Текст книги "Триумф и трагедия. Политический портрет И.В.Сталина. Книга 1"

Автор книги: Дмитрий Волкогонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 93 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

Интеллект Сталина

Античная мифология оставила нам образ Минервы – богини мудрости. Древние ее изображали в виде стройной женщины, возникшей из головы Юпитера в полном военном облачении: на голове шлем, в одной руке копье, в другой щит. У ног богини сидит сова – священная птица, олицетворение бесшумного полета мысли. Мысль, по поверьям тех, кто жил в седой дали веков, всегда парит над человеком, над историей. Отвечая на одно из писем, Сталин привел слова Гегеля: «Сова Минервы вылетает только ночью», истолковав их как выражение неизбежного отставания сознания от реалий бытия.

Прежде чем попытаться охарактеризовать интеллект Сталина, напомню, что означает это понятие. Психологи обычно подразумевают под интеллектом умственные способности; философы – процесс мышления; в различных научных текстах этим термином называют мыслительные возможности человека, его ум, творческое начало, способность к познанию и т. д. В основном это верно отражает различные стороны интеллекта. Известно, что индивидуальное сознание личности состоит из двух основных компонентов: рационального (теоретического) и эмоционального (чувственного). Если бы понятие «интеллект» полностью совпадало с содержанием индивидуального сознания, то в нем не было бы необходимости. Интеллект, по моему мнению, выражает обобщенную характеристику способностей человека к творческой мыслительной деятельности. Интеллект – не какой-то особый, самостоятельный элемент индивидуального сознания, а скорее интегрированное проявление человеческой психики в форме способностей к активному рациональному отражению действительности. Интеллектуальные свойства в разной степени присущи каждому нормальному человеку. К. Маркс писал, что «человеческая жизнь, лишенная своей интеллектуальной стороны, низводится до степени простой материальной силы». Можно, пожалуй, сказать, что интеллект является не чем иным, как преимущественно рациональным уровнем сознания, выражающего способности человека к творческому освоению действительности. Освоение окружающего мира осуществляется интеллектом на уровне рассудочного мышления («здравого смысла»), разума (высшей мыслительной способности) и интуиции. При общности основных характеристик каждый интеллект уникален, неповторим, своеобразен.

В последние годы, видимо под влиянием все новой и новой негативной информации о Сталине, его жизни и деяниях, стало складываться впечатление, что умственные способности этого человека не поднимались выше среднего уровня. Иногда еще более категорично утверждают, что характеристика Троцкого в отношении Сталина как «выдающейся посредственности» по сути точна. С этим едва ли можно согласиться. Ибо трудно тогда понять, как человек, лишенный каких-либо приметных умственных способностей, с 1912 года входил в руководящие органы партии, как Ленин мог называть его одним из «выдающихся вождей», как удалось Сталину в сложнейшем клубке политических противоречий и конфликтов 20-х годов выйти победителем в беспощадной борьбе с теми, кто превосходил его во многих отношениях.

Все дело в том, что вольно или невольно в оценке личности Сталина на первый план (и это естественно) выходят его преступления, коварство, жестокость, беспощадность к тем, кого он считал врагом. Но все это лишь косвенно характеризует интеллект, а больше – нравственные грани человека. В этом смысле незаурядный интеллект Сталина (думаю, что он таковым и был) как бы обрамлен многими атрибутами антигуманизма. Интеллект Сталина в общечеловеческом, моральном плане практически обесценен его органической связью с проявлениями зла. Если бы можно было охарактеризовать интеллект Сталина кратко, то, видимо, будет близка к истине формула – «незаурядный злой ум». Я считаю, что моральная ущербность сама по себе – огромная брешь в интеллекте. Это его нравственные сумерки, без звезд и зарниц добра. Можно, пожалуй, даже сказать, что нравственные изъяны в структуре личности могут низвести даже сильный интеллект до функции счетной машины, логического механизма, до уровня рационального безжалостного аппарата.

