Текст книги "Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX— XX веков; Записки очевидцев"

Автор книги: Дмитрий Засосов

Соавторы: Владимир Пызин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

Дамам диктовал моду Париж, господам – Лондон. Законодательницей дамских мод в Петербурге была мадам Бриссак. «Эта портниха сколотила целое состояние и приобрела в столице особняк. Все ее клиентки, в том числе сама царица, жаловались на цены, которые та заламывала» (Масси Р. 153). Но понемногу и у дам завоевывал популярность английский стиль. Парижские модельеры вводили их в шикарный салон, вовлекали в изящную эротическую игру, а Лондон ставил выше всего удобство и приспосабливал дамский туалет к изменениям в образе жизни, вызванным эмансипацией, успехами гигиены и, главное, развитием спорта (авто, велосипед, верховая езда, крокет, теннис, плавание). В мужской одежде очень заметно было также влияние Вены: мощная австрийская швейная промышленность экспортировала мужские костюмы во все страны (Ривош Я. 101).

Основным распространителем моды были специальные журналы. В 1915 г. в Петербурге издавалось 11 журналов мод: «Белье и вышивки», «Венский шик», «Вестник моды», «Дамский мир», «Детское платье и белье», «Искусство портных», «Модный курьер, модный свет и модный магазин», «Модный свет», «Моды для всех», «Парижская мода», «Портной». На моду влиял и театр. Часть публики (особенно значительная среди завсегдатаев Михайловского театра, где выступала французская труппа) шла на спектакли только для того, чтобы посмотреть на присланные из Парижа туалеты примадонн. Мода распространялась также фотографическими открытками, изображавшими «этуалей» и красавиц на любой вкус, и кинематографом, увлечение которым начиная с 1907 г. приобрело эпидемический размах.

Столичная аристократия и крупная буржуазия шили костюмы за границей либо у иностранных портных, работавших в Петербурге. Обычно шили у постоянного портного, который зачастую имел в мастерской манекен, сделанный по фигуре заказчика. У портного же имелся ассортимент материй как кусками, так и в образцах-каталогах английских, русских и лодзинских фирм. В крупных портновских мастерских хозяин одновременно был закройщиком, а шили наемные мастера, причем у иностранных портных в Петербурге мастера были русские. Качество работы было очень высоким. Русские портные ездили совершенствоваться в Лондон и Вену; в их мастерских в рамках под стеклом висели дипломы об окончании портновских академий. Быть портным было выгодно: на одном только Невском пр. в 1914 г. находилось 76 портновских ателье и мастерских. Помимо портных, шивших все виды и типы костюмов, были специалисты по определенному типу костюма: шившие мундиры для военных (в этой области русские портные считались лучшими в Европе) и для чиновников различных ведомств, облачения духовенства, обычные костюмы или одежду для лакеев. Портные самой высокой квалификации шили только фраки, визитки, сюртуки и смокинги (Ривош Я. Там же).

Менее обеспеченные жители столицы одевались в «домах готового платья», где на вывесках рядом с фамилией владельца частенько красовалась надпись «Венский шик». Опять-таки на одном только Невском к их услугам имелось более 80 магазинов готового платья и 40 модных магазинов. Обилие на Невском заведений, предлагавших все необходимое для того, чтобы выглядеть петербуржцем, ныне трудно вообразить: магазинов тканей – 76, галантерейных – 51, белья – 44, обувных – 31, суконных – 22, торгующих золотом и серебром – 21, парикмахерских – 20, торгующих шелком – 16, торгующих мехами и ювелирными изделиями – по 14, магазинов головных уборов – 13, перчаток – 12, вышивки и кружев – 11, полотна и холста – 8, модисток (как называли мастериц, изготовлявших дамские шляпы) было на Невском 7, магазинов корсетов и парчи – тоже по 7, дамских рукоделий и суровского товара – по 6, искусственных камней – 5, ювелирных и сапожных мастерских – по 4, магазинов кожи – 4, трикотажных изделий и зонтиков – по 3, басонов, галстуков, шерсти – по 2, золотошвейни – тоже 2, мастерских белья и туфель – по одной.

