Текст книги "Троцкий. «Демон революции»"

Автор книги: Дмитрий Волкогонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 57 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

Троцкий тоже признавал резкое падение нравов в те годы. Правда, этому он давал несколько одностороннее объяснение: «Деморализация на почве голода и спекуляции вообще страшно усилилась к концу гражданской войны. Так называемое «мешочничество» приняло характер социального бедствия, угрожавшего задушить революцию»{71}.

Еще не затихла канонада на полях Гражданской войны, а уже многие ее участники приступили к анализу событий. Б.В. Савинков назвал «Вандею российскую», то есть Гражданскую войну, борьбой белых за старое, уже изжитое, а потому не имеющее перспективы. «Красные мобилизуют, реквизируют и белые тоже. Ненавистны как фамилии Ленина, Троцкого, так и Кривошеина и Глинки. Пока белое дело не станет делом крестьян, успеха не будет. Кто сумеет борьбу против большевиков сделать борьбой за новую крестьянскую Россию, тот победит большевиков»{72}. Самому Савинкову этого сделать не удалось.

Сегодня страшно поверить и согласиться, что для утверждения то ли белой, то ли красной Идеи нужно было столько жизней и крови! Смертельная межа расколола Россию почти на пять лет. Все стороны – белые, красные, интервенты – внесли свою страшную лепту в это кровавое противостояние.

Добровольчество с самого начала приобрело характер яростного протеста классов, которым не оказалось места за общим российским столом. Трудно обвинять их в этом; ведь революционный взрыв обрекал их на самое худшее, хотя Февраль большинство будущих добровольцев приняли если не восторженно, то с надеждой. Однако надвигающаяся смута, как синоним беззакония, насилия и непредсказуемости, отрезвила многих.

Что представляла собой армия вначале? Довольно мозаичное объединение: Корниловский полк, Георгиевский полк, три офицерских батальона, юнкерский батальон, Ростовский полк из студенчества, две батареи… Однако, окрепнув в донских и кубанских станицах, непрерывно получая людское и материальное пополнение, в том числе и от бывших союзников царской России, Деникин повел крупную игру… Его армия насчитывала уже десятки тысяч человек.

После ноябрьской революции в Германии Москва аннулировала «похабный», по словам Ленина, Брестский мир, и немцы убрались с юга России. Но руки были развязаны теперь не только у большевистского правительства, которое получило передышку, но и у Антанты, решившей помочь Белому движению, чтобы покончить с «русской смутой». В эти месяцы территория бывшей гигантской империи представляла разворошенный муравейник, в котором возникали и исчезали партии и правительства, где никто не знал, что будет завтра, где жизнь бурлила вне рамок закона (старые были отменены, новые неизвестны), где миллионы смятенных, дезориентированных, часто озлобленных людей готовы были поддержать то красных, то белых либо пытались покинуть пределы Отечества, спасаясь от пришедших напастей.

А тем временем Деникин – екатеринодарский вождь Белого движения – не терял времени даром. Пока Колчак, «верховный правитель России», терпел одно поражение за другим, что в итоге завершилось его гибелью, к Деникину пришли большие победы. Не случайно Троцкий, выступая с докладом на VII Всероссийском съезде Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и трудовых казачьих депутатов 7 декабря 1919 года, заявил: «Деникин был, несомненно, для нас гораздо опаснее Колчака». Колчак «висел на тонкой ниточке Сибирской железной дороги», а Деникин разлился конной лавой на российских просторах{73}. Лето и осень 1919 года – пора наивысших успехов главнокомандующего вооруженными силами Юга России. В конце июня 1919 года в Царицыне, который был взят его войсками, он издал директиву, согласно которой трем основным группировкам предписывалось «захватить сердце России – Москву…». Преодолевая неорганизованное сопротивление редких частей Красной Армии, корпуса Деникина быстро двигались к столице. Главнокомандующий, сохраняя внешнее спокойствие, но с внутренним ликованием читал донесения командира конного корпуса Мамонтова, который своим дерзким рейдом прорвался далеко на север.

