Текст книги "Нушич"

Автор книги: Дмитрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ
«ПОГИБНЕМ ВСЕ!»

Комическая реплика была сказана почти под занавес. Здесь бы и оборвать действие, так как дальше оно было скомкано и никаких других чувств, кроме досады, не вызывало.

Министры объяснили вошедшим в здание выборным, что Сербия слаба, что против Белграда сосредоточены австрийские войска, которые отделяла от столицы только голубая полоса Дуная, что великим державам направлены послания…

На улице кричали:

– Даешь мобилизацию! Даешь войну!

Военный министр вышел на балкон и повторил доводы правительства. Демонстранты разошлись, но запись у памятника в «легионы смерти» продолжалась. Клокотала вся Сербия.

Дом Нушича превратился в проходной двор. По углам громоздились знамена и плакаты. Всякое утро детвора приходила под окна и спрашивала, будет ли сегодня школа, и сонный Нушич твердо говорил: «Нет!» Джордже Нуша был недоволен «несерьезным» поведением сына и ворчал.

Нушич передал «власть» над толпой комитету, состоявшему из генерала и нескольких журналистов, и этот комитет придал движению четкие организационные формы. По предложению Нушича было создано ополчение, вошедшее в сербскую историю под названием «Народной обороны».

Однако правительство потребовало, чтобы Нушич продолжал произносить речи, но теперь уже выступая в роли успокоителя разбушевавшихся страстей. Положение было двусмысленное. Пьесе грозило быть освистанной. Одобрение начальства не всегда сулит успех у публики. С тяжелым сердцем Нушич жаловался друзьям, собравшимся в «Театральной кафане». Он по-прежнему считал, что в народе надо поддерживать боевой дух.

И вдруг он услышал совет, который ввел его мысли в привычное русло. Режиссер и актер Народного театра Милорад Петрович сказал:

– По-моему, кум, надо говорить с народом со сцены.

– Как? – спросил Нушич. (В кумовьях у него была чуть ли не половина всех знаменитостей Белграда.)

– Пусть огонь горит… но только не на улице, а в театре. Дайте живое слово сцене. Слово это пылает, как ничто другое, а с улицы его не видно.

Да, пьеса, настоящая пьеса. В четырех стенах театра он найдет себя, реабилитирует после провала грандиозного спектакля под открытым небом.

Несколько дней раздумий, и Нушич обращается к истории. За одну ночь он пишет пьесу, которой суждено было пережить громкий, хотя и кратковременный успех.

17 июля 1878 года австрийские войска впервые переступили границу Боснии, чтобы осуществить свое «право на утверждение порядка», предоставленное Берлинским конгрессом. И тотчас вспыхнуло поголовное восстание горцев-мусульман. Двухсоттысячная армия австрийцев не сразу заняла город Сараево. Здесь ей оказывала сопротивление «боснийская лига» во главе с Хаджи Лойей Хафизом.

Хаджи Лойя был головорезом и мусульманским фанатиком, ненавидевшим православных сербов, но как историческая личность Нушича он не интересовал. Воображение драматурга привело остатки повстанцев, среди которых были и мусульмане, и православные, и католики, в знаменитую Гази Хусарев-бегову мечеть, где они все, вместе со своим вождем Хаджи Лойей, гибнут под пулями идущих на последний приступ «швабов» – австрийцев. (Кстати, настоящее имя Хаджи Лойи было Салих Вилайетович, и умер он через десять лет после оккупации Боснии во время своего повторного хаджа в Мекку.)

Закончив под утро одноактную трагедию, Нушич написал название «Хаджи Лойя», и ниже: «Слово, сказанное вовремя».

Милорад Петрович получил «живое слово, которое пылает, как ничто другое», и приступил к репетициям. Премьера состоялась уже 9 декабря 1908 года.

