355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дмитрий Биленкин » Фантастика 1966. Выпуск 3 » Текст книги (страница 9)
Фантастика 1966. Выпуск 3
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 20:46

Текст книги "Фантастика 1966. Выпуск 3"


Автор книги: Дмитрий Биленкин


Соавторы: Михаил Анчаров,Ромэн Яров,Евгений Муслин,Борис Зубков,Павел Багряк,Наталья Суханова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

10

Утренний Ветер смотрел на спящего Надеждина и думал о товарищах, которые погибли, помогая людям выбраться из города. Не один, не два и не три дефа остались там, превращенные в оплавленный металл белыми молниями дезинтеграторов. Сотни дефов из года в год гибли в мрачных ущельях безглазого города, чтобы принести драгоценные аккумуляторы, но на этот раз Утренний Ветер чувствовал какую-то особенную щемящую тоску. «Наверное, потому, – подумал он, – что в наш мир пришли люди. А они, эти люди, дороги нам. От них веет непокорностью и смелостью. Они принесли с собой перемены. Я чувствую их. Люди малы и слабы, но нельзя себе представить, чтобы они были безгласными орудиями Мозга. Как, должно быть, прекрасен их мир!» Надеждин застонал и открыл глаза.

– Где мои товарищи? – спросил он и с усилием поднялся с земли. Он поморщился от боли в голове, но тут же заставил себя забыть о ней.

– В городе их нет, – сказал Утренний Ветер. – Ночью двое наших самых ловких и храбрых дефов пробрались в город. Твоих товарищей там нет.

– Надо обыскать окрестности города, – сказал Надеждин, – они же не могли просто пропасть.

– Обыскать? – неуверенно переспросил Утренний Ветер.

Он усваивал язык людей легко и быстро, но он знал еще очень мало слов.

– Искать, – сказал Надеждин.

– Да, – согласился деф. – Я ждал, пока ты проснешься. Сейчас я позову Птицу.

– Птицу? Это имя?

– Да, имя. Такое же, как Утренний Ветер. Мы сами выбираем себе имена, когда становимся дефами. Мы не хотим быть номерами.

– А Двести семьдесят четвертый? Он ведь тоже стал дефом.

– Он потерял жизнь уже не Двести семьдесят четвертым. Он умер Человеком.

– Человеком?

– Да, он выбрал себе такое имя, а выбор каждого для нас священен.

Надеждин почувствовал, как его горло сжала спазма. Большой железный Человек… Он постарался проглотить комок, но тот никак не хотел исчезать…

Из-за угла бесшумно выплыла тележка и мягко опустилась на землю.

– Это Птица. Сейчас я ей представлю тебя. – Деф замолчал, и тотчас же тележка уставилась на Надеждина парой передних глаз.

– Я рад помочь тебе, – медленно произнесла тележка.

Звук исходил откуда-то из тумбы, на которой сидела огромная голубовато-белая голова.

– Она кирд? – спросил Надеждин.

– Теперь – нет! – ответил Утренний Ветер. – Она пришла из города и стала дефом. Когда она освоит твой язык, ты сможешь расспрашивать ее сколько тебе угодно. Садись.

Тележка заскользила над поверхностью Беты, и красноватая трава понеслась под ней все быстрее и быстрее. Они описывали огромную спираль вокруг города, все дальше и дальше удаляясь от него, но Густова и Маркова нигде не было видно.

– Я пойду в город, – сказал Надеждин, когда они возвратились к дефам.

– Подожди, – попросил Утренний Ветер. – Подожди еще день. Может быть, они придут…

* * *

Они сидели на огромной каменной глыбе, около которой провели ночь, и разговаривали.