В октябре 1919 года все в штабе Деникина почувствовали: желанное может скоро свершиться. Осталось всего каких-то верст двести… Взяты Воронеж, Орел, вот-вот должна пасть Тула…

Кто в отсутствие Колчака может стать «верховным правителем» России? В таких случаях, известно, все смотрят на победителя…

Деникин еще раньше сформировал «Особое совещание», впоследствии преобразованное в правительство. В предвкушении близкой победы Деникин не заметил, как большевистское руководство, перегруппировав свои силы, сформировав крупные конные соединения и объединения, готовилось нанести мощный контрудар.

Выступая 29 июля 1919 года в Пензе на собрании партийных работников, Троцкий верно заметил: «Отступление на юге объяснялось тем, что у Деникина сил было больше, у нас – меньше. Теперь их больше у нас и меньше у Деникина. У Деникина нет резервов, у нас резервы – неисчерпаемы. Конницы у нас больше, чем у противника, – мы ее формируем самым лихорадочным образом… Деникин зарвался. Захватив огромную территорию, он должен создать власть, чтобы удержать ее, а так как вся Россия разбилась на два лагеря, Деникин вынужден призывать к власти старых помещиков, бывших губернаторов и земских начальников… Это – лучшая пропаганда против Деникина… Для укрепления растянувшегося фронта Деникину недостаточно одной конницы, ему приходится прибегать к принудительной мобилизации рабочих и крестьян, и этим он подготовляет условия разложения своей армии. Я думаю, что еще осенью мы нанесем решительный удар Деникину»{74}. Нельзя не отметить верный анализ и прогноз, которые Троцкий сделал в публичном выступлении.

Генерал А.С. Лукомский вспоминал позже в Берлине, что никто не обратил внимания на рост недовольства в тылу деникинских войск. «Грабежи и реквизиции, бесчинства возвращавшихся старых хозяев, ухудшение условий жизни беднейших слоев, – пишет генерал, – подтачивали тыл Деникина». Приказ о «самоснабжении» частей привел к погоне за «военной добычей». По донесениям разведки Троцкий тоже знал, что положение Деникина непрочно. В конце июня 1919 года, находясь в Воронеже, нарком писал: «Банды Деникина, продвигающиеся с Юга, – это уже не авангард англо-французских войск, нет, – это вся та армия, которую контрреволюция способна ныне выдвинуть против нас. За спиной у Деникина нет ничего, кроме враждебного ему тыла»{75}. Обыватели в страхе смотрели на «спасителей», которые часто были похожи на обыкновенных мародеров. Растянутая на широком фронте Добровольческая армия противостоять мощному удару дивизий красных не смогла. Части Деникина покатились на юг значительно быстрее, чем шли к Москве. Главком метался, отдавал приказы, выдвигал на наиболее угрожаемые направления последние резервы, писал обращения к офицерской чести – все было напрасно…

К концу 1919 года Красная Армия уже была в Ростове, Новочеркасске, приближалась к Новороссийску. Незадолго до падения Ростова Деникин, чувствуя, что Белое движение не простит ему этого поражения (увы! У всех неудач должны быть виновники, и обычно ими становятся высшие руководители), подготовил нечто вроде политического завещания: «Наказ Особому совещанию» (правительству). Деникин продиктовал одиннадцать пунктов. Из-за пространности документа приведу лишь некоторые идеи «Наказа».