Сталин, испытав еще до революции в интеллектуальных спорах с оппонентами немало тягостных, порой унизительных минут, не смирился с ролью статиста в этих дискуссиях, а старался максимально расширить круг своих политических, теоретических знаний. При огромной загруженности (это удалось установить точно) Сталин весьма много работал над повышением своего интеллектуального уровня. В личном архиве Сталина сохранился один любопытный документ. Несмотря на пространность, приведу его полностью.

В мае 1925 года Сталин поручил Товстухе подобрать для себя хорошую личную библиотеку. Товстуха, поколебавшись, спросил:

– Какие книги должны быть в библиотеке?

Сталин, начавший было диктовать, внезапно остановился, сел за стол и в присутствии помощника почти без раздумий, в течение 10–15 минут, написал простым карандашом на листе бумаги из ученической тетради следующее:

«Записка библиотекарю. Мой совет (и просьба):

1) Склассифицировать книги не по авторам, а по вопросам:

а) философия;

б) психология:

в) социология;

г) политэкономия;

д) финансы;

е) промышленность;

ж) сельское хозяйство;

з) кооперация;

и) русская история;

к) история других стран;

л) дипломатия;

м) внешняя и вн. торговля;

н) военное дело;

о) национальный вопрос;

п) съезды и конференции (а также резолюции), партийные,

коминтерновские и иные (без декретов и кодексов законов);

р) положение рабочих;

с) положение крестьян;

т) комсомол (все, что имеется в отдельных изданиях о комсомоле);

у) история революций в других странах;

ф) о 1905 годе;

х) о Февральской революции 1917 г.;

ц) о Октябрьской революции 1917 г.;

ч) о Ленине и ленинизме;

ш) история РКП и Интернационала;

щ) о дискуссиях в РКП (статьи, брошюры);

щ1) профсоюзы;

щ2) беллетристика;

щ3) худ. критика;

щ4) журналы политические;

щ5) журналы естественно-научные;

щ6) словари всякие;

щ7) мемуары;

2) Из этой классификации изъять книги (расположить отдельно):

а) Ленина (отдельно)

б) Маркса (—)

в) Энгельса (—)

г) Каутского (—)

д) Плеханова (—)

е) Троцкого (—)

ж) Бухарина (—)

з) Зиновьева (—)

и) Каменева (—)

к) Лафарга (—)

л) Люксембург (—)

м) Радека (—)

3) Все остальные склассифицировать по авторам (исключив из

классификации и отложив в сторону: учебники всякие, мелкие

журналы, антирелигиозную макулатуру и т. п.).

29. V.25 г.

И. Сталин».

Учитывая, что это был фактически моментальный набросок, а также принимая во внимание уровень «книжной цивилизации» того времени, нельзя не признать определенную широту взглядов Сталина. Во главу угла Сталин поставил, как видим, составные части научного социализма, историю, некоторые конкретные области знания, связанные прежде всего с политической деятельностью и борьбой с оппозициями. Заметно беднее список персоналий, в котором кроме Ленина основоположники научного социализма, а также те, с кем он полемизировал или будет полемизировать. В списке нет таких корифеев мысли, как Гегель, Кант, Фейербах, Руссо, Декарт, Дидро, многих других социалистов-теоретиков.

Я уже говорил, что об угаснувшем разуме, его тайниках рассуждать очень трудно. Но остались дела, идеи, материализованные в поступках, свершениях, позволяющие судить о секретах, особенностях интеллекта. В случае со Сталиным немало пищи для размышлений дает его библиотека, «следы» в ней самого Сталина. На страницах очень многих книг из библиотеки в Кремле, в Кунцево, в квартире подчеркивания, пометки, замечания на полях. На некоторых книгах стоит экслибрис: «Библиотека №… И.В. Сталина». Напомню, что все тома первого издания Собрания сочинений В.И. Ленина испещрены подчеркиваниями, галочками и восклицательными знаками на полях. К некоторым работам Сталин, по-видимому, обращался не раз, ибо отдельные строки из статей подчеркнуты неоднократно и красным, и синим, и простым карандашами. Больше всего Сталина интересовали мысли Ленина о диктатуре пролетариата, его борьбе с меньшевиками и эсерами, выступления на съездах партии.

