает нечто другое, – сурово напомнил князь. – Но, как я понимаю, задание ты выполнил? Вот, в награду за это я тебя и прощаю. – Спасибо, князь, – поклонился я. – А теперь, можно я… – Конечно, можно, – жизнерадостно похлопал меня по плечу Дадон. – Знаю, знаю, что такой богатырь как ты, без дела стоящего хилеет и просить может только о подвигах славных, для государства и князя полезных. Подозревал я, что ты, хитрец, в награду попросишь у меня дело многотрудное, и, как любимцу своему, отказать не мог, подарок заранее подготовив. Ты знаешь, Иван, как скудна наша казна… – И это еще очень оптимистическое заявление, – буркнул я, понимая, что желанный отдых накрылся деревянной кадушкой. – Что – что? – приподнял бровь Дадон. – Жаль, говорю, до слез! – бодрым голосом отрапортовал я. – Да, печальный факт, – согласился со мной князь. – Но поправимый. Пришла мне в голову, гениальная по своей простоте идея. Ты же знаешь, что все гениальное – просто. Вот от этой глубокой мысли я и отталкиваюсь, при принятии решений. Понял я, наконец, что необходимо нам для пополнения казны. – Грамотная экономика? – выразил я робкое предположение. – Повышение морально-нравственного облика жителей Руси? Развитие производства? Нет?.. Сельское хозяйство? Реформация внутреннего рынка? Машиностроение? Конкурентоспособные предприятия? Тоже нет?.. Тогда, может быть, законодательство и мудрое налогообложение? – Ерунда все это, – отмахнулся Дадон. – Князю на один зубок. Долго я ломал голову, как удовлетворить все свои нужды, ну, и заодно, государство там приподнять… Нашел-таки ответ! Нам нужен кошелек – самотряс! Сечешь величие идеи?! Голова у тебя князь, а?! – Да уж, – согласился я. – До такого еще додуматься надо. – А я про что говорю, – самодовольно улыбнулся мне Дадон. – Это единственный способ больше никогда не заботиться о таких мелочах, как деньги. У меня и без них государственных забот хватает. Я узнал, что на следующей неделе, в Бушмэнии, на аукционе Сопли, будет выставлен на продажу один из таких кошельков. За него будут бороться представители многих стран, но получить его должны мы. – Денег-то у нас на это хватит? – Вот что ты все о низменном?! – поморщился князь. – Я тебе такую идею разворачиваю, а ты даже детали продумать не можешь. Неужели я должен даже такие мелочи додумывать? Пропадете вы без меня… Ладно, слушай тогда следующую гениальную идею. Уехал недавно, по контракту, в Бушмэнию, мужичек один наш, талантливый. Где-то в концерне, у Медной Горы Хозяйки пашет. Зовут его Данила – мастер. Говорят, неплохой ученый, светило и все такое… Вот ты к нему и приедешь. Напомнишь, что родина его не забывает, ценит, любит… и любить будет, потому ни в какой Бушмэнии он не отсидится. Дошли до меня слухи, что изобрел он там какой-то камень философский, что всякое дерьмо в золото превращает. Пущай берет подмышку и тащит сюда. Дерьма у нас много, а вот с золотом… есть временные сложности. – Если он работает по контракту, то изобретение бушмэнам принадлежит, – напомнил я. – Теперь выкупать придется. Не легче ли было создать Даниле – мастеру все условия для работы здесь, чем выкупать его изобретения втридорога за рубежом? – Тьфу на тебя! – в сердцах сплюнул князь. – Вечно ты всякую хорошую идею свинячишь… Вот что я решил. раз ты к высокой политике разумения не имеешь, и кроме игры мускулами даже игр разума замечать не хочешь, то миссию сию ответственную поведет выполнять Федот стрелец, Удалой Молодец. а ты, дуболом, занимайся при нем привычным делом: охраняй и оберегай. – Вы бы еще Василия Буслаева послали. Федот хороший парень, но уж больно… стрелец, – осторожно напомнил я. – К тому же – Молодец… со всеми вытекающими. Нет, мечом он лихо машет, шампанское и красных девиц вечерами не считает, но… Мы всё-таки не в рейд по французским тылам идем… Может, лучше Никиту – кожемяку, или Марью – искусницу? Люди неглупые, верные… – Ты еще поучи князя политик делать, – сдвинул брови Дадон. – Мне исполнители нужны, а не мыслители. Слишком много вас, многоумных, в последнее время развелось. А еще в шлеме… Сказал: поедет Молодец, значит, поедет Молодец! Во всяком случае, сделает то, что приказано. Без этих, ваших… Все, свободен. – Но… как всё-таки быть с деньгами на покупку кошелька или философского камня? Я уж молчу про дорожные расходы… – Про деньги на покупку тоже мог бы промолчать, запыхтел князь. – Деньги, деньги… Всем от меня только деньги нужны! Ни о чем, кроме денег думать не можете… Ладно, дам я тебе грамотку на владение