Текст книги "Нушич"

Автор книги: Дмитрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
НА КОРОЛЕВСКИЙ СЧЕТ

8 июля 1900 года молодой король Александр Обренович всенародно объявил о том, что он собирается жениться. Дипломатический представитель России Павел Борисович Мансуров поспешил от имени царя принести ему свои поздравления. Партия радикалов тоже поздравляла Александра с будущей свадьбой.

Однако экс-король Милан не разделял радости своего сына. За это он был снят с должности главнокомандующего и удален из дворца. А что будет, спросили короля, если Милан попытается силой ворваться во дворец?

– Думаю, мой отец этого не сделает, – ответил король. – В противном случае на применение силы надо ответить тем же. И если он будет убит, сам виноват…

Король был настроен решительно. Милана выслали за рубежи страны, и вскоре он умер в Вене.

Было и еще много недовольных. Одним казалось, что королю не пристало брать в жены неровню себе, женщину простого происхождения, отец которой, мелкий чиновник Панта Луневица, умер в сумасшедшем доме, а мать страдала алкоголизмом. Другим не нравилось, что вдова инженера Машина старше короля почти на двенадцать лет. Третьи утверждали, что госпожа Драга Машин бесплодна, и приводили веские доказательства.

А один из генералов почтительно сообщил королю, что пользовался услугами будущей королевы («Ах, какая красивая и чувственная женщина!») за весьма недорогую плату.

У короля были вечно сощуренные близорукие глаза. Однако он хорошо разглядел прелести госпожи Драги, с которой познакомился в Биаррице, где у его матери, королевы Натальи, было имение, называвшееся по имени сына «Сашино».

Рано овдовев, госпожа Драга Машин жила рукоделием, доброхотными даяниями почитателей ее красоты, среди которых был в король Милан, и переводами с немецкого и французского. С помощью университетского профессора Поповича Драга перевела на сербский популярный уголовный роман Ксавье де Монтепена «Агент Кошачий глаз». Кто-то представил ее королеве Наталье, и та приблизила ловкую и обходительную даму, с тех пор не покидавшую королеву в скитаниях по ее имениям в Молдавии, Крыму и Биаррице.

У короля Александра была трудная юность. Родители его жестоко враждовали друг с другом. Принужденный в семейных ссорах делать вид, что стоит на стороне каждого из родителей, он часто лгал. Дурные наклонности его поощрялись. Милан считал его совершенно слабохарактерным и правил за него королевством. Неуверенность в себе порождала ожесточенность и ответную недоверчивость.

Кругом одно притворство, решил король, никто не любит его. Одна Драга прекрасно его понимает – с каким живейшим интересом выслушивает она его честолюбивые планы об укреплении королевской власти в Сербии, об отторжении от турок областей, населенных сербами, о высвобождении страны из пут австрийской политики. С другими он редко делится…

Эгоистичная и взбалмошная королева Наталья никогда не находила с ним общего языка. Юным принцам, с самого рождения попадающим в руки кормилиц, дядек, воспитателей, материнское тепло неведомо. Подрастая, они ищут суррогат материнского тепла в заботах, расточаемых ласковыми любовницами.

В год приезда Нушича в Белград вдовушка уже покинула маленький двор в Биаррице. Мимо ее дома в Белграде нередко проходил молодой король в сопровождении офицеров. Пера Тодорович писал об этих прогулках: «Обычно он перед домом замедлял шаг, а когда проходил мимо окна, в которое из-за портьеры скромно, украдкой выглядывала госпожа Драга, улыбался ей и чуть приметно кивал головой в знак того, что видит ее. Прекрасная госпожа Драга еще долго-долго глядит ему вслед». А позже, под покровом темноты, король подъезжал к дому в закрытой карете. Короткое расстояние от подножки кареты до крыльца дома возлюбленной он преодолевал в маске…

Все это очень мило, но зачем же жениться на «такой» женщине? Королем недовольны даже министры. Однако король и слушать никого не хочет. Он влюблен, он безумно счастлив. Тем более что его возлюбленная сообщила ему радостную новость – кажется, она ждет ребенка… Он покажет всем, какой он слабохарактерный!