Медленно поднялся занавес, и зрители увидели мечеть. Полы ее застланы коврами, на голых стенах – изречения из Корана, на коврах – мусульмане, склонившиеся для молитвы. Но вот в дверях появляется громадный Милорад Петрович, игравший Хаджи Лойю. Кожух, седая борода, на голове – повязка, за поясом – пистолеты, в руке – кремневое ружье; сквозь разодранную на груди рубашку виднеется волосатая грудь. Громовым голосом он возглашает:

– Встаньте и больше не склоняйтесь! Пора нам выпрямиться!

Эта фраза падает в зал, и зрители, как один, вскакивают с мест, кричат, аплодируют. Агитационная пьеса, написанная опытной рукой, начинается с лозунга, отражающего всеобщее настроение.

Хаджи Лойя призывает правоверных умереть здесь, в мечети, и показать всей Европе, всему миру, бросившему Боснию на растерзание «швабам», всю несправедливость эгоистической политики европейских держав. То, что Нушич говорил в своих страстных речах на площади, он перенес и в пьесу. Пренебрегая законами драматургии, Нушич превращает сцену в трибуну.

Пришло время, когда даже аллах благословил бы союз с неверными. Три веры разделили сербов, но теперь, в смертный час, под сводами мечети и в сердцах мусульман найдется место и для православных и для католиков. Эта земля принадлежит всем им – они родились на ней, они вместе росли. Появляются католики. Православные сербы вносят трехцветное сербское знамя (три веры одного народа). Со сцены зачитывается длинная прокламация главнокомандующего австрийскими войсками генерала Филипповича; фальшивая фразеология, лицемерные заявления: императорские войска «несут вам не войну, а мир!» Мир… на остриях штыков! Да ведь в многонациональной империи ни один народ не дружит с другим. Это Австро-Венгрия рассорила сербов с хорватами. Под скипетром Габсбургов сербов отучат «любить свою страну, свою веру, свой очаг». Лучшие сыны отечества будут гнить в австрийских тюрьмах…

Гремят залпы идущих на приступ австрийских солдат. Отстреливаются и гибнут один за другим осажденные в мечети, выкрикивая: «Нас не забудут!», «В Боснии сдаются только мертвые!»

В пьесе больше выстрелов, чем слов.

Однако такого успеха не имела ни одна постановка Народного театра. Пришлось давать по нескольку спектаклей в день. Касса театра была полна. Когда ажиотаж немного спал, решено было совершить турне и по другим городам Сербии. Собственно говоря, отправились два человека – Милорад Петрович и Бранислав Нушич. Один играл главную роль, другой – роль… агитатора и суфлера. Расчет был на местные самодеятельные силы и главным образом на солдат местных гарнизонов, которым в спектакле с пальбой приходилось трудиться больше всех.

Ну, а под занавес, пожалуй, стоит рассказать комический эпизод, едва не кончившийся трагедией.

В городе Крагуевце «труппа» давала до девяти спектаклей в день. Полтора часа спектакль, полчаса на отдых, и снова спектакль… Перед началом на сцену выходил Нушич и под возгласы публики «Долой Австрию!» произносил горячую речь. Затем он залезал в суфлерскую будку и подавал оттуда команды статистам. Воинский начальник аккуратно поставлял солдат, которые ревностно отстреливали положенное число холостых зарядов.

Но однажды произошло недоразумение – солдатам вместо холостых выдали боевые патроны.

– Погибнем все! – крикнул Хаджи Лойя, и это был знак к стрельбе.

Что тут началось! Визжали пули, падали кулисы, со сцены неслись крики ужаса, которые зрители сперва приняли за очень натуральную игру.

Нушич выскочил из суфлерской будки и упал в оркестровую яму. Милорад Петрович, игравший Хаджи Лойю, распростерся на сцене во весь свой громадный рост и закрыл голову руками. Пальба кончилась лишь тогда, когда добросовестные солдаты расстреляли все патроны.