какой-нибудь землицей завалящей… Вот, хотя бы Аляску! Да, забирай Аляску, все одно она далеко, да и холодно там… Поменяй ее на кошелек самотряс. У нас земель много – не жалко. А денег нет. Значит… – Князь, я не могу… – Все! Разговор окончен! Такова моя княжеская воля! Твое дело теперь вообще маленькое – охранять. Дела будет вести Молодец. Уразумел? – Не делай этого, князь. Ведь это… – Пошел вон, – холодно приказал Дадон. – Но… – Во-он!!! – Доконючился? – съязвила ждавшая меня во дворе Скилла. – Еще пять минут нытья и в ход бы пошли Курильские острова и Кемска волость. Нашел с кем спорить, мужик говорящий! – Ты-то хоть соль на раны не сыпь! – взмолился я. – И без тебя тошно. Пойдем искать постоялый двор, надо выспаться перед дальней дорогой. Я едва на ногах стою. – Постоялый двор? – умилилась Скилла. – А деньги у тебя есть, умник? Или часть от грамотки с Аляской оторвешь? то-то же… Тут, как обычно, два варианта: или спать под забором, или идти к Садко на поклон. Я поморщился: новгородский купец Садко держал в Киеве рыбные торговые ряды и, время от времени, зарабатывая на краюху хлебе, я подряжался охранять их от ночных воришек. Сказать по правде, я просто спал между вонючими лотками, пока Скилла патрулировала окрестности. Рыбой там воняло препротивно, но навес защищал от дождя, а Садко, надо признаться, платил куда щедрее князя. Свой дом мне заводить не было смысла: девять из десяти дней я был в дороге, да и денег на обустройство не скопил, и я частенько вспоминал, как, молодой и глупый, я подтрунивал над бездомным Ильей Муромцем. Вздохнув, я побрел к рыбным рядам Садко… Когда, ранним утром следующего дня, я подъезжал к терему князя, одетый по-походному Федот уже встречал меня у порога. Был он небольшого росточка, но жилист и до наэлектризованности энергичен. Лихие, намазанные медом усы лихо закручены, на сапогах серебряные шпоры – подарок заезжей купчихи. Скуластое лицо, угольные глаза навыкате – Молодец, да и только. Я вздохнул и поздоровался. – И тебе того же, – приветствовал он меня энергичным рукопожатием. – Снова довелось нам государеву службу бок о бок исполнять? Только в этот раз я старшим поставлен – князь тебя предупредил? Вот и славненько, а то под твоим-то командованием со скуки сдохнуть можно, а со мной, как ты знаешь, скучать не придется… Давай-ка мне грамотку на продажу земли родной… Кстати, чем это от тебя так противно воняет? Рыбы что ли, ловил? Негоже это, Иван. С такой важной миссией за моря едем, потому и вид должны иметь представительный. Бери пример с меня: я, если и небрежен, то – слегка, нарочито… «Слегка» – понимаешь? Либо ширинка расстегнута, либо рукав в говне. Но не более… Так мы и ехали. Федот учил меня жить, делясь своим богатым жизненным опытом не из тщеславия, а исключительно по душевному расположению. Я терпеливо слушал, дабы не обижать, и время, от этого, тянулось медленно-медленно, словно зачарованное. Несмотря на попутный ветер и легкоходный корабль, путешествие могло показаться мне вечностью, если б ночами Федот не исчезал на камбузе, откуда доносились звуки гусель и звонкий смех поварих. Зато, впервые за много недель я смог выспаться от души. – Ну-с, – скомандовал Федот, ступив на заморский берег и надменно оглядевшись. – С чего начнем? – Думаю, с поиска Данилы-мастера… – Да я не о том… Я о представительстве. Мы, все же, послы, так сказать, засланцы княжеские, нам надо марку соответственную держать. Слышал я, у них тут, в Бушмэнии, развлечений диковинных полно, да и кабаки с нашими ни в какое сравнение не идут. Надо бы проверить эти слухи. Исключительно в государственных интересах. Князю-батюшке доложить об устройстве жизни заморской. – Князь-батюшка сюда два раза в год оттягиваться ездит, – напомнил я. – Нам бы сначала к Даниле – может, подскажет, как княжеский наказ без продажи Родины справить… – Раз наказал князь Родину выгодно продать, стало быть, наказ сей мы со всем старанием исполнить должны, – погрозил мне пальцем Молодец. – Ты что, Иван, не знаешь, что такое – ПРИКАЗ? Вот что… Сделаем так. Ты топай к этому Даниле, да разузнай что там и почем, да не церемонься с ним особо. А то взяли моду по заграницам отсиживаться, пока мы на стороне родной… э-э… Вобщем, пригрози ему, что Родина его помнит, ждет и любит. Ну и вообще… А я пока тут разведку проведу. Постараюсь у местных белошвеек расценки на продажу Родины узнать. Вечером встречаемся тут же, у пристани. Он ушел, чеканным строевым шагом, а Скилла вопросительно повернула ко мне морду: – У тебя интуиция есть? – Есть, – вздохнул я, уже понимая о чем пойдет речь. – Тогда зачем ты его одного отпустил? Что я мог ей ответить? Я лишь пожал плечами и вздохнул. – Что ты пристала к человеку? – заступился за меня Танат. – Федота старшим поставили, ему за все и отвечать. А наше дело маленькое… Авось и пронесет… – Конь ты… педальный, – поморщилась она. – Это Федот старшим назначен, а Иван – крайним. В первый раз, что ли? Эх, чего уж теперь… Пойдемте дом этого вашего Данилы искать… По дороге на нас оборачивались. Среди толстых и разряженных в шелка бушмэнов мы выглядели, мягко говоря, необычно. Даже для портового города, кишащего заморскими купцами, религиозными пророками и наемниками-варварами, мы были экзотическим зрелищем, чем-то вроде бесплатного шоу. Скилла, втрое больше обычной собаки, с полыхающим в глазах мрачным, неземным огнем. Танат, похожий, скорее, на черного дракона, нежели на коня, надменно разрезающий людской поток широкой грудью. Да и я, признаться, несколько раздался в плечах после перенесенных на княжеской службе бед и лишений, затянутый в одежды из черной кожи, с отросшими до плеч волосами, мрачный от недобрых предчувствий. От нас откровенно шарахались, когда я пытался узнать дорогу к дому Медной Горы Хозяйки. Наконец нам повезло: какой-то торговец, то ли из бывших эмигрантов, то ли просто привычный к разнообразию своих покупателей, смог нам более или менее внятно объяснить расположение замка Хозяйки. Правда, замком это можно было назвать с большой натяжкой. Прямо посреди главной улицы города высился каменный дом в четыре этажа, из белого мрамора, с цветными витражами в арочных окнах и с барельефами по всему фасаду. Немыслимо толстый привратник в белых перчатках попросил оставить животных под охраняемым навесом-конюшней и проводил меня в просторный зал. – Прошу подождать: я доложу о вашем прибытии, высокомерно сообщил он мне и скрылся в недрах дворца. Я с любопытством огляделся. Все было чисто, чинно и бушмэнообразно. Словно офис крупной западной компании, по мановению волшебной палочки перенесли на тысячу лет назад, заменив мебель, но оставив сам дух богатой надменности и показного престижа. Особенно позабавила меня висящая на стене картина в позолоченной раме: черная точка, посреди двухметрового, белого полотна – явно «шедевр» какого-нибудь местного Малевича. За созерцанием этого выдающегося по смыслу и композиции произведения и застал меня вышедший в зал Данила-мастер. – Дань традиции, – виновато пояснил он мне происхождение картины. – У нас ведь бывают разные посетители, и большинство из них… большинству нравиться. Вы-то другое дело. Вы – русич? Был он высок и широкоплеч. Открытое, умное лицо, большие, натруженные руки. Встретив его на улице, я скорее принял бы его за воина, чем за одного из лучших мастеров своего времени. – Да, и я прибыл к вам по поручению князя Дадона. Дело настолько щекотливое, что говорить о нем можно только начистоту. Казна пуста. Князь пытается изыскать любые возможности для предотвращения финансовой катастрофы… Поэтому я здесь. – Как может Русь, где люди выращивают сами все необходимое для жизни, а земля дает им в избытке любые богатства, может находится на грани финансовой катастрофы?! – изумился Данила. – Это невозможно экономически. – Если постараться, то – возможно, – пожал я плечами. – Это ж как постараться надо! – поразился Данила. – Мы – трудолюбивый народ, у нас даже князья добиваются своей цели, – напомнил я. – До Киева дошли слухи о находке вами философского камня. Это, хотя бы частично, соответствует действительности? Плечи Данилы опустились, он закусил губу и испытующе посмотрел на меня, словно решаясь на что-то. – Хорошо, – сказал он после долгой паузы. – Я вам покажу этот… «философский камень». Идите за мной. Его мастерская меня удивила. Я ожидал увидеть нечто, напоминающее столярно-слесарную мастерскую, а вместо этого мы вошли в стерильно чистое помещение с ровными рядами стоящих на стеллажах баночек, колб и ритор. – Изучаете алхимию? – Нет, только химию, – он взял одну из пробирок и протянул мне: – Понюхайте. – Хм… Лаванда? – робко предположил я, осторожно поводив носом над склянкой. – Да, – подтвердил Данила. – А вот здесь – сирень. Здесь – лотос. Здесь – жасмин. Орхидея. Яблоня. Цитрусовые. Полевые цветы. Экзотические… – Не понимаю, – признался я. – Идемте дальше, – предложил он, и его голос мне решительно не понравился. Было в нем что-то садомазохистское, какая-то разрушительно-горькая злость на самого себя.