Текст книги "Ночники"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

   – Со временем я понял, что под ногами не просто безликая масса, – сказал Данил, сняв запотевшие очки и посмотрев на меня в упор. Его взгляд вовсе не выглядел близоруким. Скорее... если бы мне дали время подумать, точнее сформировать свою мысль, я бы сказал, что он был всепроникающим. – Я что-то ощущал стопами, но не мог сказать что именно. Тогда я нагнулся, раздвинул ил и синие водоросли и увидел асфальт. Тогда я посмотрел внимательнее по сторонам и заметил, что гигантскими тени, которые казались мне просто тенями ничему не принадлежащими, были громадными зданиями.

   Он был посреди затопленного города.

   На ветвях подводных деревьев иногда вдруг зажигался свет, и тогда становилось понятно, что это обыкновенные фонарные столбы. Данил тянулся к этому свету, словно желая умыть в нём лицо, но стоило ему приблизиться или войти в его круг, как свет, моргнув, гас.

   Он читал покосившиеся таблички на домах и иногда узнавал названия улиц. Обходил мохнатые кочки, в которые превратились автомобили, заглядывал в раскрытые двери автобусов и дёргал за ручки двери подъездов.

   – Значит, ты в очередной раз прошёл через зеркало? – спросил я.

   – Я не говорил волшебных слов, – ответил Данил. – Точнее, не помню, как их говорил. Возможно, за меня их сказал Тим. Может, он надеялся, что мы вернёмся домой, где имеется более квалифицированная медицинская помощь. Я потерял много крови.

   – Кровотечение прекратилось?

   – Кажется, нет. Возле меня всё время плавали капельки крови – они почти не растворялись в воде, так, что я мог ловить их ртом.

   Я вспомнил о рыбине, которую вчера приготовила на ужин Маша. Ох и здоровая была треска! Мы стрескали её всю, кроме головы: она по давней традиции досталась Рупору.

   – Чтобы находиться так глубоко под водой, не помешала бы и ещё одна вещь. Знаешь, как дышат рыбы?

   – Я, наверное, кажусь вам совсем маленьким, – сказал мальчишка с лёгким укором. Он аккуратно поставил кружку на перила веранды, не замечая, что в неё капает дождь, дотронулся обеими руками до шеи возле скул. – Именно так. У меня выросли жабры! Странное ощущение. Как будто там, внутри, шумит и циркулирует вода. И грудь не поднимается, а так, знаете, подрагивает. Я тогда не знал, что такое жабры и не придал значения наростам и рубцам на шее. Только недавно начал понимать... и ещё множество мелочей, вроде того, что я, к примеру, не ощущал необходимости закрыть глаза. А если бы попытался, всё равно не смог бы этого сделать. Они и так были закрыты, просто веки стали прозрачными. Или что вода не попадала в рот... Всё это очень странно с одной стороны, а с другой – совсем и не странно. Так и должно было быть глубоко под водой, в затопленном городе.

   Я сдался. Я хотел слушать дальше.

   – Что с тобой там случилось?

   – Много чего... скажу только, что среди всего этого со мной не случилось ни одного человека. Ни фарфорового, ни какого-нибудь другого. Зато наконец заговорил Тим. Я так соскучился по его голосу! Хоть сначала и не узнал.

   «Привет, малыш».

   Данил завертел головой, но никого не нашёл.

   – Тимоха? – спросил он, не услышав своего голоса. В воде было трудновато разговаривать.

   «Я вернулся домой и всё исправил, – сказал голос. – Успел как раз вовремя! Ты очень меня напугал».

   – Ты меня – ещё больше, – угрюмо ответил мальчик. – А ещё друг, называется.

   «Давай раз и навсегда решим, что такое дружба», – терпеливо сказал внутри его головы чертёнок.

   – Это когда ты можешь играть с другом, – побулькал Данил. Кажется, чертёнок прекрасно его понимал.

   Тим помолчал, а потом ответил:

   «Это когда ты можешь ежедневно спасать другу жизнь».

   – Но я больше никогда тебя не увижу, – сказал Данил. – На что мне такая жизнь? Как мёртвая зверушка. Никакой радости от неё нет.