Возглас «Погибнем все!» чуть не оказался пророческим. Срочно пересчитали всех, кто был на сцене. Все оказались целы и невредимы. Недоставало одного Нушича. После непродолжительных поисков его извлекли из-под сцены всего облепленного паутиной.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
И СНОВА «ОСКОРБЛЕНИЕ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА»

Мозаика жизни Бранислава Нушича в последующие несколько лет чрезвычайно пестра. В 1909 году состоялись премьеры двух его пьес – патетической трагедии «Осенний дождь» и написанной под влиянием горьковского «На дне» любовной драмы «За спиной у бога».

В том же году Нушич оставил «Политику», устав от еженедельного придумывания фельетонов, и решил вместе с журналистом Н. Димитриевичем издавать газету «Трибуна». Это сразу же повлекло за собой новые неприятности.

В королевском дворце в обстановке интриг, сплетен и скандалов решался вопрос – кому быть наследником престарелого короля Петра Карагеоргиевича? Старшему ли сыну Георгу или младшему – Александру? Георг отрекся от своих прав, но король Петр еще колебался с выбором престолонаследника. Нушич дерзнул вмешаться в политическую свалку. Он написал статью «Династия и народ» и опубликовал ее в номере «Трибуны» от 26 января. 1910 года.

«Сербия, в которой были условия для здоровой жизни, потеряла самых прекрасных тридцать лет в результате династических и междоусобных схваток. Частые склоки, которые сотрясали двор, занимали сербскую общественность и иностранную печать, жадную до таинственных и дешевых сенсаций…».

Нушич дает анализ обстановки в Сербии за несколько десятков лет, осуждая взаимную ненависть, междоусобицу, обвиняя партии в отсутствии патриотических чувств. Он не останавливается и перед упреками королю Петру, забывающему о своем долге серба-патриота. Он напоминает ему, что интересы Сербии должны быть превыше всего, что страна хочет мира, и долг короля – дать его Сербии.

Прокурор нашел в статье основания для обвинения Нушича в «оскорблении его величества».

Но случилось так, что суд состоялся не сразу, а в тот год было много всяких манифестаций, конгрессов и прочих общественных спектаклей, до постановки которых Нушич был такой охотник.

Правительство отмечало его полезную деятельность. Престарелый король Петр пользовался его советами, когда принимал дипломатические решения, касающиеся отношений с Турцией, по македонскому вопросу. Нушич – непременный режиссер всех государственных торжеств. За время между обвинением «в оскорблении его величества» и судом Нушича награждают двумя орденами – Св. Саввы и Белого орла.

К ордену Св. Саввы Бранислав Нушич и Драгутин Илич были представлены за их всеобъемлющую просветительскую деятельность министром просвещения Продановичем (тем самым «независимым радикалом» и литератором, из-за которого когда-то пострадал нос драматурга). Получать ордена, конечно, приятно, но такое отличие оказалось весьма накладным. Писателей призвали в финансовые органы и потребовали с них по 75 динаров орденского сбора. Государство остроумно извлекало выгоду из тщеславия своих подданных.

Для писателей, живших на скудные гонорары, это была огромная сумма. Она равнялась месячной плате за трехкомнатную квартиру в центре Белграда. И Нушич с Иличем уготовили шутливую месть своему приятелю министру.

Они совместно купили вексельный бланк, проставили в нем сумму – 150 динаров и отправились на прием к Продановичу.

– Садитесь, и никаких благодарностей! – изрек министр, предполагавший, что ему наносят визит вежливости.

– Какая уж тут благодарность, – махнув рукой, сказал Нушич.

– Что?!

– Мы пришли за твоим поручительством. Подпиши вексель, раз уж ты своей наградой ввел нас в такие расходы. Полегоньку сам как-нибудь и расплатишься.

– Эх, Нушич, Нушич, совсем не меняешься! – сказал со вздохом министр и подписал вексель.

– В другой раз, когда вздумаешь награждать писателей, не забудь освободить их от сбора специальным распоряжением, – поблагодарив министра, добавил Нушич.