Из своих современников Сталин чаще обращался к Бухарину и Троцкому. Например, брошюра Бухарина «Техника и экономика современного капитализма», изданная в 1932 году, вся испещрена красным карандашом «вождя», особенно выводы Бухарина о соотношении производительных сил и производственных отношений. На книге М. Смоленского «Троцкий», вышедшей в Берлине в 1921 году, подчеркнуты все те места, где критически оценивался сталинский непримиримый оппонент: «Троцкий – колюч и нетерпим», «эта натура властная, любящая повелевать», «политический властолюбец», «Троцкий – гениальный политический авантюрист» и другие. Сталин где мог искал аргументы против своего антипода. Видимо, много аргументов для борьбы с ним Сталин взял из брошюры Л. Троцкого «Терроризм и коммунизм», изданной в 1920 году. Так же тщательно изучены книги Г. Зиновьева «Война и кризис социализма», Л. Каменева «Н.Г. Чернышевский», А. Бубнова «Основные моменты в развитии компартии в России», И. Нарвского «К истории борьбы большевизма с люксембургианством», Я. Стэна «К вопросу о стабилизации капитализма» и другие. Все, что касалось «борьбы», не оставалось вне поля зрения Сталина.

Постоянный, устойчивый интерес на всю жизнь Сталин сохранил к исторической литературе, и прежде всего к жизнеописаниям императоров и царей. Книги И. Беллярминова «Курс русской истории», Р. Виппера «Очерки Римской империи», А. Толстого «Иван Грозный», сборник «Романовы» и другие изучались весьма тщательно. В 30-е и 40-е годы в его библиотеке были собраны учебники истории для средней школы и вузов, и все – с его пометками. Нетрудно заметить, что в освещении (соответствующим образом) отечественной истории Сталин видел один из важнейших рычагов единовластия, формирования общественного сознания.

Помощники докладывали Сталину обо всех интересных, по их мнению, материалах из периодической печати, толстых журналов. В перерывах между работой над деловыми бумагами «вождь» иногда отвлекался на 30–40 минут и брал в руки новинки художественной литературы, листал статьи в журналах. Иногда после чтения нажимал кнопку звонка, входил помощник, и Сталин просил позвонить тому или иному писателю, руководителю творческого союза и передать его пожелания и замечания. Бывали случаи, когда он сам брался за перо. Пролистав «В степях Украины» Корнейчука, сразу же написал короткое письмо:

«Многоуважаемый Александр Евдокимович!

Читал Вашу «В степях Украины». Получилась замечательная штука – художественно цельная, веселая, развеселая. Боюсь только, что слишком она веселая; есть опасность, что разгул веселья в комедии может отвести внимание читателя-зрителя от ее содержания.

Между прочим: я добавил несколько слов на 68 стр. Это для большей ясности.

Привет!

И. Сталин».

А вставки Сталина были следующими:

1) «налог теперь будут брать не от количества скота, а от количества гектаров колхозной земли…»

2) «разводи сколько хошь колхозного скота, налог остается тот же…».

Прагматический ум Сталина сработал и здесь: он не упустил случая, чтобы устами Корнейчука пояснить одно из последних указаний ЦК, сказать также, что не все понравилось…

Прочитав пьесу Н. Эрдмана «Самоубийца», написал К. Станиславскому:

«Многоуважаемый Константин Сергеевич!

Я не очень высокого мнения о пьесе «Самоубийство» (так в тексте. – Прим. Д.В.). Ближайшие мои товарищи считают, что она пустовата и даже вредна… Не исключаю, что театру удастся добиться цели. Культпроп (т. Стецкий) поможет Вам в этом деле. Будут товарищи, знающие художественное дело. Я в этом деле дилетант.