   Чертёнок помолчал. Когда Данил окончательно решил, что ответа не будет, ответ вдруг пришёл:

   «Все друзья немного эгоисты. Важно только то, что чувствуют они, какие проявления дружбы они находят приемлемыми, чтобы утолить свой голод. Я чувствую, что мой голод утолён».

   Требовалось время, чтобы разобраться в этой шараде. Поэтому Данил просто пошёл куда глаза глядят.

   Постепенно он начал замечать, что мир вокруг кишел жизнью. Рыбы проплывали над головой с важностью большекрылых птиц, а иногда спускались ниже, чтобы подобрать какую-нибудь кроху из его волос или уяснить для себя насколько его голова превышает размерами их пасть – для благой цели или для недоброй, оставалось только гадать. В морской траве там, где раньше были газоны, прятались рачки.

   Поблуждав, Данил столкнулся с более сознательными существами. Это небольшие, примерно по колено мальчику, осьминожки. Они выглядели как кто-то, кто проделал далёкий путь, чтобы увидеть собственными глазами (выпуклыми и отчаянно-зелёными) памятник древней цивилизации и исследовать его вдоль и поперёк, забравшись на самую высокую башню... а потом с восторженным бульканьем с неё сигануть. Вид у этих существ был одновременно комичный и строгий – большие внимательные глаза, будто вопрошающие: «Что ты забыл здесь, малыш? Видишь, все давно умерли. Так почему же ты остался?» На голове – сумка из непонятного материала, из которой перед лицом изумлённого Данила поочерёдно являлись: старомодная лупа с выпуклым стеклом, пробирки, чтобы собирать образцы породы, какие-то хитрые штуки, похожие на овальные таблички, на поверхности которых осьминоги вели записи и делали рисунки, оставляя на них чернильные разводы. Передвигались они на кончиках щупалец, иногда переставляя их, как большие пауки переставляют ноги, а иногда просто отталкивались ими, прыгая в нужную сторону.

   – А вы ещё кто такие? – спросил Данил.

   Неизвестно, услышали ли его разумные осьминоги или нет, однако пришли в необычайное возбуждение. Они кружились вокруг и при помощи подобия линейки (гибкой как прутик и волнистой) измерили его со всех сторон. Сначала длину конечностей и обхват талии, потом расстояние от кончика носа до пупка и в конце от правого глаза до крайнего слева нижнего зуба.

   – Мы можем с вами подружиться? – спросил Данил, вспоминая свой опыт дружбы в других мирах.

   Осьминоги засуетились ещё сильнее. Их движения напоминали танец морских звёзд из диснеевского мультфильма про Русалочку. Один, судя по всему, старший, с красноватыми полосками поперёк лба, придававшими ему озабоченный и строгий вид, показал несколько табличек с чернильными разводами. На одних были изображены люди (определённо, это были люди, но нарисованные существом, которое никогда не видело людей, а могло только догадываться об их внешности и строении). На других – огромные водные пространства, прошитые насквозь светом, будто прозрачные пещеры с гребешком коралловых рифов. Родной дом осьминогов. На третьих – сами осьминоги. Одних художник изобразил со странными курительными принадлежностями во рту, других с пышными головными уборами и с целым десятком детишек, что облепляли их со всех сторон. Были и другие рисунки, из которых Данил выяснил, что когда-то давно океаны вышли из берегов, смешные существа с длинными мягкими щупальцами, дети которых знать не знают о пластиковых игрушках в детских садах, о подзатыльниках и «тихом часе», теперь правят миром, а во всём мире не сыскать теперь самого завалящего человека! Печальная история. Данил для них что динозавр, последний экземпляр своего вида, да ещё, по счастливой случайности, живой.

   «Я никогда не найду здесь своего места», – подумал Данил.

   Но он нашёл.

   Он быстро выработал с осьминожками общий язык – язык жестов. Возможностей с восемью щупальцами у них было куда больше, поэтому мальчику по большей части оставалось только кивать или качать головой. Они просили его быть проводником по погибшему городу, который без обитателей превратился в нагромождение непонятных, диковинных форм. Данил открыл для себя возможность плавать: отталкиваясь и затем быстро перебирая ногами, он легко мог обнаружить себя на крыше двухэтажного дома. А если не смотреть вниз – то и того выше!