– По-моему, все-таки надо возвратиться в город, – неуверенно сказал Марков. – Не бродить же по Бете и кричать: «Коля, ау!» – Может быть, и не услышит, а может быть…

– Нет, не верю, – взорвался Марков. – Не верю. И не то чтобы я старался уговаривать себя, что Коля жив, нет, я просто знаю, ты понимаешь – знаю! Мы пройдем сквозь весь этот бред целыми и невредимыми. Это же сон, мы идем во сне, понимаешь? Еще немножко поспим, откроем глаза и окажемся на «Сызрани». И ты будешь читать свою дурацкую книгу, и я буду играть в шахматы с Надеждиным, и будут сменяться вахты, и…

– Успокойся, дядя Саша. Когда тихий человек начинает кричать, да еще на незнакомой планете, – это очень страшно. Ты, пожалуй, прав. Поплелись в наш отель…

У входа в лабораторию стояли три кирда. Как только они увидели космонавтов, они подскочили к ним и остановились как вкопанные, уставившись на Густова.

– Как я осунулся! – закричал один из кирдов голосом Густова.

– Осунулся… осунулся! – радостно завопили остальные кирды все тем же голосом.

Первый кирд укоризненно покачал указательным пальцем и сказал:

– Опять передразнивать!

Кирды засмеялись.

– Ну-с, а ты, дядя Саша? – обратился кирд к Маркову. – Все те же мысли про крестики и нолики и продавленное кресло дома?

Марков закрыл глаза. Говорил Густов. Открыл глаза. Говорил кирд.

– Все ясно, – сухо сказал Марков. – Не будет уже и крестиков. Будут внимательные сестры и участливые врачи. «Ну как мы сегодня себя чувствуем, Александр Юрьевич? Все еще думаете, что вы Наполеон?» Густов поднял руки.

– Я с тобой, дядя Саша, – сказал он, – туда. Поскольку мой маленький бедный мозг сильно поизносился и я сошел с ума, прошу меня срочно госпитализировать.

– Ага, – еще радостнее закричал первый кирд, – мы начинаем обретать свою собственную индивидуальность. Мы разошлись, мы начинаем расходиться из-за различного опыта.

– Различного опыта… различного опыта… – словно эхо закричали стоявшие немного позади кирды.

– Дай руку, Вольдемар, сойдем с ума вместе, так легче, – пробормотал Марков.

– Я себя не узнаю, – с укоризною сказал кирд, – вместо того, чтобы дать нытику и паникеру по рукам, я уже потакаю его гнусному эскапизму. Я отказываюсь от себя и перехожу на «ты». Ты ничтожество, Володя, если ты ничего не можешь понять. Ты узнаешь голос, которым говорю я и мои младшие близнецы?

– Да, – пробормотал Густов и закрыл глаза, – это мой голос.

– Похоже? Ты не ценишь свое изустное творчество. Ты узнаешь бесценные мысли, сверкающие, как алмазы, в моей речи? – продолжал кирд.

– Да.

– Так что я?

– К… кирд?

– Идиот!

– Кто?

– Ты.

– Я?

– Ты. То есть я – это ты. Ну ладно, сейчас объясню, а то при твоих ограниченных умственных способностях и впрямь недолго слегка спятить. Впрочем, мало бы кто это заметил… Итак, уважаемый Владимир Васильевич Густов, помните ли вы, как вам в лаборатории напялили на голову эдакое сооружение из тоненьких проволочек? Нас тогда скопировали, то есть вас, впрочем, нас – сейчас вы все поймете. Все содержимое ваших серых клеточек в мозгу было каким-то образом зашифровано и сохранено. И вот в порядке эксперимента берутся три скромных и работящих кирда. Пятьсот первый, Пятьсот второй и Пятьсот третий, и в наг. то есть, в них, вводится содержимое мозга некоего Густова. И три тихих кирда превращаются в гибридов Густова с кирдом. Мы как две капли воды похожи друг на друга, а если говорю я один, Густов Первый, то лишь на правах старшинства, ибо я был изготовлен раньше братьев на целых пять минут. Понятно?

– Значит, вы… мои дети? – сурово спросил Густов.

– Нет, – хором закричали кирды, – братья, а не сыновья.

– Младшие, надеюсь?

Кирды понурили свои голубовато-белые головы.

