Текст книги "Первый художник: Повесть из времен каменного века (В дали времен. Том V )"
Автор книги: Дмитрий Пахомов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Рано утром началась лихорадочная работа. Воины, женщины и подростки стали дружно таскать бревна и упавшие деревья к тому месту, где ущелье выходило к реке, и складывать их, чтобы совершенно замкнуть выход. Пустые пространства между бревнами закладывались ветвями, камнями, засыпались песком и глиной, и вскоре громадный вал в несколько человеческих ростов вышиной был готов. Оставалось заготовить побольше материалов, чтобы ими замкнуть западню с другой стороны после того, как животные попадут в ущелье. Наконец, все было окончено. Все основательно подкрепились, не разводя, впрочем, огня. Матери, покормив детей, выбрали два дерева с густыми ветвями, к которым и привязали мешки с младенцами, оставив сторожить их двух-трех девочек, и затем присоединились к остальным.
Всех было, считая и подростков, более пятидесяти душ, разделенных на партии по семь-восемь человек. Каждая партия по очереди покидала бивак и отправлялась на назначенное место, делая громадный обход.
Кремень был на верху блаженства, получив под свою команду человек пять подростков. Скоро он, со своей партией, прибыл на назначенное место и расставил товарищей цепью, приказав притаиться и не двигаться ни в каком случае до его приказания.
Сердце у Кремня билось усиленно, глаза лихорадочно блестели, а руки судорожно сжимали две большие высохшие кости. Такими же костями были вооружены все охотники, участвовавшие в облаве.
День был жаркий, и солнце, несмотря на конец лета, сильно пекло. По голубому небу плыли редкие облака. Олени, быки, зубры и другие животные забрались в глубину леса и мирно отдыхали, не подозревая о готовившейся для них напасти. Изредка над головой Кремня с ветки на ветку перепрыгивала птица или мелькала проворная и хлопотливая белка с орехом или желудем в острых зубах. Неизвестно откуда вдруг выскочил заяц и сослепу чуть не наткнулся на увлеченного юного охотника, но в ужасе, присев на задние лапы и отмахиваясь передними точно от привидения, вдруг метнулся в сторону и быстро исчез в кустах, смешно вскидывая длинными задними ногами.
Ожидание становилось все томительнее; каждую минуту Кремень посматривал на солнце, двигавшееся, по его мнению, слишком медленно, и напрягал слух, стараясь уловить звуки сигналов. Но кругом было тихо. Солнце все еще поднималось и не дошло до зенита, а вождь приказал начать охоту, только когда огненный шар поднимется до высшей точки…
– А-а-а! – пронесся, наконец, отдаленный звук, и через мгновение по всей цепи разнесся охотничий призыв.
Началась облава: крики, свист, стук сухих костей одной о другую, рев потревоженных зверей, треск ломаемых ветвей, тревожный писк птиц, – все слилось в один отчаянный шум. Потревоженные животные метались, не зная, куда броситься, но, теснимые с одной стороны охотниками, бросались в противоположную сторону и понемногу направлялись к роковой западне.
Круг все суживался. Звери, успевшие вырваться из этого круга, спасались бегством за дальние холмы; остальные же беспорядочной толпой бежали по дну и скату громадного оврага, уже охваченного по сторонам толпами преследователей, махавших шкурами, кричавших исступленными голосами и колотивших костями в упоении предстоящей победы.
Среди массы животных выделялся обезумевший от ужаса мамонт. Подняв хобот и испуская страшный рев, он мчался по дну оврага, давя на своем пути мелких животных. Ревущая толпа зубров, оленей, мускусных быков, коз, волков, шакалов, медведей и мелких зверьков – зайцев, кроликов, сурков, лисиц и проч. лавиной неслась к западне, давя друг друга, испуская крики, вой, рев, мычание и блеяние.