В день суда над Нушичем одна из статей, появившихся в газетах, имела заголовок: «Друг и помощник короля обвиняется в оскорблении короля».

Зал суда ломился от публики. Все ожидали еще одного веселого спектакля и не ошиблись…

Нушич объявил, что отказывается от защитника и будет защищаться сам. Как-никак, а юридическое образование у него было.

После обвинительной речи прокурора слово получил Бранислав Нушич.

– Господа судьи, скажу вам откровенно, я не знаю, за что меня судят. И кто меня обвиняет? Кто счел себя оскорбленным? Общественный обвинитель говорит, что я нанес оскорбление королю в своей статье, помещенной в «Трибуне»… Но раз я обвиняюсь в оскорблении короля, то это значит, что король очень сердит на меня… Но, видите ли, у меня есть неопровержимые доказательства того, что король на меня нимало не сердит. Напротив! С тех пор как мне было предъявлено обвинение впервые, прошло более года, и за это время король дал мне два ордена – Белого орла и Святого Саввы! А разве дает король ордена людям, на которых сердится. И зачем же тогда сердиться обвинителю? Где же тут логика?

Публика смеялась, а председатель суда, по сообщениям репортеров, потребовал, чтобы, защищаясь, юрист Нушич говорил серьезно.

– Я говорю совершенно серьезно, – продолжал Нушич. – Если и в самом деле я по законам этой страны должен быть осужден… я смирюсь. Но я хочу, господа судьи, предложить вам одну сделку. Есть из этого положения выход, которым все будут удовлетворены. Предлагаю королю соглашение о ликвидации тяжбы: пусть король отказывается от обвинения, а я ему верну ордена!

Публика была поражена тем, что после такой блестящей самозащиты суд приговорил Нушича к трем месяцам лишения свободы.

Узнав о приговоре, Нушич весело воскликнул:

– Совсем немного, ровно один срок между очередными выплатами по векселю!

Через несколько дней после суда король Петр попросил министерство иностранных дел прислать кого-нибудь сведущего в делах восточной церкви. Вскоре предстояло избрание вселенского патриарха. Министерство попросило Нушича навестить короля. После аудиенции король предложил Нушичу поужинать, и тут писатель услышал такие слова:

– Слышал я, пристают к тебе из-за той статьи… Что им надо? Ты честно все написал, и я совершенно с тобой согласен.

* * *

Пьеса «Обыкновенный человек», некогда одержавшая (вместе с двумя другими пьесами) победу на конкурсе, была комедией положений. По статистике, и сейчас это самая «игровая» пьеса. За нее ухватились и любительские труппы, так как она легка в постановке, число действующих в ней лиц невелико, а сюжетная путаница настолько смешна, что успех спектакля обеспечивается даже при полном отсутствии актерских способностей у исполнителей.

Но есть в комедии один характер, особенно полюбившийся театральной публике. Это Йованче Мицич, торговец из Ягодины, простодушный увалень, непрерывно попадающий в смешные переплеты и неожиданно проявляющий незаурядный здравый смысл и простонародную сметку.

Нушич прекрасно понимал выигрышность этого образа и не собирался расставаться с ним. И вот тот же Йованче Мицич появляется в новой комедии Бранислава Нушича – «Путешествие вокруг света».

В ее гротескных сценах чувствуется бен-акибовский фельетонный запал и стремление увлечь за собой публику, настоять на своем в молчаливом споре с Йованом Скерличем. Нушич никогда ни печатно, ни устно не вступал в полемику с рецензентами, ставя выше всего суд зрителей.

Академик Глигорич, который посвятил творчеству Нушича немало работ, но так и не освободился от некоторой предвзятости, внушенной Скерличем, пишет, что «критика Йована Скерлича, имевшая большое влияние на писателей и способная поднять или пошатнуть их реноме, не влияла, как бы ни была она остра и убедительна, на Нушича, на его творчество, и нисколько не повредила его популярности».