Единая, Великая, Неделимая Россия. Защита веры. Установление порядка. Борьба с большевизмом до конца. Военная диктатура. Всякое противодействие власти – и справа, и слева – карать. Вопрос о форме правления – дело будущего. Русский народ создаст верховную власть без давления и навязывания. Внешняя политика – только национальная русская. За помощь – ни пяди русской земли. Проявление заботливости о всем населении без различия. Противогосударственную деятельность пресекать, не останавливаясь перед крайними мерами. Прессе – содействующей – помогать, несогласную – терпеть, разрушающую – уничтожать. Суровые кары – при посредстве Управления Юстиции…{76}

Генеральский «Наказ» в немалой степени отражал умонастроения значительной части не только тех, кого Советская власть сделала «бывшими», но и либерально-демократического крыла политических сил России, со страхом взиравших на плоды великого потрясения.

Именно этой теме посвятил генерал А.И. Деникин свои пятитомные воспоминания. Еще не затихли последние залпы Гражданской войны в России, а Деникин осенью 1921 года, находясь в Брюсселе, «невзирая на трудности и неполноту работы в беженской обстановке – без архивов, без материалов и без возможности обмена живым словом с участниками событий, решил издать свои очерки». Во вступлении к «Очеркам» вчерашний главнокомандующий вооруженными силами написал:

«В кровавом тумане русской смуты гибнут люди и стираются реальные грани исторических событий… После свержения большевизма, наряду с огромной работой в области возрождения моральных и материальных сил русского народа, перед последним с небывалой еще в отечественной истории остротой встанет вопрос о сохранении его державного бытия. Ибо за рубежами русской земли стучат уже заступами могильщика… Не дождутся. Из крови, грязи, нищеты духовной и физической встанет русский народ в силе и разуме»{77}.

Прежде чем написать эти строки, всего за полтора года до этого, Деникин пережил полное крушение всех своих личных надежд и честолюбивых планов. Перед глазами генерала все еще стоял забитый до отказа войсками Новороссийск, куда все прибывали и прибывали части, отступавшие под натиском Красной Армии. Генерал Кутепов, оборонявший город, доложил тогда Деникину, что более суток его деморализованные части не выстоят. Нужно уходить сегодня же… Деникин никогда не смог забыть, как погибали в давке у трапов перегруженных судов его «добровольцы», как стрелялись офицеры, отчаявшиеся получить место на пароходе, как просыпались низменные чувства перед угрозой надвигающейся смерти. Это была безысходность. «Много звериного чувства вылилось наружу перед лицом нависшей опасности, – вспоминал генерал, – когда обнаженные страсти заглушали совесть и человек человеку становился лютым ворогом…» В числе последних Деникин с начальником своего штаба генералом Романовским вступил на борт миноносца «Капитан Сакен».

В Крым удалось переправить около 40 тысяч бойцов. Деникин пытался переформировать части, восстановить боеспособность деморализованных войск, но недовольство главнокомандующим быстро нарастало. Быть почти у Москвы и оказаться на полуострове, обреченными на поражение, – кто-то должен был за все это ответить. У лучшей части русского офицерства воинская честь всегда была превыше всего. Деникин не стал ожидать, когда Военный совет выразит ему недоверие, и написал письмо его председателю генералу А.М. Драгомирову. «Многоуважаемый Абрам Михайлович! Три года российской смуты я вел борьбу, отдавая ей все свои силы и неся власть, как тяжкий крест, ниспосланный судьбою. Бог не благословил успехом войск, мною предводимых. И хотя вера в жизнеспособность Армии и в ее историческое призвание мною не потеряна, но внутренняя связь между вождем и Армией порвана. Я не в силах более вести ее…

Уважающий Вас А. Деникин».

В своем последнем приказе Деникин назначил генерал-лейтенанта П.Н. Врангеля главнокомандующим вооруженными силами юга России. Второй и последний параграф приказа гласил: «Всем, шедшим честно со мною в тяжкой борьбе – низкий поклон. Господи, дай победу Армии и спаси Россию»{78}.

Вечером 22 марта 1920 года Деникин на английском миноносце навсегда покинул родную землю.