Привет!

9. XI.31.

И. Сталин».

Стараясь прослыть в творческих кругах «либералом», Сталин кокетничает своим дилетантством. А мы знаем, сколь категоричны его суждения по поводу не только пьес, но и книг, фильмов, музыки, архитектуры. Положение первого лица в государстве, обязанного знать если не все, то очень многое, действительно делало Сталина «универсальным дилетантом». Иногда его дилетантство работало на репутацию «универсального», всезнающего вождя.

Сталин внимательно следил за литературой, выходящей и за рубежом. Ему переводили (в одном экземпляре) почти все, что выходило из-под пера Троцкого. Просматривал Сталин и эмигрантские издания. В декабре 1935 года заведующий отделом печати и Издательств ЦК Б. Таль сообщал членам Политбюро:

«Просьба сообщить, какие из нижеперечисленных белоэмигрантских изданий выписывать для Вас в 1936 году:

1. Последние новости

2. Возрождение

3. Соц. Вестник

4. Знамя России

5. Бюллетень экономического кабинета Прокоповича

6. Харбинское время

7. Новое русское слово

8. Современные записки

9. Иллюстрированная Россия».

Сталин, ознакомившись с очередным списком, бросил помощнику: «Все, все выписать!»

В специальном шкафу в кабинете Сталина хранилось много белоэмигрантской, «враждебной» литературы. У него были практически все книги Троцкого, с многочисленными закладками, подчеркиваниями. Интервью, заявления Троцкого для буржуазной печати тут же переводились и докладывались Сталину. Нужно сказать, что он очень пристально следил за всем, что писали его недруги за границей.

Бросается в глаза отношение Сталина к антирелигиозной литературе, которую он откровенно называл «макулатурой». Что бы ни говорили, а религиозное образование сказывалось у него всю жизнь. Часто религиозные элементы проскальзывали в письменной и устной речи Сталина. Вспомним его драматическое выступление по радио 3 июля 1941 года, когда он обратился к народу с необычными для многих советских людей словами: «Братья и сестры!» После празднования своего 50-летия Сталин собственноручно написал для «Правды» благодарность за поздравления в библейском духе: «Ваши поздравления и приветствия отношу на счет великой партии рабочего класса, родившей и воспитавшей меня по образу своему и подобию» (выделено мной. – Прим. Д.В.). В беседе с Черчиллем в Москве в августе 1942 года речь зашла о Ллойд-Джордже, одном из инициаторов интервенции против Советской России в годы гражданской войны. Сталин, помолчав и вздохнув, как бы подвел итог воспоминаниям о далеких теперь уже годах: «Все это относится к прошлому, а прошлое принадлежит богу».

Конечно, я далек от мысли утверждать, что в мировоззрении Сталина существенную роль играли религиозные элементы. Но что ярко выраженный догматизм интеллекта имел своими истоками религию, представляется весьма вероятным.

Сталин был апологетом формулы, дефиниции, застывших определений. Он мог часами искать нужное слово, выражение, определение у классиков, чтобы «неотразимо», как он полагал, «ущучить», сразить своих оппонентов. Так, на апрельском Пленуме ЦК и ЦКК 1929 года Сталин уличил Бухарина в «незнании Ленина». Для него это было особенно важно, ибо репутация Бухарина как теоретика была всем известна.

Бухарин, выступая на одном из совещаний накануне Пленума, высказал резонное соображение, что чрезмерная перекачка средств из сельского хозяйства в промышленность будет «непосильной данью» для крестьянства. Сталин тут же отметил про себя слова о «военно-феодальной эксплуатации крестьян», о «дани» и долго вечером рылся вместе с Товстухой у себя в библиотеке в ленинских работах. Рылся и нашел. Тут же выстроил ряд, как ему казалось, «убийственных» аргументов. Выступая на Пленуме, Сталин заявил: «…Бухарин «разорялся» здесь насчет того, что марксистская литература не может, будто бы, терпеть слова «дань». Он возмущался и удивлялся по поводу того, что ЦК партии и вообще марксисты позволяют себе употреблять слово «дань». Но что же тут удивительного, – торжествующе обвел Сталин глазами зал, – если доказано, что это слово давно уже получило права гражданства в статьях такого марксиста, как тов. Ленин?! – Помолчав, тоном триумфатора Сталин добавил: – Или, может быть, Ленин не удовлетворяет требованиям марксиста с точки зрения Бухарина?»