Снисходительных министров найти нетрудно. Создается министерство, которое народ называет «свадебным». В нем деятели разных партий, два родственника госпожи Драги Машин и… Павел Маринкович. Друга Бранислава Нушича назначают министром просвещения.

12 июля 1900 года образовалось правительство, а уже 18 июля появляется указ: «Мы, Александр I, по милости божьей и воле народной король Сербии, по предложению нашего министра просвещения и церковных дел назначаем драматургом Народного театра… Бранислава Дж. Нушича…» Мало того, Нушич становится исполняющим обязанности директора театра, а вскоре и директором. Он получает четыре тысячи динаров в год жалованья и право вершить театральную политику.

Дальнейшее приняло характер цепной реакции. В художественном совете театра один за другим занимают места Янко Веселинович, Стеван Сремац, Милован Глишич… Самые яркие литературные имена, лучшие друзья нового директора. Они и десятки других благодаря могучему заступничеству министра Маринковича получают должности на государственной службе.

Новая королева хочет стать покровительницей искусств. Она дает деньги на новые журналы. «Звезда» тоже превращается в ежемесячный журнал. Но это не мешает богеме вести себя независимо и высмеивать все, что творится при дворе.

Однако милости сделали свое дело. Изменился не только формат «Звезды», но и ее содержание. По случаю королевской свадьбы журнал поместил верноподданническое поздравление, подчеркивавшее сербское происхождение королевы и ее заботу о сербской литературе. Кончалось оно так: «Да здравствует Король Александр! Да здравствует королева Драга! Дай бог им счастья и долгих лет жизни!»

Впрочем, королю и королеве приходилось несладко. Все европейские газеты дружно издевались над их браком. В самой стране множились анекдоты.

Королева Драга, добиваясь популярности, награждала орденами писателей, художников, актеров. Однажды она решила воспользоваться обширным кругом знакомств Маринковича и попросила его пригласить белградскую творческую элиту на обед, который они с королем собирались дать в своей резиденции в Смедереве, где молодожены бывали чаще, чем в Белграде.

Список приглашенных, составленный Маринковичем, выглядит сейчас так, будто вы читаете оглавление современного школьного учебника истории сербской литературы и искусства: Бранислав Нушич, Милован Глишич, Стеван Сремац, Сима Матавуль, Янко Веселинович… Знаменитые художники, архитекторы, актеры. Отказаться от королевского приглашения нельзя было никому.

Министр Маринкович отбыл в Смедерево заранее. Перед отъездом он объяснил приглашенным, как надо одеться, как вести себя во дворце. И попросил воздержаться от шуток или двусмысленностей, которые могли бы задеть без того издерганных короля и королеву.

У большинства приглашенных не было фраков. У одних их не было никогда, другие держали свои фраки в закладе. Забот и хлопот был полон рот. Поиски фраков многих привели в костюмерную театра…

Пожалуй, это был уникальный случай в истории сербской культуры, когда в одном месте, а именно на борту парохода, плывшего в Смедерево, собралось столько ее знаменитостей. И являли они собой довольно странное зрелище – сидевшие мешком фраки, излишне длинные или короткие рукава служили поводом для подшучиваний, острот, розыгрышей. Первой жертвой этой пестрой и веселой публики оказался скульптор Петр Убавкич.

Это был человек добродушный, наивный и доверчивый, и поэтому его часто разыгрывали.

Однажды он сообщил Нушичу, что женился.

– Хорошая женщина? – спросил Нушич.

– Хорошая, – ответил Убавкич, – у нее тринадцать детей, и все отлично ухожены.