Сад «Буфф» и народные развлечения

В 1897 г. настал конец любимой праздничной традиции петербуржцев – масленичным и пасхальным гуляньям на Царицыном лугу. Народ шел туда, «привлекаемый пестротой и яркостью всей обстановки, создававшейся на это время на громадной площади, оглушительным хаосом разнообразных звуков, бесчисленностью всяких развлечений, увеселений и забав и, наконец, исключительным, повышенным темпом всех впечатлений и действий». Вдоль Лебяжьей канавки стояло 4–5 театров, каждый вмещал по 1000 зрителей и давал в день по 8–10 представлений. Параллельно им теснились 2–3 балаганчика, зверинцы, цирки, панорамы, а между ними – десятки качелей, каруселей и стрельбищ, райки, ширмы с Петрушкой, торговые постройки. Вдоль Павловских казарм высились две катальные горы (Конечный А. 37, 38).

Лучшим считался театр купца А. П. Лейферта «Развлечение и польза», где режиссером был А. Я. Алексеев-Яковлев. Стремясь сделать площадное зрелище «концентрированным, радостным, таким же пестрым и ярким, как само гулянье, кипевшее вокруг», Алексеев ставил «разговорные» пьесы с «ослабленным» сюжетом, вводил сценические эффекты, сокращал тексты, чтобы заставить актеров действовать. «Примитивные пьесы, непременно с выстрелами, сражениями, убитыми и ранеными, примитивные актеры с лубочно намалеванными лицами и неуклюжими движениями. Не говоря уже о простонародье, которое валом валило в балаганы, где зрители с увлечением участвовали в игре бурным смехом или возгласами поощрения и негодования, но и так называемая „чистая публика“ охотно их посещала. Очевидно, в этом народном лубке было нечто от подлинного искусства… Балаганы были, может быть, единственным местом старого Петербурга, где в одной общей толпе смешивались люди всех кругов и состояний», – вспоминал В. А. Оболенский (Конечный А. 41).

В балаганчиках шли военно-исторические постановки, народные сцены и сказки, водевили и фарсы, «разбойничьи» и бытовые пантомимы, феерии-арлекинады, показывали «туманные» и «живые» картины, выступали кукольники, фокусники, певцы, танцоры, музыканты, на балконах цирков дурачились клоуны. Зазывалы обещали показать «теленка о 5 ногах; американку-геркулеску – огнеедку; жену и мужа – великаншу и карлика; девицу Марию, самую толстую и колоссальную, показываемую первый раз в России; феномена, без вреда для здоровья глотающего паклю; факира, безболезно протыкающего себя саблей во все части тела» (Конечный А. 42). Рядом можно видеть полногрудых русалок в бочках с водой; «дикого американского человека» в оковах, страшно рычащего и готового сожрать живую курицу; тюленя в жбане, привезенного самоедом из-за Полярного круга; всеобщего любимца Петрушку (Лурье Л. 172). Привлеченный вывеской «Панорама всего Петербурга», народ набивался в палатку, после чего открывалась ее задняя стена с натуральным видом на город. Более всего публика любила выступления карусельного краснобая: водрузившись на перила карусели, в шапке с бубенцами и огромной бородой из пакли, «дед» (обыкновенно из солдатиков-балагуров) импровизировал беседу. «Горе тому, кто попадал ему на зубок! Старик буквально забросает его шутками, иногда очень меткими и злыми, почти всегда нецензурными». В 90-е гг. появились новые аттракционы: карусель в виде парусных лодок, которые, кружась, покачивались, как на волне; «американские горы»; перекидные качели обрели очертания паркового «Колеса обозрения» (Конечный А. 41–43).