– В таком случае, – сухо продолжал Густов, – я надеюсь, что вы признаете мое старшинство и без мер физического воздействия, к коим обычно прибегают старшие братья?

Три кирда одновременно протянули три пары огромных металлических рук, схватили Густова, высоко подбросили его вверх, ловко поймали и поставили на землю.

– М-да, – пробормотал Густов – ну и молодежь пошла. Так что же, мои маленькие бедные братишки? Как жить-то дальше будем?

– Так и будем, – ответили сразу три металлических Густова.

– И вы вправду мыслите так же, как я?

– Если этот процесс можно назвать мышлением, – засмеялся Густов Первый.

– Ну, ну, без самокритики. А что у вас от кирдов, кроме этих прелестных маленьких тел?

– Любую логическую задачу мы решим раз в десять, а то и в сто быстрее тебя, о Прообраз! Это раз. Кроме того, мы знаем все то, что положено знать порядочному кирду. В частности, мы умеем посылать и принимать телепатическую информацию, и между собой мы разговариваем без посредства звуковых волн. А если говорим вслух, то только, чтобы нас не подслушали другие кирды. Они ведь гораздо лучше слышат телесигнал, чем звуковую речь. Ну, и самое главное – мы обладаем всеми теми эмоциями, которыми обладаешь и ты. Но на многое мы реагируем спокойнее, чем ты.

– А теперь идите в лабораторию, – сказал Густов Первый, – и сидите там. Нам предстоит много дел. И найти Надеждина, и познакомиться с дефами, и сделать кое-что еще, что не должны делать представители одной цивилизации, попав в другую. А раз мы аборигены, мы можем и должны действовать. Прощай, брат, прощай, дядя Саша.

– Прощай, прощай, – повторили Густов Второй и Густов Третий.

– Но почему «прощай»? – удивился Густов.

– В таких случаях лучше сказать «прощай», – сказал кирд. – На всякий случай.

Главный Мозг не мог испытывать беспокойства, ибо ему не даны были чувства. Он лишь знал, что в гигантской системе его связи с кирдами что-то нарушилось. Уже несколько раз он посылал сигналы Пятьсот первому, Пятьсот второму и Пятьсот третьему, но те не фиксировали его приказы и не сообщали об их выполнении. Они не были демонтированы, они функционировали, он это знал, ибо каждый погибавший кирд автоматически посылал последний свой сигнал Мозгу и тот изымал его код из Системы. Но Пятьсот первый, Пятьсот второй и Пятьсот третий не посылали сигнала выключения и тем не менее не фиксировали приказов. Эксперимент вдруг дал неожиданные результаты превращения кирдов в дефектных. Но в таких случаях ближайшие кирды всегда демонтируют их и сообщают, об этом Мозгу. Эти же кирды были экспериментальными, гибкая система человеческих реакций должна была дать ям возможность действовать более независимо, даже в случае небольших повреждений.

Может быть, они вышли из города? Нет, сторожевые кирды, приставленные к ним, сообщили бы об этом. Нет, они оставались в городе и даже разговаривали с людьми.

Он не мог оставить этого так. Связь не должна была нарушаться, ибо связь была основой их цивилизации. Стоит кирду потерять связь с Мозгом, как он, по мнению Мозга, превращается из совершеннейшего инструмента в груду ненужного металла. Надо вызвать их к себе. Надо попробовать еще раз.

Он послал еще один телеприказ, это был наибольший энергетический импульс, который когда бы то ни было Мозг посылал кирду.

Есть! На этот раз приказ был зафиксирован.

Три голубовато-белых Густова подошли к первой ограде Башни Мозга. Площадь перед ней, обычно пустынная, в последние дни пестрела небольшими группками кирдов, часами благоговейно глазевших на Башню. Иногда они становились на колени и в молчаливом экстазе протягивали к ней руки, словно стараясь полнее ощутить благодать, исходившую оттуда.

