Текст книги "Источник силы"

Автор книги: Дион Форчун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Я не говорил о теле, телесном. Это совсем другое дело. Но в моем гороскопе пять планет в знаке Земли, и, следовательно, моя природа связана с формальной стороной вещей. В данный момент для того, чтобы противостоять этому состоянию, я сам установил контакт с жидкой стороной природы, стихией воды. Я в этом добился немалых успехов… – Он сделал паузу и нервным движением набил трубку. – Но не только я установил контакт с силами воды, но и они установили контакт со мной. Одна особенно.

Его трубка опять потребовала внимания.

– Это был самый замечательный, самый захватывающий опыт. Казалось, я получил все, чего мне недоставало. Я был совершенным, полным жизненной энергии, в кругу космических сил. Фактически, я получил все, что искал и не смог найти в браке. Но, как будто в насмешку, меня зовет существо из воды, и именно в воде я должен встретиться с нею. Вокруг этого мыса бешено ревет прибой, ни один пловец не в состоянии справиться с ним даже в спокойную погоду, а ночью, в шторм, когда она обычно приходит, это верная смерть; но она требует, чтобы я шел к ней, и в одну из таких ночей я это сделаю. Вот в чем мой недуг.

Он остановился, но по напряженной работе его лица я видел, что он еще многое хочет рассказать мне. Поэтому я хранил молчание.

Он нагнулся и взял лежавший у камина предмет, который передал мне. Это был маленький тигелек, использовавшийся, по-видимому, для плавления серебра.

– Вы будете смеяться, когда я вам скажу, для чего я это использовал. Чтобы делать серебряные пули – серебряные пули, чтобы ими стрелять. – Он закрыл лицо руками. – О, мой Бог, я пытался убить ее! – Шлюзы, сдерживавшие его чувства, открылись, и я видел, как поднимались и опускались его плечи под их напором.

– Я видел ее плывущей в лунном свете, и, когда ее плечо поднялось при взмахе руки, я выстрелил в эти круглые белые очертания, белые, как пена на фоне черной воды. И она исчезла. Тогда я подумал, что убил то, что я любил. Я молил небо и землю, чтобы она вернулась, и готов был плыть к ней в набегающие волны и утонуть вместе с ней. Я был похож на сумасшедшего, я днями бродил по берегу, не мог ни есть, ни спать. И тогда она явилась опять, но я знал, что буду жить или я, или она, и я, будучи земным и цепляясь за жизнь, выстрелил в нее опять. А теперь я страдаю. Я люблю ее, я стремлюсь к ней, я зову ее вернуться из невидимого мира, а когда она приходит ко мне, я жду ее с ружьем.

Он резко оборвал свою речь и неподвижно уставился на угасающий камин, с пустой трубкой в руке. Я тайком взглянул на часы и увидел, что стрелки показывают одиннадцать. Его час наступил.

Он встал, пересек комнату, в дальнем конце отодвинул штору и открыл окно. Устремившись в образовавшийся проем, он уселся на подоконнике и неподвижно уставился в ночную тьму. Тихо ступая, я занял место позади него, откуда мог видеть, что происходит снаружи, и был готов в случае необходимости схватить его, чтобы удержать.

Какое-то время мы ждали; облака стремительно проносились по небу, временами пропуская серебряные потоки лунного света, но чаще они закрывали луну и оставляли нас в ревущем грохочущем мраке этого истерзанного прибоем берега. Это и впрямь было похоже на «таинственное окно, зовущее в опасные пенящиеся морские просторы волшебных покинутых земель». Я никогда не забуду этого бдения. Насколько мог видеть глаз, ничего, кроме вздымающейся воды, испещренной пеной, сверкающей в лунном свете, где набегающие волны скрывают рифы и кружат в водовороте, подобно мельничному потоку.

Точеные черты лица моего компаньона приобрели отчетливость и неподвижность статуи римского императора, силуэт которого вырисовывался на серебряном фоне водной поверхности.