Комедия писалась в 1910 году, когда в кафанских залах Белграда, превращавшихся на время в маленькие кинотеатры, с успехом шла экранизация романа Жюля Верна «Путешествие вокруг света за восемьдесят дней». Нушич подхватил идею и тоже отправил в комическое путешествие вокруг света рожденного им десять лет назад Йованче Мицича.

Торговец из маленького провинциального городка выигрывает это путешествие в лотерею. Уезжать ему из родной Ягодины не хочется, но надо – как-никак путешествие бесплатное, и дорога, и отели, и еда. По пути к нему присоединяется черногорец с деревянной ногой, враль, трус и пройдоха. И еще Юлишка, певичка из кафаны, дама отнюдь не строгого поведения.

Уже в Будапеште начинаются веселые приключения Йованче Мицича. Нушич населяет комедию беглыми жуликами, детективами, кандидатами в американские президенты, целыми племенами чернокожих, десятками соотечественников, встречающихся герою в самых далеких странах света, китайскими мандаринами…

Это были грандиозные спектакли, продолжавшиеся вдвое дольше обычных. На сцену выводили даже слона. Публика так рьяно стремилась попасть в театр, что тогдашний директор поднял вдвое цены на билеты.

Но не пышность постановки привлекала зрителей. Нушич использовал весь арсенал комедийных средств. Тут и комедия с переодеваниями, тут и смешные недоразумения, квипрокво, тут и диалоги, которые даже при простом чтении вызывают пароксизмы смеха.

И главное, великолепные характеры. Йованче, человек с деревянной ногой и Юлишка стали именами нарицательными, наподобие Хлестакова или Расплюева.

«Путешествие вокруг света» – это, по сути, сатирическое путешествие по Сербии. В любой части света сметливый Йованче Мицич чувствует себя как рыба в воде – порядки всюду одинаковые. Достаточно одного примера.

Йованче попадает в Нью-Йорк в разгар президентских выборов. Но его не смущают суматоха, шум, крики, плакаты:: «Да здравствует Форстер!», «Долой Бриктона!», нелепые речи, клеветнические заявления и прочее. Он и не то видел в Сербии во время выборов.

С ходу вступая в предвыборную борьбу, Йованче произносит речь:

– Братья американцы! Хочу вам сказать все, что у меня на душе, и все, что беспокоит вас. Пусть, братья, у всех вас будет один лозунг: долой… как его там?..

Ему подсказывают имя.

– А не все ли равно, как его зовут? Пока он не стал председателем общины…

– Президентом, – подсказывают ему.

– Что ты меня из-за всякой мелочи перебиваешь, – упрекает Мицич и продолжает как ни в чем не бывало предвыборную речь, которая одинаково годна для прославления и кандидата в председатели общины маленького сербского городка и кандидата в американские президенты.

Демократия выработала свои стереотипы.

Мало того. Йованче учит американских политиканов, как добывать голоса.

«Йованче. Вы мне лучше скажите, есть у вас в Америке мертвецы?

Арчибальд. Какие мертвецы?

Йованче. Ну, люди, что умерли?

Теодор. Ага.

Йованче. Тогда мы на коне. Я тебя научу, как делать выборы. Если не хватает живых, пусть голосуют мертвые».

Йованче советует американцам включать в списки недавно умерших людей.

– А это законно? – спрашивают его.

– Разумеется, черт побери! Пусть у меня будет большинство и мой кандидат станет президентом, а потом я посмотрю, кому придется отвечать перед законом!

Постепенно комедия все больше приобретает черты политического памфлета. Это уже не намеки, нет, это откровенная издевка над мышиной возней многочисленных сербских партий, продажностью их вождей, над пустотой «страстных» политических высказываний…

И снова критики обвиняют Нушича в «легкомыслии». Распределившиеся по партийным газетам, они недоумевают, как можно смеяться над тем, что для них самих является смыслом всего существования. И правые и левые ругают Нушича за «издевательство над демократией», а народ несет деньги в театральную кассу и смеется вместе с комедиографом.