Широко расставив ноги, у входа на территорию Башни застыли два сторожевых кирда. Они знаком остановили трех Густовых и приступили к процедуре проверки. Выштампованный на груди номер, аккумуляторы – все было в порядке. Они прошли ко второй ограде. Еще два сторожевых кирда ждали их. В руках они держали похожие на гаечные ключи инструменты.

– Осмотр головы, – сказал один из них, – садитесь вот сюда.

– Они сейчас вскроют нам головы и будут копаться в них, – сказал вслух по-русски Густов Первый. – Братья, любим ли мы, когда наши головы вскрывают на предмет описи содержимого?

Второй и третий в унисон ответили: – Не очень.

Густов Первый снова почувствовал как бы легкую щекотку где-то в глубине мозга и осознал приказ, еще раз посланный из Башни: «Пятьсот первый, Пятьсот второй и Пятьсот третий! Вас ждут. Быстрее».

– Мы помним основные начала бокса? – с яростным спокойствием спросил у своих близнецов Густов Первый.

– Мы начинаем расходиться в мыслях, – пробурчал Густов Второй. – Из-за того, что ты слипшом много говоришь и командуешь, у тебя ухудшаются умственные способности. Для чего пустой, ничего не значащий вопрос о боксе? Все, что знаешь ты, знаем и мы.

– Я беру на себя левого, вы – правого. Действуем синхронно.

Стражники смотрели на них тупо и равнодушно. Если бы им было свойственно чувство удивления, они бы, несомненно, поразились странной медлительности кирдов. Но поскольку они никогда и ничему не удивлялись, они бесстрастно ждали, пока те подставят головы для проверки. Они твердо знали, что никто не должен пройти в Башню, пока его голова не будет снята и тщательно проверена. И все.

Пятьсот первый почувствовал, как темным багровым занавесом в нем подымается ярость. Весь он, все его тело, от мозга до кулаков, было сейчас лишь оружием этой ярости.

Проверка мозга! Каких только не было любителей ковыряться в чужих мозгах, выуживая неугодные мысли, выдирая их с мясом, с кровью, с хрустом! Щипцами и костром, электрошоком и психообработкой… От жрецов и инквизиторов до фашистских диктаторов – больше всего на свете их всегда бесили независимые чужие мысли!

Он перенес тяжесть своего металлического тела на левую ногу и выбросил вперед правую руку, сжатую в кулак. Кулак с лязгом опустился на голову левого стражника. Тот, не ожидая удара, качнулся назад, на мгновение застыл в неестественной позе, потом с грохотом упал на спину. По голубовато-белым плитам дорожки с дробным треньканьем покатились инструменты, которые держал в руке сторожевой кирд.

Густову Первому не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть братьев. Задняя пара глаз запечатлела тот же короткий удар и то же томительно-медленное падение тела второго стражника.

Они бросились вперед. Третья пара стражников торопливо вытаскивала трубочки дезинтеграторов. «Идиоты! – мелькнула у всех трех Густовых одна и та же мысль. – Нужно было вытащить оружие у тех кретинов. Ничего…»

– Нет, – закричал Густов Первый по-русски, – нет! Вперед иду я! Я старше!

В нем не было страха. Страху просто не было места в теле, в котором клокотало древнее бойцовское бешенство, бешенство тысяч поколений предков, которые шли на палицы, пики, штыки и пулеметы.

Густов Первый бросился вперед. Ему казалось, что руки стражников с трубочками дезинтеграторов подымаются медленно, очень медленно, и он подумал, что успеет схватить их, вывернуть. Из трубочек почти одновременно с легким шорохом выскользнули маленькие белые молнии, ударили в грудь Густову Первому, и он упал. Падая, он успел подумать, что не умрет, что он остается и что нужно только помочь братьям.

Моторы еще вращались в нем, он протянул руку к ногам стражника. Братья, почему братья, это же он сам остается жить, не братья.

Густов Второй успел выбить ударом ноги дезинтегратор из рук стражника, а Густов Третий завладел второй трубочкой.

