Текст книги "Ночники"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

   Марина кусала губы, разглядывая фотографии, как будто с них снизошла на неё некая тайна. Вячеслав вдруг подумал, что она словно ребёнок, которому можно дать в руку любую безделушку и тем самым занять его на добрых полчаса. Вместе с тем ему пришла в голову неожиданная мысль: с самими детьми никогда не стоит обращаться, как с безделушками. В самых простых вещах они видят что-то, что уводит их в космос.

   – Собираюсь прогуляться, – буркнул он. – Не хотите со мной? Нужно натаскать воды и осмотреть дом. Будет неприятно, если крыша рухнет нам на голову.

   Но Марина, кажется, поняла, что ему нужно побыть одному. Она рассеяно перебирала в пальцах махровый край скатерти.

   – Нет. Идите, проветритесь. Я приготовлю что-нибудь на ужин – там, на полках, я видела тушёнку, а под столом вроде банки с консервированными овощами – и полюбуюсь ещё на эти замечательные снимки. Очень качественные. Ваш дядя был по-настоящему талантлив.

   От земли поднимался гнилостный запах: сейчас едва уловимый, с ухудшением погоды он становился всё неприятнее. Вячеслав ещё раз порадовался ясному небу: дождливой осенью земля становилась вязкой, там, под слоем грязи, кто-то будто хватал тебя за ноги.

   Он нашёл под крыльцом несколько пластиковых вёдер и сходил с ними к водоёму. Идти было недалеко, но шум ручья удивительным образом поглощали стоящие вокруг деревья. В тот момент, когда, продравшись сквозь заросли бузины, преодолеваешь какой-то рубеж и звук исчезает, возникает стойкое чувство, будто ты лежишь, прижавшись ухом к одной подушке и положив на голову другую. Набирая воду, разливая её в умывальник и пластиковый бак у крыльца, Вячеслав прислушивался к тому, что происходит доме, и думал о гостье. Это совершенно точно не случайная туристка, заинтересовавшаяся домом посреди чащи. Да и кто в здравом уме попрётся в одиночку в тайгу без соответствующего снаряжения, да ещё и поздней осенью?

   Столь же странные люди здесь когда-то жили. Уединившись в чаще, они вели свою тихую, неприметную жизнь... при мысли о которой у простых обывателей, городских крыс, начинала идти кругом голова.

   Вячеслав почувствовал себя неудобно. А ведь и правда, он почти не знал тётю Марту и дядю Василия. А эта женщина... Марина, определённо знала куда шла. Может, она ни разу здесь не была (иначе, уж конечно, отыскала бы спички и керосин), но точно имела какое-то намерение. Скорее всего, она не ожидала увидеть здесь Вячеслава – он и сам никак не ждал, что сорвётся поздней осенью и уедет в глухомань, где о цивилизации напоминает только проносящаяся раз в два дня электричка, – и не знала, что за домом кто-то присматривает. Возможно, Марина не слишком-то ожидала найти дом на старом месте.

   «Нет, – внезапно решил Вячеслав. – Конечно же она здесь не в первый раз. Найти это место просто невозможно, если не знаешь, что и где искать. Если не можешь сориентироваться по прозрачным, еле заметным намёкам, которые даёт тебе лес (у леса отличная память, особенно на людей, которых он однажды назвал своими; уж точно дольше человеческой жизни), и найти нужную тропу».

   Вячеслав думал о таких хитрых вещах, как о само собой разумеющемся. Он и сам видел эти намёки – взгляд подмечал тут и там занятные мелочи, атласные ленточки, которые вплела бы в своё платье старая, но всё ещё привлекательная вдова, скучающая за столиком в баре и притягивающая взгляды местных завсегдатаев... Собственно, эти мелочи и отмечались разве что завсегдатаями, к коим Вячеслав себя причислял и единственным представителем которых являлся. Вот в ворохе палых листьев и хвои косточки, которыми побрезговал мелкий хищник. Вот колония опят, словно перо за ухом гнилого пня. Здесь был коренастый дуб, который Вячеслав спилил много лет назад, в первый свой приезд сюда: дерево выросло слишком близко к дому – ещё немного, и оно бы проделало в стене внушительную дыру. Если бы это тогда произошло, к сегодняшнему дню здесь остались бы лишь руины.