* * *

С 1903 по 1912 год Белград был центром всеславянского общественного движения. Здесь устраивались выставки, съезды, встречи представителей различных организаций славянских стран. Летом 1911 года здесь состоялся большой всеславянский конгресс журналистов. В нем приняли участие русские, поляки, чехи, словаки, лужицкие сербы, болгары, хорваты и словенцы.

Конгресс заседал в здании народной скупщины. Председателем его был избран Нушич, как председатель сербского Союза журналистов.

Конгресс заседал три дня, и речи были полны надежд на счастливую будущность всех славян.

Но солидарность славян не была полной. Уже в первый же день почувствовалась натянутость отношений между польскими и русскими журналистами, а на одном из вечеров в «Коларце» даже дошло до открытого столкновения между ними. Этот конгресс был последним межславянским собранием перед войной, которая началась для Сербии в 1912 году.

Народный театр, возобновивший в сентябре 1912 года постановку «Народного депутата», после двенадцати представлений закрылся, так как актеров призвали в армию.

Война же списала и те три месяца лишения свободы, к которым Нушича приговорили за «оскорбление его величества».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КОГДА ПИСАТЕЛЕЙ НАЗНАЧАЮТ ПОЛИЦЕЙСКИМИ…

Турок вышибли из Европы с треском.

И случилось это только тогда, когда наконец балканские славяне нашли общий язык. Сербия, Болгария и Черногория заключили союз. К ним присоединилась Греция. Их поддержала Россия. Русские офицеры-добровольцы ехали на Балканы.

В октябре 1912 года сербские войска перешли границу турецких владений и выиграли битву под Куманово. Турки в панике бежали и сдали город Скопле без боя.

В центре города колонны сербских солдат встречал цыганский оркестр, которым энергично дирижировала маленькая фигурка в солдатской шинели. Офицеры с удивлением узнавали в ней… Бранислава Нушича.

Как капрал запаса, Нушич был мобилизован и сперва назначен начальником военной почты в городе Младеновце, но потом начальство спохватилось и отозвало его в штаб верховного командования.

Вспомнили, что бывший дипломат, как никто иной, знает условия, в которых предстояло воевать сербской армии. Его прикомандировали к пресс-бюро, где уже собрались видные ученые и писатели. Нушич писал статьи и произносил речи, напоминая своим соотечественникам, что им пришлось пережить за время пятисотлетнего турецкого ига, начавшегося после поражения на Косовском поле.

И теперь вот… за Косово – Куманово.

На другой же день после победы под Куманово писателя вызвали в штаб и приказали ехать в Скопле. Знаток турецкого языка и местных условий, он назначался начальником военной полиции будущей столицы Македонии.

Турки отступали так быстро, что не успели разрушить железную дорогу. Нушич въехал в город на паровозе вместе с разведчиками, произнес перед местным славянским населением несколько патриотических речей и сколотил цыганский оркестр, чтобы достойно встретить Первую сербскую армию, которой командовал престолонаследник Александр.

Увы, на этом обязанности начальника военной полиции не исчерпывались.

Турки ушли, побросав на улицах повозки, оружие. Многие прятались в самом городе. По улицам бродили отбившиеся от своих частей сербские и болгарские солдаты. Электрические провода по всему городу были перерезаны, в узких кривых улочках восточного города царил мрак. Начались грабежи…

Юморист и драматург был призван вершить необычные дела. Во-первых, ловить мародеров. Во-вторых, очищать улицы от трупов. В-третьих, доставать хлеб и кормить тысячи беженцев-мусульман, хлынувших с севера. Был приказ поощрять переселение турок дальше на юг. Накормив беженцев, Нушич отправлял их в путь.