И здесь Сталин привел ленинские работы «О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности», «О продналоге», «Очередные задачи Советской власти», где Владимир Ильич совсем в другом контексте употребляет слово «дань». На голос с места: «Все-таки по отношению к середняку никогда не употреблялось понятие «дань» – Сталин немедленно парировал:

«Не думаете ли вы, что середняк ближе к партии, чем рабочий класс? Ну и марксист вы липовый. Если можно насчет рабочего класса говорить о «дани», насчет рабочего класса, партией которого мы являемся, почему нельзя сказать то же самое насчет середняка, который является всего-навсего нашим союзником?»

Сталина мало беспокоило, что он перевел спор в малосодержательную плоскость: говорил или не говорил Ленин слово «дань». Суть вопроса для него осталась на втором плане.

Сталин смог отточить свой ум полемиста, участвуя в многочисленных дискуссиях. Правда, он прибегал при этом всегда к одному и тому же приему, который ставил в тупик оппонентов: он неизменно подавал себя «защитником» Ленина, исходил априори из того, что только он правильно, верно истолковывает Ленина. Почти на любой аргумент противной стороны у Сталина быстро находилась цитата, выражение Ленина, иногда высказанные совсем по другому поводу. Сталин давно заметил, что броня из ленинских цитат делает его практически неуязвимым. Зиновьев, обсуждая однажды коминтерновские дела со Сталиным, когда их отношения уже основательно испортились, в споре бросил ему:

– Для вас ленинская цитата – как охранная грамота вашей непогрешимости. А надо видеть ее суть!

– А разве плохо идее быть «охранной грамотой» социализма? – тут же нашелся Сталин.

Прямолинейность, наступательность, воинственность, грубость Сталина в конце концов помогли ему повергнуть своих оппонентов. Странное дело, нередко более тонкие, иногда даже изящные аргументы Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина не встречали поддержки у аудитории! А грубоватые, плоские, часто просто примитивные филиппики Сталина, тесно увязанные с «защитой Ленина», генерального курса партии, единства ЦК и т. д., быстрее доходили до сознания людей. Его прагматический ум не заботился о красоте стиля, как у Троцкого, афористичной витиеватости, как у Зиновьева, интеллигентной рассудительности, как у Каменева, научной аргументации, как у Бухарина. Сталин в бесчисленных спорах и полемике одолел их главным: они хотели «ревизовать ленинизм», а он его «защитил». Такая интерпретация уже с начала 30-х годов стала официальной.

Сталинское мышление было схематичным. Напомню, он любил все раскладывать по полочкам, разжевывать, популяризировать до элементарщины. И если оппоненты излагали свои идеи иначе, Сталиным это квалифицировалось очень жестко: «немарксистский подход», «проявление мелкобуржуазности», «анархистская схоластика». Его доклады, выступления, резолюции всегда облечены в строгие рамки перечислений, особенностей, черт, уровней, направлений, задач. В этом одна из причин популярности сталинских работ, в которых все упрощено до предела и потому доступно. Элементарные «особенности» и «черты» легко усваивались людьми. Такой ход мыслей облегчал реализацию сталинских идей, но жестко сковывал творческое начало людей. Сталинская простота не звала к углубленному анализу, выяснению всей сложности и взаимозависимости мира.