Обремененный большой семьей, Убавкич часто бывал без гроша в кармане. Вот и теперь он расспрашивал всех, оплатит ли ему король поездку на пароходе до Смедерева.

– А до пристани ты шел пешком? – спросил Нушич.

– Пешком, – ответил Убавкич.

– Вот видишь, какой ты! Почему не взял фиакр? Мы все приехали на фиакрах, король платит за все!

– А мне никто ничего не сказал, – оправдывался Убавкич.

Нушич тайком собрал деньги и купил ему билет до Смедерева.

– Что же ты мне раньше не сказал, что король за все платит? – сказал Убавкич, когда все вошли в ресторан. – Я, видишь ли, так спешил, что забыл кошелек на столе…

– А зачем тебе деньги? Все бесплатно, – сказал Нушич и небрежно бросил подошедшему официанту: – Одно кофе покрепче, на королевский счет!

– Сию минуту! – гаркнул заранее предупрежденный официант.

– А мне двойную порцию гуляша и кружку пива, – добавил вечно голодный Убавкич.

За гуляшом последовал телячий шницель и многое другое. В конце концов официант подошел к столу и «предерзко» потребовал заплатить за съеденное.

– Как платить! Да я же гость короля! Запиши ему в счет!

И тут только Убавкич сообразил, что его разыгрывают.

– Опять, наверно, Нушич! – И он погрозил Нушичу пальцем.

Все рассмеялись. По счету к этому времени уже заплатили.

В великолепно освещенном зале министр Маринкович выстроил всех званых полукругом. Гости во фраках из театральной костюмерной производили странное впечатление. Они казались персонажами убогой оперетки.

Появились король с королевой. У короля было длинное нервное лицо. Он подходил к каждому, щурил за очками глаза, протягивал руку и спрашивал одно и то же:

– Над чем работаете?

Времена были смутные, и половина присутствовавших больше занималась разговорами в кафанах, чем работала. Но на всякий случай отвечали:

– Заканчиваю роман. Названия еще не придумал.

– Готовлю к печати сборник стихов.

– Лирических или патриотических? – любопытствовала королева.

– И лирических и патриотических, ваше величество.

Янко Веселинович даже утверждал, что он работает над второй частью своего романа «Крестьянка», хотя не закончил и первую.

В общем, выпутались все, кроме того же Убавкича, которого после сытного обеда на пароходе клонило в сон.

– Это наш знаменитый скульптор Пера Убавкич, который создал памятник «Таковское восстание», – представил его Маринкович.

– Я много слышал о вас, – сказал король.

– А над чем вы работаете сейчас? – спросила королева.

– Я?.. Это самое… как вам сказать… Работаю, да, работаю… – промямлил Убавкич.

– Над чем? – настаивала королева.

– Простите, ваше величество, но это секрет – готовлю сюрприз, – нашелся скульптор.

– Ах, так. Прекрасно! – обрадовалась королева.

Стеван Сремац почувствовал, как кто-то его толкнул в бок, и, обернувшись, увидел Нушича, который делал гримасы, чтобы не рассмеяться. Нушич шепнул на ухо Сремцу:

– Все врали. Одному ему было противно врать.

Король пригласил всех отобедать.

За богато сервированным столом приглашенные чувствовали себя неловко. Почти никому из них не приходилось едать во дворцах.

Король и королева старались немного разрядить обстановку, всем улыбались, милостиво задавали стереотипные вопросы. Напряженность немного спала, гости стали шепотом разговаривать друг с другом. И тут разразилось то, чего больше всего опасался министр Маринкович…

Нушич, сидевший рядом со Стеваном Сремцем, давно уже ерзал на стуле. Вся эта комедия смешила его.

А что было бы, если…

Он наклонился к уху Стевана Сремца и сказал:

– Стева!

Ложка с супом замерла у самого рта писателя. Этот суп имев замысловатое французское название, обозначенное в роскошном меню, лежавшем возле каждого гостя.

– А?