Гулянья «на балаганах» подвергались нападкам с разных сторон. В этом хоре звучали и брюзжание снобов, и интеллигентская нетерпимость к искусству без «идей», и наставительные голоса моралистов, знающих, как надо воспитывать народ, и унтер-пришибеевское «Наррод, расходись! Не толпись! По домам!» Все это слилось в приговор гуляньям как явлению, «оскорбляющему общественную нравственность». Под предлогом высочайшего смотра войск в 1897 г. пасхальное гулянье перенесли с Марсова поля на Преображенский плац. Владельцы больших балаганов отказались участвовать в этом празднике: возводить после масленицы постройки второй раз было бы разорительно. В 1898 г. «высочайшим соизволением» гулянья перенесли на Преображенский и Семеновский плацы. Семеновский плац – место казни «первомартовцев» – не был подходящим местом для увеселений. Масленая неделя 1898 г. принесла убытки устроителям балаганов, после Пасхи содержатели театров устранились от участия в народных праздниках. Масленые гулянья 1899 г. устраивало Общество дешевых столовых и чайных: на Семеновском плацу уныло торчал балаганчик, не было ни катальных гор, ни каруселей с «дедом». Пасхальные гулянья 1899 г. прошли на Преображенском плацу, где воздвигли 3 балагана, несколько каруселей и силомеров; в балагане «Электрический мир» демонстрировали кинематограф.

1899 г. оказался последним в истории гуляний «на балаганах». Организацию народных увеселений прибрало к рукам Попечительство о народной трезвости. 12 декабря 1900 г. был дан первый спектакль для рабочих в построенном арх. Г. И. Люцедарским на средства Попечительства огромном театре в Александровском парке при «Заведении для народных развлечений императора Николая II» (Народном доме), а 21 декабря театр открылся официально исполнением в присутствии высочайших особ оперы М. И. Глинки «Жизнь за царя». Зал имел около 3000 мест, из них половина – «сидячих». В 1910–1911 гг. Люцедарский пристроил к этому театру (ныне «Балтийский дом») «Новый театр» более чем на 3000 мест (ныне Мюзик-холл) со сценой больше, чем в Мариинском театре. Первый театр отдали драматической труппе, во втором шли оперы. Первую оперную антрепризу держал здесь Н. Н. Фигнер, в благотворительных спектаклях часто выступал Ф. И. Шаляпин (Алянский Ю. 158).

Спектакли Народного дома были триумфом просветительской идеи садов для «неразборчивой публики невысоких слоев», которую считали нужным «поучать, развлекая», путем адаптации профессионального искусства к «народному» вкусу (Конечный А. 38, 44). В результате возникло «массовое» искусство, не наследующее ни классическую, ни фольклорную традицию. Репертуар состоял из пьес, посвященных отечественной истории (в особенности военной), приключенческих пьес и мелодрам. Благодаря фантазии, изобретательности и режиссерскому опыту заведовавшего театральной частью Алексеева-Яковлева и блестящим декорациям С. Н. Воробьева публика приходила в восторг независимо от качества пьес. По воскресеньям и праздникам не хватало билетов, заполнялись стоячие места (Петровская И. 1994. 265–270; 1990. 78). Но простонародье шло в Народный дом прежде всего по привычке: Александровский парк издавна был популярным местом гуляний. Театры же привлекали бывших завсегдатаев балаганов только «обстановочными» и «костюмными» пьесами и феериями, которые давались по выходным. Основной публикой в них был не тот народ, который они были призваны просвещать, а «средний обыватель»: полуинтеллигенция, семьи средних и мелких чиновников, «жуирующая, но небогатая молодежь» (Петровская И. 1994. 264), «преображенцы, семеновцы-гиганты со своими зазнобами – горничными из графских домов. У зазнобы в ушах барынины бриллианты (они потом станут ее собственностью)… В деревню они оба не вернутся, на барынины бриллианты мечтают открыть пивную или публичный дом» (Милашевский В. 27). Тут и речи не могло быть о «смешении лиц всех кругов и состояний». Рождение и успех «массового» искусства – симптомы появления нового потребителя, о запросах которого раньше никто не думал, – массы горожан, оторвавшихся от патриархальной культуры, грамотных, но не желающих ломать головы над какими-либо проблемами, кроме одной – проблемы собственного благополучия.