Он ни разу не шелохнулся, как будто был высечен из камня, пока я не заметил пробежавшего по нему трепета, и я понял, что он увидел то, что ожидал. Я напряг глаза, пытаясь рассмотреть, что привлекло его внимание, и действительно увидел, как прямо по лунной дорожке кто-то плывет. Уверенно направляясь к нам сквозь рифы, белое плечо поднималось при взмахе, точно как он описал, все ближе и ближе, в диком прибое, где не могла бы плыть ни одна живая душа, пока, не более чем в тридцати ярдах от основания утеса, я смог различить очертания женщины с волосами, струящимися подобно морским водорослям.

Человек у окна прямо вывалился наружу, протягивая руки к пловчихе, и я, опасаясь, что он потеряет равновесие, осторожно обхватил его руками и втащил в комнату. Казалось, он забыл о моем присутствии и, как во сне, уступил давлению. Я осторожно опустил его на пол, где он лежал неподвижно, находясь в трансе. Я нагнулся, чтобы прощупать его пульс, и, когда я считал его замедленные удары, я услышал звук, который заставил меня затаить дыхание и прислушаться. Казалось, будто море поднялось и заполнило комнату, но не материальное море, а его душа; неосязаемый призрак морской воды волнами поднимался до самого потолка, и морские твари выглядывали из нее.

Затем я увидел в окне очертания женщины. Светящаяся своим собственным светом, она была ясно видна в зеленом мраке, похожем на морское дно. Волосы всплывали, подобно морским водорослям, мерцающие плечи казались высеченными из мрамора, лицо было лицом Беаты Беатрикс, пробудившейся от сна, а глаза были цвета морской воды, когда в нее смотришь с высокой скалы, и, конечно, были видны следы от серебряных пуль, ранивших ее.

Мы посмотрели друг другу в глаза, и, я уверен, она видела меня так же ясно, как я ее, и она узнала меня, о чем свидетельствовала слабая улыбка, застывшая на ее губах. Я заговорил, как будто обращаясь к разумному существу:

– Не старайся завладеть им таким образом, – сказал я, – или ты убьешь его. Верь мне, я все поставлю на свои места. Я все объясню.

Она смотрела на меня своими странными, зелеными, как море, глазами, проникая в самую душу; потом улыбнулась опять, по-видимому, удовлетворенная, медленно повернулась, как будто уплывая, и удалилась, а вслед за нею потек призрак морской воды, пока комната не. опустел а.

Я пришел в себя, почувствовав насмешливый взгляд моего хозяина, сидящего на стуле и курящего трубку.

– Врачу, исцелися! – сказал он.

Я с трудом поднялся со своего места и рухнул на стул, зажигая сигарету негнущимися пальцами. Несколько выпущенных клубков дыма успокоили мои нервы и вернули способность думать.

– Итак, доктор, – донесся слегка насмешливый голос, – каков ваш диагноз?

Я немного помедлил с ответом, сознавая важность того, что собирался сделать.

– Если я вам сообщу, что прошлой ночью я находился у постели девушки, которую мы видели плывущей здесь, и что у нее было две пулевых раны в плече, что вы на это скажете?

Он подался вперед, его губы раскрылись, но из них не вылетело ни звука.

– Если я скажу вам, что пулевые раны появились самопроизвольно, без какого-либо внешнего воздействия и что доктор считает их истерическими стигматами, как вы это объясните?

– Клянусь Юпитером, – воскликнул он, – это похоже на возмездие! Я встретился с несколькими его проявлениями, когда изучал в шотландских журналах статьи о судах над ведьмами в шестнадцатом веке. Подобные вещи часто бывают связаны с ведьмами, когда они могут воплощать своего астрального двойника вне физического тела и таким образом появляться на расстоянии. В глубине души я подозревал нечто подобное, когда делал свои серебряные пули. Старые сельские жители верят, что только серебряной пулей можно попасть в ведьму. Свинец на них не действует. Но вы хотите сказать, что вы действительно видели… видели во плоти женщину, астральное тело которой мы наблюдали здесь в воде? Бог мой, доктор, это выше моего понимания! В глубине души я никогда не верил, что то, что я изучал, реально, я думал, это относится только к состоянию сознания.