   Восседая на этом пне, Вячеслав частенько размышлял о том, насколько далеко идущие последствия имеет каждое твоё действие. В кристально чистом мире, за десятки километров от Мурманска и добрую сотню от Санкт-Петербурга, это особенно отчётливо видится. Так же, как видится, что человек не может быть детищем природы. Создания её действуют медленно, тягуче, в завораживающем симбиозе друг с другом, человек же скор на расправу, он торопится за свою короткую жизнь наворотить дел, чтобы успеть насладиться их плодами. Именно поэтому человек – король природы сейчас. И именно поэтому истинная императрица этой планеты рано или поздно сбросит его с престола, вомнёт и впитает в себя. Рано или поздно человечество исчезнет, и случайный гость, путешественник во времени, возникший (создадим его в нашем воображении) из ниоткуда и исчезнувший в никуда, будет гулять чащобами и полями и наслаждаться нетронутой природой.

   Вячеслав сам не заметил, как набрёл на могилы дяди и тёти на холме, рядом с кустами ежевики и старой дубовой скамьёй. Постоял над ними с десяток минут, вдыхая запах земли, поправил крест тёти Марты. Нужно бы забить сюда какой-нибудь колышек. Он не решался присаживаться на скамью: она была здесь задолго до того, как появились могилы. Похожа на памятник одной из древних цивилизаций. Дядя правильно рассудил, что после короткого, но чертовски неудобного подъёма (кое-где приходилось даже хвататься за корни) приятно умостить задницу на что-то ровное и относительно чистое. Скамья пахла влагой, глазки её выглядели уродливо, глубокие трещины и щели между пеньками и доской стали пристанищем для чёрных муравьёв, а вот кресты и спутанная рыжая трава на могилах казались бутафорией с одной из нелепых постановочных фотографий, которые дядя на дух не переносил.

   Отсюда, сверху, было заметно, что рельеф в этих местах достаточно неровный. Хижина примостилась между двумя возвышенностями, на одной из которых Вячеслав сейчас находился, за ней были ещё холмы, частично скрытые туманом и будто бы обесцвеченные сумерками тёплого времени года. Это было неуютное, открытое ветрам место, даже птицы старались перелетать его повыше. В детстве, первый раз сюда приехав, Вячеслав однажды выбрался на этот холм с дядей посмотреть на сусликов и больших кузнечиков, которые летам здесь водились, и последние напугали его до крика.

   Отсюда, сверху, было заметно, что рельеф в этих местах достаточно неровный. Хижина примостилась между двумя возвышенностями, на одной из которых Вячеслав сейчас находился. За ней были ещё холмы, частично скрытые туманом и будто бы обесцвеченные сумерками тёплого времени года. Это было неуютное, открытое ветрам место, даже птицы старались перелетать его повыше. В детстве, первый раз сюда приехав, Вячеслав однажды выбрался туда с дядей поохотиться на сусликов и больших кузнечиков, которые там водились, и последние напугали его до крика.

   Бросив неприязненный взгляд в сторону холмов, мужчина побрёл домой.

   Обедали в тишине, думая каждый о своём. Вячеслав исподтишка поглядывал на женщину. Марина чему-то рассеянно улыбалась; казалось, она не замечала, что еда получилась без вкуса и запаха. Возможно, просто испортилась, хотя запас консервов Вячеслав обновил всего лишь два года назад. Завтра или послезавтра нужно будет выбраться в деревню за свежим хлебом и картошкой. Интересно, будет ли здесь ещё Марина, или она, восстановив запас сил и выведав сокровенные тайны семьи Елисеевых (хотя ни о каких тайнах Вячеслав и понятия не имел: родственники его были тишайшими людьми, которые просто любили уединение), распахнёт белые крылья и продолжит свой полёт? «В таком случае, – подумал вдруг Вячеслав, усмехаясь про себя, – нужно предложить ей взлёт с Барсучьего озера. Это удобнее, нежели лезть на дерево или искать подходящую по размерам поляну».

   Какой-то толк от её «исследований» всё же был. На верхней полке, под россыпью чайных ложек, требующих основательной чистки, нашлась связка свечей. Запалив одну от лучины, Марина укрепила её на блюдце и поставила на прикроватный стол, продолжив свои изыскания.

   – У вас были очень интересные родственники, – будто бы мимоходом сказала она. Чёлка свешивалась на глаза, будто на голову ей набросили испачканную в мазуте тряпку.

   Вячеслав не видел Марининых глаз, но заметил, что пальцы, переворачивающие страницы, мелко подрагивают, как будто надеясь и в то же время боясь на следующей обнаружить откровение, которое вывернет всю её жизнь наизнанку.

   – Вы же их знали, не так ли? – спросил он.

   Сколько лет было Вячеславу, когда он в последний раз видел дядю с тётей? Десять? Четырнадцать? Он не помнил. Весточка об их смерти добралась до него только спустя четыре года после похорон Василия, через юриста по делам наследования.

   Если принять, что ей немного больше сорока, то получается, Василия и Марту Марина могла была видеть в последний раз в возрасте двадцати с небольшим лет.

   – Я не собираюсь вам докучать, выставлять из дома или что-то вроде того, – предпринял Вячеслав новую попытку. – Я же вижу, что они вам были не чужие люди. Не совсем чужие. Просто хочу...

   – Зато вы, похоже, знали о них куда меньше, чем о своих лимонницах и капустницах, – прозвучал неожиданно резкий ответ. – Считайте, что я посыльный, доставляющий знание. Призрак, который не может допустить, чтобы память о людях так просто истлевала в пыльных ящиках вместе с их вещами и старыми фотографиями.

   Вячеслав почувствовал, как по спине пробежал холодок. От печи накатывали волны жара; они проходили сквозь тело женщины так, будто её здесь нет.

   – Не могу поверить, чтобы вы забрались так далеко, только чтобы ткнуть меня носом в собственное неуважение к жизни умерших родственников.

   Шорох переворачиваемых страниц звучал как треск льда на лужах.

   – Ваша тётя любила Мандельштама. Я нашла сборник стихов, ещё из прижизненных изданий, до того, как у поэта начались проблемы с властью. Не думала, что когда-нибудь буду держать такой в руках.

   Она помолчала, ожидая реакции Вячеслава, а потом продолжила:

   – Там обе обложки исписаны. И каждое свободное место между строфами. Каждое понравившееся стихотворение тётя Марта выписывала, будто учила наизусть.

   Марина бросила книгу на кровать и продекламировала, прикрыв глаза:

Отравлен хлеб, и воздух выпит:

Как трудно раны врачевать!

   – Это повторялось многократно. И вначале, и в конце. Иногда с продолжением, ну, знаете, «под звёздным небом бедуины...», и так далее, иногда – без. Кажется, её зацепил этот отрывок. Он играл на струнах её души, понимаете? Каких-то тайных струнах...

   – Не понимаю. Когда я был с ними знаком, я не интересовался Мандельштамом.

   – Она была медсестрой?

   – Не знаю... ну, то есть работала какое-то время гражданским врачом в Мурманске, а после – санитаром на фронте. В зимнюю войну тридцать девятого года, где финны потеряли Выборг. Кажется, именно там тётя Марта познакомилась с будущим мужем. Он был военным репортёром.

   Вячеслав пожевал губами и вдруг улыбнулся:

   – Помню, дядя Вася показывал мне свои лыжи. Такие широкие, что на одной две моих ступни умещались. А сверху обломаны. Он хранил их как память, рассказывал, как однажды прямо перед их ротой, идущей на марше, взорвался снаряд. Дядя Вася кубарем полетел в овраг и потерял сознание. То ли концы лыж взрывом оторвало, то ли он умудрился сломать их, когда падал... хотя то были настоящие поленья, не представляю, как их можно было сломать раньше, чем собственные ноги... В общем, когда очнулся, узнал, что война закончилась.

   Марина вдруг встала, взяла стопку грязной посуды, взвесила её и поставила обратно. Не глядя на Вячеслава, спросила:

   – Он больше не воевал?

   – Его контузило. Кроме того, эта короткая война произвела на него сильнейшее впечатление. Так же, как и на Марту. Встретившись в госпитале, они решили пожениться и уехать в глушь. Не знаю, почему их тянуло в тайгу. Знаю я только одно: поселившись здесь, никто из них больше не помышлял о возвращении в цивилизацию. Дядя с тётей будто... будто...

   – Будто заново родились в новом мире, – закончила за него Марина.

   Ночь наступила неожиданно, как всегда бывает вдали от поселений и какого бы то ни было электричества. С наступлением темноты Вячеслав поднялся на холм и обратил взгляд на северо-восток, туда, где обычно в ясную погоду можно разглядеть зарево городских огней. Иногда он воображал себя электрическим мотыльком, что позволяет преодолевшему десятки километров свету пронизывать его тело, наполнять некие ячейки и полости меж рёбер с тем, чтобы потом обернуться и спокойно уйти вниз, в темноту, которая была здесь вечность до человечества и будет вечность после.

   Сейчас он не увидел ничего. Возможно, идёт дождь или даже снег; сплошная его стена закрывает равномерное безличное сияние. Подняв голову, Вячеслав увидел хвост Млечного Пути. Кресты, как огромные пауки, затаились в темноте возле его ног.

   Вернувшись домой (окна тлели, как угольки костра), он сказал:

   – Я лягу прямо здесь, на ковре. В шкафу есть запасное одеяло. А вы...

   – Нет нужды, – перебила его Марина. Она вновь взялась за чтение и теперь, заложив пальцем том Шолохова с расслаивающейся обложкой, обратила светлые, будто затуманенные какой-то думой глаза на стоящего на пороге Вячеслава. – Вы здесь хранитель. А я... я – всего лишь волна, которая поднимает из глубин то, что должно быть поднято. Спасибо за очаг, ночлега я у вас требовать не смею.

   Наверное, эти фразы тоже из какой-нибудь любимой книги тёти Марты. Вячеславу они показались смутно знакомыми; он будто слышал внутри себя, как их произносила тётя, хотя вместо её лица было размытое пятно, а голос обезличен. Он заметил, что гостья уже обута, только когда она, всё так же не выпуская книгу из рук, прошла мимо него и растворилась за дверью.

   – Не глупите. Здесь нам хватит места. Хотите замёрзнуть насмерть?

   В ответ – только скрип досок на крыльце. Дверь затворилась, тихо звякнув крючком.

   Вячеслав несколько минут сердито ходил по комнате, думая, что вот-вот услышит скрип вновь – на этот раз с виноватыми нотками. Таёжная ночь – не место для молодых женщин... и вообще, каких бы то ни было женщин. Потом выглянул в ночь. Никого. Куда она пошла без фонаря? Как будто растворилась в воздухе, ей-богу! Или отрастила крылья и упорхнула безалаберным papilio, не стесняясь, что подумают о ней люди.

   Вячеслав взял со стола фонарь и для успокоения совести обошёл вокруг дома. Никого. Тишина почти ощутима – казалось, если притушить фонарь и протянуть вперёд руку, можно ощупать чьи-то сомкнутые губы. По небу, как водомерки, скользили летучие мыши.

   Вернувшись, он подбросил в печь дров и лёг спать, натянув до подбородка одеяло и думая: «Интересно, бывают ли сны, которые можно видеть наяву?»

   Дверь оставалась незапертой.

   Вячеслав проснулся всего раз, внезапно, будто век лежавший на своём месте камень, который кто-то пихнул ногой. Лежал, уставившись в потолок и облизывая сухие губы. Печь почти потухла – значит, время за полночь. Может, часа два или три. Наручные часы покоились на тумбочке, но Вячеслав не торопился к ним прикасаться. Вслушиваясь в темноту, он пытался понять, что его разбудило. Был какой-то звук, совершенно точно был. Далёкий грохот, настороживший его вначале, оказался стуком собственного сердца и шумом крови.

   Вот, опять!

   Вячеслав бросил взгляд в сторону окна. Снаружи доносился детский плачь; он то стихал на десяток-другой секунд, то возобновлялся – неровный, рваный, пульсирующий звук, который легко проспать, перевернувшись на другой бок. Может, это стенает Марина, отчаявшаяся отыскать дорогу к дому?