Как только эта толпа, с мамонтом во главе, ворвалась в ущелье, тотчас охотники стали сверху сбрасывать заготовленные бревна и камни, чтобы загородить совершенно ловушку. В несколько мгновений куча бревен закрыла отступление, и добыча оказалась в западне. Многие животные, впрочем, сумели выбраться из ямы: для медведей, лисиц и коз сооруженные преграды не составляли большого препятствия, и они перебрались через них и спаслись. Мамонт, ошалевший от испуга, метался по узкому ущелью, бросался на стены и на вал, но скользил, падал и давил прочих собратьев по несчастью, а десятки копий и камней, сыпавшихся на него сверху, еще больше увеличивали смятение. Наконец он повернул обратно и всей массой своего неуклюжего туловища бросился на сравнительно легкую преграду из бревен. Напрягши в порыве отчаяния все свои силы, пустив в дело клыки и хобот, которыми он свободно раскидывал, как щепки, толстые стволы, мамонт пробил брешь и вырвался на волю.
Крики ярости вырвались у охотников, но о преследовании нечего было и думать: несмотря на неуклюжесть и короткие ноги, несмотря на раны и десяток копий, вонзившихся в бока, мамонт помчался как вихрь и через несколько мгновений исчез из глаз охотников. Между тем, через брешь, сделанную чудовищем, бросились спасаться другие животные, но скоро туда была набросана масса новых бревен, камней и ветвей.
Несмотря на потерю главной добычи, Клык и его соплеменники остались, в конце концов, очень довольны, так как было поймано несколько десятков животных.
Первыми были подобраны и убиты раненые животные. Громадные костры запылали на окраинах оврага, и несколько дней подряд, с утра до вечера, все, от мала до велика, работали, снимая шкуры, разрезая мясо на полосы и высушивая их на солнце, на угольях и на раскаленных камнях. Копчение же шло все дни и ночи напролет.
Через несколько дней работа была кончена, и одновременно с ней был кончен большой, неуклюжий, но прочный плот из бревен, связанных ремнями. Он скоро был нагружен заготовленными припасами, и Клык подал знак к отъезду.
Несколько человек, вооруженных длинными шестами, взошли на плот; там же поместились женщины с детьми. Остальные воины взялись за несколько длинных ремней, привязанных к плоту, и стали осторожно спускать его вниз по течению; стоявшие же на плоту шестами отталкивались от берега, и таким образом хоть медленно, но основательно и безопасно охотники направились к родной пещере.
Берег, где в течение нескольких дней кипела жизнь, где дымились десятки костров и где воздух был наполнен веселыми и оживленными звуками, опустел. Кучи пепла, обугленные поленья, окровавленные кости, над которыми вились мириады мух, были единственными свидетелями всего бывшего здесь. Кое-где из кустов начинали выглядывать острые, трусливые морды шакалов, но они еще не решались подойти ближе и приняться за остатки, брошенные людьми, а затем вдруг совершенно скрылись, увидя, что на место бывшего лагеря вернулся один человек.
Это был Кремень. Он не торопился домой и знал, что успеет нагнать медленно плывущий плот. Он быстрыми шагами направлялся к западне, где было поймано так много животных. Его еще раньше привлекли пласты желтой и красной глины, и ему хотелось захватить с собой небольшой запас той и другой. Он не отдавал себе ясного отчета, для чего она ему нужна и что он с ней будет делать. Его постоянно тянуло ко всему, ярко и пестро окрашенному; он собирал и прятал в укромном уголке, в пещере, цветные камни, красивые перья разных птиц, обточенные водой камни, кости и прочие предметы, привлекавшие его необычной формой или окраской. Теперь он решил пополнить свою немудреную коллекцию глиной, понравившейся ему яркими цветами.
Завернув в кожу несколько горстей, он сел на обрыве над ущельем, и перед его воображением снова возникла вся картина грандиозной облавы. Ему ясно представлялась страшная борьба мамонта-чудовища с препятствиями, поставленными людьми, ужас и отчаяние животного и, наконец, его освобождение и бегство.
Странное дело: Кремень не жалел о том, что такая добыча ушла из рук охотников, он радовался за животное, избежавшее печальной участи. За эти несколько дней выслеживания и охоты Кремень проникся симпатией к безвредному и, очевидно, доброму великану, между ног которого безбоязненно шныряли, как он несколько раз видел, мелкие зверьки, а на широкую спину садились птицы.
«Я еще приду сюда, – думал Кремень, – и посмотрю на него. Он, вероятно, убежал недалеко…»
Опять мечты далеко унесли мальчика.
Между тем, солнце склонялось к горизонту, и надо было догонять своих; оставаться же в этих местах было небезопасно, так как с наступлением сумерек боязливые хищники наберутся смелости и выйдут из своих убежищ, чтобы поживиться обильными остатками.
Свернув наскоро свои вещи и завернув их в плащ, Кремень, по старому примеру, привязал узел к небольшому бревну и минуту спустя плыл, уносимый быстрым течением, ловко справляясь с водоворотами и огибая выступавшие на поворотах скалы.
Надвигались сумерки. Уже Кремень подумывал о самостоятельном и одиноком ночлеге где-нибудь под скалой, как вдруг за одним из поворотов реки увидел веселые огни нескольких костров и вокруг них своих соплеменников. Еще несколько мгновений, и он был среди своих.
Получив хороший подзатыльник от Клыка за то, что отстал от других, он присел к одному из костров и с жадностью принялся за мягкий кусок свежего копченого мяса.
На следующий день охотники, без всяких приключений, добрались до своей пещеры, где были радостно встречены стариком и оставшимися дома женщинами. Привезенные припасы живо были перенесены в пещеру, и Клык с удовольствием осмотрел запасы, которых должно было хватить на всю зиму, даже если бы охота зимой оказалась невозможной.
Дикарь вздохнул полной грудью, широкая улыбка осветила его энергичное лицо, и громкая песня сама собой вырвалась от полноты душевного удовлетворения. Соплеменники подхватили песнь вождя, и долго радостные звуки не умолкали под сводами пещеры и, вырываясь наружу, расплывались в тихом вечернем воздухе.
ГЛАВА IV
Посуда. – Кремень делает горшок с украшениями. – Восторг Клыка. – Первый заказ. – Топор Клыка. – Мучительные думы. – Счастливая мысль. – Зимние работы.
Итак, наши переселенцы приготовились встретить надвигавшуюся зиму. Припасов было заготовлено достаточно, топлива тоже, хотя последние не особенно заботили Клыка: лес был близко, а потому всегда можно будет добыть сколько понадобится. На первый план выступили заботы о теплой одежде и посуде. Летом, когда постоянно имелась свежая дичь, все довольствовались жареным на угольях мясом, но зимой предстояло питаться сушеным мясом, которое дикари предпочитали варить для размягчения и этим обращать его в более съедобный вид.
Для этого необходимо было изготовить побольше глиняной посуды, за что и принялись женщины. В окрестностях оказалось много глины, и не представляло никакого затруднения перенести ее в пещеру. Самое трудное было вылепить из глины нужную форму и обжечь ее так, чтобы она не развалилась, когда посуду поставят для обжига в огонь. Кремень принимал деятельное участие в приготовлении горшков и часто приходил в отчаяние, когда видел, что из десяти-пятнадцати сделанных горшков годных получалось не более двух; остальные трескались и разваливались, как только их ставили в огонь.
Когда лепились большие горшки, то для прочности их обвязывали ремнем или свитой жгутом веткой, или прямо брали и делали из прутьев нужной формы корзину, обмазывали глиной и ставили в огонь. Обвязка или корзина быстро выгорали, и Кремень бывал поражен, находя на обожженных горшках точный отпечаток прутьев: очевидно, глина сохраняла все ямки и бороздки, которые получались от прутьев.
«Отчего бы не сделать это нарочно? – думалось Кремню. – Сделаю узоры, как на коре».
Не говоря никому ни слова, Кремень тайком вылепил небольшой горшок и, пока глина была сырая, стал выцарапывать на нем палочкой точки и черточки. От обвязки обыкновенно оставался ряд наклонных черточек, и Кремень изобразил на горлышке такие же; ниже он расположил два ряда точек, а затем ему пришла в голову мысль соединить эти точки наклонными черточками то вправо, то влево, и когда у него вышел ряд зубцов, то он пришел в полный восторг.
Однако ему постоянно приходилось отказываться от своего занятия и идти помогать то тому, то другому. Клык ценил его ловкость и уменье и не давал ему сидеть без дела: то он должен был плести корзины, то острыми раковинами скоблить внутреннюю сторону шкур, то отыскивать по берегам большие куски кремня, из которого опытные мастера делали топоры, ножи, наконечники для копий и проч.
Несмотря на то, что Кремень часто отрывался от своего горшка, он в конце концов кончил его и любовался пестрыми узорами. Оставалось обжечь его. Глина совершенно высохла, и однажды, когда все заснули, Кремень сунул свое произведение в костер и обложил раскаленными углями. Он боялся, что сухая глина совсем рассыплется в огне, и был очень удивлен и обрадован, когда вышло наоборот и горшок не только нигде не дал ни одной трещины, но сделался прочным как камень, и даже звенел, когда по нему ударяли твердым предметом.
Вытащив рано утром из костра свой горшочек и увидев, как он удачно вышел, Кремень надел его на палку и выбежал из пещеры. Положив его на траву, он отдался восторгу: хохотал, прыгал, визжал и вообще выражал свое удовольствие всеми способами, какие у него были в распоряжении, затем присел к роднику и старательно смыл с горшка копоть и золу.
Между тем, чутко спавший Клык услышал веселые крики Кремня и, обозленный, выскочил из пещеры, чтобы наказать дерзкого нарушителя спокойствия. Быстрыми шагами он подошел к Кремню, и его сильная рука схватила курчавые волосы мальчугана.
– А, звереныш! что ты кричишь?
Кремень жалобно застонал и выпустил из рук горшок, звонко ударившийся о камень и покатившийся по траве. Глаза Клыка уставились на красивый горшок, и рука мало-помалу разжалась. Широко открытыми от удивления глазами он смотрел на невиданные украшения и не мог понять, откуда они явились.
– Где ты взял этот горшок? – спросил он, схватив его и не сводя глаз с рядов зубчиков, черточек и точек.
– Это я сделал, сам! Никому не говорил, взял глину и сделал! – захлебываясь, говорил Кремень; он уже забыл встряску, заданную вождем, и был вполне удовлетворен произведенным на Клыка впечатлением.
– И это сам? – спросил последний, указывая на узоры.
– Да, это я, я много-много делал на коре, на камнях, на песке, даже на костях, только на костях долго, трудно!
Клык, пораженный, переводил взгляды с Кремня на узоры и обратно, не находя слов.
– А на ручке топора можешь?
– На всем могу, все могу! – не задумываясь, отвечал Кремень, вдруг выросший в своих собственных глазах.
– Хорошо, сделай мне ручку топора.
– Большого, вождь, боевого?
– Да, а если не сделаешь, если ты мне врал и нашел этот горшок, то я тебя убью.
– Нет, Клык, я не обманываю, это я сам сделал. Я взял палочку и делал на глине так, потом так, потом снова так, а потом такие черточки!
И Кремень наскоро нацарапал на песке тот же узор.
– Умная голова, хорошо думаешь! – воскликнул одобрительно Клык. – Ничего не работай, делай мне ручку для топора.
– О, как я рад! я хорошо сделаю, вождь будет доволен, очень доволен! – радовался юный художник, готовый немедленно приняться за работу.
В его голове уже вихрем закружились точки, черточки, зубцы, кружки, замысловато переплетаясь между собою; мысленно он видел уже ручку громадного топора, всю покрытую самыми причудливыми узорами. Ему вспомнились все те узоры, которые он постоянно выцарапывал на чем только мог, и в предстоящей работе он хотел повторить в улучшенном виде все, что делал раньше.
Между тем, население пещеры проснулось и с удивлением обступило вождя и Кремня. Восторженные и веселые крики огласили воздух. Наивные дикари искренно радовались и удивлялись, видя на горшке непонятно как явившийся рисунок. Несмотря на объяснения вождя и Кремня, многие не поверили, что это сделал мальчик, и считали это чудом. Даже когда Кремень взял один из свежих горшков и на глазах всех начал выцарапывать узоры, то и тогда многие не могли все-таки сообразить, как это так: он царапает по глине, а получается что-то очень красивое и привлекательное. Наивные и глупые головы многих не могли переварить непонятной вещи, и дикари только хохотали, как исступленные, и с удивлением, а отчасти и с суеверным страхом следили за ловкими пальцами Кремня.
Кремень был героем дня; сделанный им горшок переходил из рук в руки, возбуждая в дикарях все тот же восторг, до тех пор, пока он не попал в неуклюжие руки Медвежьего Зуба, который уронил его и разбил на мелкие куски.
Трудно было решить, что было сильнее: огорчение неловкого великана, разбившего драгоценную вещь, или гнев Клыка, чуть не убившего в припадке гнева своего приятеля. Только заявление Кремня, что он сделает еще много таких горшков, несколько успокоило расходившегося вождя.
Весь день вокруг Кремня толпились его соплеменники, внимательно следя за работой мальчика и радостно приветствуя каждую полосу узоров. Как только несколько горшков было покрыто рисунками, их поставили в огонь, но увы, они, как это и раньше бывало, почти совсем рассыпались.
Между тем, старик внимательно рассматривал осколки разбитого Медвежьим Зубом горшка и удивлялся их крепости сравнительно с осколками только что обожженных.
– Кремень, – спросил наконец он, – где ты брал глину? Эта глина крепкая, а наша совсем мягкая.
– Нет, дед, эта наша глина, только я положил горшок в огонь, когда он совсем высох и стал твердым; я думал, что он совсем рассыплется, а он стал очень крепким.
– Надо испробовать, – задумчиво произнес старик.
Проба превзошла все ожидания. Оказалось, что высушенная глиняная посуда обжигалась великолепно и приобретала несокрушимую крепость. Таким образом, благодаря случайности, племя сделало громадное приобретение: преимущество новой посуды состояло в том, что ее можно было ставить прямо на огонь и кипятить в ней воду; раньше же приходилось кипятить, бросая в воду раскаленные камни, что было и хлопотливо, да и мясо, сваренное в такой воде, выходило грязное, с копотью и пеплом. На последнее, положим, раньше никто не обращал внимания, но теперь, применив новый способ варки, все оценили его по достоинству.
Между тем Кремень усердно трудился над украшением ручки топора. Несмотря на всю свою самонадеянность, он приступил к своей работе со страхом. Да еще бы: в его полное распоряжение был отдан лучший топор лучшего воина: до этого топора, как до святыни, никто, кроме владельца, не смел притрагиваться.
А топор был действительно удивительный! Много лет Клык выращивал свое оружие, именно не сделал, а вырастил. Еще за много лет до переселения, когда Клык жил, со своим главным племенем, далеко от теперешней пещеры, он нашел отличный, большой кусок кремня темной окраски. Несколько сильных и уверенных ударов другим кремнем откололи куски, и оставшаяся часть приняла грубую форму топора. Затем несколько месяцев Клык усердно трудился, отбивая кусочек за кусочком, пока не получил более правильной формы. Но больше всего времени пошло на выдалбливание бороздки, которую должна охватить рукоятка.
Когда наконец эта кропотливая работа была кончена, Клык выбрал в лесу, в укромном уголке небольшой, в руку толщиной дубок, расщепил его в одном месте и в расщеп вставил приготовленный топор так, что половинки деревца плотно сдавили бороздку. Остальное он предоставил природе: деревце продолжало расти, расщеп стал заплывать, охватывая камень все крепче и крепче, а лет через пять Клык, срубив дерево, получил великолепный топор с длинной рукояткой и лезвием, составлявшим с нею одно целое.
Это-то драгоценное оружие и попало в руки юного художника, с благоговением смотревшего на гладкую, отполированную от постоянного употребления рукоятку, которую ему надо было украсить всевозможными узорами.
Сильное волнение охватывало мальчика, – он боялся испортить дорогую вещь и, вместе с тем, смутно чувствовал, что сумеет выполнить свою работу. Его сильно смущала форма рукоятки. До сих пор он всегда выбирал для своих узоров большие плоскости: береговой песок, плоские камни, кору на толстых стволах и т. п., и там он свободно царапал все, что угодно, не задаваясь вопросом, выйдет ли хорошо или дурно. Если выходило плохо, он начинал на новом месте, стараясь как можно точнее, передать то, что задумал. Ему не приходилось считаться с формой предмета, на котором он изображал рисунки: было бы достаточно гладкое и большое пространство, и ему больше ничего не было нужно.