Гай Светоний в своих жизнеописаниях отмечал, что, хотя Нерон в детстве изучал «благородные науки», философией овладевать он отказался, полагая, «что для будущего правителя это помеха». Едва ли так думал Сталин, но его догматический интеллект оказался не в состоянии постичь хотя бы относительные глубины философии. Самым уязвимым местом в сталинском интеллекте была его неспособность овладеть диалектикой. «Вождь» это чувствовал, поскольку долго и настойчиво пытался обогатить свои знания в области философии. По рекомендации руководства Института красной профессуры Сталин пригласил к себе для «уроков по диалектике» известного в то время советского философа из плеяды старых большевиков Яна Стэна. Стэн работал заместителем директора Института Маркса и Энгельса, затем ответственным сотрудником аппарата ЦК, избирался делегатом ряда партийных съездов, был членом ЦКК, имел самостоятельные, независимые суждения. Стэн стал «учителем философии» для Сталина, разработал специальную программу занятий, в которую включил изучение трудов Гегеля, Канта, Фейербаха, Фихте, Шеллинга, а также Плеханова, Каутского, Брэдли. Дважды в неделю Стэн приходил к Сталину в назначенный час и терпеливо пытался разъяснить высокопоставленному ученику гегелевские концепции о субстанции, отчуждении, тождестве бытия и мышления – понимания реального мира как проявления идеи. Абстрактность раздражала Сталина, но он пересиливал себя и продолжал слушать монотонный голос Стэна, изредка перебивая недовольными репликами: «Какое все это имеет значение для классовой борьбы?», «Кто использует всю эту чепуху на практике?».

Стэн, напомнив, что философия Гегеля, как и других немецких мыслителей, стала одним из источников марксизма, невозмутимо продолжал: «Гегелевская философия, по существу, есть «перевернутый» на голову материализм, а поэтому глубоко двойственна. Гениальность философа заключается в том, что он включает в свою систему отдельные материалистические положения. Это, по сути, энциклопедия идеализма. В его метафизической системе гениально разработан диалектический метод. Маркс говорил, что у Гегеля диалектика стоит на голове, надо ее поставить на ноги, чтобы увидеть ее рациональное зерно…» Сталин, уже нервничая, требовательно вопрошал: «Какое это имеет значение для теории марксизма?»

Стэн вновь продолжал терпеливо разъяснять, стараясь до предела упрощать недоступные для понимания «вождя» философские премудрости. Сталин смог лишь отрывочно понять закон перехода количественных изменений в качественные, но не одолел сути диалектического отрицания, единства противоположностей. Несмотря на все ухищрения и усилия Стэна, Сталин так и не усвоил тезис о единстве диалектики, логики и теории познания, о чем свидетельствует анализ его «философских работ». Может быть, поэтому у «ученика» ничего не осталось к «учителю», кроме неприязни. Стэн, как Карев, Луппол и другие философы – ученики академика А.М. Деборина, был объявлен теоретическим «прислужником троцкизма», в 1937 году арестован и погиб. Казалось, что эта же участь ожидает и Деборина, весьма близкого в конце 20-х годов к Бухарину. Но Сталин ограничился тем, что надолго навесил крупному ученому ярлык «воинствующего идеалиста-меньшевика», отстранил его от активной научной и общественной работы.

В октябре 1930 года состоялось заседание президиума Комакадемии, где обсуждался вопрос «О разногласиях на философском фронте». Заседание свелось, по существу, к долгой проработке Деборина за его «недооценку ленинского этапа в развитии марксистской философии». Деборин отчаянно защищался, но выступившие Милютин, Митин, Мелонов, Ярославский уличали его, а заодно и Стэна, Карева, Луппола в «недооценке» материалистической диалектики. После заседания президиума страсти в академии продолжали бушевать. Ученые не могли мириться с насаждением полицейских методов в науке. Пожалуй, философия была первой жертвой сталинского «науковедения». Сталин ясно дал понять, что в общественной науке лидер должен быть один. Тот, кто является лидером политическим. В декабре того же года генсек выступил с докладом о положении на «философском фронте». Формально это было уже упоминавшееся выступление на бюро партийной ячейки Института красной профессуры, директором которого являлся Деборин.