Деникин, оставшийся до конца дней убежденным врагом большевизма и Октября, не мог понять, что революцию подготовили не столько «социалисты», сколько сам царизм, втянувший гигантскую страну в бессмысленную войну. Именно эта война, доведя народ до последней грани усталости, дала невероятные шансы революции. Февраль «не получился» потому, что, провозгласив свободу, он не дал народу ни земли, ни мира. Октябрь учел это и, фактически отняв «дарованную» свободу, дал людям мир и землю. Но без свободы ценность земли и мира стала совсем иной… Деникин не понял этот великий парадокс, объясняя трагедию России и ее «смутные времена» лишь попустительством Керенского и коварством большевиков…

Агония Белого движения продолжалась долго. Антон Иванович Деникин внимательно следил за его эволюцией. До него доходило, что после декретов ЦИК 1921 и 1924 годов об амнистии для рядового состава немало солдат вернулись на Родину. Тех офицеров, которые не могли вынести разлуки с Отчизной и тоже возвратились, ждала горькая судьба. В конце 1921 года по своей воле в Советскую Россию, например, вернулись бывший командир Крымского корпуса генерал-лейтенант Слащев, инспектор артиллерии генерал-майор Мильковский, полковник Гильбих, полковник Мизерницкий, капитан Войнаховский. В сообщении для печати, которое отредактировал и подписал Троцкий, говорилось: «Кто попытается использовать великодушие власти трудящихся против Советской Республики, на того обрушится суровая кара… Советская Республика должна сохранять свою бдительность…»{79} Да, чего-чего, а бдительности было хоть отбавляй.

В 30-е годы, во время страшной чистки, были уничтожены последние из русских офицеров, вернувшихся на Родину. Но за околицей Отечества все равно осталось много людей, прошедших через добровольчество. В 1925 году врангелевский «Русский совет» подсчитал, что количество русских беженцев, которых можно поставить «под ружье» в Германии, Франции, Югославии, Греции, Турции, Китае, Латвии, Чехословакии, Болгарии, достигало 1 миллиона 158 тысяч человек{80}. Все они, как говорилось в документе, добытом Разведуправлением РККА, считали себя преданными «белой идее». Вероятно, это большое преувеличение. Однако долгое время существовали «Русский общевоинский союз», различные объединения и комитеты бывших «добровольцев». Издавались газеты и журналы, отражавшие сложную жизнь на чужбине.

Судьба большинства «добровольцев», вынужденных покинуть родину, очень драматична, а часто и трагична. Но, несмотря на сохранившиеся устойчивые антикоммунистические взгляды отторгнутых от родины русских людей, они не идентифицировали ее с режимом. Во второй половине 30-х годов, когда стали сгущаться тучи Второй мировой войны, для многих эмигрантов стало ясно, что Германия и западные демократии постараются разрешить острые противоречия, возникшие между ними, за счет СССР. По предложению П.Н. Милюкова в Париже возникла инициативная группа по созданию так называемого оборонческого движения в составе Алексеева, Грекова, Лебедева, Пилипенко, Слонима, Ширинского, Петрова, которых поддерживал и А.И. Деникин. Это движение ставило целью «объединять эмигрантов и содействовать в меру возможностей делу обороны России». Однако в Москве не могли понять патриотических порывов своих бывших соотечественников. Начальник Разведывательного управления РККА комкор М.С.Урицкий, докладывая высшему руководству страны, резюмировал: «Это движение можно считать фактором разложения в эмигрантской среде…»{81} В годину лихолетья гитлеровского нашествия лишь единицы оказались способными пойти в услужение фашизму: П.Н. Краснов, А.Г. Шкуро, М.В. Ханжин…

Деникин, потерпевший поражение в Гражданской войне, в своих «Очерках» старается доказать правоту «белого дела», почти полностью игнорируя глубинные причины русского «социального разлада». Однако у писателя-генерала достало мужества признать невозвратность монархии и неизбежность в грядущем демократии для России. Любопытны его слова о том, что «революция не может решить множества российских проблем. Нужна эволюция…». Деникин высказал мысль, которую давно проповедуют прогрессивные мыслители, что путем реформ можно добиться неизмеримо большего, чем революционным взрывом.

Как бы мы ни относились к Деникину, нельзя не признать, что это был большой патриот России, но России, не «вздыбленной революцией», которой так поклонялся Троцкий, а той, вечной, непреходящей, которую почитали «бывшие». Они долгие годы жили мыслью только о ней, прошлой, ушедшей навсегда России. Правда, так думали не все. Николай Александрович Бердяев в своей превосходной книге «Самопознание» сказал: «В белое движение я не верил и не имел к нему симпатии… Я уповал лишь на внутреннее преодоление большевизма. Русский народ сам освободит себя»{82}. Белое движение в нашем сознании останется как безуспешная попытка отбросить Октябрь большевиков к буржуазному Февралю.

…Последними словами умирающего на чужбине русского генерала были: «Увы! Я никогда не увижу спасенную Россию…»

В петле фронтов

2 июня 1919 года в газете «В пути», которая издавалась в поезде Троцкого, появилась статья Председателя Реввоенсовета Республики «Девятый вал», в которой он писал: «То, что мы сейчас переживаем, – это девятый вал контрреволюции. Она теснит нас на Западном и Южном фронтах. Она угрожает опасностью Петрограду. Но в то же время мы твердо знаем: ныне контрреволюция собрала свои последние силы, двинула в бой последние резервы. Это ее последний, девятый вал»{83}. Поскольку, признавал Троцкий, «англо-французские бандиты снабжают смертоносными орудиями русскую контрреволюцию… последняя крайне усилилась за истекший год». Однако Троцкий, как и всегда, непреклонен: «Ныне мы знаем твердо: справившись с Колчаком и Деникиным, мы тем самым добьемся полной неприкосновенности Советской Республики и дадим могучий толчок революции в Европе и во всем мире. Больше тех сил, что Деникин, Колчак, белоэстонцы и белофинны выставили против нас ныне, в распоряжении контрреволюции нет и не будет. На Южном фронте, на востоке, под Петроградом русская и с нею мировая контрреволюция поставила на карту всю свою судьбу»{84}. Троцкий не сказал, что не только контрреволюция, но и революция поставила «на карту» свою судьбу. Зная, сколько за годы Гражданской войны Троцкий проехал километров на своем поезде, сколько написал статей, приказов, листовок, сколько раз выступил перед частями, мобилизованными крестьянами, командами речных кораблей, приходится лишь удивляться: откуда у человека было столько энергии? Так мог действовать лишь тот, кто поставил «на карту» революции всю свою судьбу, без остатка. И так было не только тогда, когда пришел «девятый вал», едва не накрыв молодую Республику, но и тогда, когда этот вал еще только приближался.

Как вел себя Троцкий на фронте? Почему его слава росла? Чем объяснить, что его приезд способствовал моральному подъему войск? Я думаю, многое станет понятным, если познакомиться с «Записками адъютанта штаба 4 армии Восточного фронта о пребывании наркома по военным делам Л.Д. Троцкого в воинских частях в сентябре 1918 года».

Старший адъютант штаба Савин (инициалов в записке не приведено) дотошно описал встречу Троцкого и его действия в войсках, что помогает понять стиль работы наркома, причины его популярности, методы воздействия, политические и военные результаты пребывания в частях. Найденные в архиве «Записки» я привожу с большими сокращениями, стараясь сохранить язык и орфографию старшего адъютанта штаба Савина.

«Ночью 16 сентября было сообщено в штаб армии из поезда Троцкого, что он завтра, т.е. 17 сентября, прибывает в Саратов, причем справлялись, как положение наших войск под Хвалынском и взят ли он.

Временный командарм Хвесин… и член Военного совета (4-й армии. – Д.В.) Линдов выехали из Покровска в Саратов на пароходе, оттуда на пассажирский вокзал для встречи т. Троцкого. В 9 часов 37 мин. утра под звуки народного гимна, исполненного духовым оркестром, поезд Троцкого подошел к перрону вокзала, где были выстроены части Саратовского гарнизона. Появление т. Троцкого из вагона было встречено громовым «ура»… Встречающие представились; Троцкий сделал обход войск, поблагодарил за приветствие (отсутствовали представители местного исполкома).

…На автомобилях кортеж проследовал на пристань. Отплыли на пароходе т. Троцкий, Хвесин, член ВС 4 Линдов, ст. адъютант Савин, председатель Саратовского исполкома Жуков, два конвоира (охрана. – Д.В.) и два секретаря тов. Троцкого. В 12.15 пароход прибыл в Покровск… На пристани был выстроен почетный караул шпалерами. Начальник штаба Булгаков отдал рапорт. В штабе Троцкий прошел по всем отделам. Командарм сделал доклад о положении (указал на плохое снабжение). Троцкий тут же отдал распоряжение об улучшении снабжения армии. Пробыл в штабе 1 час 45 минут. Отбыл на пристань. Там его встретили «Марсельезой». С парохода Троцкий держал речь. В ответ – громовое «ура».

Затем Троцкий отбыл в Вольск. Тоже встречали народным гимном. Троцкий держал речь. Желал скорейшего взятия Самары. В ответ – громовое «ура». Прибыл в Балаково. Опять держал речь, отвечал на Приветствия. Вновь шпалеры войск, держал речь из автомобиля. Каждому красноармейцу, бывшему в строю при встрече, приказал выдать в виде его подарка по месячному окладу (250 руб.). Прибыли в Хвалынск. Опять встречали шпалеры войск. Держал Троцкий речь. Выехали на линию фронта в Вольскую дивизию (село Поповка). Построили интернациональный полк. Речь держал Троцкий на русском и Линдов на немецком языке.

Замечания Троцкого:

1) Начдив Гаврилов развязен и держал себя как недисциплинированный солдат…

2) Полки расположены без сторожевого охранения.

3) Интернациональный полк медленно собирался – нужны пробные «тревоги».

4) Плохо дело со связью.

5) В частях много самодеятельности – не придерживаются указаний штаба.

6) Штабы располагаются далеко от войск.

7) Требуются в войска автомобили и теплое обмундирование.

Но в целом революционный дух и сознательная дисциплина в Вольской дивизии крепка, места разлагающимся частям нет.

Отправились вниз по Волге, в Покровск (19-го сентября в 9 часов утра). Троцкий говорил по прямому проводу с Арзамасом. В 1 час 45 минут Троцкий с Хвесиным и Линдовым прибыли в Саратов. Там Троцкий выступал на многолюдном митинге в Народном дворце. Слушал доклад военрука Шарскова. Решал вопросы снабжения в губвоенкоме. Затем отправился в Николаевск (20 сентября в 11 часов 15 минут утра прибыл). Был почетный караул, шпалеры, «ура».

Решили создать другую дивизию, назвал ее второй Николаевской, назначив начальником тов. Чапаева. Командир первой бригады Чапаев долго упорствовал и не соглашался на принятие командования второй дивизией: «Привык, свыкся». О нем говорили: «Надо сказать, что тов. Чапаев, этот степной орел, действует с начала открытия фронта исключительно партизанским способом». Распоряжений штаба не признает. Были случаи, что Чапаев уходил со своим отрядом и пропадал без вести, а возвратившись через некоторое время, доставлял трофеи и пленных. Население, по рассказам очевидцев, где появлялся Чапаев, было терроризировано. Его жестокость известна многим. Личность легендарная. Троцкий уговорил Чапаева.

Вечером выступал на митинге в театре. В селе Раевском выдал бойцам по 250 руб. Призывал: «Вперед, на Самару!» Раздавал еще отличившимся портсигары.