Но теперь не то: рукоятка топора, длинная, круглая и сравнительно тонкая, смущала его. С чего бы начать? С какой части? Что изобразить? Эти мысли мучили юного художника и заставляли сильно трепетать его сердце. Перед его внутренним взором стояли вереницы исполненных им рисунков, но они не удовлетворяли его, он чувствовал, что применить их для рукоятки нельзя, что будет нехорошо, так как в них не было ничего вполне определенного.
Не зная покоя от таких мыслей, Кремень уходил иногда из пещеры в свои любимые уголки и думал, думал и думал. Он по обыкновению наблюдал все, что происходило вокруг него, но не находил ничего подходящего. Он вглядывался в окраску крыльев бабочек, но эти пятнышки на плоских крыльях были бы неуместны на круглом предмете. Перебирая других насекомых и животных, Кремень все не мог ни на чем остановиться. Он уже готов был прийти в отчаяние, но, однажды, сидя под скалой, он услыхал тихий шелест, раздавшийся в сухой траве. Машинально взглянув в ту сторону, он вдруг подпрыгнул, широко раскрыв глаза.
– Змее! – невольно воскликнул он. – Вот где узор! Рукоятка – как змея!
Через несколько мгновений небольшой уж был убит, и Кремень с увлечением рассматривал его пеструю спинку. Вооружившись хорошей палкой, он принялся рыться в кустах, сухой траве и на берегу. Поиски дали хорошие результаты, и скоро у Кремня оказалось штук пять ужей. Прихватил он еще на всякий случай несколько ящериц и потащил все это в пещеру. Конечно, здесь его добычу встретили далеко не дружелюбно, но он упорно отстаивал свободу своих действий, и его наконец оставили в покое, особенно когда он забрался в отдаленную часть пещеры. Он расположился с большим удобством перед небольшим отверстием, служившим ему вместо окна. Здесь по стенам он вбил в щели небольшие колышки, на которые развесил своих змей и ящериц, а также устроил небольшой очаг для костра, так как становилось уже холодно.
Здесь, в стороне от всех своих соплеменников, голоса которых глухо доносились до него по узкому коридору, Кремень усердно принялся за работу. Он заготовил себе целую кучу острых раковин, кремней и костей, которые служили ему инструментами. Работа его шла, конечно, очень медленно: дубовая рукоятка топора была тверда как кость, и самые острые кремни прорезали углубления на ее поверхности лишь после долгого царапания и ударов по одному и тому же месту.
Впрочем, Кремень не торопился: в его распоряжении было несколько месяцев зимы, а к кропотливой работе он привык, как и остальные его племенники. Да оно и понятно: ведь для того, чтобы сделать из кремня или даже из более мягкого камня топор, нож или наконечник для копья, требовалось несколько месяцев упорной работы с утра до вечера.
И Кремень работал, пока в щель смотрел дневной свет. Он старательно выцарапывал черточку за черточкой, выбивал точку за точкой, стараясь передать как можно точнее узор, покрывавший спинку ужа. Легкими царапинами он наметил рисунок в несколько дней, а затем стал усердно углублять намеченные бороздки.
Иногда Клык, старик-дед или еще кто-нибудь заходили к нему и с удивлением смотрели, как неясные черточки и точки мало-помалу сливались в пестрый рисунок, охватывавший всю рукоятку топора.
– Ручка, – говорил Кремень вождю, – будет как змея.
– Да, да! – отвечал Клык, улыбаясь и кивая головой, но смутно соображая то, что ему говорил Кремень. Перед ним пока были лишь какие-то непонятные знаки, и только в одном, почти законченном месте он замечал нечто похожее на те узоры, которыми была покрыта змея.
Но Кремень ясно и отчетливо видел, что выйдет из его работы. Отодвинув от себя топор и прищурив глаза, он ясно представлял себе рукоятку совершенно отделанной.
Его воображение так точно разработало все задуманное, что те намеки на будущий рисунок, которые он слегка нанес на рукоятку, были для него совершенно достаточны.