   Нет, плакал определённо младенец. Крохотное дезориентированное существо, которое не понимает, что с ним произошло и как оно здесь оказалось.

   Вячеслав откинул одеяло, поместил ноги в ледяную темницу обуви. Взяв одну из свечей и запалив её от лучины, прокрался ко входу и приложил ухо к двери. Фотографии выглядели квадратными и прямоугольными дырами, через которые сочилась темнота.

   Вячеслав открыл дверь и вышел в ночной холод. Майка между лопаток мгновенно задеревенела. На стенках рукомойника поблёскивал лёд. Огонь свечки сжался в крохотный кулачок, к которому тянулись ладони деревьев. Вячеслав защищал его так рьяно, что обжог пальцы.

   Он спустился с крыльца, прошёл направо, к заросшему пустырником пространству, туда, где у дяди была фотомастерская, затем вернулся. Воск капал на пальцы и моментально застывал. Какая-то беспокойная, крупная птица скакала по ветвям елей, роняя на голову хвою и вкладывая в своё «фью-уть» истинно человеческие вопросительные нотки. Детский плачь не смолкал, он не имел источника, а был как будто разлит в воздухе. Что за ночное существо может так кричать? Так или иначе, источник далеко отсюда. Может, в километре. Иногда мерещилось, что звук идёт из-под земли.

   В конце концов враждебная среда добралась до крошечного огонька, и Вячеслав вернулся в дом. Убедившись, что печь достаточно прогрелась и что тепла с лихвой хватит до утра, он забрался под одеяло и моментально уснул.

   Задвижка на этот раз всё-таки встала на положенное место.

   Проснулся он поздним утром, когда пятно света из окна вскарабкалось на кровать и улеглось на лице. Дом казался непригодным к жизни, заброшенной каким-то зверем берлогой. Выбравшись из постели, Вячеслав испытал почти физическую тоску, словно кто-то, пообещав ему конфету, положил в рот камешек.

   Умываться он предпочитал у ручья. Там можно вволю побрызгаться, а в тёплую погоду намочить ноги и даже попробовать по скользким камням перебраться на тот берег, полакомиться утренней клюквой, ягоды которой, как холодные бомбы, взрывались во рту. Сейчас всё это не доставило ему удовольствия. «Всё та женщина и её нескончаемые вопросы, – пробубнил про себя Вячеслав, отжимая бороду – Где она сейчас, хотелось бы знать?»

   К женщинам он всегда питал что-то вроде брезгливого недоверия, иногда соседствующего с почти мальчишеским смущением. Вячеслав многократно пытался исправить себя, даже был женат в течение почти пяти лет, но после развода снова стал в глазах противоположного пола «тем нелюдимым парнем», с головой погруженным в науку. Бывшая жена не интересовалась, как у него дела, и бывший муж отвечал ей взаимностью. Вячеслав не склонен был винить никого, кроме себя, зная, что это он не сумел приспособиться к совместному быту, своим пренебрежительным отношением и категорическим нежеланием заводить детей вновь и вновь ставя всё под удар. «Почему? Давай поговорим и во всём разберёмся», – слышал он не раз, чувствуя на запястье руку жены, но только больше замыкался в себе. Никогда никому не рассказывал, что при мысли о детях его с головой захлёстывала волна безотчётной тоски, за которой шаг в шаг шёл гнев. «Для чего я появился на свет?» – спрашивал себя Вячеслав. Для чего вообще нужны родители, если они исчезают, растворяются, как дым, когда тебе нужна их забота?

   Вернувшись, он обнаружил на крыльце знакомые ботинки, и снова, чувствуя себя чудаком, который любит пересматривать плохие фильмы, внёс их в помещение. Марина нарезала хлеб из его запасов. Она словно никуда не исчезала. Волосы накручены вокруг длинной спицы, шея в расстёгнутом вороте сияла свежей белой кожей. На шерстяных носках ни следа лесного мусора или хвои. Человек, который провёл ночь под открытым небом, должен выглядеть не так. Она посмотрела на него и сказала:

   – Садитесь завтракать.

   – Где вы были? Я очень волновался за вас.

   Она оставила его вопрос без ответа.

   Ели, по обыкновению, молча. Вячеслав вновь задумался о возрасте гостьи. Сколько ей? Чуть более двадцати или чуть меньше сорока?

   – Что будете делать сегодня? Ловить бабочек?

   – Да. Проведу кое-какие изыскания. Вы... э-э... ничего не слышали ночью? Будто кто-то плакал. Ребёнок.

   Она покачала головой, не придав его словам и толики значения.

   – Нашла вчера в гардеробе несколько замечательных платьев из ранних пятидесятых. Просто чудо, что здесь не завелось моли или ещё каких-нибудь паразитов.

   Марина кивнула на треснувшее зеркало, стоявшее на кухонной полке между двумя кувшинами. С него не мешало бы стереть пыль.

   – Хотела их примерить. Видно, что за ними ухаживали, и вообще... как ваша тётка умудрялась следить за модой в такой глуши?

   – Да никак, – пробурчал Вячеслав, поглощая намазанный маслом хлеб. Потом что-то в голове щёлкнуло, словно открыв тайник в стене памяти, и он сказал: – Вообще-то к ней постоянно приезжали разные люди. Привозили еду, небольшие подарки, от которых тётя в основном отказывалась...

   Он запнулся. Перед глазами вдруг возникла картина: женщина, стоя спиной к нему, пытается вложить в руки тёти Марты стопку денег, а та сжимает пальцы в кулак и пытается спрятаться – вся, целиком, – за щитом передника. Это старое... очень старое воспоминание. В комнате всё совсем не так, как он привык видеть. Поверхность стола пестрит затейливой, ажурной скатертью, и Вячеслав вдруг понял, что за тряпицу он сжёг в камине в позапрошлом году. В высокой чашке – лесные ягоды и маленькие, но отчаянно-красные яблоки. Над кроватью – дядино ружьё. Везде притягательный, милый беспорядок, который бывает в хорошо обжитом доме. Уютно до того, что хочется разбежаться и броситься на кровать, лицом в пухлые складки одеяла. Он тряхнул головой, и видение пропало.

   Вячеслав растерянно пробормотал:

   – Она, наверное, занималась нетрадиционной медициной. Или что-то вроде этого.

   В тон голосу в жерле печи забурлила кастрюля с чаем. Марина взяла прихватку, чтобы снять её с огня.

   – И вы об этом не подозревали, – сказала она утвердительно.

   – Я не знал... не думал... ну и что с того? Не могла же молодая женщина сидеть посреди тайги совсем без дела!

   – Должны были сохраниться какие-то медицинские инструменты.

   Вячеслав покачал головой.

   – Я не видел, милочка. И ничего такого не выбрасывал. Возможно, муж после её смерти избавился от всего лишнего. Кроме того, это же нетрадиционная медицина. А значит, тебя посыпают луковой кожурой, мажут болотной грязью и заставляют пить разные странные отвары.

   На лицо Марины вернулось вчерашнее упрямое выражение.

   – Значит, мы должны найти рецепты. Блокноты, вырезки. Истории болезни.

   Вячеслав встал из-за стола:

   – Послушайте, я же вижу этот огонёк в ваших глазах, и знаете что: он очень далёк от простого любопытства! Я больше не буду вам помогать. По крайней мере, до тех пор, пока не узнаю ваших мотивов... и где вы ночевали этой ночью.

   Марина промолчала, и Вячеслав вышел прочь, думая, что, назвав иссушающую жажду в глазах женщины огоньком, погрешил против истины. Она как будто хотела ввинтиться в прошлое, словно коронка в десну, и занять место кого-нибудь из главных героев разыгрывающегося здесь спектакля длинною в жизнь... кажется, уже целую жизнь назад.

   Набор юного энтомолога, который Вячеслав собрал ещё в средней школе, перетерпел со временем совсем незначительные изменения. Добавилась пара технологичных штуковин, которые он к тому же иногда просто забывал положить в сумку, да небольшая плёночная «мыльница», которую потом заменил цифровой фотоаппарат. Сейчас среди прочего Вячеслав прихватил с собой нож, которым удобно вскрывать берлоги зимующих бабочек, лупу, набор инструментов, в том числе пинцет, маленький справочник и записную книжку с карандашом. Сачок (который в сложенном виде зачем-то был взят с собой) сегодня не пригодится. Очки болтались на шнурке под застёгнутой курткой. Работа отвлечёт его от сюрреализма происходящего... по крайней мере, на это стоило надеяться.