В селе Богородское в полку сказали, что есть перебежчики. Их поймали. Тов. Троцкий отдал распоряжение немедленно в 24 часа образовать революционный трибунал и предать перебежчиков суду: «всех лиц, уличенных в дезертирстве, расстрелять на месте». 3 и 4 полки выстроили за селом. Все в разношерстной одежде, был один даже в цилиндре. Есть старики.

– Что, хочешь сражаться? – спросил одного Троцкий.

– Да, хочу!

Троцкий произнес речь с призывом: «На Самару!». Сказал о дезертирах в 1 и 2-м полках, сказал, что сегодня будут расстреляны!

Спросил об отличившихся в бою. Сказали – 20 человек. Вывели их из строя. А подарков оказалось только 18. Последним двум красноармейцам Троцкий подарил, сняв с руки свои часы, а последнему отдал свой браунинг. Всем велел выдать по 250 рублей. Кричали «ура». За день проехали на автомобиле 200 верст.

Высказал замечания: дивизия крепкая и горит желанием взять Самару. Плохо однако исполняют команды и приказы. Чапаев говорит: я не верю штабу и бумажек его знать не хочу…

При поездках тов. Троцкого находились фотограф и кинематограф, которые зафиксировали важные эпизоды поездки и отдельных лиц, представляющих из себя интерес для Российской Советской Республики и которые послужат политическим примером для других стран света, как борется пролетариат с игом капитала.

Старший адъютант Савин.

22 сентября 1918 года. Село Покровск, Самарской губернии»{85}.

Надеюсь, читателю было любопытно и небезынтересно прочесть записки довольно грамотного старшего адъютанта Савина. Документ интересен во многих отношениях. На первый взгляд стремление Троцкого эффектно подать себя можно расценить как фанфаронство, славолюбие. Мол, как Троцкий, будучи умным человеком, позволял встречать себя прямо-таки как члена императорской фамилии? Только ли из-за амбиций, гипертрофированного честолюбия? Думаю, не только из-за этого. Троцкий хотел и использовал любую возможность, чтобы подчеркнуть значимость новой центральной власти, значимость верховного военного командования Республики, уверенность в триумфе революции.

Каждую остановку в части, на позиции Троцкий использовал для общения с красноармейцами. Его короткие (по 20–30 минут) выступления воспитывали бойцов и ставили перед слушателями конкретную военно-политическую цель («На Самару!») Вчерашние крестьяне, поставленные под ружье, видели в Троцком не только «начальника», но и одного из высших представителей новых властей. Записи Савина показывают, что Троцкий был неплохим психологом: раздарив все серебряные портсигары (кстати, изъятые из царского склада), Предреввоенсовета, когда не хватило двух подарков, быстро нашел выход из положения – снял свои часы и вынул из кобуры свой браунинг для вручения двум последним отличившимся. Дело не только во взрыве восторга, но и в той молве, которая пойдет отсюда, из-за околицы приволжского села Богородское, гулять по частям фронта, обрастая новыми подробностями. Так рождаются легенды…

Троцкий был ярко выраженным популистом, который знал цену известности и понимал, что слава удесятеряет значение сказанного им полуграмотным красноармейцам. Его красивый жест по раздаче денег (на которые, наверное, можно было купить бутыль самогона да пачку махорки) одновременно отдавал чем-то купеческим, далеко не революционным… Но Троцкий знал: перед ним крестьяне, бедняки, знающие цену трудовой копейке. Записки Савина откровенны, прямы. О приказе расстрелять (при чем здесь трибунал, если сам Троцкий отдал приказ – «уличенных в дезертирстве расстрелять на месте!»?) сказано так же буднично, как о раздаче портсигаров и указаниях Троцкого улучшить снабжение. Просто к насилию, репрессиям приучала людей не только война, но и новые власти в лице большевистских вождей.

Троцкий все более пристально смотрелся в зеркало истории. Думаю, что еще никто из большевистских вождей не догадался возить за собой двух секретарей, а главное – «фотографа и кинематографа», которые должны были, конечно, увековечить наркома для грядущих поколений.

Кое-кто пытался еще при жизни Троцкого изобразить его «великим полководцем». Но все знали, что он не был не только полководцем, но и военным специалистом среднего уровня. В военных вопросах это был дилетант. Когда один из активистов рабочего движения Артур Бризбен из Чикаго попытался написать о Троцком как об одном из «величайших полководцев» (входящих в десятку лучших), ему, и в копии Троцкому, ответила некая Ж. Аллен, где она справедливо утверждала: «Гражданская война велась в России главным образом офицерами старой армии, с обеих сторон. А Троцкий агитатор, а не полководец»{86}. Предреввоенсовета сохранил в своих бумагах эту нелицеприятную, но справедливую характеристику своей особы.

Руководя ведомством, на плечи которого легла вся тяжесть защиты Советской Республики, Троцкий ежедневно занимался множеством дел. Его решения были оперативны, непреклонны и беспощадны к тем, кто не исполнял его директив и приказов. На всех распоряжениях Троцкого лежит печать политика приверженца линии большевистского руководства. Особенно остро Предреввоенсовета реагировал на конфликтные ситуации, возникавшие на межнациональной почве. Когда ему донесли, что в Башкирии отмечен ряд случаев мародерства частей Красной Армии по отношению к местному населению, он немедленно откликнулся грозным распоряжением по прямому проводу.

«Симбирск, Реввоенсовет

Копия – Башкирскому ревкому в Саранске

По-видимому, неоспоримые данные свидетельствуют о преступном, зверском отношении некоторых частей армии Востфронта к башкирскому населению и к башкирским войскам, перешедшим на сторону Советской власти. Между тем до сих пор дело ограничивалось словесными увещеваниями. Считаю необходимой строгую и примерную расправу со всеми виновными в постыдных насилиях над башкирским народом. О принятых мерах и карах донести.

3 июля 1919 г.

Предреввоенсовета Троцкий»{87}.

Угроза репрессией за невыполнение приказов была стилем руководства наркома Троцкого. В ноябре 1918 года Троцкий шлет телеграмму Военному совету 9-й армии и в копии – Ленину и Свердлову, где говорится: «Надо железной рукой заставить начальников дивизий и командиров полков перейти в наступление какой угодно ценою. Если положение не изменится в течение ближайшей недели, вынужден буду применить к командному составу девятой армии суровые репрессии… Первого декабря требую точный список всех частей, не выполнивших боевых приказов…»{88}

Революция надеялась «железной рукой» заставить всех граждан поддерживать большевистские порядки. Глубочайшее заблуждение, что люди, захватившие власть, могут решать судьбы миллионов, дало трагические всходы. В этом свете Троцкий предстает как сторонник крайних, радикальных мер.

Какую позицию по отношению к новым властям занимало, например, казачество? Естественно, в силу своего особого положения казачество настороженно относилось к Советам. Значительная часть казаков поддержала Деникина. Этому способствовала политика террора советских властей в отношении казачества, в котором видели «социальную базу контрреволюции». Были прямые указания Центра «о полном, быстром, решительном уничтожении казачества, как особой экономической группы, разрушение его хозяйственных устоев, физическое уничтожение казачьего чиновничества и офицерства, вообще всех верхов казачества…»{89}.

В духе подобных указаний началось «расказачивание». Ответом было восстание казаков – людей, которые умели воевать, ибо в Российской империи на них была возложена особая роль по защите Отечества. Ленин потребовал принять самые быстрые и беспощадные меры по ликвидации восстания в тылу советских войск. Троцкий отдает специальный приказ: «…гнезда бесчестных изменников и предателей должны быть разорены. Каины должны быть истреблены, никакой пощады станицам, которые будут оказывать сопротивление. Милость только к тем, кто добровольно сдаст оружие и перейдет на нашу сторону… В несколько дней вы должны очистить Дон от черного пятна измены…»{90}