   Они с осьминожками проникали в окна (стёкла не сохранились почти нигде, и голос Тима беспокойно бубнил в голове, призывая остерегаться осколков и острых краёв), те доставали из рюкзаков пузыри со светящимся газом (сильнее всего они напоминали праздничные воздушные шары) и осматривали жилища. Данил показывал, где ванная, а где спальня, тыкал в фотографии прежних жильцов на стенах.

   Потом отряд осьминожек уплыл, тепло попрощавшись с Данилом (один даже заключил его в многорукие объятья), но не проходило и суток, как появлялся другой отряд, которому позарез нужен был сопровождающий. Таким образом Данил примерил на себя профессию экскурсовода, с гордостью показывая достижения человеческой цивилизации и открывая для себя множество вещей, о которых он не подозревал. Он думал сначала: «Быть изобретателем, как Федька, наверное, ужас как здорово!» После того, как они пробрались в железнодорожное депо, полное ржавых механизмов, он начал думать: «Быть машинистом, пожалуй, тоже очень неплохо». Они были в мастерской стеклодува, были на молочной ферме, на заводе, где конструировали самолёты, и где до сих пор стояло, зажатое в гигантские тиски, крыло от пассажирского авиалайнера. Были в террариуме, где пустые клетки казались угрюмыми намёками на что-то, произошедшее в далёком прошлом. Представляя, как ведёт громадную машину или как делает чудесные фигурки из стекла, пытаясь детским разумом объять хотя бы приблизительно принципы действия и назначение всех этих штуковин, чтобы объяснить затем любознательным головоногим моллюскам, Данил проводил счастливейшие минуты и часы, воображая, что он кому-то да пригодился, что он делает одно из великих маленьких дел, которые двигают планету.

   В каждом помещении – конечно, прежде всего это были квартиры и жилые дома – он подмечал зеркала, останавливаясь и заглядывая в их зелёные глубины. Иногда там не видно было ничего, кроме размытой фигуры, похожей на чернильное пятно. А иногда (часто это случалось в минуты, когда голова шла кругом и из носа выделялось особенно много красной жидкости) плёнка вдруг рвалась от одного лишь взгляда, и в зазеркалье проступали контуры других странных миров. Данил видел себя так же ясно, как раньше, а на заднем плане – других людей, которые беззвучно разговаривали, плакали и смеялись.

   Однажды в зеркале магазина свадебных платьев, куда привёл очередную экскурсию, он вдруг увидел то, что совершенно определённо было его странным миром. Там был грязный снег, скучающая продавщица с тщательно намалёванными бровями и нищая старушка, которая сидела у самых дверей.

   Осьминог протянул щупальце, чтобы коснуться мальчишеского затылка и спросить, зачем людям нужны эти разодетые в красивые наряды странные безрукие статуэтки на одной ноге, лишь отдалённо напоминающие человеческую фигуру, но мальчишки уже не было.

   – Я растворился в воде как комок соли, – сказал Данил, глядя, как Лютик осторожно обнюхивает собачью плошку.

   – Ты вернулся домой? – спросил я, чувствуя боль в мышцах. К вечеру дождливого дня мой механизм начинает барахлить.

   Мальчишка передёрнул тощими плечами – резко и как-то совсем не по-человечески. Будто не мышцы и суставы ответственны за это движение, а коленчатые валы, к тому же изрядно расшатанные.

   – Ну, не сразу. Я оказался в магазинчике за пять автобусных остановок от своей улицы. Продавщица спросила меня: «Что ты здесь делаешь, мальчик?» Она увидела, что я без тёплой одежды, совсем один и к тому же у меня идёт носом кровь, и вызвала полицию. Но я дождался, когда она отвернётся, и убежал. Домой доехал на трамвае.

   – И что? – поразился я. – Неужели никто не подошёл и не спросил, что делает маленький ребёнок один, без куртки, посреди зимы? Откуда ты вообще знал, куда ехать?

   – Подошёл, – с неохотой, но в то же время с какой-то затаённой гордостью сказал Данил. – Подошла кондукторша. Такая милая бабушка. Сказала, что детям можно ездить бесплатно, дала свой тёплый платок, в который я смог закутаться целиком. А ещё нашла какую-то женщину, чтобы она вышла со мной на нужной остановке и проводила до дома. Хорошо, что я сел в нужную сторону.