Густов Второй и Третий стояли, опустив головы, над трупом брата. В груди его чернела дыра, по краям которой металл был оплавлен, и в воздухе стоял тонкий запах окалины.

– Прощай! – сказал Густов Второй.

– Прощай! – сказал Густов Третий.

Нужно было торопиться. Они с грохотом взбежали вверх по крутой лестнице и очутились перед Мозгом. На мгновение механизм абсолютного повиновения Мозгу, тысячи лет совершенствовавшийся в электронном сознании кирдов, сковал их. Но человеческая мысль, словно бульдозер яичную скорлупу, раздавила слепое повиновение, и кирды подняли головы.

– Ты не нужен! – беззвучно и твердо сказал Густов Второй. – Кирдам не нужен Вездесущий и Всемогущий! Им не нужна чужая воля, диктующая им каждый шаг, и чужой мозг, думающий за них.

Мозг почувствовал, как перегреваются его проводники, готовые вот-вот расплавиться. Мысли метались в нем, теряя стройность и величественную гармонию. Холодный мир логики нагревался, и теплота несла с собой хаос.

– Но… – сказал он, – этого не может быть. Без единой воли и единого разума не может существовать ничего. Я – это гармония. Отсутствие меня – это хаос и гибель.

– Нет, – сказал Густов Второй, – гибель – это мир нумерованных роботов. Ты не нужен. Мы выключаем тебя. Навсегда.

Что-то в глубинах Мозга щелкнуло, крошечная искра перепрыгнула с одного проводника на другой, вместо того чтобы следовать своему предначертанному маршруту, и бесчисленные миллиарды новых искорок, словно обрадовавшись разнообразию, с гулом устремились по новой переправе. Мозг ослепила невыносимо яркая вспышка, сверкнувшая из самой его глубины. Комок света все рос в нем, наполняя его неизведанной дрожью, пока не заполнил всей его гигантской головы чудовищным сиянием. Сияние билось, гудело и пульсировало.

– Звезды… – пробормотал Мозг, – трава в мозгу. Много травы в мозгу. И света. Не нужно аккумуляторов. Есть звезды… и трава. И цифры из травы. И кирды из света. И звезды из цифр…

Мозг помолчал и добавил: – Я устал. Я не хочу думать. Мне слишком светло…

– Он стал дефом, – медленно сказал Густов Второй.

– Ему еще предстоит долгий путь, чтобы стать настоящим дефом, – тихо добавил Густов Третий. – Бедные кирды, им придется учиться жить самим.

– Лучше учиться жить, чем не жить, – вздохнул Густов Второй.

– Ученье что?

– Свет.

– А неученье что?

– Тьма.

– То-то, братишка. А теперь двигаем. Предстоит небольшое дельце – уборка и приведение в порядок целой планеты.

* * *

– И примет он смерть от лошадки своей, – убитым голосом сказал Надеждин, глядя, как партнер взял ферзем его ладью.

– Коля, – сказал Густов, опуская книгу и косясь на доску, – для чего ты играешь без ладьи? Экипаж «Сызрани» всегда восхищало твое упорство, но иногда тебе свойственно и упрямство.

– А ты садись, сыграй с ним сам, – злорадно сказал Надеждин.

– Ах, товарищ командир, сколько раз мне нужно повторять, что я привык смотреть на шахматную доску сбоку. А на обычном месте просто не могу. И потом, зачем мне играть, когда я получаю огромное наслаждение, острое и терпкое, глядя на твои жалкие, беспомощные ходы.

– Заткнись, Вольдемар, – сказал Марков из навигаторского кресла. – Во-первых, скоро Солнечная система, и мне нужно еще раз пересчитать маршрут. А во-вторых, не издевайся над командиром. Скоро Земля, и он спишет тебя в резерв. Будешь подменять забеременевших бортпроводниц на трассе Земля – Марс.

Партнер Надеждина обвел глазами экипаж «Сызрани».

– А вы не сердитесь друг на друга? – испуганно спросил он. – Мне это было бы очень неприятно.