Помощников у Нушича было мало. Все способные воевать ушли к Битолю, где окопался Зеки-паша. Но Нушич нашел выход из положения. Собрав учителей, он поделил город на участки и поставил во главе каждого одного из местных интеллигентов, дав ему трех помощников-добровольцев. Они патрулировали свои участки, да и сам Нушич с двумя помощниками тоже часто обходил город: Вскоре городская тюрьма была переполнена жульем и подозрительными личностями, взятыми во время этих ночных рейдов. Военные власти в свою очередь тоже присылали в тюрьму своих арестованных.

На пятый день прибыла гражданская власть – Михайло Церович, первый сербский окружной начальник в Скопле. Принимая дела, он потребовал показать ему книги, которые велись за время правления Нушича.

– Какие книги? – изумился Нушич. – Банк это, что ли? Я пять дней чернил и бумаги и в глаза не видал.

– А сколько у тебя арестованных?

– А бог его знает! Тюрьма полна.

– Ну, а сколько хлеба ты отправлял в тюрьму? – продолжал допытываться Церович.

– Сколько? Ничего не отправлял…

– Господи! Так, значит, они, бедняги, у тебя пять дней уже не кормлены! – изумился Церович.

– Да так как-то, в голову не пришло, – оправдывался Нушич.

– А что было бы, если бы я задержался еще на пять дней! Половина арестованных умерла бы с голоду! – ворчал Церович по дороге в тюрьму. И не мог удержаться от улыбки. – Вот так бывает, когда писателей назначают полицейскими. Это тебе, Нушич, не театр, это полиция!

Арестованные были накормлены.

Однако начальники Нушича не извлекли урока из его хозяйничанья в Скопле, и, когда после тяжелых трехдневных боев на Черной речке был взят Битоль, первым окружным начальником в нем стал Нушич.

По сербским масштабам, окружной начальник – это губернатор, высшая гражданская административная и полицейская власть в округе. И в каком округе! В памяти Нушича оставалось былое великолепие Битоля, его кафаны, дипломатические миссии, полуевропейский уклад жизни. Двадцать лет назад здесь он блистал остроумием на дипломатических раутах, ухаживал за дамами и женился на прелестной Даринке.

Любитель пышных зрелищ, Нушич решил въехать в Битоль с помпой. Наверное, там еще есть люди, которые помнят его.

Одно удручало. Как был он капралом во время сербско-болгарской войны, так и остался им.

Капрал Нушич взглянул на свою солдатскую шинель и решил, что для торжественного въезда в Битоль она не подходит. Сменить ее на офицерскую он не мог – не полагалось по чину. И тогда новоиспеченный губернатор придумал себе форму, которая не очень отличалась от уставной и в то же время выглядела весьма импозантно.

Еще в Скопле он велел портному подбить солдатскую шинель тонким красным сукном на манер генеральской, нацепил длинную саблю, а на голову водрузил шитую золотом фуражку.

Теперь все было в порядке. В Битоль окружной начальник въехал в шинели нараспашку. Генеральская подкладка бросалась в глаза. Население Битоля было потрясено.

Неуемно веселый начальник вскоре очень понравился битольцам, а председатель их общины Петр Лешняревич даже стал его личным другом.

И сразу же по приезде случилось с Нушичем событие, которое можно было бы счесть незначительным и недостойным упоминания, если бы оно убедительно не доказывало, что и в жизни возможны ситуации, словно вышедшие из-под пера опытного драматурга.

Снова река Драгор и дом, где двадцать лет назад он вручал свои «верительные грамоты» турецкому губернатору. Длинный зал с рядами уже потертых стульев вдоль стен. Письменный стол, за которым некогда сидел немногословный паша.

Нушич сел за стол.

В зал вошел жандарм и доложил:

– Господин начальник, там пришел турецкий паша и просит вас принять его.

– Какой еще паша?

– Ну, этот самый… турецкий вали.