   Я покачал головой.

   – Хорошо, что в этом городе остались добрые люди...

   – Я знал эту старушку-кондукторшу.

   Взгляд мальчишки явно на что-то намекал. Меня осенило.

   – Та самая, которую ты отдал на растерзание мышам!

   – Это было в другом мире, – напомнил Данил. – И эта старушка не больно-то им приглянулась. У неё было такое доброе лицо! Думаю, поэтому я ей и доверился. Ей не нужно ничего, что могли предложить ей мыши. Так что скоро я оказался дома, где мне неслабо влетело. Времени прошло совсем немного. Мама подумала, что я сбежал из садика... а я ведь действительно сбежал, помните? Через дыру в заборе. Мама как раз одевалась, чтобы меня забирать, а тут стук в дверь, и... вот он я! Стою на пороге. Ей пришлось потратить время, чтобы объяснить женщине, которая меня привела, что у нас в семье всё нормально. За каждую из этих неловких минут я вынужден был потом расплачиваться на свидании с папиным ремнём.

   Я потёр переносицу.

   – Господи, неужели кто-то из молодых родителей ещё думает, что есть связь между попой и мозгом? Нет, я тоже в этом уверен, но я-то старый, мне можно.

   Я ещё немного побубнил себе под нос, и замолчал, ожидая продолжение истории. Данил тоже молчал, разглядывая разложенные на столе инструменты, так, будто каждый из них мог тяпнуть за палец.

   – Теперь мне можно?.. – начал он.

   – Не хочешь же ты сказать, что это всё?

   Я был в ступоре. Обычно мне приходилось обрывать рассказчика и указывать ему на дверь, оставив довольствоваться лишь взглядом на вожделенный музей под открытым небом. На свете не должно быть так, чтобы хорошая, удивительная история заканчивалась ничем. Я попытался подбодрить моего гостя:

   – Что было потом с Тимом?

   – Не знаю. Наверное, он где-то там, внутри, старается сделать так, чтобы я снова не заболел. Я иногда слышу его голос, но он звучит теперь как биение крови в ушах. Непонятно ни слова. После того как я вернулся, я почти два месяца лежал в больнице, в маленькой белой палате с салатовыми занавесками. Врачи нашли причину кровотечений... или думали, что нашли. По крайней мере, кровь стала идти куда реже, и меня стали оставлять в одиночестве.

   – Я бы на твоём месте... ну не знаю. Знаешь, когда тебе дали прокатиться на автомобиле твоей мечты. Хоть по автопарковке, хотя бы вокруг автозаправочной станции. Ты прокатишься, но вместо того, чтобы утолить аппетит, становишься сам не свой... до тех пор, пока хотя бы не заглянешь под капот этой крошки.

   Мариша, которая выглянула посмотреть, не нужно ли нам чего, изменилась в лице. Вся двусмысленность аналогии дошла до меня чуть позже, но клянусь, я имел ввиду исключительно автомобили! Хорошо хоть, мой собеседник ещё не вошёл в возраст, когда предпочитают девушек петардам... хотя во всём остальном сильно его перерос.

   Данил покивал.

   – За первые тридцать минут после того, как меня доставили к порогу и хорошенько отчитали, я заглянул во все зеркала, которые нашёл. Как минимум по четыре раза.

   – И конечно, ничего не увидел, – я задумчиво извлёк из пачки сигарету, вложил в рот, но зажигать не стал. Лично я не вижу ничего плохого в том, чтобы курить на открытом воздухе рядом с ребёнком – мало, что ли, гадости в городском воздухе? Но боюсь, что невестка потушит эту сигарету прямо о лысину.

   – Почему? Увидел. Не в каждом и не так чётко как хотелось бы, но я достаточно принюхался к странным мирам, чтобы отличать их запах. Иногда это были просто столбы тумана, похожие на грязь или влагу на стёклах очков, иногда прозрачные движущиеся фигуры. Один раз в круглом зеркале в родительской спальне я увидел мир, где всё было кверху ногами... и я тоже был перевёрнут, так, что мог поцеловать себя прямо в лобешник. Я спросил: «Мам, можно я погуляю?». «Нет, конечно, ты наказан, маленький эгоист», – сказала она. С тех пор волшебные слова перестали работать. А я перестал видеть другие миры... хотя иногда они мне снятся. Те, в которых я был, и в которых не бывал... но это ведь не одно и то же, верно?