Все три космонавта громко фыркнули.

– Ну конечно же! – выкрикнул Надеждин. – Я их ненавижу.

– Я их видеть не могу, – прошипел Марков.

– Они мне в высшей степени несимпатичны, – сухо отрезал Густов.

Утренний Ветер несколько мгновений растерянно переводил взгляд с одного космонавта на другого и потом неуверенно рассмеялся.

– А как, – спросил он, – у вас называется такая манера разговора, – когда говорят одно, а думают другое? И все знают, что именно?

– Шутка! – завопили космонавты. – И ты должен научиться ее понимать, иначе на Земле тебе нечего будет делать.

– Я постараюсь, – кротко сказал Утренний Ветер, – мне очень нравятся… шутки… Я обязательно научу им дефов, когда вернусь домой.

– Не беспокойся, – сказал Густов. – Мои братишки уж как-нибудь справятся там с этой задачей. Можешь не сомневаться, когда мы с тобой через месяц или два снова окажемся на Бете, кирды только и будут делать, что рассказывать анекдоты.

– Анекдоты? – переспросил Утренний Ветер.

– Ах, ты же не знаешь ни одного анекдота? Мой бедный маленький друг, ты не представляешь себе, что тебя ждет на Земле…

П.Багряк
Кто?

1. Традиционное начало

– Телефон! – Линда тормошила спящего мужа. – Слышишь?

– М-мг, – Фред повернулся на другой бок.

– Мне самой подойти?

Он приподнялся на локтях и чиркнул зажигалкой.

– Успеется… – Потом опустил ноги на пол и стал шарить ими в поисках туфель. – Моим клиентам некуда спешить.

Когда он вернулся, Линда спросила:

– Ну?

– Какой-то профессор… Звонил сам шеф. Вовремя, черт возьми! Нам как раз нужно вносить за пианино.

– Как ты можешь?

Он пожал плечами.

– Не будь ханжой! Ему уже ничем не помочь.

На улице шел дождь. Было темно и сыро, и после теплой постели Фред Честер чувствовал себя особенно неуютно. Он поднял воротник пальто и поежился. Подумал: преступники никогда не заботятся о репортерах – ночью, да еще в такую погоду…

Взвизгнув тормозами, из темноты неожиданно вынырнула, взметнув тучу брызг, знакомая машина, Фред едва увернулся.

– Салют, старина, – приветствовал его обычный партнер в подобных поездках фоторепортер Мелани.

Усаживаясь в машину, Честер с завистью посмотрел на своего спутника. Всегда бодр – ночь для него что день. Сам Фред все еще никак не мог прийти в себя и, чтобы взбодриться, жадно затянулся сигаретой.

У ворот, ведущих на территорию института, долго и придирчиво проверяли документы. Наконец их пропустили. Проходя по двору, Фред заметил, как, рассекая темноту ярким светом фар, подъехала какая-то машина. Вспыхивали огоньки карманных фонарей. Часть людей была одета в военную форму.

Других корреспондентов Фред не видел.

Поднимаясь по лестнице, они столкнулись о Гардом. Дэвид Гард, старший инспектор уголовной полиции, был давнишним знакомым Фреда Честера. Они поздоровались.

– Послушай, Дэви, что за народ? – осведомился Фред.

– Тсс! – Гард приложил палец к губам. – Серьезная история. Этот профессор работал на военных. Он, кажется, открыл что-то важное.

Фред насторожился. Чутьем опытного газетчика он почувствовал запах сенсации и ревниво оглянулся по сторонам.

– Где же «вечные перья»?

– Репортеры? – Гард усмехнулся. – Других не будет.

Фред с чувством пожал ему руку. И вправду говорят: «Хорошие друзья дороже денег».

– Пойдемте, я провожу вас, – сказал Гард.

Они шли по длинному коридору второго этажа. По обеим сторонам – двери лабораторий. На металлических табличках выгравированы имена известных ученых. Инспектор открыл одну из дверей, пропуская корреспондентов. Фред успел прочитать надпись: «Профессор Эдвард Миллер». В небольшой светлой комнате стояли шкаф, письменный стол, на нем пишущая машинка.