Речь Сталина была жесткой и категоричной. Она весьма красноречиво свидетельствует об уровне философского мышления Сталина, уровне рациональности его интеллекта и просто об элементарном такте. Стенограмма из сталинского архива сообщает:

– Надо разворошить и перекопать весь навоз, который накопился в философии и естествознании. Все, что написано деборинской группой, – разбить. Стэна, Карева вышибить можно. Стэн хорохорится, а он ученик Карева. Стэн – отчаянный лентяй. Он умеет лишь разговаривать. Карев важничает и ходит как надутый пузырь. Деборин, по-моему, безнадежный человек, однако в редакции (речь идет о журнале «Под знаменем марксизма». – Прим. Д.В.) его надо оставить, чтобы было кого бить. Будете в редакции иметь два фронта, но у вас большинство…

После выступления докладчику посыпались вопросы:

– Можно ли связывать борьбу в теории с политическими уклонами?

– Не только можно, но и обязательно нужно, – поучал Сталин.

– А как насчет «левых»? «Правых» уже касались…

– Формализм выступает под левацкими прикрытиями, – рассуждал генсек, – подает свой материал под левым соусом. А молодежь падка на левизну. А эти господа – хорошие повара.

– На чем следует сосредоточить свое внимание институту в философской области? – следует новый вопрос.

– Бить – главная проблема. Бить по всем направлениям и там, где не били. Гегель для деборинцев – икона. Плеханова надо разоблачить. Он всегда свысока относился к Ленину. И у Энгельса не все правильно. В его замечаниях об Эрфуртской программе есть местечко насчет врастания в социализм. Это пытался использовать Бухарин. Не беда, если где-то в своей работе заденем Энгельса…

Вот так Сталин «наставлял» философов, почти не разбираясь в философии. Главное – «бить»… А какой должна быть марксистская философия, он показал в специальном разделе «Краткого курса» истории партии. Короткие, рубленые фразы делят философию на несколько основных черт, как солдат в шеренге. Ничего больше! Это типичная метафизика, которую Сталин называл диалектикой. Для ликбеза, при наличии и других работ, эта «философская азбука» могла еще как-то сойти. Но самое страшное: после сталинских работ никто уже не смел на эту тему писать. Философам, как и другим обществоведам, оставалось только комментировать, разъяснять, прославлять… Сталинское время – период глубокой стагнации философской мысли. Да только ли философской? Такое участие Сталина в философских дискуссиях характеризовало уровень рациональности его интеллекта.

Известно, что зрелость интеллекта в огромной степени зависит от способностей личности. Особенно способности к активному, творческому отражению объективной действительности. Ум Сталина отражал мир, действительность, естественно, не зеркально, созерцательно, а целенаправленно, если так можно сказать, «выборочно». Он изучал, анализировал все общественные и социальные процессы через призму классовости политических позиций, собственных директив и указаний.

Но вернемся еще раз к его выступлению перед философами. Отвечая на вопросы после своего доклада, Сталин уже решил: надо его указания этим философам закрепить особым решением. И уже в следующем месяце было принято специальное постановление ЦК о журнале «Под знаменем марксизма». Сторонники Деборина, объединявшиеся вокруг издания, были охарактеризованы как «группа меньшевиствующего идеализма».

Ум Сталина, его мышление со временем приобрели, так сказать, «директивный» характер. Он давно усвоил истину, что ум слабеет не от «износа», а «ржавеет» лишь от лености мысли и бездеятельности. Совсем по Шекспиру:

 
Тот, кто вложил в нас
Не для того богоподобный разум,
Чтоб праздно плесневел он.
 

А.П. Балашов рассказывал мне, что Сталин в течение суток перерабатывал колоссальное количество информации: докладов, донесений, справок, телеграмм, шифровок, писем, оставляя почти на каждом документе распоряжения, указания, лаконично выражая свое отношение к самым различным вопросам, которое расценивалось как окончательное решение. Прочитав кипу писем, адресованных ему лично, и набросав на них лаконичные ответы: «Поблагодарите за доброе отношение», «Помогите человеку», «Ерунда какая-то», он нередко выбирал одно-два и отвечал обстоятельно.