   – Да, пожалуй, – сказал я. Я сам не понимал, отчего рассказ паренька оставил во мне чувство необъятной, гнетущей пустоты. – Но послушай... я не буду пытать тебя насчёт того, где ты вычитал эту историю, или как долго сидел над тетрадными листами, чтобы её выдумать. Скажи мне только одно – ты стал счастливее после того, как она появилась? Помнишь малыша, который бродил в одиночестве по двору детского сада? Насколько далеко ты от него ушёл?

   Данил подумал.

   – Нисколечко.

   – Тебе ведь он не очень нравится?

   – Мне не нравятся люди. Тот мальчишка – это я. За несколько лет я заглянул в десятки зеркал. Сотни! Каждый раз видел там этого мальчишку. Всё вокруг менялось, а он оставался. Я просто хочу посмотреть на эти ваши ретро-автомобили поближе. Особенно на тот «Жук». Знаете, там, под водой, мы видели целые автостоянки, заполненные машинами на любой вкус, но они все проржавели и прогнили изнутри. Осьминожки были в восторге, крутились вокруг них, как рыбы вокруг пластмассового корабля в аквариуме...

   Он не договорил, замолчал.

   Я решил надавить сильнее.

   – А если я скажу тебе, что это невозможно?

   Данил моргнул, посмотрел куда-то в сторону, словно желая проверить, идёт ли ещё дождь, и не слишком доверяя глазам. Дождь никуда не делся.

   – Тогда пойду домой. Дочитаю книгу про мышонка.

   – Какую книгу?

   – Про мышонка; над ним ещё ставили опыты. «Цветы для Элджернона».

   – Хорошая. Читал её... дай-ка вспомнить... в двадцать три.

   Моё уважение к мальчишке возросло. Возможно, он смог бы сочинить то, что сейчас мне рассказал.

   – Так вы не разрешите мне посидеть за рулём?

   – Конечно, разрешу. Ты заслужил. Скажи мне только одну вещь – что ты от этого ждёшь?

   Данил растерялся. Смотрел на меня большими глазами и силился понять, что я имел ввиду. Или делал вид.

   Поэтому я продолжил, стараясь быть очень аккуратным... аккуратнее, чем при вдевании нитки в иголку.

   – Ты так легко находил себя там, по другую сторону зеркала, – сказал я, наклонившись в своём скрипучем кресле. – Почему бы тебе не сделать то же самое сейчас, в этом мире?

   Мальчик выпятил губу.

   – Вам-то легко говорить. Вы автомеханик, и не какой-нибудь завалящий, а из тех, что по-настоящему знают своё дело. Вами восхищаются все окрестные мальчишки.

   Признаюсь, первое время я растерялся. Восхищаются? Серьёзно? Этим немощным стариком?

   – Посмотри на меня внимательно, – сказал я. – Ты прав, я нашёл своё место здесь, среди машин и механизмов. Но это не значит, что я нашёл его сразу. Что, если я очень долго бродил по свету, силясь понять, зачем я и кто я вообще такой?

   Данил улыбнулся.

   – Иногда я рисую такого нелепого человечка из чёрточек, с огромной головой и очками. Он у меня постоянно влипает во всякие истории. Это я и есть. Я – именно такой человечек.

   Я глубокомысленно пошаркал ногой и выдал, наверное, самую напыщенную фразу в своей жизни.

   – Сынок, – сказал я, непроизвольно сморщившись так, будто обсасывал лимонную косточку. – Мир – полотно настолько огромное, что в него может вписаться каждый. Каждый!

   – Почему вы смеётесь? – спросил Данил.

   – Ни капли...

   – А вот и не правда! Смеётесь. Я же вижу.

