Текст книги "Нушич"

Автор книги: Дмитрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
БЕН-АКИБА

Будь я министром и убеги у меня поросенок, я бы оповестил об этом все окружные управления полиции.

«Министерский поросенок»

Кордовский калиф Абдурахман III, желая сосчитать, сколько счастливых и радостных дней имел он за время своего пятидесятилетнего правления, насчитал всего 14. Но, поверьте, Абдурахману легко было насчитать столько счастливых дней, так как он был калиф, а не сербский писатель.

«Листки»

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПОЯВЛЕНИЕ И УСПЕХ БЕН-АКИБЫ

Белградская газета «Политика» ныне известна в целом свете. Широко продается она и в нашей стране, и всякий, державший ее в руках, мог видеть в правом верхнем углу первой полосы имена, заключенные в траурную рамку: «ВЛАДИСЛАВ РИБНИКАР – ОСНОВАТЕЛЬ, капитан запаса, погиб 1 сентября 1914 года. ДАРКО РИБНИКАР – РЕДАКТОР, капитан запаса, погиб 31 августа 1914 года…»

Лет за десять до своей гибели в боях с немцами во время первой мировой войны братья Рибникары решили издавать газету, независимую от политических партий, насыщенную объективной информацией и исполненную боевого патриотического духа. И они настолько преуспели в своем начинании, что газета пережила своих основателей, а о нынешнем ее процветании свидетельствует небоскреб редакции на Македонской улице и громадная популярность самой газеты и множества повременных изданий, которыми она обросла.

Наследники Рибникаров никогда не изменяли своим патриотическим убеждениям. Это в их белградском доме состоялось в 1941 году историческое заседание, на котором руководители Компартии Югославии приняли решение о всеобщем восстании против немецких захватчиков…

Однако вернемся к тому времени, когда «Политика» еще только становилась на ноги и старалась привлечь в число своих сотрудников самых талантливых людей сербской столицы.

1 декабря 1905 года на страницах «Политики» появился фельетон «Все это уже было когда-то», подписанный псевдонимом – Бен-Акиба. Еще до его появления, в своем дневном выпуске, «Политика» известила читателей:

«Один из самых даровитых и известных писателей-юмористов с нынешнего дня начинает постоянно сотрудничать в „Политике“ и вести рубрику „Из белградской жизни“. Из скромности он будет подписываться псевдонимом Бен-Акиба, но каждый читатель уже по сегодняшнему номеру догадается, кто скрывается под этим псевдонимом.

Белградская жизнь настолько разнообразна, что в ней каждый день может находиться что-нибудь достойное быть взятым на заметку. А поскольку это будет делать такой талантливый человек, как наш Бен-Акиба, то от его веселых и остроумных рассказов получит удовольствие любой читатель».

Прошло немного дней, и уже весь Белград спрашивал, кто этот Бен-Акиба… Он мгновенно стал любимцем читателей, тираж газеты вырос. Вскоре читатели газеты уже скучали, если не видели подписи Бен-Акибы. В те дни, когда он замолкал, в редакции «Политики» весь день трезвонили телефоны, сплошным потоком шли письма встревоженных читателей, а репортеров отправляли на поиски Бен-Акибы, которого обычно находили на Скадарлии, «белградском Монпарнасе».

В наши дни Скадарлия – короткая, мощенная булыжником улица – объявлена заповедником. Она находится в самом центре города, в двух шагах и от редакции «Политики» и от Народного театра. С обоих концов ее отгородили барьерами (от автомобилей), а мостовую сплошь уставили столиками, за которые по вечерам устремляются белградцы. Здесь царит атмосфера начала века. Кафаны «Три шляпы» и «Два оленя» потчуют посетителей национальными блюдами. Восстановлен театр-варьете с традиционными номерами. Прямо на улице художники развешивают свои картины с обозначением цен, а сами садятся за столики и в ожидании покупателей попивают легкое светлое вино в обществе актеров, литераторов, журналистов. Тут же продаются сувениры и портреты писателей-классиков, некогда завсегдатаев Скадарлии – Сремца, Нушича… Стены кафан увешаны фотографиями – главным образом Бранислава Нушича и Дядюшки Ильи…

Но вернемся в то время, когда кафаны заполняла публика в цилиндрах, котелках и фесках, когда через центр города, мимо театра еще прогоняли стада свиней, а на улицах наряду с фиакрами только появились первые автомобили.

Читатель уже и сам давно догадался, что Бен-Акиба – не кто иной, как наш Нушич, вынужденный временно отказаться от своего имени, замаранного клеветой. Владислава Рибникара слухи не обманули, и безработный Нушич с благодарностью принял его предложение снова вернуться в лоно журналистики. Фельетоны, юморески, притчи посыпались как из рога изобилия. За пять последующих лет написал Нушич их свыше четырехсот. В качестве псевдонима он взял имя одного их персонажей пьесы Карла Гуцкова «Уриэль Акоста», который на все лады повторяет: «Все это уже было когда-то…»

Рубрика «Из белградской жизни» должна была заполняться регулярно. И заполнялась. Сейчас трудно представить себе, чтобы с такой задачей мог справиться один человек. Но Нушич справлялся… сперва. Весь Белград открывался перед читателем как на ладони. Бен-Акиба посещал заседания совета министров, скупщину, литературные клубы, лавки торговцев, жилища бедняков. И всюду водил за собой читателя, заставляя его смеяться или негодовать.

Свои фельетоны Нушич писал обычно в редакции «Политики», в то время она умещалась в одной скудно обставленной комнате. К восьми часам вечера здесь кроме редакторов собирались все сотрудники. Было тесно и шумно, но весело. Проголодавшимся репортерам из ближайшей кафаны приносили целый противень нарезанного кусками бурека – сербского слоеного пирога.

Шум Нушичу работать не мешал, а веселые рассказы о дневных происшествиях в городе только помогали рождению Бен-Акибы.

Фельетоны Бен-Акибы – это своеобразная энциклопедия белградской политической, общественной и частной жизни, человеческая комедия, рассказанная белградскому читателю доверительно, с неподражаемой иронией…

Объявлены выборы в скупщину, и Бен-Акиба тотчас откликается на них фельетоном «Как меня выбирали в депутаты». Бен-Акиба принимает депутацию от народа, который хочет видеть его своим представителем в скупщине, и ведет с ней откровенный разговор. С каких это пор кандидатов выдвигает народ?

– Пора бы вам уже знать, что свобода народных выборов состоит не в том, что народ свободно выбирает кандидатов, а в том, что он может свободно голосовать за того, за кого ему велит голосовать главный комитет.

Бен-Акиба прекрасно знает, как защищают интересы народа господа депутаты. Лидер радикальной партии Никола Пашич, некогда удостоившийся похвалы Бакунина, разработал систему субсидий отечественным торговцам и мелким предпринимателям. Чаршия ликовала. Она изобрела поговорку: «Кому государство в кошелек не плюнет, тот не разбогатеет».

В общем, у радикалов теперь была власть, у чаршии – деньги. Власть и деньги тяготели друг к другу. Сам Пашич принимал участие в спекуляциях и стал одним из богатейших людей в стране. А что касается партийных программ, то они прекрасно отработаны. «За тридцать лет нашей политической борьбы, – писал Бен-Акиба, – если ничего другого и не достигнуто, то в отношении программ все ясно, в них недостатка нет».

Если фельетон называется «Всяк на своем месте», то в нем Бен-Акиба рассказывает о бюрократах, которые неизвестно чем занимаются и за что получают деньги.

В мировую классику фельетона вошел «Министерский поросенок» Бен-Акибы.

Поросенок, купленный к рождеству, поросенок, который должен был служить главным украшением праздничного стола, убежал. Комичное преследование поросенка, которое вся семья от мала до велика провела по правилам военной науки, кончилось неудачей.

«Мы возвращались с поля боя, как войско Наполеона из Москвы. Падал снег и засыпал дорожки. Опустив голову, я шел впереди, а за мной брело мое войско, сломленное и павшее духом. Снег все сыпал, сыпал, сыпал…».

Пронесся слух, что и у министра внутренних дел убежал поросенок. Но министр не останется на рождество без вкусного блюда. Он может просто снять телефонную трубку и позвонить в управление полиции. Как рады были случаю отличиться полицейские чиновники!

И со всех сторон Белграда к дому министра понесли поросят.

– Господин министр, имею честь доложить вам, что я приложил все усилия, чтобы найти вашего…

– Господин министр, имею честь…

Уже три поросенка во дворе у министра, а еще один полицейский начальник тащит индюка.

– Но у меня не убегал индюк! – восклицает министр.

– А вы уверены, господин министр, что это был не индюк?

Этот фельетон будет жить вечно, пока существует бюрократия и подхалимаж.

В другом фельетоне Бен-Акиба рисует целую галерею министров и кандидатов в министры. Причем портреты их фельетонист дает… со спины. Описывать их лица нет нужды, «поскольку в большинстве это безликие люди».

А однажды Бен-Акиба, делая праздничные визиты, в чьей-то прихожей случайно обменялся пальто с депутатом скупщины. Исследование карманов чужого пальто дало повод для ядовитейшей сатиры. Собственное пальто Бен-Акиба нашел очень просто. Он пошел на заседание скупщины, где один из депутатов, порывшись в карманах, стал читать по бумажке… фельетон Бен-Акибы. Но депутаты этого даже не заметили, ибо они часто выступали с веселыми шутками и редко говорили по существу обсуждавшихся вопросов. Пришла пора вернуть друг другу пальто, и господин депутат сказал Бен-Акибе:

– Слышали, как я говорил? Вы заставили меня смутиться, но я все же сумел выкрутиться.

– И вы заставили меня смутиться, господин депутат.

– Да, конечно, вам было очень неудобно, ведь рукопись вашего фельетона была у меня. Хотел бы я знать, что вы сегодня поместили бы в газете, если бы не нашли меня?

– А я бы поместил в газете вашу речь о бюджете, господин депутат. Она вполне могла сойти за веселый фельетон.

Не было в Сербии партии, которую не высмеял бы Бен-Акиба, разочаровавшийся в них еще двадцать лет назад. «Политика у нас – мода, поэтому и правительство должно быть модным. Уж во всяком случае, зимнее, весеннее, осеннее и летнее правительства должны быть обязательно».

Белградская элита играет в политику и делает вид, что не замечает нищеты, убогого существования белградских низов. Бен-Акиба становится чрезвычайно серьезным и даже суховатым, когда говорит о социальном неравенстве. В фельетоне «Белградская арифметика» он обращается к языку цифр:

«Вопрос: У рабочего Стояна Николича жена и двое детей. Непосильным трудом он зарабатывает 900 динаров в месяц, что составляет примерно 10 тысяч динаров в год на содержание всей семьи. Из этих денег он платит за сырую комнатушку, на эти деньги он кормит, одевает, учит своих детей и поддерживает свои силы, чтобы работать дальше.

У госпожи Зорки Славкович есть весенний туалет. В него входит: нижняя юбка из тяжелого шелка – 1000 динаров, модные туфли – 650 динаров, костюм – 3700 динаров, шляпа – 1200 динаров и зонтик – 1600 динаров. Все это составляет более 8000 динаров.

А если только весенний туалет госпожи Зорки Славкович стоит столько, сколько обходится содержание целой семьи, то сколько бедных семей могло бы прожить на деньги, которые госпожа тратит ежегодно на свои туалеты?

Ответ: На деньги, которые госпожа тратит ежегодно на свои туалеты, могли бы прожить четыре бедные семьи в течение года.

Вопрос: Как это получается?

Ответ: Если весенний туалет стоит 8150 динаров, то осенний должен стоить 12 тысяч динаров, а зимний – 16 тысяч динаров. Таким образом, стоимость туалетов госпожи равна стоимости содержания четырех семей, то есть шестнадцати человек, считая, что семья состоит из четырех человек».

Бранислав Нушич негодовал на Белград, оболгавший его. Бен-Акиба любил свой город и был его любимцем. Но он вновь и вновь обращался к наболевшей теме, высмеивал городских Сплетников, провинциальную привычку перемывать косточки ближним, делать из мухи слона. За несколько часов ложь способна заразить весь Белград и обрасти чудовищными подробностями. «Она сжигает без огня, разрушает без грохота, побеждает без борьбы», – с грустью заключает Бен-Акиба.

О чем только не писал Бен-Акиба в рубрике «Из белградской жизни»! О власти денег, о перепроизводстве орденов в Сербии, о городских неурядицах, о переписи населения, во время которой вся столица как бы вывернулась наизнанку, о нищете литераторов, о праздниках, о неверных женах и усердствующих жандармах… всего не перечислишь.

Впоследствии, к выходу сборника фельетонов Бен-Акибы в Хорватии, его старый приятель Матош, некогда прозябавший (в буквальном и переносном смысле) во время своего эмигрантского жития в Белграде, писал:

«Бранислав Дж. Нушич самый плодовитый и самый популярный современный писатель… Той легкости, той плодовитости нет доселе равных в нашей литературе, а если еще при этом знать, что этот благословенный труженик – человек кафанский и общественный, что он любит вино, как Катон Старший, непринужденный разговор, как Сократ, что ему, как прирожденному эпикурейцу, ничто не чуждо, то приходишь к выводу, что и в самом деле есть люди, творящие с буйной легкостью природы… Он шутник не по роду занятий, а таков от рождения, таков уж его темперамент. Он всегда готов подшутить, разыграть, пишет, как говорит, а говорит, как пишет. Говорит он как прирожденный charmeur[17]17
  Очаровательный, обаятельный человек (франц.).


[Закрыть] и покоритель сердец, и тот, кто не видел его в обществе покойного Жарко Илича и актера Ильи Станоевича (Дядюшки), не имеет понятия, насколько оригинальна бывала эта беседа, не стесняемая почти ничем, питаемая естественным юмором народного остроумия…»

Так Матош перекидывает мост от творчества к личности юмориста, поистине обаятельной и глубоко народной.

Нушич очень редко писал о селе. Он дитя города и певец его. Красочный язык белградской чаршии, кафаны и улицы – это тот же язык сербской деревни, которая питала разраставшийся как на дрожжах молодой город, которая приносила в этот город со всех сторон не только неписаную литературу, но и лучшие свои обычаи. Еще не было радио, не было средств массовой коммуникации, так обезобразивших ныне языки крупных городов почти всех стран, превративших их в скудный интернациональный, дистиллированный воляпюк, в котором уже почти не чувствуется души народа.

Нушич виртуозно владел жаргонами всех слоев белградского населения, и это в соединении с импровизаторским даром дало ему возможность создать совершенно оригинальный жанр крохотной комической новеллы, не связанной с условностями фельетонного жанра. Тот же Матош считал, что эти новеллки, «напоминая композицией Твена, в деталях напоминают… русских (Гоголя, Чехова)…».

Бен-Акиба дал Нушичу очень много. В диалогах, в сюжетах этих новелл мы видим зародыши будущих комедий и таких блестящих юмористических книг, как «Автобиография».

И одновременно Бен-Акиба сыграл с Браниславом Нушичем злую шутку.

ГЛАВА ВТОРАЯ
БЕН-АКИБА УСТАЕТ

«В этой великолепной мозаике каждый камешек имеет и свою особую ценность», – пишет крупнейший советский исследователь творчества юмориста А. Хватов о фельетонах Бен-Акибы[18]18
  А. Хватов. Предисловие к кн.: Бранислав Нушич, Ослиная скамья, М. – Л., изд-во «Художественная литература», 1964, стр. 8.


[Закрыть]. Действительно, мозаика великолепна. Но если приглядеться повнимательнее, то в мозаичном панно видны следы спешки и порой даже неряшливости.

Три фельетона в неделю! Бен-Акиба, наверное, был самым находчивым журналистом в мире, но и он начал уставать. Подобно Ричарду III, который предлагал полцарства за коня, Нушич, бывало, входил по вечерам в редакцию «Политики» и предлагал самый роскошный ужин в кафане «Коларац» за самую скромную идею очередного фельетона. Но идеи под ногами не валяются. И призыв Бен-Акибы, как и призыв Ричарда, оставался гласом вопиющего в пустыне. Тогда он садился и вымучивал из себя фельетон, не претендующий, мягко говоря, на бессмертие.

Да, на ежедневный подвиг не хватало уже ни выдумки, ни сил. Бен-Акиба начинал вышучивать самого себя, иронизировать по поводу своей нелегкой доли хроникера-юмориста. Иногда возникало нездоровое желание, чтобы в центре города стали лупить друг друга зонтиками политические противники или случилась какая-нибудь таинственная кража. Но целую неделю в городе ничего не случалось. С отчаяния Бен-Акиба сам придумывал неправдоподобное происшествие и писал что-нибудь вроде юморески «Кража в нашей редакции».

«Неизвестные личности» взломали дверь редакции и украли зимнее пальто и ножницы. Вместе с полицией Бен-Акиба строит целый ряд юмористических версий, почему совершена кража. По одной из них, кражу подстроил сам редактор. Авторы заваливают его рукописями рассказов, фельетонов, статей, обзоров. Бедный редактор! Ему приходится круглый год отбиваться от назойливых авторов очень немногочисленным арсеналом отговорок. Завертелся, мол, не прочел еще. Или прочел, но все номера газеты на ближайшие месяцы до отказа забиты срочными материалами. Теперь же редактор мог со спокойной совестью ссылаться на последнее происшествие в редакции и говорить, что материал должен бы пойти на этой неделе, но рукопись исчезла среди прочего…

Описав безуспешные попытки найти вора, Бен-Акиба озорно признается: «Редактор твердо убежден, что эту кражу в редакции устроил я сам, и только по одной причине – у меня не было материала для сегодняшнего фельетона».

В этой изнурительной работе крылась опасность исписаться, исчерпать себя, тем более что газетная нетребовательность, злоба дня покрывала все литературные грехи и огрехи. Основное правило газеты – каждый читатель должен быть удовлетворен – заставляло Бен-Акибу становиться в позу безудержного забавника и анекдотиста, прохаживаться насчет тещ и курортных похождений вырвавшихся на свободу мужей и жен…

Собственно говоря, случилось нечто непоправимое. Бен-Акиба погубил репутацию Бранислава Нушича. В 1907 году он собрал в книгу свои фельетоны. Кампанию по рекламе книги он начал заранее. Но странная это была кампания. Куда девался обычно уверенный тон его предуведомлений. Ощущение неполноценности творчества Бен-Акибы не покидает Нушича с самого начала. 20 февраля 1907 года он заранее оправдывается перед читателями: «Думаю, что не все в равной степени хорошо написано, так как есть среди них (фельетонов) недоработанные… есть и имеющие сиюминутную ценность, связанные с каким-нибудь незначительным событием, и, наконец, есть и такие фельетоны, которые я писал, когда мне не писалось… Но то, что будет отобрано, я доработаю, и, конечно, кое-что добавлю».

Нушич всегда считал, что творчество писателя складывается не только из его произведений. Личность писателя неотделима от его творчества. В старости он как-то сказал молодому драматургу, первая вещь которого имела успех: «Дайте, пожму вашу руку. Завоевали публику. А теперь – один совет: отныне вы должны культивировать свою популярность». Нушич никогда не был ни ханжой, ни чистоплюем, делающим вид, что он не от мира сего. И поэтому пояснил свою мысль: «Писатель не может позволить себе, чтобы публика его забыла. Надо настойчиво делать так, чтобы его имя произносилось как можно чаще. Чтобы знали, что он делает, какого рода пишет вещь, где ставятся пьесы уже написанные, как он живет, куда собирается поехать и т. д. В общем, стараться, чтобы почаще говорили о нем. Публика любит заглядывать в рабочую комнату и частную жизнь писателя, который ее интересует, – этого не забывайте никогда». Нушич верил, что, подготавливая публику психологически, драматург способствует успеху спектакля. Удовольствие – это чаще всего исполнение ожидаемого.

Но в рекламе будущего сборника Бен-Акибы ощущается нечто лихорадочное. Такого рекламного бума еще не видал свет. 27 марта «Политика» объявляет: «Книга Бен-Акибы уже сдана в печать, и над ней спешно работают, чтобы она вышла как можно быстрее». 20 июня: «Книга Бен-Акибы вышла из печати». 23 июня Нушич пишет фельетон «Первый экземпляр», в котором, не стесняясь соображениями меры и вкуса, старается веселой болтовней подстегнуть покупательский интерес.

Книга расходилась быстро. Имя Бен-Акибы уже было известно не только в Белграде, но и повсюду в Сербии. С приходом Нушича в «Политику» она за очень короткое время увеличила свой тираж настолько, что с ней уже не могла соперничать никакая другая газета. Номера выхватывали из рук продавцов. Фельетоны Бен-Акибы прочитывали залпом, пересказывали друг другу. Это была завидная слава. Сам Бен-Акиба похвалялся, что сапожники выдумывают новые фасоны обуви и называют их именем Бен-Акибы. Бен-Акиба, Бен-Акиба… на плитках шоколада, на вывеске кафаны… Бен-Акиба – знаменитый жеребец, победивший на скачках.

Бен-Акиба упивался своей популярностью в народе в тихое лето 1907 года, когда с ясного неба грянул гром. Роль Зевса-громовержца сыграл знаменитейший сербский критик Йован Скерлич.