– Но разве состояния сознания не реальны?

– Да, конечно, реальны, на своем уровне. Всему этому учат оккультные науки. Но я всегда думал, что они полностью субъективны, что это лишь мыслеобразы. Никогда не случалось, чтобы их мог разделить со мной кто-нибудь еще.

– Похоже, что вы – мы оба – разделили сны этой девушки, так как она убегала от своей мрачной действительности, представляя себя плывущей по морю.

– Расскажите мне о ней. На кого она похожа? Где вы ее встретили?

– Прежде чем я отвечу на этот вопрос, вы должны мне сказать, почему вы просите об этом. Вы хотите избавиться от нее? Если это так, я, возможно, уговорю ее оставить вас в покое.

– Я хочу познакомиться с нею, – последовал неохотный ответ. – Я был однажды довольно сильно обманут и много лет не разговаривал с женщинами, но это, кажется, что-то другое. Да, мне было бы приятно с ней познакомиться. Скажите мне, кто она? Как ее зовут? Кто ее родные?

– Она такая, как вы видели. Выглядит очень необычно. Многие не сочли бы ее красивой, другие были бы восхищены. Ей около двадцати. Разумная, с благородными манерами, ее речь выдает образованную женщину. Имени ее я не знаю, так как она лежит на больничной койке и поэтому имеет только номер. Не знаю также, кто ее родные. Я не могу себе представить, чтобы они у нее были, так как, насколько я заметил, она лишена всего. Она работает продавщицей в магазине, если быть точным, в магазине одежды.

Во время этого рассказа лицо моего хозяина изменилось необъяснимым образом. Щеки ввалились, глаза утратили свой блеск и стали запавшими, сеть морщин избороздила его кожу. Он сразу превратился в старого, усталого, потерявшего веру в себя человека. Я был в полном замешательстве от вида этой ужасающей перемены, пока его слова не дали мне ключ к разгадке.

– Я думаю, – произнес он голосом, лишенным всякого выражения, – что мне лучше это оставить. Продавщица, вы говорите? Нет, это было бы самое неподходящее, самое неблагоразумное. Никогда нельзя жениться ни на ком вне своего класса. Я… э-э… Нет, не будем больше об этом говорить. Я должен взять себя в руки. Сейчас, когда я понимаю, в чем дело, я уверен, что у меня хватит силы воли вернуться к нормальному состоянию. Я и в самом деле чувствую, что вы меня уже вылечили. Я уверен, что больше никогда не вернусь к своим видениям, их власть надо мной уничтожена. Если вы не откажете мне в своем обществе еще несколько дней, пока я почувствую, что мое здоровье восстановилось, я буду в полном порядке. Я прошу вас, доктор, не возвращаться к этому, я хочу изгнать все пережитое из своей памяти.

Наблюдая, как он согнулся, сидя на своем стуле, – сломленная безжизненная тень человека, прекрасным видом которого я восхищался, – я понял, что выздоровление будет тяжелее болезни. Усилием своей натренированной воли он разорвал слабую магнетическую силу, привязывающую его к этой девушке, и с разрывом ее источник его жизненной энергии иссяк.

– Но послушайте, – запротестовал я, – вы уверены, что поступаете правильно? Девушка может быть вполне порядочной, даже если она вынуждена работать, чтобы не погибнуть. Если она имеет для вас такое значение, вы, несомненно, отказываетесь от чего-то очень важного.

В ответ он поднялся и молча вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, и я понял, что все доводы бесполезны. Он был ограничен своими рамками и не мог вырваться из них на свободу, которая означала жизнь. На земле, земную.

Я отправил Тавернеру подробный отчет об этом деле и спокойно занялся ожиданием его указаний относительно дальнейшего поведения. Ситуация была несколько напряженной. Мой хозяин был похож на человека, жизнь которого полностью провалилась. Казалось, он стареет с каждым днем, с каждым часом. Он сидел в своем вырубленном в утесе жилище, отказываясь двигаться, и всякий раз мне с величайшим трудом удавалось уговорить его отправиться на прогулку по ровным песчаным отмелям, на мили простирающимся во время отлива. Когда вода поднималась, он отказывался к ней подходить, казалось, он испытывал ужас перед морем.

Так прошло два дня, от Тавернера не было ни слова, пока, по возвращении с утренней прогулки, мы не обнаружили узкую полоску бумаги, просунутую под дверь нашей пещеры. Это было обычное почтовое уведомление, сообщавшее, что в наше отсутствие была принесена телеграмма и теперь она ожидает меня в почтовом отделении. Но сожалея о том, что заведенный нами порядок, был нарушен, хотя и слегка тревожась за своего пациента, я немедленно отправился в трехмильную прогулку в город за своей телеграммой. Я шел по опасной тропе, вырубленной в крутом склоне, а дальше – по дороге вдоль утеса. Хотя и можно было добраться до города по отмели, наступало время прилива, и я сомневался, что успею обогнуть мыс прелюде, чем подножье утеса будет затоплено водой. В любом случае, мой хозяин считал, что постороннему человеку слишком рискованно пытаться сделать это. Идя по травянистому покрову мыса, я испытывал глубокое волнение, подобное опьянению проголодавшегося человека. Воздух был полон золотистых пылинок, танцующих в лучах солнечного света, трава, скалы, море жили полной жизнью, и я мог чувствовать их спокойное дыхание. И я подумал о человеке, которого оставил в его жилище на склоне утеса, человеке, который так далеко зашел в своем стремлении раздвинуть границы жизни, но который не отважился сделать последний шаг.

В почтовом отделении этого пустынного заброшенного морского курорта я получил, как положено, свою телеграмму.

«Посылаю больную со стигматами. Она прибывает в 4:15, Организуйте жилье и встретьте ее».

Я присвистнул, что заставило почтмейстера и весь его штат броситься к конторке, и я, посоветовавшись с ними, получил какие-то адреса, по которым и отправился, и в конце концов мои поиски подходящего пристанища увенчались успехом. Какой будет развязка, я не мог себе представить, но в любом случае от меня это теперь не зависело.

В назначенное время я прибыл на станцию и вскоре вытащил свою протеже из жалкой горсточки прибывших. Она выглядела очень утомленной своим путешествием, слабой, несчастной и потрепанной. Из-за дыма двигателя и спертого воздуха в такси не чувствовалось запаха моря, который мог бы вернуть ей силы, и пока мы ехали к снятому жилью, я с трудом вытягивал из нее слова. Но когда она высадилась из злополучного шаткого транспорта и в лицо ей ударил порыв пропитанного солью ветра, а внизу под собой она услышала шум невидимых в сумерках волн, перекатывавших гальку, эффект был фантастическим. Девушка вскинула голову, как испуганная лошадь, и я увидел, как в нее вливается энергия. И когда я представлял ее хозяйке пансионата, она мало напоминала выздоравливающего пациента, в качестве которого я ее сюда привел.

Когда я возвратился в вырубленную в скале крепость моего хозяина, его учтивость не позволила ему задать мне вопрос о причине моего долгого отсутствия, да я и не думаю, чтобы это его слишком интересовало, так как он казался настолько погруженным в себя, что утратил способность воспринимать происходящее. Я с трудом заставил его преодолеть свою вялость и взять вечернюю газету, которую я принес из города, но она лежала у него на коленях непрочитанной, в то время как он уставился на горящий в камине плавник невидящими глазами.

На следующий день отлив был недостаточным для утренней прогулки, поэтому на свой моцион мы отправились только после полудня. Однако мы довольно быстро оставили эту затею и, возвращаясь обратно в ранних зимних сумерках, уже вынуждены были переходить вброд отдельные собиравшиеся лужицы. Мы непринужденно шли босиком по песку, перебросив ботинки через плечо и закатав брюки до колен, так как это был один из тех погожих дней, которые часто случаются в январе, – как вдруг на фоне набегающей волны мы увидели фигуру.

– Боже милостивый! – сказал мой спутник, – кто здесь мог на это отважиться? Он будет отрезан приливным течением и уже не сможет вернуться в бухту. Ему следует подняться по тропе на утес. Я лучше предупрежу его. – И он громко закричал, стараясь привлечь внимание.

Но ветер дул в нашу сторону, и идущий не мог услышать нас сквозь шум прибоя. Мой спутник большими шагами бросился через песок к одинокому борцу со стихией, но я, обладая лучшим зрением, чем он, не стал сопровождать его, так как увидел длинные волосы, развевающиеся, подобно морским водорослям, и взлетающие складки юбки.

Я увидел, как он по лодыжки вошел в воду, собравшуюся на песчаной отмели – предвестнице приближающейся границы бурунов. Он позвал опять, но повернувшийся борец со стихией не направился к нему, а вместо этого протянул руку в каком-то странном приглашающем жесте. Медленно, как будто зачарованный этой зовущей рукой, он продвигался по воде, пока она не оказалась в пределах досягаемости. Первая из набежавших волн окатила ее по колени и, пенясь, убежала назад. Следующая ударила в бедро; прибой быстро нарастал, подгоняемый ветром. Потоки летящих брызг ударили ей в лицо. Девушка продолжала стоять неподвижно, и волны грозно вздымались позади нее. Она не двинулась до тех пор, пока не поймала протянутую руку, которой она подчинилась и позволила вытащить себя на берег.

Они тли ко мне по песку, все еще держась за руки, забыв разжать пальцы, и я видел, как жизнь возвращается на их лица и их глаза излучают ослепительный свет. Я отошел в тень скалы, и, забыв обо мне, они направились по крутой тропинке в жилище на утесе. Когда он открыл дверь, чтобы впустить ее, я увидел в отблеске света камина ее влажные волосы, струящиеся по плечам, подобно морским водорослям, и его профиль, который был похож на высеченный из камня профиль римского императора.

Источник силы

Я послушно тащился за Тавернером в направлении Чаринг Кросс-Роуд в поисках некоего фолианта, привлекая подозрительные взгляды местных торговцев. Наконец, отчаявшись что-либо найти, он отказался от своих намерений и в награду за мое терпение пообещал напоить меня чаем в кафе, стены которого были украшены чертями, выписанными с особой тщательностью. Материальная часть моей души тосковала по фирменному устричному салату, который можно было получить на углу Тоттенхэм Корт-Роуд, но Тавернер, который любил чай, как старая дева, настолько отдавал предпочтение дьявольской лавке, что ради него я вынужден был пожертвовать своим удовольствием.

К востоку от Чаринг Кросс-Роуд Нью-Оксфорд-Стрит теряла свою респектабельность превращаясь в весьма сомнительное место с плохо прикрытой нищетой, пока откровенное торгашество Холберна не возвращало ей некоторое достоинство. Боковые улочки были узкими и вели в богему; деликатесные магазины и галантерейные лавки, поражающие великолепием своих товаров, неясно вырисовывались в узких каньонах; непривычные лица выглядывали из окон фасадов, похожих, на отвесные утесы. Все это было каким-то не английским, отталкивающим и неуловимо зловещим. Земная кора, отделяющая от преисподней, была здесь очень тонкой.

На островке среди ревущего транспортного потока мы вынуждены были остановиться. Женщина с непокрытой головой и лоснящимися волосами уперлась хозяйственной корзинкой мне в поясницу, а торчащий из корзинки хлеб, длиною не менее ярда, уткнулся в Тавернера, из-под локтя которого показалось мертвенно бледное, резко очерченное лицо маленького «ловкача», в красном кулачке которого пачка образчиков ткани была зажата с такой силой, как будто от этого зависела его жизнь. За нашей спиной бурлил торговый Лондон, и из этого ревущего потока выплыла еще одна жертва, как будто прибоем выброшенная на наш островок. В моей памяти мгновенно всплыли изображения Ричарда III из школьных учебников. То же напоминающее хорька, хотя и вполне интеллектуальное лицо, низкий рост, слегка сгорбленная спина, мощная, хотя и довольно нескладная грудная клетка. Серость кожи свидетельствовала о хроническом заболевании или нездоровом образе жизни, лишенном чистого воздуха и солнца, который так мил обитателям этих мест. Глаза, тускло серые, были в то же время похожи на блестящие бусины, что чаще ассоциируется с черными глазами. Большой тонкогубый рот выглядел безжалостным и казался ртом холодного сластолюбца, чувственного, но лишенного эмоций.

Такое лицо привлекло бы мое внимание даже при самом беглом взгляде, так как это было лицо человека, обладающего силой. Но благодаря последовавшему поведению этого мужчины, его черты запечатлелись в моей памяти во всех подробностях, потому что, как только он поднял глаза и встретился взглядом с Тавернером, они изменили свое выражение настороженной галки на выражение загнанной в угол кошки. Он издал звук, похожий на шипение, и ринулся назад в поток уличного движения, из которого только что появился.

Пронзительный вопль, грохот и скрежет тормозов сообщили нам, что произошло то, чего и следовало ожидать, и у самых своих ног мы увидели лежащего бесчувственного человека; из раны в его голове, которой он ударился об обочину, текла кровь. Не успел сбивший его автомобиль отскочить назад, как мы с Тавернером склонились над ним; я осматривал его голову, а Тавернер, к моему величайшему изумлению, осматривал его карманы. Из нагрудного кармана он извлек потрепанную пухлую записную книжку, торопливо просмотрел ее, казалось, сделал мысленные заметки в своей сверхъестественной памяти и вернул ее туда, откуда взял, и к тому времени, как сзади нас появился шофер с белым, как мел, лицом, он вновь обрел свои профессиональные манеры и оказывал первую помощь самым традиционным образом. В толпе стала вырисовываться каска полицейского, и Тавернер потащил меня за рукав. Теперь мы, в свою очередь, бросились через скопившуюся массу автомашин и достигли безопасного тротуара более успешно, чем человек с лицом хорька. Проскользнув на боковую улицу, которая вела к тавернеровскому обиталищу чертей, мы предоставили руководство погрузкой потерпевшего в санитарную карету тем, кто получает удовольствие от подобных занятий.

– Поразительная удача, – сказал Тавернер. – Вы знаете, кто это был? Это Джозефус. Я полагал, что он в Тунисе, даже Париж был бы слишком горячим местом для него, а он опять здесь, в Лондоне, и выглядит слишком уж добропорядочным, чтобы не причинять вреда, и я просто вынужден был взять его адрес.

Я не мог разделить энтузиазма Тавернера по поводу обнаружения Джозефуса, поскольку не имел удовольствия быть знакомым с этой важной птицей, и вскоре Тавернер занялся поглощением горячих гренок в масле и слишком заинтересовался символикой чертей, несущихся по бордюру, чтобы уделять внимание земным делам. Я тем временем пытался как-то устроить свои ноги между перекладинами маленького, покрытого кафелем столика, предназначенного для низкорослой породы, питающейся в подобных местах. Тавернер удобно расположил свои длинные ноги, вытянув их через проход, и, между нами говоря, мне кажется, мы занимали места много больше своей законной доли в этом пристанище.

К счастью, мы были, по сути, единственными хозяевами этого места, поскольку время чаепития уже прошло и здесь не было никого, кто мог бы заметить вторжение филистимлян в самый центр западной богемы, кроме мужчины и женщины, засидевшихся за остатками своей трапезы у соседнего столика. Но те были слишком поглощены разговором, чтобы обращать внимание на что-то кроме собственных дел.

Точнее говоря, поглощен был мужчина, тогда как женщина, казалось, слушала неохотно, с выражением настороженной отчужденности на лице, как будто ища случая положить конец разговору и убежать от назойливости своего собеседника. Сквозь тускло освещенную комнату я мог видеть ее лицо. Его невозмутимое спокойствие составляло странный контраст с напряженностью обращавшегося к ней человека; большие серые глаза, застывшие на бледном овальном лице, казалось, видели какие-то далекие горизонты, не замечая узких улиц Блумсбери.

Не замечающая ничего – вот определение, которое больше всего ей подходило. Она не замечала своего собеседника, его мнений, его стремлений, ее взору открывалось нечто, чего он не мог с нею разделить или принять в этом участие.

Пока я наблюдал, женщина поднялась, чтобы уйти, и я увидел, что она закутана в свободное, похожее на бурнус одеяние, не имеющее никакого отношения к моде, а ее ноги обуты в сандалии. Мужчина тоже встал но она жестом остановила его и через комнату к нам донесся ее голос:

– Вы обещали не пытаться следовать за мной, Пэт, – сказала она.

Мужчина, который находился между нею к дверью, нерешительно остановился, а потом набросился на нее с плохо сдерживаемой горячностью.

– Он губит вас, – кричал он. – Ваше тело и душу, он губит вас. Дайте мне до него добраться, и я сломаю ему шею.

– Это бесполезно, – ответила она. – Вы ничего не можете сделать. Дайте мне пройти. Что бы вы ни сделали, не будет иметь никакого значения.

Мужчина поднял руки над головой, и, хотя он стоял к нам спиной, мы увидели, как все его тело содрогнулось от приступа гнева.

– Будь он проклят! – воскликнул он. – Будь он проклят! Да падет на него страшное проклятие Михаила!

Раскатистый ирландский акцент, прорвавшийся под влиянием эмоций, казалось, добавил остроты его проклятиям, если это еще было возможно. Загнанные в угол испуганные официантки в ярких кретоновых передниках в изумлении уставились на него, а из некоего святилища за бисерной занавеской выплыла вразвалку тучная хозяйка. Но, прежде чем она смогла вмешаться, женщина в бурнусе, быстро изогнувшись, проскользнула мимо маленького столика и, выбежав через дверь, исчезла в сумерках, а мужчина, который поспешно повернулся, чтобы последовать за ней, споткнулся о ноги Тавернера и налетел на наш чайный столик.

Он опустился на соседний стул, бледный и трясущийся после своей вспышки, в то время как мы печально уставились на разбитую вдребезги посуду и вылившееся молоко.

Сначала ему нужно было прийти в себя, и он почти бессознательно водил рукой по лбу, как будто пробуждаясь от ночного кошмара.

– Простите меня, – сказал он, ирландский акцент исчез из его речи. – Тысяча извинений. Официантка, уберите столик этих джентльменов и принесите новый чай!

Подошла своей переваливающейся походкой хозяйка, свирепо глядя на него, и он повернулся к ней.

– Любых моих извинений будет недостаточно, – сказал он. – Я был весьма расстроен… домашними неприятностями и сомневаюсь, чтобы мои чувства пошли мне на пользу.

Он откинулся на спинку стула, как будто полностью исчерпав свои силы.

– Она погибла, и тело и душа, – бормотал он, обращаясь больше к себе, чем к нам. – «Молитесь Деве Марии» – сказал отец О’Хара, и я молюсь – за нее, но за Джозефуса я буду молиться Святому Михаилу, да падет на этого негодяя страшное проклятие!

Тавернер наклонился вперед и осторожно накрыл его руку своей.

– Похоже, ваши молитвы услышаны, – сказал он, – менее получаса назад мы видели, как Джозефуса увозили в больницу с опасной раной в голове. Я не знаю, какие у вас к нему претензии, – продолжал он, – но я знаю Джозефуса и думаю, что они вполне оправданны.

– Вы знаете Джозефуса? – спросил мужчина, взглянув на нас ошеломленно.

– Знаю, – сказал Тавернер, – и могу вам также сказать, что за ним у меня тоже числится пара неоплаченных счетов, и я думаю, у меня есть средство занести их в книгу, так что, полагаю, мы сможем вместе объясниться с ним, – и он положил свою визитную карточку на маленький столик перед дрожащим человеком с серым лицом, сидящим напротив нас.

– Тавернер, доктор Тавернер, – задумчиво произнес незнакомец, вертя в руках карточку. – Я где-то слышал это имя. Не приходилось ли вам встречать человека по имени Коатс в связи с любопытным делом об украденной рукописи?

– Приходилось, – ответил Тавернер.

– Говорят, за этим делом скрывается гораздо больше того, чем было привлечено внимание, – сказал наш новый знакомый. – Но я бы никогда в это не поверил, если бы не увидел, что может делать Джозефус.

Он бросил на Тавернера проницательный взгляд своих глубоко посаженных глаз.

– Я думаю, вы являетесь единственным человеком в Лондоне, который хоть как-то может помочь в этом деле, – сказал он.

– Я буду рад вам помочь, если смогу, – ответил Тавернер, – поскольку, как я уже говорил, я знаю Джозефуса.

– Моя фамилия Мак-Дермот, – сказал наш новый знакомый, – а женщина, которую вы видели со мной, была моей женой. Я сказал «была моей женой», – добавил он, и его темные глаза опять загорелись гневом, – потому что теперь она от меня ушла. Ее увел Джозефус. Нет, не в обычном смысле, – добавил он поспешно, чтобы мы не могли запятнать ее даже в своих мыслях, – а в свою странную группу, с которой он проводит свои спиритические сеансы, и она потеряна для меня настолько, как если бы ушла в монастырь. Разве можно удивляться, что я проклинаю человека, разрушившего мою семью? Если бы он увел ее потому, что любил, я бы скорее ему это простил, но здесь не может быть и речи о любви. Он увел ее потому, что хочет использовать ее в своих собственных целях, точно так же, как он использовал множество других женщин, и что бы там ни произошло, душу она потеряет. Это грех, уверяю вас, – продолжал он, вновь поддаваясь волнению. – Я не знаю, что это, но знаю, что это грешно. Стоит только взглянуть, на этого человека, чтобы увидеть, что он грешен насквозь, а ока считает его святым, священным учителем, адептом, или как вы там это называете, – добавил он горько. – Но уверяю вас, у человека праведной жизни к высоких помыслов не может быть такого лица, как у него.

– Можете ли вы дать мне какую-нибудь информацию относительно его дел? Я потерял контакт с Джозефусом с тех пор, как он в последний раз покинул страну, но могу себе представить, что он продолжает заниматься тем же, чем привык заниматься раньше.

– Насколько мне известно, – сказал Мак-Дермот, – он появился на сцене около года назад, неизвестно откуда, и дал объявление о том, что ведет группы психического развития. Это привело к контактам с различными людьми, которые интересовались подобными вещами, – я этим не интересуюсь, мне запрещает моя церковь, и это не удивительно, – а Мэри, моя жена, всегда принадлежала к некоему оккультному клубу, который загнали в лес Сент-Джонс-Вуд; они, глупцы, приняли Джозефуса, обожглись и отказались от него, но не раньше, чем он смог завладеть двумя или тремя женщинами из их состава – моей женой в том числе. Потом Джозефус, казалось, встал на ноги и поразительно преуспел. (Когда вы с ним сталкиваетесь впервые, он производит впечатление довольно потрепанного искателя приключений.) А теперь он приобрел где-то дом, хотя никто, кроме посвященных в его тайну, не знает где, и у него есть группа женщин, которые, как утверждает моя жена, помогают ему в его работе. Чем они занимаются, я точно сказать не могу, но похоже, он имеет над ними огромную власть. Они все кажутся влюбленными в него и, несмотря на это, мирно живут под одной крышей. Это просто поразительно. И то, на что он покушается в своем внутреннем круге, это не деньги – хотя и их он получает превеликое множество от других своих ярых поклонников, – а, насколько я могу судить, особый вид физической энергии, и мне кажется, что, делая успехи, они катятся по наклонной плоскости. Как бы то ни было, время от времени он должен вливать в свою группу свежую кровь, и временами, когда Джозефус слегка сникает, здесь ведется отчаянная охота на новых членов, а затем, приобретя свежего фаворита, он, кажется, вдруг обретает новую жизнь. Все выглядит очень сомнительным, опасным и неприглядным, и мне трудно было это выносить еще до того, как он разрушил мою семью.