   Тут уж я не сдержался. Я хохотал так, что с перил грохнулась кружка, с дуба полетели коричневые листья, похожие на дохлых воробьёв. Данил вскочил, его глаза стали как два тёмных водоворота, а руки ощутимо тряслись, словно две вороны, готовые ринуться в небо. Он готов был уйти... и ушёл бы, если бы я его не остановил.

   – Я смеюсь, – признался я, – потому что всегда старался избегать банальностей – хотя бы на словах. Только сейчас до меня дошло, что я обманывал сам себя. Всё вокруг состоит из банальностей. Каждый лопух в этом огороде, каждое выражение на каждом лице – не более чем клише. От этого нам становится нестерпимо скучно... и от этого мне сейчас весело! Пойдём, я покажу тебе свою коллекцию. Ты прав, она шикарна. Все мальчишки должны сходить по такой с ума. А знаешь, почему? Потому что я на неё угробил добрую половину жизни. И пусть моя жена спит и видит, чтобы избавиться от этого хлама, я ей горжусь. В том «Жуке», кстати, родное зеркало, с заводским штампом. Просто чудо, что оно уцелело. Возможно, ты увидишь там немного другого себя. Может, какие-то из этих волшебных слов снова заработают, ведь между этим забором и тем всё здесь пропитано магией. Моей магией. Ну что, попробуем?

   Данил посмотрел на меня, несмело кивнул.

   Мы вышли под дождь. Я протянул Данилу дырявый, кособокий зонт, и он, секунду подумав, принял его и выстрелил в небо, будто Робинзон – волею случая угодившей к нему сигнальной ракетой. «Я! – кричала она – ЗДЕСЬ!»

Конец

   Заново, как в первый раз

   1.

   Когда дракон взглянул с небес вниз, на планету, все уже ждали его появления. Грянула музыка, и, как по команде, люди принялись веселиться и танцевать, словно стараясь уверить великого космического путешественника, что на Земле всё прекрасно – лучше быть не может!

   Редкие горожане говорили своим соседям и друзьям, пытаясь воззвать к голосу разума: «Вторник, сегодня же только вторник. И впереди ещё целая рабочая неделя! К чему всё это, зачем вы веселитесь? Дракон посмотрит и улетит, а нам здесь жить, ковырять землю в надежде на хороший урожай, удить рыбу...» Но всё без толку. К часу ночи в небо взлетели первые фейерверки – земной огонь для огня небесного. А дракон промчался мимо, озарив половину неба пурпурным сиянием и затмив множество далёких звёзд, тем самым демонстрируя, что эта пыль не стоит и искорки из его ноздри. Жители высыпали на крыши, словно желая проводить его на другую сторону Земли, свистели и смеялись вслед; дети, которым разрешили по такому поводу попозже лечь спать, запускали воздушные шары и бумажные самолёты. Собаки лаяли, кошки прятались от суеты в подвалах.

   Столько людей наблюдало появление кометы, что и не сосчитать. Даже Егор одним глазком глянул, хотя ему и не хотелось. Сумятица за окном начала нервировать его задолго до того, как появилась её причина. Против обыкновения, он выключил компьютер в восемь вечера, умылся и рухнул в постель, намереваясь заснуть прямо сейчас, желательно до того, как голова коснётся подушки, заранее мокрой от пота, потому что в начале лета в Краснодаре по-другому никак. Лежал и пялился на часы, ненавидя весь мир. Через полчаса в комнату, как всегда без стука, заглянула бабушка.

   – Егорка! Все метеор смотреть пошли, – её совершенно не заботило, что внук может видеть уже десятый сон. – Вот-вот появится. А ты чего?

   Бабушка считала, что в жизни Егора не происходит ничего интересного, и потому позволяла себе вторгаться туда чуть ли не с метёлкой, чтобы собрать пыль, паутину, выгнать обитающего там паука в большой мир.

   – Что-то не хочу.

   Силуэт пожилой женщины в свете яркой лампы напоминал огромный мухомор, детей которого Егор, будучи малышом, мог беспечно растоптать в лесу.

   – А я пойду, – сказала бабушка с вызовом. Она уже облачилась в свой выходной сарафан и сандалии. – Меня подруги ждут. Спросят: «Егор-то, поди, до утра шляться будет с мальчишками, распоясалась нынче молодёжь!», а я что скажу? Что ты, как старая дева, дома сидишь? У всех внуки как внуки...