* * *

В свое время в «Листках» совсем еще юный Нушич составил шутливое руководство для критиков, в котором советовал начинать критические статьи «какой-нибудь мускулистой фразой, от которой читающий ее заранее терял бы присутствие духа». Например: «Муза, суждено тебе получить еще один удар в ребра!» Или: «Господин H. Н., которого мы целых два года считали умным человеком, снова взялся за перо!»

Статья Йована Скерлича «Юмор и сатира Бранислава Нушича», появившаяся в августе 1907 года, начиналась спокойно и даже обнадеживающе:

«Бранислав Нушич не новичок в сербской литературе и не вчера появился на ниве юмора и сатиры. Двадцать лет тому назад его „Листки“ имели значительный успех, а затем своими комедиями он стяжал себе славу первого современного сербского комедиографа».

Отдав дань Браниславу Нушичу, Скерлич принимается за Бен-Акибу. Нет, местами Бен-Акиба не так уж плох. Он не уступает Марку Твену в способности рисовать нравы общества и вызывать здоровый, «гигиенический» смех даже у безнадежного ипохондрика. Талантливейший комедиограф чувствуется в каждой строке фельетонов. Но что Нушич делает со своим талантом? Он старается потрафить вульгарным вкусам публики, «своих дорогих читателей», которые представляются Скерличу в виде пожилого господина с апоплексической шеей, разомлевшего от жирной пищи и доброго красного вина, и корпулентной госпожи, хихикающей в платочек при чтении проперченных упражнений Бен-Акибы.

И далее обвинения начинают сыпаться с интенсивностью обвала в горах. Сначала по склону скачут камешки, потом с гудением сваливаются глыбы, сокрушая все на своем пути. Нушич «индустриализировал» свой талант. И это было неизбежно с того самого времени, когда Нушич дал согласие работать в газете. Преученейший Скерлич презирает газету, считая, что в ней не только сама литература, но и даже литературная критика теряет свое достоинство и авторитет. Трижды в неделю в определенные дни Нушич обязан быть веселым и жизнерадостным, импровизировать веселые ситуации, а вечно быть веселым человеком – тяжелое ремесло. Нет более жалкого зрелища, чем писатель-весельчак! Ну, не похож ли он на циркового клоуна, который изо всех сил старается рассмешить детей и галерку?

Древние греки говорили, что Аполлон не может вечно держать тетиву своего лука натянутой. Нушич не может быть вечно забавным. Он становится вульгарным, пошлым. В спешке он пишет и, не читая, отправляет рукопись с непросохшими чернилами в типографию, а посему, даже выражая свой патриотизм, пользуется настолько избитыми фразами, что их порой можно принять за дурачество. Нушич повторяется, а иногда просто пользуется чужими сюжетами. Что-то вроде «Министерского поросенка» осенью 1904 года рассказывал в узком дружеском кругу Радое Доманович.

Скерлич забывает, как щедро раздаривал Нушич сюжеты другим писателям. Раздражение критика нарастает с каждой строчкой. Бен-Акиба смеется над пустяками, а в стране еще столько зла, неправедности, лжи и глупости. И Скерлич приступает к обвинениям политическим…

Тут нам пора бы познакомиться немного поближе с доктором Йованом Скерличем. В тот год ему исполнилось тридцать лет, и принадлежал он к клану тех самых «западников», авторитет которых отказывались признать в свое время Нушич, Веселинович, Маринкович и их друзья. «Западниками» они назывались только потому, что получили образование на Западе. По убеждениям многие из них тоже были славянофилами, патриотами, демократами.

Скерлич, учившийся в Лозанне и Париже, был незаурядным человеком и кумиром молодежи. Громадная работоспособность, ясный ум выдвинули его в первые ряды «независимых радикалов». Политическую деятельность он успешно сочетал с занятиями литературными. Уничтожив в юности тетрадь с собственными лирическими стихами, Скерлич своей могучей эрудицией обогатил сербскую критику и литературоведение; превращая их в науку, систематизировал, громадный материал по сербской культуре. Удар, нанесенный Скерличем юмористу, был сокрушительным. Оценка, данная творчеству Нушича, вошла в Скерличеву «Историю сербской литературы», а так как критик умер рано, в 1914 году, и тотчас был причислен к лику непререкаемых авторитетов, эта оценка кочевала из учебника в учебник, хотя настоящий Нушич, оригинальный Нушич, тот Нушич, которого мы любим сегодня, при жизни Скерлича еще только начинался…

Неприязнь Скерлича имела политическое основание. К тому же он не мог забыть насмешек богемы: «Попрошайка! Гм!»

После свержения власти Обреновичей, после того как воцарился милейший король Петр I Карагеоргиевич, даровавший народу либеральнейшую из конституций, для Скерлича пришло время активной демократии, неистового труда на благо отечества. Он уже подумывает о том, чтобы самому выставить свою кандидатуру на выборах в скупщину. Ослепление Скерлича парламентаризмом проглядывается в каждой строчке его язвительной статьи, написанной, как всегда, блестяще.

Подумайте только, каковы политические идеи этого Нушича! Из всего, что достойно осмеяния в Сербии, он выбирает народную скупщину и ее депутатов. Нушич начал с «Народного депутата», а теперь вообще изображает работу скупщины как цирковую комедию. Нет, у Нушича нет ни глубины духа, ни чистоты чувств, ни морального авторитета для того, чтобы стать современным Ювеналом или Свифтом. И Домановичем ему в сербском обществе не бывать.

А вспомните «Протекцию». Симпатичный герой пьесы Нушича, носитель прогрессивных идей, женится на дочери министра, с которым боролся. Только в «Листках» он был язвительным сатириком. В последние же годы господин Нушич стал практичным человеком и в то время, когда Доманович писал свои сатиры, он редактировал правительственные газеты и даже занимал пост начальника отдела пропаганды в реакционнейшем из правительств.

И Скерлич подводит итоги. Во-первых, Нушич писатель, не создающий публику, а создаваемый публикой. Он работает, как Скриб, которого так напоминает. «Когда я пишу пьесу, я забираюсь в середину партера, и публика меня любит, так как она мой сотрудник; она задумывает и создает пьесу вместе со мной и, естественно, рукоплещет». Нушич инстинктивно следует указанию Гёте, говорившего, что «публика хочет, чтобы с ней поступали, как с женщинами, которым надо говорить только то, что им нравится».

Во-вторых. Нушич культивирует «кафанское остроумие», мещанский цинизм. И это в то самое время, когда Сербия становится «Пьемонтом сербского народа» и готовится к решающей борьбе за свободу всех сербов.

В-третьих, Нушич со своими пикантными двусмысленностями докатывается до откровенной порнографии.

Нельзя сказать, что Скерлич совершенно неправ. Было у Нушича много бахвальства, было стремление нравиться публике, была небрежность. Но время показало, что в политике художник Нушич разобрался лучше, чем политик Скерлич. Вернее, он инстинктивно ощущал лживость буржуазной демократии, на которую уповал Скерлич. И все-таки демагогия Скерлича глубоко задела Нушича. Оценка критика еще долго преследовала юмориста. Это она помешала его избранию в Академию наук в 1924 году. Особенно он возмущался несправедливым обвинением в порнографии, которое так и осталось в Скерличевой «Истории сербской литературы». Впоследствии Нушич с горечью писал в своем известном письме дочери Гите: «Эту ложь, лежавшую на его совести, бедняга Скерлич унес с собой в могилу. Если бы он был жив и лично готовил второе издание своей истории, я уверен, он бы отредактировал это свое мнение. Вот так, словно апостолы евангельских наук, не имея сил отречься от скерличевского приговора, все профессора разнесли эту ложь, сеют ее в своих лекциях и передают из поколения в поколение. А дело вот в чем: в начале девятисотых годов я писал фельетоны в „Политике“ (Бен-Акиба), и это был мой единственный заработок. За два года я написал более четырехсот фельетонов, и надо понимать, там была всякая всячина, как это обычно бывает в поденной работе. Но эти фельетоны я никогда не считал литературой. И когда все же захотел составить книгу, я из четырех сотен выбрал всего двадцать и опубликовал их под своим именем. Скерлич, с которым у меня в то время были очень плохие личные отношения, писал о той книге, хвалил мой юмор, но обвинял меня в порнографии, приводя в подтверждение своего приговора те фельетоны, которые я не включил в книгу и от которых, следовательно, отрекся. Это была боевая тактика противника, а не строгое мнение судьи. Позже наши отношения со Скерличем улучшились, и он во многом изменил свое мнение обо мне».