   Кроме того, возможно, он найдёт ночное убежище Марины.

   Выйдя из дома, Вячеслав запрокинул голову и втянул носом воздух.

   Сегодня последний день хорошей погоды. Завтра будет дождь, и ноябрь окончательно вступит в свои права. К старости начинаешь очень хорошо чувствовать погоду. И хотя Вячеслав не считал и не ощущал себя стариком, есть вещи, которые неизбежно проявят себя, как бы ты не бодрился.

   Он сверился с компасом и пошёл на север, по пути оглядывая каждую соответствующую каким-то одному ему известным критериям сосну. Опускался на корточки и подолгу изучал корневую систему, руками в перчатках осторожно ощупывал выпуклости. Кое-где пускал в ход нож, взрезая пустоты, отгибая пласт коры и заглядывая внутрь. Сонные насекомые расползались кто куда; не обнаружив ничего интересного, Вячеслав заклеивал вскрытую кору воском, который предусмотрительно взял с собой в специальной баночке, и шёл дальше.

   Вот и ты, голубушка! Бабочка сидела на розовой мякоти дерева, похожая на странного тонкотелого кузнечика... или на парусный корабль, застывший в эпицентре штиля, когда не шевельнётся ни одна волна и чётко видишь, что горизонт округл, как яблоко. Парус его поник и смялся. Вячеслав выудил пинцет с пластиковыми наконечниками, аккуратно, дабы не повредить нежные крылья, достал насекомое, чтобы рассмотреть его со всех сторон. Экземпляр мелковат, но для наблюдения вполне подойдёт. Однако при всём при том как отлично у него выражены передние трети ног!

   Усевшись прямо на землю и поместив «испытуемую» на ладонь, Вячеслав проверил, как насекомое реагирует на свет. Записал в перекидной блокнот количество складок на крыльях, цвет брюшка и количество пыльцы. Несколькими движениями зарисовал положение головы и роговой нарост на шее. Эти бабочки – не совсем обычное явление для местных широт. В самых тёмных уголках леса они собираются на плоских камнях рядом с ручьями или любыми другими водоёмами, так, что издалека кажется, будто место это поросло чёрными или тёмно-синими цветами.

   Сделав необходимые пометки, он вернул насекомое на место и пожелал ему удачной зимовки. Примерно половина этих бабочек не просыпается весной по тем или иным причинам. Лоси, птицы и другие любители поискать себе пропитание под корой деревьев, несомненно, соблазнятся лакомством. Зима может оказаться малоснежной, без белого пухового одеяла насекомое не проживёт и месяца. Что ж, доброе слово здесь точно будет не лишним... возможно, после пробуждения насекомое даже вспомнит бородатого гиганта, который внёс разнообразие в сны малютки.

   Вячеслав улыбнулся детскости своих мыслей и пошёл дальше, насвистывая и совершенно забыв о вопросах, что мучили его каких-то полчаса назад. Он собирался вскрыть за сегодня ещё несколько хрустальных гробов со спящими красавицами.

   Вдруг что-то привлекло внимание мужчины. Что-то явно выбивалось из однообразной рыже-коричневой палитры леса. Он сделал шаг назад и обратил взор к сухому, морщинистому дубу с дуплом, выглядящим точь-в-точь как раззявленный беззубый рот. Будто старик, безнадёжно больной болезнью Паркинсона, просит, чтобы его покормили. Таких гнилушек вокруг встречалось полно. За болотами к югу, например, на сотни метров вперёд протянулся мёртвый лес, где сведённые судорогой ветви перемежались разве что хилыми побегами папоротника да копьями осоки. Там царила мёртвая тишина... мёртвая – в смысле, что звуки издавали только мёртвые вещи. В стоячем воздухе то и дело раздавался треск, тихое постукивание и шевеление камыша, похожее на шум телевизионных помех. Лишь иногда высоко над головой, хлопая крыльями, пролетала цапля.

   Вячеслав приблизился, не отрывая глаз от сухой темноты дупла. Там, внутри, что-то было. Красное, как язык, с яркими охристыми прожилками. Возможно, просто ворох листьев, но... нет. Слишком плавные, неестественные у предмета изгибы.

   Погрузив руку в дупло чуть не по локоть (предмет оказался куда глубже, чем вначале казалось), он вытащил красную лупоглазую лягушку в фуражке с медицинским красным крестом, который явно был нарисован не на фабрике, а чьей-то не слишком старательной рукой. Керамика жгла кожу, как кусочек льда. Вячеслав рассматривал её, водрузив на ладони. Эта вещь прежде покоилась в куче хлама в одном из выдвижных ящиков, потом на шкафу для верхней одежды, словно собиралась прыгнуть на голову входящему, потом перекочевала на кухонный столик, где стояла между лотком для вилок и большой, похожей на водонапорную башню, солонкой. Странно, что он не хватился керамического земноводного, ведь оно такое яркое и заметное... Наверное, потому и не приживалось ни на одном месте: дом отвергал его, как инородное тело. Поэтому его исчезновение и прошло для Вячеслава незамеченным. Насчёт прошлого года Вячеслав не помнил, но он точно помнил, как вытирал со статуэтки пыль в позапрошлом. Он тогда случайно сорвал у неё с головы фуражку и, найдя в ящике для инструментов клей, приклеил её обратно. Ну, точно. Вот и неровный шов...

   Вячеславу вдруг почудилось, что спину сверлит добрая сотня глаз и даже игрушка смотрит немигающе и сердито. Охотиться за бабочками расхотелось. Он спрятал лягушку в карман, встряхнул плечами, поправляя рюкзак, и заторопился к дому. Чуть не заблудился, пропустив поворот звериной тропы.

   Как эта штука оказалась в дупле? Кто её там спрятал и зачем?

   Переступив порог, Вячеслав сперва решил, что посреди комнаты стоит настоящее привидение. Длинное платье, начинавшееся от самых пят, будто растворялось на фоне тёмных досок; казалось, высокая фигура готова растаять сию же минуту, и лишь бесконечно растянувшееся мгновение не даёт ей это сделать. Лишь потом он узнал Марину. Поставив на обеденный стол зеркало, она крутилась перед ним, словно кинозвезда в луче прожектора. Заметив, что уже не одна, женщина слегка повернула голову. Серая вязаная накидка туманом устилала её плечи, она неминуемо растаяла бы, если бы не тонкие пальцы, что придерживали её у горла.

   – Мне идёт?

   Это было перламутрово-зелёное платье с поясом и крупными пуговицами под треугольным вырезом. Отсутствие рукавов придавало ему странную незавершённость. Белизна лица женщины на этом фоне отливала болезненной яркостью. Волосы с той стороны, что была видна Вячеславу, заправлены за ухо, и на висках можно разглядеть сеточку голубых вен.

   – Как будто по телевизору вас увидел, – буркнул Вячеслав. Ему вдруг, как маленькому мальчику, у которого отобрали игрушку, захотелось сказать что-то обидное. – Марта терпеть не могла это платье.

   – Правда? Почему?

   – Оно напоминало ей о довоенных временах, об учёбе в медицинском университете, который она бросила на третьем году, чтобы отправиться на фронт. Видите ли, она происходила из старой, уважаемой семьи... не из этих «кулаков», не из строителей коммунизма, а из самых что ни на есть дворян, бежавших из Петербурга после революции. Это платье ей подарили в год поступления. И она шла в нём на танцы, когда с границы с Финляндией привезли первых раненых. Прямо в платье моя тётя отправилась в городскую больницу и помогала там местным сёстрам в перевязке. На руках у неё, не выдержав дороги, скончался солдат. На платье после этого нельзя было смотреть, но Марта добросовестно его отстирала, перед тем сказав родителям, что завтра же отправляется на фронт. Что руки её нужны не тем, кто трусливо отсиживается в городе, а настоящим героям – как минимум, чтобы облегчить их последние минуты. Родители были против, грозились запереть её дома, но Марта сбежала, прихватив зачем-то и платье, хотя оно достаточно большое и неудобное в перевозке. Тем не менее, оно прошло всю войну, рукава, которые здесь тоже, кстати, были, ушли на перевязку.