В то время, когда Кремень с увлечением отдавался любимой работе, все племя приготовлялось к зимовке. Дни становились холоднее, а по ночам бывали даже заморозки и небольшие лужицы покрывались тонкими ледяными пленками. Птицы покидали свои летние убежища и длинными вереницами или большими стаями уносились в более приветливые и теплые места. Леса пожелтели и поредели, и между стволов, шурша сухими листьями, шныряли мелкие лесные хищники.
Мужчины изредка ходили на охоту, отчасти для собственного удовольствия, а отчасти для того, чтобы не тратить без нужды зимние запасы. Раза два охотники с испугом прибегали домой с тревожной вестью, что видели толпы каких-то людей. При первой же вести все в пещере всполошилось. В одно мгновение костер был растащен и засыпан, за исключением горсти углей; все вооружились и с тревогой стали ждать неприятеля. Но и в первый и во второй раз бродячие шайки прошли далеко, не заметив пещеры; они шли в том же направлении, в каком улетели птицы.
Во всяком случае, Клык встревожился и решил до наступления настоящей зимы, когда невозможны будут никакие передвижения кочевников, быть особенно бдительным. Днем в окрестностях пещеры он ставил сторожей, а в пещере не позволял разводить большого огня, чтобы дымом не привлечь нежелательных гостей. Для той же цели ночью отверстия пещеры закрывались щитами, сплетенными из хвороста и обмазанными глиной.
Через несколько времени одно из отверстий было закрыто наглухо, а в другом оставлена лишь небольшая лазейка, прикрывавшаяся шкурой; для выхода же дыма оставалась небольшая щель. Кремень тоже закрыл шкурой и сухой травой свое окошко, и пещера погрузилась на всю зиму в темноту. Работа шла только около нескольких костров.
Женщины усердно сшивали при помощи костяных иголок и шила шкуры для зимней одежды и варили в горшках сушеное и копченое мясо; мужчины же приводили в порядок оружие или мастерили новое, большею же частью ничего не делали и спали на кучах травы, покрытых шкурами, чуть не круглые сутки.
Они точно хотели наверстать те бессонные ночи, которые не раз приходилось им переносить во время летних охот.
Кремень уютно устроился в своем уголку, и с ним вместе поместился и его дед. Они жили очень дружно и часто по вечерам вели длинные беседы о разных предметах. Кремень делился своими мечтами со стариком, рассказывал, что он будет делать, когда кончит работу для вождя. Старик же рассказывал внуку свои воспоминания из далекого прошлого, рассказывал о каких-то жилищах не в скалах, а на земле, сложенных из больших камней, или о жилищах, выстроенных на бревнах, вбитых в дно реки или озера. Его старческая память сохранила многое из прошлого, и он отрывочными фразами и словами старался нарисовать перед внуком образы людей, среди которых жил, когда был еще мальчиком.
– Люди, – рассказывал он, – носили ожерелья из камней и раковин.
– Как у Клыка?
– Да, как у Клыка, и еще лучше. Камни очень блестящие и разного цвета. На голове длинные перья. Были перья орлов, были перья других птиц. Когда говорили с Великим Духом, то вождь надевал на голову перья, на плечи – длинный плащ, а тело украшал полосами: красными, желтыми, черными…
Кремень не всему верил. Старик, повторяя свои рассказы, каждый раз изменял то те, то другие подробности, путал, очевидно, время и места, но, во всяком случае, образы той жизни, чуждой и странной, живо захватывали воображение мальчика, и в сновидениях ему являлись какие-то странные картины: ему чудились люди с перьями вместо волос, увешанные ожерельями и раскрашенные в разные краски, чудилось, будто они, размахивая оружием, бросались вдруг на него, и он в ужасе просыпался, но быстро успокаивался: догоравший костер переливался голубыми огнями, и закопченные стены и потолок с выступами были так знакомы.
– Это злые духи тревожат! – говорил старик. – Плюнь во все стороны.
Мальчик исполнял приказание, а старик бормотал какое-то заклинание, и через минуту Кремень опять погружался в сон, но уже тихий и покойный, не прерываемый странными грезами и видениями, навеянными дедовскими рассказами.