В саду Народного дома и в его филиале – Таврическом саду бывало в летние дни по 10 тыс. посетителей. Третьим по популярности был Зоологический сад: до 6 тыс. человек в день (Никитин Н. 100). Здесь на открытой эстраде шли «волшебные феерии», водевили, фарсы, иногда оперетты (Петровская И. 1994. 351, 352). «Войдя туда, вы сразу попадаете в кашу мелких студентов и дешевых кокоток. <…> Завсегдатаи – разные громкие немцы, веселые приказчики и тихие аптекарские мальчики, держащие себя крайне фармацевтически» (СР. 55). Это сказано на жаргоне завсегдатаев артистических кабаре: «фармацевт» – прозвище тогдашних «новых русских». «Аптекарские мальчики» – мелкие буржуйчики, которые хотят стать «фармацевтами», но вынуждены довольствоваться затеями Зоосада, потому что им еще недоступен «Аквариум», где, в вызывающем соседстве с заведениями Попечительства о народной трезвости, гуляла более крупная рыба – настоящие «фармацевты».

В «Аквариуме» (владелец – купец и антрепренер Г. А. Александров) действительно имелся аквариум, где обитали рыбы и морские животные – ими можно было и любоваться, и лакомиться. «Аквариум» – это ресторан, увеселительный сад с оранжереями, павильонами и первым в России искусственным ледяным катком, малый летний театр и театр на 2500 мест (ныне киностудия). На сценах – зарубежные опереточные труппы, исполнители романсов, цыганские хоры, шансонетки (Петровская И. 1994. 349). В летние месяцы «Аквариум» посещало 1500 человек в день.

6 мая 1896 г. в «Аквариуме» состоялся первый в России киносеанс: показали «Прибытие поезда» и еще несколько лент (лишь полугодом раньше в парижском «Grand cafe» «Прибытием поезда» открылась первая кинопрограмма бр. Люмьеров). Сначала «синематограф», несмотря на успех у публики, не мог распространиться широко из-за трудностей приобретения проекторов и фильмов. Но в 1907 г. возникла система проката. Стоило теперь какому-нибудь магазину или трактиру прогореть, как появлялся арендатор с аппаратом и лентами, проламывал стены и завешивал окна черным коленкором. За год на одном Невском пр. открылось несколько десятков «иллюзионов». К войне их осталось тут лишь 18 (из них 13 – между Фонтанкой и Знаменской пл.), а центром «синема» стал Большой пр. П. С.: «Кино! На каждом шагу небольшие… человек на 80–100» (Милашевский В. 9).

«Во всех первых кинематографических впечатлениях ясно проходит мотив пленительной общедоступности нового зрелища. Увлекает отсутствие в зале всяких барьеров: социальной иерархии, эстетической подготовленности. Рухнули преграды, отменены условности, забыт чопорный этикет, и все слились в едином „запретном“ наслаждении, в общем, одинаковом у всех, сопереживании драме на экране. <…> Общая эмоция владела великим мыслителем и курсисткой. Потребителем кинематографа оказывался каждый: и изысканный поэт, и кухарка, и барыня, и поклонник старинной архитектуры» (Зоркая Н. 81, 82). «Синема» оказался наследником балагана – он смог снова смешать в общей толпе людей всех кругов и состояний.

Пожарные команды и полиция

В 1890–1910-х гг. столица преуспела в борьбе с пожарами. Запрет на строительство деревянных сооружений в центральных частях города привел к уменьшению числа пожаров; разделение соседних домов брандмауэрами ограничивало площадь распространения огня; водопровод облегчал тушение огня.