– Представь себе, что сейчас откроются двери и вдруг появится покойный король Милан…

– И что будет?

– Знаешь, что бы он сказал?

– Что? – спросил Сремац, снова осторожно поднося ко рту ложку с французским супом.

– Саша! – И тут Нушич, имитируя покойного короля, известного похабника и сквернослова, употребил непечатную фразу. – Разве для того я уступил тебе престол, чтобы ты собирал вокруг себя эту шантрапу?

Сремац прыснул в ложку. Суп брызнул во все стороны.

Нушич втянул голову в плечи и, сделав совершенно невинную физиономию, начал быстро-быстро есть свой суп. Сремац улыбался во весь рот.

Шутка была к месту, и Сремац, сам замечательный юморист, оценил ее. Он разглядывал упрятанных в нелепые фраки гостей и улыбался все шире. Маринкович метал в него грозные взгляды. Королева начала нервничать.

И все было бы ничего, если бы рядом со Сремцем не сидел еще один юморист – толстый и благодушный Милован Глишич. А надо сказать, что Глишич имел обыкновение смеяться очень громко и заразительно, хлопая себя ладонями по коленям. В театре дядя Милован смеялся так, что потешал публику больше, чем актеры на сцене.

– Племянничек, – обратился он к Сремцу (напомню читателям, что «племянничками» он называл всех своих младших товарищей), – что тебе сказал этот Нушич? Честное слово, смеяться не буду!

И Сремац повторил. Толстяк забыл, что он за королевской трапезой. Он грохотал, лупил себя ладонями по коленям, по толстым щекам его текли слезы удовольствия.

Маринкович уронил ложку. Король и королева встали. Драга бросила на министра взгляд, в котором ясно читалось: «Вот они, ваши интеллигенты!» Король гладил ее дрожавшую руку. Чета вышла, министр последовал за ними.

Кто-то из гостей, боясь, что ему не дадут теперь доесть какой-то особо вкусный шедевр королевской кухни, упрекнул Милована Глишича.

– Да не я виноват, племянничек, – еще трясясь от смеха, оправдывался Глишич. Показав на Нушича, добавил. – Это все он, хулиган!

Вбежавший министр был разъярен – так подвести его! Но когда Маринковичу рассказали, в чем дело, он тоже рассмеялся и потребовал, чтобы Нушич сам повторил все перед королем и королевой и убедил их, что никто на их счет не проезжался. Но тот отказывался, утверждая, что без ругательства шутка теряет соль, а он не может сказать это ругательство в лицо королю, ибо в нем упоминается мать его величества.

Маринкович настаивал. Нушич отказывался. Спор был совершенно абсурден, нелеп и вызывал у королевских гостей взрывы хохота.

А король с королевой, слыша из курительной это бурное веселье, вздрагивали всякий раз, ибо принимали его на свой счет.

В конце концов Маринкович с Нушичем отправились в курительную и рассказали все королевской чете. Убедившись, что их самолюбию не нанесено никакого урона, Александр и Драга в добром расположении духа вернулись к столу.

Впоследствии король всегда благоволил к Нушичу. Не раз он приглашал его с труппой в Смедерево, не одна смешная история об этих встречах с королем ходила в свое время по Белграду. Ну, да всего не расскажешь!

Одно можно сказать заранее – расположение королей так же чревато опасностями, как и их немилость.

* * *

23 апреля 1901 года исполнилось девять месяцев со дня венчания Александра и Драги. Из разных стран в Белград стали съезжаться известные акушеры. Даже русские – Снегирев и Губарев. Королевский акушер, француз Коле, еще в августе 1900 года определил, что королева ждет ребенка.

Белград готовился к празднеству. Заряжались пушки для залпов на случай рождения престолонаследника.

Да только вот незадача… акушеры заявили в письменном виде, что королева не только не должна родить, но никогда и не была в «благословенном положении».