Нушичу показалось, что стрелка истории стала быстро вращаться в обратную сторону. Остановившись на мгновенье где-то в конце прошлого столетия, она быстро вернулась в прежнее положение.

– Пусть войдет.

Войдя в зал, паша низко поклонился. Нушич смерил его взглядом, махнул рукой и буркнул:

– Буйрум. (Пожалуйста, мол, садитесь.)

Паша сел на краешек стула у самой двери.

Жаль только, что турок не тот самый. Тогда бы такому повороту сюжета позавидовали сами отцы комедии.

Однако, в отличие от турецкого губернатора, принимавшего в свое время молодого дипломата, Нушич был сама любезность. Он быстро подошел к паше, протянул ему руку, подвел к столу, усадил в кресло и приказал принести кофе.

Паша был бледен и перепуган.

– Я ждал гражданских властей, чтобы сдаться в рабство, – сказал он.

– В рабство? – переспросил по-турецки Нушич. – Какое еще рабство?

– Теперь я раб, – пояснил паша. – Когда противник захватывает город…

– Нет, нет, вы не раб, вы свободны, – перебил его Нушич. – Я рад, что вы пришли, – ваш служебный опыт понадобится мне… Как вы оказались здесь?

И паша объяснил. Нушич уже знал, что турецкий губернатор Умер-бег во время своего правления был снисходителен к христианам и защищал их от произвола. Паша не успел уйти с турецкими войсками и прятался в собственном гареме. Там он и пересидел период военных действий. Как только в городе появился новый губернатор, он сел в гаремный фиакр, опустил занавески, при других обстоятельствах скрывавшие от взоров посторонних мужчин прелести восточных красавиц, и поехал сдаваться.

После победы на Косовом поле сербы были для турок рабами, райей, скотом. Теперь же часть захваченных в плен турок доставили в Белград. Они шли от вокзала через центр города, и ненависти в глазах белградцев, наблюдавших процессию, не было. Кое-кто совал в руки пленных табак. Таковы славяне – захватчики не могут ни ассимилировать, ни усмирить их и за сотни лет, но к побежденным врагам они великодушны.

Нушич отправил пашу в Турцию вместе со всеми его женами, а тот опубликовал в Стамбуле статью, в которой хвалил сербские гражданские власти, назвав их «высококультурными».

Через месяц Нушич послал человека за своей семьей. Даринка, Гита и Бан ехали в Битоль кружным путем, через Скопле, Салоники, по разбитым дорогам и понтонным мостам. Семья поселилась в доме, в стенах которого зародилась любовь Бранислава к шестнадцатилетней Даринке. Ампирное здание бывшего сербского консульства было целым и невредимым. Из окна гостиной, где они чинно беседовали во время своих первых свиданий, по-прежнему виднелся над плоскими черепичными крышами стройный минарет Исак джамии.

Когда-то король Александр Обренович назначал Нушича окружным начальником, но писатель отказался от этой чести, сказав, что увлечение театром заставит его позабыть о служебных обязанностях. Нушич знал себя.

Прибытие семьи окружного начальника в город Битоль ознаменовалось первым спектаклем в местном театре, в котором принимали участие актеры, служившие в местном гарнизоне, и семнадцатилетняя Гита Нушич.

Однажды Нушич послал Даринку с Гитой на военное кладбище. По сербскому обычаю, матери и сестры погибших ставят на могилах зажженные свечи. Но Сербия и родные павших воинов были далеко.

– Я помню тот день, – сказала мне Гита Предич-Нушич, задумчиво глядя в даль Адриатического моря. Вот уже несколько дней я жил на ее вилле возле Дубровника и слушал неторопливые рассказы Гиты о ее покойном отце.

– Я помню тот день, – повторила Гита. – Мы шли от могилы к могиле с восковыми свечами. И это продолжалось с двух часов дня до полной темноты. Зрелище было горестное, но очень красивое – мрак и бесчисленные горящие свечи, рассыпанные по всему уже уснувшему склону горы…