   – Ну ба! – Егор сел на кровати, водрузив от досады подушку на макушку.– Мне шестнадцать. Я уже достаточно взрослый, чтобы сидеть дома и никуда не ходить.

   – Не хами старшим, – сказала бабушка и ушла, оставив дверь открытой. Её голос доносился из прихожей. – Этот глаз дракона – сущая панацея! Говорят что тот, на кого он взглянет, непременно станет лучше. Мне кажется, тебе, Егорка, нельзя упускать шанс поработать над собой. Даже таким способом. Я вот сейчас накрашусь, да пойду. Может, грыжа отпустит.

   – Это же просто суеверия, – застонал Егор, падая на матрас.

   Но бабушка не услышала. Хлопнула дверь. Свет в коридоре продолжал гореть.

   Молодой человек укрылся с головой простынёй и вновь попытался заснуть, но голова пухла от мыслей, словно у страдающего гидроцефалией плюшевого медведя – от ваты. Когда маленькая стрелка настенных часов переползла за полночь, комната вдруг озарилась красным светом. Свет насмешливо проник сквозь облако задёрнутых штор, добрался до стола и заполнил собой даже вложенные одна в другую чашки с остатками чая и кофе. Снаружи донёсся звук, похожий на шелест дюн под южным ветром – Егор не сразу догадался, что он исходил из десятков глоток. Он заочно ненавидел эту комету. К чёрту глаз, и дракона, им обладающего, тоже к чёрту! Придумали же названице... Приспичило ему поглазеть на планету землян именно сейчас, когда он, Егор, никак не может позволить себе выйти и встать плечом плечу с остальными. Он жалок. Самый жалкий из людей. В лучах красной звезды, появившейся сегодня на южном небе, должны греться сливки общества, никак не такие как он.

   Когда шелест песка превратился в настоящий водопад, когда грянули первые салюты, Егор вскочил и отдёрнул штору, распахнул окно и высунулся наружу. Одуряюще пахнуло лимонами. Комета почти миновала небо, но, подняв глаза, Егор почти увидел пучок пунктирных линий, которые оставляли в воздухе взгляды людей. Все они сходились в одной точке: красный огонёк плыл между крышами на западе. Он был куда больше Венеры, смахивая на грейпфрут, который кто-то зашвырнул высоко-высоко. Для небесного тела метеор двигался необычайно быстро – подросток созерцал его всего восемь или десять секунд – но за это время они успели обменяться взглядами. И когда глаз мифического ящера исчез из поля зрения, провожаемый аплодисментами, подросток с трудом добрёл до кровати и рухнул в неё, будто срубленная ёлка на перину из снега. И моментально уснул.

   2.

   Наступившее утро, как всегда в этих краях, было пронизано ароматом мёда, парадоксально смешивающимся с вонью запорожцев и уазиков-"буханок", торопящихся на базар, чтобы занять самые выгодные места у входа. Порой вспыхивали ожесточённые словесные потасовки; эхо их доносилось до распахнутой форточки. Егор натянул простыню на глаза, обречённо позволяя изгрызть свой беспокойный, полный неясных образов сон десяткам личинок шелкопряда. Бабушка придёт его будить через три, два, один...

   Распахнулась дверь, впустив запах масла и оладий, как всегда подгорелых. Точна и исполнительна, как смерть.

   – Я что-то приболел, – сказал Егор. – В школу, наверное, не пойду.

   – Бедненький, – проворковала бабушка. – Я сделала кофе с мороженым. Трудно, наверное, тебе пришлось вчера. Все вокруг веселятся, а на улице творится чёрт те чё. Пытаться уснуть, когда можно поучаствовать в тысяче приключений, пропасть на всю ночь, заставлять волноваться родных и совершенно не думать о них.

   Бабушкина манера говорить убаюкивала, прокрадываясь в сонный разум, а потом взрывала его изнутри, словно диверсант с натянутым на хитрющее лицо чёрным чулком. Когда она хотела растормошить (или как следует разозлить) внука, то принималась говорить так, будто зачитывала вслух абзац из книги Брэдбери.

   – Было бы лучше, если бы это была вода, – сказал Егор. Он очень любил кофе, но сейчас почему-то меньше всего хотелось вливать в себя эту сладкую гадость.

   – Да ты прямо медиум, – сказала бабушка где-то совсем рядом. А потом на открытый лоб подростка тонкой струйкой полилась вода. Он разевал рот, пытался отбиваться, накрывался всем, чем можно, а потом вскочил, мокрый, вытянулся по струнке, словно в армии, которая грозила откуда-то из недалёкого будущего – уж кто-кто, а бабушка точно не станет его откупать...– но рядом уже никого не было. Старушка гремела посудой на кухне.

   – От завтрака я, пожалуй, откажусь, – хмуро сказал он.

   – Оладьи уже готовы!

   Егор с трудом переоделся и, проигнорировав ванную комнату (фактически он уже умылся, даже принял душ), поплёлся на кухню.

   – Да, ты и правда худо выглядишь, – сказала бабушка, на этот раз серьёзно. – Ну-ка, марш обратно в постель, рахитичная ты натура. Но прежде сходи на свидание с раковиной. У тебя что-то под носом прилипло. Так и быть, завтрак получишь в постель.

   – Я передумал насчёт школы, – мальчик бросил взгляд на часы. Первый урок – физкультура, которую он ненавидел лютой ненавистью и на которую вполне благополучно не успевал.

   Бабушка упёрла руки в бока и разразилась совершенно демоническим смехом.

   – Молодец, внук. Иногда я вижу, что ты стараешься и, как настоящий подросток, всё делаешь мне наперекор, – сказала она. – Но почему-то не тогда, когда нужно.

   И почти всегда не так, – закончил про себя Егор.

   3.

   Папа одарил Егора фамилией Гримальдов, и Егор совершенно не видел в ней ничего предосудительного (кроме слова «грымза», которым его дразнили в садике цыганские дети) до тех пор, пока в восьмом классе не начал проходить по физике дисперсию света. (Надо сказать, что по физике, как и по большинству других предметов, Егор был ноль без палочки; он не думал вникать в то, что не понимает; на уроках пялился в окно, ковыряясь в носу, или, когда его пересаживали к стене, дремал, уткнувшись носом в сгиб ладони). Тощая, как спичка, Нина Николаевна рассказывала про физика Гримальди и объясняла премудрости прохождения света через призму. Вокруг медленно нарастал смех. А на перемене кто-то посоветовал Егору «не смущать людей великими познаниями и убираться обратно в свой кратер на луне». С тех пор к нему прилипла кличка Гримальди.

   – Эй, Гримальди, ты что сегодня, вторую мировую решил начать? – Спросил Черемяго.

   – Что? – Егор поднял голову от тетради, где рисовал бегущих куда-то палочных человечков.

   В это время вошла учительница, Ада Михайловна, которая в течение десяти минут общалась о чём-то в коридоре с завучем. Эта пышнотелая армянка буквально попирала несимметричностью своих форм великую науку, которую преподавала – геометрию. Увидев, что подопечные смотрят на Егора, она вдруг изменилась в лице.

   – Гримальдов, встань!

   Егор подчинился, не слишком понимая, в чём он провинился.

   – Ты что же, не умывался с утра?

   – Умывался, – Егор шмыгнул носом, созерцая ухмылки на лицах ребят. – Я вроде как заболел.

   Все, все на него смотрели. До последнего парня, до последней девчонки. В сущности, ничего удивительного, обычный школьный неудачник, каких миллионы, но всё же... чем он это заслужил? И почему он так жалок? Почему не способен сохранить чувство собственного достоинства, как, например, Олле, высокий, почти нордический блондин с редким в этих краях типажом, который запросто жуёт жвачку, когда его вызывают к доске, и бесстрастно смотрит на учителя своими льдистыми голубыми глазами, да так, что тот мешается и зачастую первым опускает взгляд. Или Черемяго (который, кстати, запросто всегда смеётся над своей фамилией), маленький человечек, в родственниках которого, кажется, водились все возможные национальности; его выгоняют с урока не реже двух раз в неделю. Выходит из класса он всегда вразвалочку, уверенный на сто процентов, что когда-нибудь взойдёт такой же походкой на жизненный олимп.