По одной версии, Драга настолько уверовала в собственную способность родить королю наследника, что в ее организме произошли какие-то физиологические изменения и появились внешние признаки беременности, которые обманули придворного акушера Коле. По другой – королева подкупила Коле, надеясь выдать какого-нибудь чужого новорожденного младенца за собственного.

Смеялась вся Европа. Смеялась Сербия. «Свадебное министерство» народ переименовал в «родильное министерство».

Смех убивает. Он убивает уважение и родит презрение.

Королевский фарс продолжался, чтобы в конце концов завершиться трагедией.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ, КОНЧАЮЩАЯСЯ ДЕФИЦИТОМ

Нушич почти забыл о своей комедии «Подозрительная личность». Отвергнутая двумя предшественниками, Шапчанином и Петровичем, она, безусловно, должна была заинтересовать нового директора, тем более что он сам был ее автором. Пусть сам же он и расскажет, как поступил с собственной комедией, казавшейся его предшественникам настолько опасной, что они боялись держать ее в своем столе.

«В 1900 году я стал директором Народного театра, сменив Николу Петровича. Поскольку я сам драматург, у меня было честолюбивое желание отметить свое правление и обогатить репертуар обилием самобытных произведений, а посему я не боялся смелых попыток, веря, что это даст ход талантливой драме, что слабый писатель извлечет урок из своего провала, а хороший и сильный будет ободрен поощрением и станет творить еще и еще. И нет ничего удивительного, что я вспомнил о пьесе, забытой где-то в ящике стола. И разве не естественна была моя надежда, что новый директор будет более покладистым, чем прежние? Значит, сейчас самое время, самые благоприятные обстоятельства, чтобы „Подозрительная личность“ увидела свет.

Я снова достаю пьесу со дна ящика, стряхиваю с нее пыль и в один прекрасный день отношу ее и кладу на стол директора театра. Рукопись недолго ждала своей очереди: сел я за стол и, не откладывая дела в долгий ящик, прочитал ее еще раз.

Стол директора большой: на столе – документы с входящими номерами, звонок, у стола – кресло, а на стене, за моей спиной, портрет короля в богатой раме. Входит в кабинет театральный чиновник и подает документы на подпись: документы с государственной печатью, мой титул оттиснут штампом – и все это, все меня окружающее, настраивает меня на какой-то официальный лад, создает особую канцелярскую атмосферу, и я сажусь попрямее в кресле, за которым, над моей головой, висит в толстой раме портрет Его Величества Короля.

Читаю пьесу, читаю, и как встретится мне слово „династия“, оборачиваюсь и смотрю осторожно на портрет Его Величества Короля. Читаю дальше, читаю, утопая в кресле директора, и, ей-богу, когда я дочитал до конца, показалась комедия мне совсем другой, совсем не такой, как дома, где я ее читал как автор. И когда наконец я прочел ее еще раз, случилось то, что и должно было случиться. Я встаю, беру со стола рукопись и возвращаю ее самому себе, как писателю, сопроводив, разумеется, это действие такими мудрыми словами:

– Дорогой мой господин Нушич, заберите-ка вы эту рукопись домой. Хорошая пьеса, прекрасная пьеса, я вас даже поздравляю с ней, но заберите-ка вы ее домой, мне не хотелось бы, чтобы ее нашли здесь, в столе директора.

– Но, простите, – пытается противиться Нушич-писатель, – я понимаю, когда прежние директоры… но теперь… и потом ваше стремление обновить репертуар…

– Все это так… да, именно так, – отвечает Нушич-директор. – Но, как ваш искренний друг, в интересах вашей будущности советую: заберите-ка эту рукопись домой. Вы человек молодой, послушайте меня!

Этот разговор я вел, поглядывая в большое зеркало, которое было против моего стола, и в котором сидел передо мной удрученный писатель Нушич. Чтобы успокоить его, я сотворил компиляцию из давнишней речи Шапчанина и говорил долго, пока, наконец, не убедил того, в зеркале, взять рукопись, отнести ее домой и положить на старое место, на дно ящика, под толстую пачку других рукописей».

В Сербии говорили, что две проблемы никогда не перестают быть насущными – македонская и театральная. В государственной бюрократической иерархии пост директора театра был одним из влиятельнейших. Во всяком случае, в репертуарной политике слово Нушича было решающим.

То ли его уже коснулись те новые веяния, когда «самоцензура» убивает еще в зародыше множество великих произведений, то ли возобладало чувство самосохранения, подкрепленное тайной надеждой сделать больше потом, утвердившись прочнее в кресле под портретом короля, но Бранислав Нушич мгновенно проникся сановной осторожностью, о которой повествовал впоследствии с грустной иронией.

Впрочем, театр всегда входил и будет входить в политическую сферу, а иная политика – особа ветреная. Если же она оказывается постоянной, то чаще всего проявляет характер властный, перед которым пасует фантазия многих художников…

И все же энергия нового директора нашла достойное применение. По числу произведений, поставленных на сцене Народного театра, отечественные авторы одолели иностранных. И хотя сербские пьесы еще отставали в несколько раз по числу спектаклей, средний доход от каждого их представления (425 динаров) был почти равен доходу от представления иностранной пьесы (481 динар).

«Он обратился к современному репертуару, – пишет известный югославский литературовед В. Глигорич, – поощрял отечественную драму, заказывал переводы современных пьес. Дирекция при нем была теснее связана с актерами и драматургами. В отличие от прежней дирекции, которая вела франкофильскую политику, она проводила политику русофильскую. Нушич вносил в работу театра свою творческую живость и динамичную активность, рядом с которыми схоластике не было места…».

Нушич отчетливо видел несовершенства своего театра – самодеятельный характер режиссуры и актерской игры. Нужны были реформы, но для этого требовалось подучиться самому. И уже в ноябре 1900 года, через несколько месяцев после вступления в должность, Нушич совершает большую поездку, желая посетить славянские драматические театры Загреба, Вены, Варшавы, Праги и, наконец, Москвы.

Поскольку Милован Глишич отказывался снова стать драматургом театра, то есть взяться заведовать литературной частью, и оставался лишь членом художественного совета театра, Нушич настаивал, чтобы на эту должность поставили Янко Веселиновича. Но министр Маринкович протестовал, не без оснований считая, что Нушич с Веселиновичем – люди слишком мягкие и добродушные – не справятся с актерской вольницей. Но Янко все-таки драматургом стал, и ему пришлось даже управлять театром во время месячного отсутствия директора, отправившегося в турне по заграничным театрам.

«Янко был драматург, – писал Нушич, – весь в традициях Глишича. Глишич никогда не вмешивался ни в дела режиссеров, ни в дела директора, он свел свои обязанности драматурга к чтению приносимых пьес, к стилистической и языковой правке переводов, к акцентуации реплик и к присутствию на репетициях-читках. И хотя тогдашний скромный кабинет драматурга не представлял собой наблюдательной вышки, с которой бы просматривалось все величие литературы, это был все же маяк, светивший чистым и незамутненным сербским языком. Эту традицию подхватил и Янко, который, пропадая на репетициях, не позволял портить произношение».

Нушич вернулся вовремя. Янко явно не ощущал необходимости чинного поведения на столь высоком посту. И для литераторов и для актеров в кресле директора он был непривычен. Особенно потешала актеров появившаяся у него было манера звонком вызывать к себе служителя и посылать его за кем-нибудь. Важно восседавший в кресле Янко уже через несколько минут не выдерживал и вступал в веселую перебранку с актером…

* * *

Объезжая славянские театры, Нушич в силу ряда причин не мог посетить Москвы, но она сама явилась в Белград в лице князя Александра Ивановича Сумбатова-Южина, артиста императорских театров. В январе 1901 года вся белградская пресса, и только что основанная Нушичем «Театральная газета» в том числе, поставила публику в известность, что великий трагик, «пионер, стремящийся познакомить южных славян с русской драматической школой», будет играть заглавные роли в «Рюи Блазе», «Уриэле Акосте», «Отелло», «Кине» и «Ричарде III».

Возможно, что приезд Сумбатова-Южина устроил Янко, у которого были обширные связи с русскими, или сам Нушич. Заботясь о достойном приеме замечательного русского актера, он писал министру, что «князь Сумбатов не только актер, но и знаменитый писатель», и что «он приезжает на гастроли сюда, не требуя какого-либо вознаграждения».

На вокзале Сумбатова-Южина встречал специальный комитет из тридцати именитейших граждан Белграда, а также писателей, актеров, композиторов, среди которых были знакомый нам «дядя» Гига Гершич, Мокраняц, Янко Веселинович, Бранислав Нушич, актер Милорад Гаврилович…

Встреча была пышная, но и белградцев поразила вельможность русского актера. Он прибыл со свитой: личный суфлер, костюмер, брадобрей…

Грузинско-русского князя удивить гостеприимством было трудно. И все же радушные хозяева постарались на славу, тем более что режиссером встречи был Бранислав Нушич, прирожденный организатор всяких торжеств. «С самого раннего детства я являюсь непременным членом комитетов по встрече. Единственный раз в своей жизни, когда я не состоял членом комитета по встрече, был день моего рождения (по этому случаю в комитет вошли: мой отец, акушерка и соседка); других случаев моего неучастия во встречах нет и не будет».

Число банкетов было максимальным, а обилие яств и напитков грозило подорвать здоровье пирующих. В свое время в фельетоне «Комитет по встрече», откуда взяты уже приведенные строки, Нушич предложил «типовую» программу такого банкета:

«Молодой сыр и редис.

Здравица.

Сардины.

Здравица.

Икра.

Здравица.

Кислые щи.

Здравица.

Рагу.

Здравица.

Жареный барашек.

Здравица, во время которой все присутствующие прослезятся.

Салат.

Здравица.

Жареный поросенок.

Здравица, во время которой все присутствующие будут обниматься и целоваться.

Салат.

Здравица.

Пирог с мясом.

Здравица.

Кофе.

Здравица».

Сербы, обхватив друг друга за плечи и подпевая себе, кружились в «коло», князь лихо отплясывал лезгинку.

Возможно, Сумбатов-Южин долго приходил в себя после встречи и банкетов, так как перед публикой он появился лишь через месяц с лишним.

«Театральная газета» сообщала, что билеты раскуплены заранее. Газеты помещали портреты Южина и трогательные рассказы о том, как молодой юрист «преодолел предрассудки хорошей семьи» и стал поэтом, а потом и артистом Малого театра, драматургом, любимцем московской публики.

Двадцать пятого февраля театр показал «Оковы» Южина. На спектакле присутствовал автор. И в тот же день, предвкушая удовольствие от игры Южина, кто-то из сотрудников «Театральной газеты» писал: «Мягкий и приятный русский язык, который так прекрасно воспел Тургенев, надеемся, придаст игре нашего милого гостя интересный колорит и новые чары, и это только увеличит успех его игры».

Целую неделю Южин играл в Народном театре, и всякий вечер зал ломился от публики. Зрителей привлекала не только львиная внешность и темперамент великого актера, но и то, что он был первым гостем из славянской России на белградской сцене. Для актеров игра Александра Ивановича, человека большой культуры и таланта, была настоящим откровением.

Замечалось и обсуждалось все. И то, что он знал все монологи на память, а суфлер подсказывал только самое начало. И то, что у Южина для каждого спектакля был собственный гардероб. Нравилась мягкая русская речь, которая понятна почти всем сербам.

В «Кратком перечне событий моей жизни» Сумбатов-Южин напишет: «1901. Март – уезжаю на гастроли в Белград (Сербия). Светлое и теплое, чисто дружеское отношение общества и труппы, короля, Чарыкова, митрополита. Получил орден Командорской 3-й степени Св. Саввы».

Южин уехал. На память остались фотографии, а в сердце дружеское чувство, которое не было забыто и через десятки лет.

Пора была приниматься за реформы. Прежде всего Нушич решил укрепить дисциплину в театре и сразу же потерпел фиаско. Театральная вольница встретила эту попытку в штыки. Писатель Борисав Станкович, исполнявший должность секретаря, неаккуратно приходил на службу, а после замечания, сделанного Нушичем, стал вообще являться только в день получки. Режиссеры тоже ударились в амбицию и затеяли долгую тяжбу в министерстве.

Преуспел новый директор только в создании «Театральной газеты», которую вел вместе с другом детства Евтой Угричичем, да в составлении нового театрального закона, определявшего права и обязанности всех служителей Талии, их пенсии и многое другое. В частности, театр был обязан включать в свой репертуар в первую очередь сербские пьесы, потом славянские и, наконец, прочие иностранные (восемь сербских, три славянских, две французских, две немецких и одну английскую пьесу в год). Это было победным завершением многолетней борьбы Нушича и его друзей за первенство отечественной драматургии.

Авторам пьес определялся гонорар в 10–15 процентов со сбора. Переводчики были обязаны переводить пьесы только с оригинала и кроме гонорара получали по два хороших бесплатных места во время представления переведенных ими пьес. Таким условиям могут позавидовать писатели и переводчики и в нынешние времена.

А тем временем финансовые дела театра приходят в расстройство. В кассе дефицит. Все актеры – старые друзья-приятели господина директора. Пользуясь этим обстоятельством, а в отсутствие Нушича – добротой Янко Веселиновича, они перебрали свое жалованье в кассе за много месяцев вперед. Финансовый год кончился для Нушича неприятностями, и тут последовало его свирепое распоряжение:

– Никому авансом денег не давать!

Легко это было сказать, но трудно сделать. Старые друзья по «Дарданеллам», легкомысленно промотав авансы, обвиняли директора в жестокосердии. Совещаясь с кассиром, Нушич горестно качал головой – он видел, что некоторым действительно не продержаться несколько месяцев без жалованья.

– Но вы же их хорошо знаете, – сказал кассир, – вы же отличите, кому в самом деле есть нечего…

– Вот именно! – воскликнул Нушич и приказал кассиру: – Если на заявлении с просьбой о выдаче аванса моя резолюция будет написана прямо, деньги выдать, а если я замечу, что меня обманывают, то напишу резолюцию вкось, и вы денег не давайте…

– То есть как это?..

– Скажите актеру, нет, мол, денег в кассе, и все дело.

Но актеры не остались в долгу. Они были не менее изобретательны, чем их директор, а играли свои роли несравненно лучше него.

Вбегает в кабинет директора актер Руцович. На лице скорбь, на глазах слезы… Рассказывает, что час назад Дядюшку Илью положили на операцию слепой кишки. Нужны деньги на расходы.

Нушич подписывает протянутое заявление прямо, и от кассы Руцович идет прямо в кафану «Три шляпы», где его уже нетерпеливо ожидает Дядюшка Илья, пирующий с друзьями…

Или на генеральной репетиции Нушич с ужасом слушает Гавриловича, играющего главную роль… Тот шепелявит, и уже за рампой его голоса не слышно. Выясняется, что искусственные зубы Гавриловича в починке, но получить он их не может, потому что платить нечем. У кассы Гаврилович кладет деньги в карман, а из кармана достает челюсть…

Кончился заговор Нушича с кассиром тем, что однажды за деньгами пришел Дядюшка Илья. Директор согласился дать аванс.

– Только ты смотри, Нуша, – предупредил его добродушно Дядюшка Илья, – не ошибись и не напиши резолюцию вкось!