Городская пожарная команда была в ведении полицейского управления. Комплектовалась она по вольному найму. К 1914 г. в 20 пожарных частях служило 1090 человек. Столичные пожарные отличались высокой выучкой и мастерством. На их вооружении находилось 20 паровых насосов, 58 повозок, около 400 лошадей. В 1904 г. в Петербурге появился первый отечественный пожарный автомобиль (завода «Фрезе и К°»), который мог везти 8 пожарных и снаряжение со скоростью 25 верст в час. С 1906 г. работали курсы подготовки брандмейстеров (Обводный кан., 151), при них действовала образцовая пожарная часть. В пригородах действовали добровольные пожарные формирования, которые в 1893 г. были объединены в Пригородное пожарное общество (СППЛ. 500).

В полицейском управлении было 4 отделения, ведавших 12 частями города: Адмиралтейской, Казанской, Спасской, Коломенской, Нарвской, Московской, Александро-Невской, Рождественской, Литейной, Васильевской, Петербургской и Выборгской. Во главе части стоял полицмейстер. Часть делилась на участки (в Адмиралтейской части их было два, в Казанской три и т. д.). Всего было 38 городских и 4 загородных участка. Каждым ведал участковый пристав. Персонал участка состоял кроме полицейских из чиновников, которые ведали паспортами, канцелярией и обслуживали полицейский телеграф. Участки делились на околотки, их было в городе 93. За порядок в околотке отвечал околоточный надзиратель (обычно средних лет или пожилой унтер-офицер), ему подчинялись квартальные. Постовую службу несли городовые из отслуживших низших армейских чинов (Ривош Я. 248).

Специализированными подразделениями полиции, подчинявшимися непосредственно градоначальнику, была сыскная полиция, речная полиция, конно-полицейская стража, полицейский резерв, портовая полиция, фабричная полиция, тюремная часть (СППЛ. 503). Сыскная полиция занималась уголовным розыском. Впервые в России она была учреждена в Петербурге в 1873 г. в связи с ростом преступности, вызванным бурным ростом города. Осведомителями были дворники, швейцары, ночные сторожа, половые, разносчики, уголовники. В каждой полицейской части имелась сыскная комната. Речная полиция охраняла мосты и набережные и несла спасательную службу. Ее личный состав комплектовался из матросов и морских унтер-офицеров сверхсрочной службы и из бывших морских офицеров, по тем или иным причинам оставивших службу на флоте (Ривош Я. 250–257).

Разветвленность полицейского аппарата может создать впечатление, что Петербург буквально кишел полицейскими. На деле это было не так. Полиция содержалась на средства из городских бюджетов. Долей расходов по этой статье бюджета Петербург не отличался от Москвы или Саратова. Также и по размеру территории, приходившейся в среднем на одного блюстителя порядка, Петербург был привычен провинциальному глазу. Но поскольку населена столица была, по среднерусским меркам, неплотно, то на душу населения полицейских здесь было чуть больше, чем в других русских городах, и заметно больше, нежели в Киеве или Варшаве. Абсолютной же численностью штат столичной полиции – 5300 человек – был значительно больше, чем в каком-либо другом городе империи. Однако не надо забывать, что в обязанности полиции входила не только охрана порядка, но и попечение о благоустройстве города (образцовом для всей империи), и надзор за соблюдением правил застройки (в условиях строительной лихорадки он требовал огромных усилий), и вообще контроль за исполнением всех обязательных для петербуржцев постановлений, принятых градоначальником и думой, – от мощности двигателей на предприятиях до качества мяса в лавках (Круглов Г. 181). Городом полицейских Петербург мог казаться только в чрезвычайных ситуациях, когда в ключевых точках градоначальник действительно концентрировал крупные силы. Эти-то ситуации и поражают наше либеральное воображение, когда мы, например, пытаемся представить Петербург 9 января 1905 г. (Степанов А. 1993. 298).

На особом положении были дворцовая полиция и жандармерия. Первая несла внешнюю охрану царских резиденций. Рядовые и унтер-офицеры набирались из числа бывших солдат гвардии, отличавшихся высоким ростом и бравой выправкой. Дворцовая полиция подчинялась министру двора. Во главе ее стоял обер-полицмейстер (из свитских генералов). Охрану того или иного дворца возглавлял дворцовый полицмейстер – обычно флигель-адъютант в чине полковника, оперативно подчинявшийся коменданту дворца, командовавшему как военной, так и полицейской охраной дворца. Военную охрану поочередно несли наряды от гвардейских полков, а личный состав полицейской охраны был постоянным.

Жандармерия – политическая полиция. Она была организационно оформлена в две ветви: «охранка» осуществляла политический сыск, а жандармское управление проводило аресты политически неблагонадежных, вело дознание по их делам, передавало дела в прокуратуру, следило за их судебным рассмотрением, конвоировало осужденных в места ссылки, каторги, заключения. Жандармский офицер – офицер гвардейской кавалерии, вынужденный уйти из полка из-за отсутствия средств для продолжения дорогостоящей службы или из-за какой-нибудь неблаговидной истории. Формально он числился на военной службе, но обратного пути в полк ему не было. В глазах общества, к которому он принадлежал по рождению или по прежней службе, он становился отверженным. Жандармов презирали в первую очередь те люди (аристократия, чиновная знать, гвардия), чье социальное и имущественное превосходство в огромной степени зависело от успеха борьбы жандармов с политическими преступниками (Ривош Я. 258). Низшие чины жандармерии набирались из прошедших сверхсрочную службу в кавалерии, почти все они были офицерами или унтер-офицерами в возрасте 30–50 лет. Они несли караульную службу на вокзалах, пристанях, производили аресты, конвоировали «политических», стояли в карауле у скамьи подсудимых на процессах над террористами и революционерами.

Количество мест в тюрьмах во всех крупных городах империи, кроме Лодзи, было больше, чем в Петербурге. В Москве их было на 1000 жителей в полтора, а в Саратове в четыре раза больше, нежели в столице (Степанов А. 1993. 301). Об условиях содержания политзаключенных в одной из самых страшных тюрем России – в Трубецком бастионе Петропавловской крепости (с июня 1906 г. по март 1917 г. здесь были казнены 17 человек) можно судить по письмам узников: «После вечного, непрекращающегося шума и гама харьковской тюрьмы здесь, право, можно блаженствовать. Тишина полная. Занимайся целый день. Спи напролет всю ночь»; «В первый раз встречаем начальника, который соединяет в себе принципы законной справедливости со справедливостью и доброжелательным отношением к заключенным»; «Кормят здесь превосходно» (Дубова Н. 28, 29).

Школа, гимназия, университет

До 80 % расходов Петербурга по статье бюджета «народное образование» шло на городские начальные школы. Более половины их учащихся были из крестьян, остальные – дети мещан и нижних чинов (более состоятельные родители отдавали детей в частные школы). С 1903 г. обучение в городских начальных школах стало бесплатным. К 1907 г. их было 322; в них числилось 35 тыс. детей – поровну мальчиков и девочек. В 2-летних школах учили закону Божию, церковному пению, чтению, письму, началам арифметики; в 3-летних добавляли историю церкви и отечества. На средства города существовали классы и школы для отсталых, 27 воскресных школ, 14 читален. Даже частные школы получали стипендии и пособия из городского бюджета. Всех начальных школ – городских, частных и казенных (школы грамоты и церковно-приходские в ведомстве Синода) – было к 1911 г. 1068. Плоды начального образования в Петербурге впечатляющи: на рубеже столетий грамотных было лишь 59 %, но среди детей 8–12 лет – 83 %.

Средние общеобразовательные учебные заведения – гимназии, реальные и коммерческие училища. К 1901 г. в них числилось 43 тыс. учащихся. Желающих поступить в казенные заведения, где плата была сравнительно невелика, было гораздо больше, чем мест. Напряжение отчасти снималось благодаря появлению все новых общественных и частных учебных заведений.

Гимназий было в несколько раз больше, чем реальных училищ. Из 12 казенных гимназий одна (№ 3) была в полном смысле слова «классической» (с обязательным изучением двух древних языков – греческого и латинского), в остальных обязательна была только латынь. Гимназия – это 7-классное учебное заведение (7-й класс – двухгодичный). Языкам, литературе, истории, географии отводилось 82 % учебного времени; на физику, математику, естествознание оставалось 18 %. При гимназиях имелись 4 и 6-классные прогимназии. Для поступления в них надо было иметь представление о Библии, бегло читать, уметь складывать и вычитать. В прогимназии преподавали закон Божий и русский язык, начала истории, географии, природоведения, учили рисованию, чистописанию, французскому или немецкому языкам. У мальчиков дополнительным предметом была латынь, у девочек рукоделие. Из прогимназии поступали в следующий класс гимназии без экзаменов. Окончившие гимназию с медалью принимались в университет вне конкурса, остальные выпускники – по конкурсу аттестатов (экзамены при поступлении в университет держали только лица, не имевшие аттестата зрелости, выдававшегося выпускникам гимназии). В 1898 г. среди гимназистов 56 % были детьми дворян и чиновников.

Состав реалистов был демократичнее. Учились они 7 лет. В реальных училищах уделяли много внимания математике и физике, древние языки не преподавали, но были обязательны два новых. Имелись лаборатории и мастерские; к преподаванию допускались выпускники Технологического, Горного институтов. В 5-м классе реалист выбирал основное или коммерческое отделение, в 7-м учились лишь те, кто хотел поступить на физико-математический факультет университета, в медицинский, технический или сельскохозяйственный вуз.

Коммерческие училища давали общее (как реальные училища) и коммерческое образование. Специальные предметы (бухгалтерия, товароведение, технология, коммерческие арифметика, корреспонденция и география) занимали 11 % учебного времени. В 1894–1906 гг. этими училищами ведало Министерство финансов, затем Министерство торговли и промышленности. Глава последнего С. Ю. Витте поощрял развитие коммерческих училищ. Он дал право на их создание и содержание купечеству, промышленникам. Училищам была предоставлена некоторая свобода в преподавании общеобразовательных предметов, признавались права родительских комитетов на участие в учебной и воспитательной жизни, допускалось совместное обучение мальчиков и девочек. Поступали в училища с 10 лет и учились 7–8 лет. Коммерческие училища стали лучшими общеобразовательными школами: в них применялись методы преподавания, развивавшие самостоятельное мышление, пробуждавшие интерес к науке, к овладению не только теорией, но и практическими навыками; работали лучшие петербургские педагоги; хорошо оборудовались кабинеты физики, естествознания; много внимания уделялось иностранным языкам (СППЛ. 278). Об уровне обучения в них можно судить по Выборгскому коммерческому училищу: 30 % выпускников стали научными работниками, 31 % – инженерами, 16 % – врачами и педагогами, 14 % – деятелями литературы, искусства, культуры, 9 % – служащими; из 450 выпускников 24 стали кандидатами, 27 – докторами наук (Лейкина-Свирская В. 18, 38, 108).

В 1911 г. всех гимназий, реальных и коммерческих училищ было в Петербурге 152 (ПЖ. 302). Обучение в казенном реальном училище или в гимназии стоило 50–100 руб. в год, в частных – 100–250 руб. (с пансионом не менее 350 руб.), в коммерческих – от 50–200 руб. в младших классах до 90–300 руб. в старших. Большинство родителей было не в состоянии платить такие деньги (годовой заработок петербургского фабричного рабочего составлял в среднем 355 руб.). Но молодые люди, начав трудовую жизнь, могли пополнять образование в казенных вечерних школах или на курсах – частных или общественных.

Хороший пример – общеобразовательные курсы А. С. Черняева, принимавшие лиц обоего пола не моложе 15 лет без каких-либо ограничений. Учились 4 года. Неимущие и хорошо успевающие освобождались от платы. Лекции для продвинутых учеников читались по университетской программе. Среди преподавателей были лучшие ученые и педагоги столицы. Число слушателей в 1908 г. составило 1000 человек. Посещение занятий было свободным, но знания оценивались строго. Сдав жесткий экзамен на аттестат зрелости (включая дополнительные знания, требуемые от экстернов, не получивших классического образования), выпускник, обзаведясь «свидетельством о благонадежности», мог стать студентом университета (Сорокин П. 46, 52, 273).

К 1911 г. на попечении городского управления, частных лиц и обществ было 220 технических, профессиональных школ и курсов (ПЖ. 225, 226, 239, 240, 302).

По числу вузов Петербург держал 1-е место в России: в 1909 г. их было под 30, к 1911–38, не считая 21 частного (ПЖ. 302). Столичный университет был вторым по числу студентов после Московского. В нем не было медицинского факультета. Взамен существовали Военно-медицинская академия, Институт экспериментальной медицины, Клинический институт вел. кн. Елены Павловны, акушерские курсы для врачей при Клиническом институте, курсы Глазной лечебницы. В 1908 г. В. М. Бехтерев открыл на частные пожертвования Психоневрологический институт, куда принимали по 300 человек в год. Читали лекции по анатомии, физиологии, химии, физике, биологии, психологии, философии, логике, социологии, истории, литературе, искусству, математике, праву. При институте Бехтерева существовал Педологический институт.

Юриспруденцию изучали помимо университета в Александровском лицее и Училище правоведения. Коммерцию – в Институте высших коммерческих знаний. Технические дисциплины – в Горном институте имп. Екатерины II, Институте гражданских инженеров имп. Николая I, Институте инженеров путей сообщения имп. Александра I, Политехническом институте, Технологическом институте имп. Николая I, Электротехническом институте имп. Александра III. Сельское хозяйство и лесоводство – в Институте сельского хозяйства и лесоводства и в Лесном институте.

Высшими духовными учебными заведениями были Духовная и Римско-католическая академии. Преподавателей русского и древних языков для средних учебных заведений готовил Историко-филологический институт – закрытое заведение, куда принимали на казенное содержание выпускников гимназий и духовной семинарии. Восточные языки изучались на единственном в России университетском факультете этого профиля. Окончившие по I разряду арабско-турецко-персидское отделение факультета восточных языков могли совершенствоваться на Учебном отделении восточных языков, где занимались и прошедшие по конкурсному экзамену офицеры. Существовала Практическая восточная академия при Обществе востоковедения. Имелся в столице и Археологический институт.

Высшее музыкальное образование давала Консерватория; художников, скульпторов, архитекторов готовило Высшее художественное училище при Академии художеств; специалистов по прикладному искусству – Центральное училище технического рисования бар. А. Л. Штиглица. В последнем почти половину составляли студентки.

Экзамены проходили в июле. «Лучшие поступят туда, где конкурс был больше, полные тупицы вернутся в провинцию, а твердые троечники и способные бездельники пополнят демократическую массу студентов Технологического и Лесного института, где конкурс всегда невелик» (Лурье Л. 174).

Перед счастливцами (кроме студентов Электротехнического института) вставал вопрос о плате за учение. Учиться на путейца не было разорительно – 10 руб. в год. Сносно и в Горном институте – 60 руб. В университете приходилось платить 100 руб. Дорого было учиться в привилегированных заведениях (в Училище правоведения – 600–800 руб.). Но даже если плата не была обременительна, денег студенту не хватало, потому что слишком много было в столице соблазнов. Книги, журналы, газеты, музеи, спектакли, концерты, выставки, вечеринки за бутылочкой пива или рюмочкой водки, пикники и более пикантные развлечения – все требовало денег. Существовали благотворительные общества, стипендии. Но многим студентам приходилось зарабатывать своим трудом, тратя на работу драгоценное время. Существовал один радикальный выход: учиться так, чтобы получать стипендию. Университетской стипендии хватало не только на оплату обучения, но и на житейские расходы.