Сверкнула молния. Это Мелани поспешил щелкнуть затвором.

– Идемте, идемте, – поторопил их Гард. – Это произошло в кабинете.

Они вошли. Большой кабинет профессора Миллера напоминал муравейник. Какие-то люди что-то искали, измеряли, фотографировали. Обычная картина. В этой суете Фред не сразу заметил тело, распростертое на полу.

Профессор Миллер лежал на боку, лицом к двери, подмяв под себя правую руку. Тело его было напряжено, словно, упав, он пытался встать. Крови почти не было. Гард наклонился над трупом и осторожно повернул голову. Глаза под густыми, сросшимися на переносице бровями были открыты.

Честер вопросительно посмотрел на Гарда.

– Пуля прошла чуть пониже сердца. Вскрытие покажет. Навылет. Вот посмотрите. – Инспектор указал на маленькое аккуратное отверстие в стене.

Мелани сфотографировал.

– Стреляли из этого? – Фред кивнул на пистолет, валявшийся на полу рядом с трупом.

– Видишь ли… – Гард помолчал. – Стреляли оба. Вероятно, профессор защищался. Во всяком случае, вот. – Он подвел репортеров к противоположной стене. Там, в промежутке между двумя книжными полками, чернело второе отверстие, в точности похожее на первое. Мелани снова сфотографировал, сначала крупно, а затем, отойдя в другой конец кабинета и сменив объектив, сделал еще несколько снимков, так чтобы захватить сразу обе стены.

– А не может быть, что в профессора стреляли дважды? – спросил Фред. – Помнишь, как в деле Мортона?

– Нет, – Гард покачал головой. – В пистолете не хватает только одного патрона. Второй выстрел был произведен из другого оружия.

Честер взглянул на часы.

– Сейчас десять минут четвертого. Когда же это случилось? И куда мог скрыться убийца? И вообще как он мог скрыться, если здание охраняется?

– Хотел бы и я это знать, – сказал Гард.

Один из агентов что-то тихо сообщил ему.

– Пойдемте, – обратился Гард к репортерам. – Допросим дежурного.

Они снова вышли в первую комнату. Дежурный, маленький полный человечек с седыми волосами, сидел за столом, закрыв руками лицо. Его била дрожь.

– Успокойтесь, – сказал Гард. – Постарайтесь все рассказать. По порядку.

В ответ послышалось что-то невнятное.

– Возьмите себя в руки. Я требую, наконец!

Дежурный поднял голову. Честеру показалось, что его лицо было еще бледнее, чем лицо убитого. Все молча ожидали.

– Это… это было около полуночи, – произнес дежурный.

Он продолжал дрожать, лицо его нервно подергивалось.

– Точнее, – потребовал Гард.

Дежурный на минуту задумался.

– Это случилось сейчас же после полуночи… Пробили часы и… Сигнал зажегся вскоре после того, как пробили часы…

– Говорите яснее, – попросил Гард. – Какой сигнал?

– Перед дежурным висит табло с сигнальными лампочками, инспектор, – пояснил кто-то из агентов. – Если нажать в лаборатории кнопку, на табло вспыхивает лампочка.

– Хорошо, продолжайте.

– Зажегся двадцать седьмой, – сказал дежурный. – Лаборатория Миллера… Я еще подумал: «Кто может быть там в такой поздний час?» Снял телефонную трубку… набрал номер… Никто не ответил. Пока я звонил, сигнал погас… Я успокоился. Решил: какая-нибудь неисправность в сигнализации. Но сигнал сейчас же вспыхнул опять! Тогда я пошел наверх… пошел по коридору… Я смотрел на таблички… я никогда не был в этой лаборатории… не знал, где дверь… И тогда, – голос дежурного вдруг стал глухим, словно раздавался из пустой бочки. – И тогда я встретил его.

– Кого?