Вот письмо от Шнеера из Ленинграда. Старый большевик спрашивает об опасности реставрации капитализма и о том, есть ли уклоны в Политбюро…

Сталин, отрывая лист от большого блокнота, пишет четким, разборчивым почерком:

«Тов. Шнеер!

Опасность реставрации капитализма у нас существует. Правый уклон недооценивает силу капитализма. А левый – отрицает возможность построения социализма в нашей стране. Он намерен провести свой фантастический план индустриализации ценою раскола с крестьянством.

В Политбюро нет у нас ни правого, ни левого уклона.

С ком. приветом.

27. Х.28 г.

И. Сталин».

Документ из 30-х годов. Из дней наивысшего триумфа Стаханова. Он и Грант поставили перед правительством вопрос об «обучении на инженеров и техников», освобождая стахановцев от производства на один-два дня в шестидневку для учебы. Многие поддерживали это предложение. Оно казалось революционным, новым. Писали об этом и в газетах.

Сталин прочел документ и коротко написал:

«т. Орджоникидзе.

Дело не серьезное.

И. Cт.».

В интеллекте Сталина непросто проследить способности к творческому решению возникающих проблем. Он все стремился делать в соответствии со сложившейся схемой, догмой, постулатом, устоявшимся представлением. Вместе с тем Сталин был способен и к интуитивному мышлению, когда выводы и решения приходят, как бы перескакивая через этапы, ступени познания. В этом случае путь мысли не виден, а рельефно представлен лишь ее результат, обобщение, догадка, подозрение. В процессе интуитивного мышления интеллект как бы минует логические рассуждения, а сразу выдает итог, резюме. Конечно, беспочвенное подозрение обычно возникает при дефиците каких-то нравственных элементов в сознании. Именно так и было у Сталина. Он мог посмотреть на кого-либо из своих соратников и заявить: «Почему ты избегаешь смотреть мне в глаза?» Болезненная подозрительность в этом случае, пожалуй, не столько проявление интуитивного мышления, поскольку предположения Сталина были лишены реальной основы, сколько выражение глубоко ущербной позиции: во всех видеть потенциальных врагов.

Следует назвать еще одну черту сталинского интеллекта, которая выступает в его портрете весьма рельефно. Известно, что знания позволяют человеку быть компетентным, чувства благородным. А воля дает возможность убеждениям, интеллектуальным замыслам материализоваться в поступки. Воля подобна «мускулам» ума; это двигательная сила интеллекта. Ведь в жизни бывает так, что собственное бессилие так же опасно, как и чужая сила. Наличие сильной воли делает интеллект активным, деятельным, целеустремленным. Обычно такой интеллект чаще встречается у военачальников и полководцев. Не случайно именно они прежде всего отмечали наличие сильного интеллекта у Сталина.

Сталину как Верховному Главнокомандующему будет посвящена отдельная глава, но сейчас, характеризуя его интеллект, приведу лишь некоторые свидетельства выдающихся советских полководцев Г.К. Жукова и А.М. Василевского, много работавших с ним бок о бок в годы войны. Маршал Жуков отмечал в Сталине «способность четко формулировать мысль, природный аналитический ум, большую эрудицию и редкую память». Далее самый выдающийся советский полководец пишет: Сталин «читал много и был широко осведомленным человеком в самых разнообразных областях знаний. Поразительная работоспособность, умение быстро схватывать суть дела позволяли ему просматривать и усваивать за день такое количество самого различного материала, которое было под силу только незаурядному человеку… Он обладал сильной волей, характером скрытным и порывистым. Обычно спокойный и рассудительный, временами он впадал в острое раздражение. Тогда ему изменяла объективность, он резко менялся на глазах, еще больше бледнел, взгляд становился тяжелым, жестким».