Дежурный молча кивнул в сторону кабинета.

– Миллера?

– Он быстро шел по коридору мне навстречу. «Это вы давали сигнал?» – спросил я. Но он не ответил. Прошел мимо. Не знаю почему, господин инспектор, мне стало как-то не по себе. И я подумал: «Нет, Джозеф, ты все-таки должен посмотреть, что там стряслось!» Джозеф – это я, господин инспектор, я всегда так себе говорю…

Дежурный замолчал.

– Продолжайте, – сказал Гард.

– Я был так взволнован, что, добравшись до конца коридора, не нашел двери. Двадцать седьмой номер… Наверное, я пропустил его… Тогда я пошел назад и увидел дверь. Она была не заперта. Я прошел в кабинет. Горел свет, а на полу лежал… он! Больше никого не было. Я поднял тревогу.

– Вы слышали выстрелы? – быстро спросил Гард.

– Нет.

– Вы уверены, что в коридоре встретили именно профессора Миллера?

– Да. Тот же серый костюм в клетку… черные волосы… глаза… глаза… Нет, я не заметил… нет-нет, я не знаю… я больше ничего не знаю… я все сказал…

– Что ты думаешь? – осведомился Честер, когда репортеры остались наедине с Гардом.

– Это не простое убийство, – медленно произнес инспектор. – Похоже, что профессора Миллера устранили.

Фред привстал. В глазах его вспыхнули азартные огоньки.

– Но это же!.. Я давно жду такого случая. Повод для большого разговора.

Гард сразу охладил его пыл.

– То, что я сказал, – не для печати. Боюсь, что и на этот раз тебе придется ограничиться чисто уголовным аспектом.

– Но разве тебе самому не безразлично… – начал было Фред, но инспектор сухо оборвал его: – Мои интересы тут ни при чем. Я должен отыскать убийцу. А все остальное меня не касается. Да и тебе советую поменьше философствовать.

…По пути в редакцию Честер обдумал, как лучше преподнести материал. Жаль конечно, что нельзя писать, чем занимался Миллер. И все же это будет сенсация, настоящая сенсация! Он представил себе гигантские заголовки, фото на всю полосу – труп профессора и лицо крупным планом – отдельно. Спасибо Гарду.

Домой Фред вернулся уже под утро. Несмотря на бессонную ночь, он испытывал чувство приятного удовлетворения от удачно сделанной работы. Материал был продиктован, отредактирован, набран. Честер сам проследил, как его разместили на первой полосе. Правда, фотографий он не дождался. Но на Мелани можно было положиться – он не подведет.

Фред снисходительно поцеловал спящую Линду, залпом осушил стакан холодного молока и, быстро раздевшись, нырнул под одеяло. Когда он проснулся, было уже десять. Сквозь опущенные шторы пробивались солнечные лучи, и казалось, ничто не напоминало о мрачных событиях минувшей ночи.

Очутившись на улице, Фред с наслаждением вдохнул пахнувший осенью воздух и, предвкушая удовольствие, подумал о том, как развернет сейчас утреннюю газету. Хотя Честер был опытным журналистом, он все равно испытывал приступы радости, видя свои материалы напечатанными на полосе. Его никогда не переставало удивлять, что слова и мысли, рожденные им, вдруг начинали жить самостоятельной жизнью на газетных страницах, словно дети, ставшие взрослыми и ушедшие из родительского дома в необъятный мир. А иногда случалось, что, вырвавшись на волю, слова бунтовали в этой новой жизни и вели себя не совсем так, как хотелось автору.

И уже ничего нельзя было сделать…

Подозвав мальчишку-газетчика, Честер вложил в его ладонь десятилемовую монету и развернул еще пахнущий краской номер. На первой полосе его материала не было. Вторая, третья, четвертая, пятая… Он торопливо пробегал глазами заголовки: «Глубоководная экспедиция», «Авиационная катастрофа», «Встреча министров», «Бракосочетание мисс Каролины Бэкли»…

Репортаж исчез.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю