Текст книги "Источник силы"

Автор книги: Дион Форчун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Я бы отдал что угодно в тот момент, только чтобы появился Тавернер. Стоя со шприцем в руке, я беспомощно следил за ним, покрываясь потом подобно испуганной лошади. И вдруг меня осенило: какой же я дурак, это же Виннинпгон возвращается в свое тело!

– О Господи! – сказал я. – Как же вы меня напугали! Во имя всего святого, возвращайтесь в свое тело и оставьте все это – что было, то прошло.

Но он не обращал внимания на мои мольбы; казалось, его привлекает именно шприц, и вместо того чтобы вернуться в свое тело, он вился вокруг меня.

– О, – сказал я, – после всего вам еще нужен стрихнин? Хорошо, возвращайтесь в свое тело, и вы его получите. Смотрите, я направляюсь к вашему телу, чтобы сделать инъекцию. Если вам нужен стрихнин, возвращайтесь в него.

Серый призрак повис на мгновение над бесчувственной оболочкой, лежащей на кровати, а потом, к моему неописуемому облегчению, медленно влился в нее, и я услышал, как сердце восстанавливает свои удары и возобновляется дыхание.

Я вернулся в свою комнату смертельно усталый, так как не спал и перенес много волнений за прошедшие сорок восемь часов. На коврике у двери я оставил записку, чтобы в это утро меня не беспокоили; я чувствовал, что, справившись с двумя коварными пациентами и подвергнув свои слабые оккультные познания удовлетворительной проверке, вполне заслужил свой отдых.

Но, несмотря на мои указания, меня не оставили в покое. В семь часов старшая медсестра подняла меня с постели.

– Не могли бы вы сходить посмотреть Виннингтона, доктор? Мне кажется, он сошел с ума.

Я устало натянул брюки, окунул свою голову в таз с водой и пошел осматривать Виннингтона. Вместо обычной обезоруживающей улыбки, он встретил меня хмурым взглядом.

– Я был бы очень рад, – сказал он, – если бы вы были так любезны объяснить мне, где я нахожусь.

– Вы в своей комнате, старина, – сказал я. – Вы совершили трудное путешествие, но теперь опять все в порядке.

– В самом деле? – сказал он. – Это первое, что я хотел услышать. И кто же будете вы?

– Я Роудз, – ответил я. – Разве вы меня не знаете?

– Я знаю вас достаточно хорошо. Вы мелкая сошка у доктора Тавернера в этой лечебнице. Я подозреваю, мои милые друзья поместили меня сюда, чтобы сбить с пути. Прекрасно, я могу вам это сказать, – они не смогут здесь меня удержать. Где моя одежда? Я хочу встать.

– Ваша одежда там, куда вы ее положили, – ответил я. – Мы ее не забирали. Но что касается того, чтобы встать, вы не готовы к этому. У нас нет желания удерживать вас здесь против вашей воли, и если вы хотите уехать, мы вам это организуем, но для этого потребуется санитарная карета, поскольку ваше состояние, как вам известно, весьма неважное.

Я собирался потянуть время, пока не пройдет это психопатическое состояние, но он разгадал мои маневры.

– К черту санитарную карету! – сказал он. – Я уйду на своих собственных ногах. – И он тут же сел в кровати и свесил ноги. Но даже это усилие было слишком велико для него, и он бы сполз на пол, если бы я его не подхватил. Я позвал сестру, и мы уложили его в постель, неспособного в эту минуту причинить новое беспокойство.

Я был весьма удивлен этой вспышкой, поскольку она исходила от Виннингтона, который всегда казался спокойным человеком с мягким характером. Хотя он и был подвержен депрессии, это было вполне объяснимо, если учесть его состояние. У него и впрямь было не слишком много оснований для бодрости, и, если только не вмешается доктор Тавернер, он, по-видимому, закончит свои дни в больнице.

Когда я в этот вечер отправился к почтовому ящику, там была миссис Беллами и, к моему немалому удивлению, рядом с нею был ее муж. Она поздоровалась со мной несколько скованно, следя за тем, как отнесется к этому муж, но его приветствие было столь сердечным, что можно было подумать, я старый друг их семьи. Он поблагодарил меня за заботу о нем и за доброе отношение к его жене, которой, как он опасается, приходилось довольно трудно в последнее время.

– Кстати, я собираюсь для разнообразия увезти ее отсюда, знаете ли, второй медовый месяц, но, когда мы вернемся, мне хотелось бы время от времени видеться с вами и с доктором Тавернером. Я бы очень хотел поддерживать связь с Тавернером.

Я поблагодарил, поражаясь изменениям его настроения и очень желая ради его жены, чтобы это изменение было окончательным; но наркоман слишком ненадежная опора, и я боялся, что ей придется испить свою чашу до дна.

Когда я вернулся в лечебницу, я был крайне удивлен, найдя там Тавернера.

– Как, что в этом мире могло заставить вас прервать ваш отдых? – спросил я.

– Вы, – ответил он. – Вы постоянно посылали телепатические сигналы о помощи, поэтому я подумал, что лучше приехать и посмотреть, в чем дело.

– Я очень сожалею, – сказал я. – У нас были небольшие затруднения, но теперь все в порядке.

– Что случилось? – спросил он, внимательно за мной наблюдая, и я почувствовал, что краснею, как провинившийся школьник, так мне не хотелось рассказывать ему о миссис Беллами и страстном увлечении ею Виннингтона.

– Я полагаю, что Виннингтон пытался применить ваши трюки с вхождением в подсознание, – сказал я наконец. – Он входил очень глубоко и отсутствовал очень долго, что весьма меня беспокоило. Видите ли, я не вполне понимаю эти вещи. А потом, когда он возвращался, я увидел его, принял за привидение и перепугался.

– Вы увидели его? – воскликнул Тавернер. – Как вы могли его увидеть? Ведь вы не ясновидящий.

– Я увидел серое веретенообразное облако тумана, совсем такое же, как тогда, когда мы видели Блэка, летчика, который был почти мертв.

– Вы это видели? – удивленно сказал Тавернер. – Вы хотите сказать, что Виннингтон посылал эфирный дубль? И долго он был без сознания?

– Около двадцати четырех часов.

– Бог мой, – воскликнул Тавернер, – этот человек, вероятно, умер!

– Ничего подобного, – ответил я. – Он жив и даже брыкается. Брыкается весьма энергично, – добавил я, вспомнив утреннюю сцену.

– Я не могу понять, – сказал Тавернер, – как эфирный дубль, носитель жизненных сил, мог так долго отсутствовать и при этом не начался распад физической формы. Где он был и что с ним случилось? Хотя, возможно, он был непосредственно над кроватью и покинул свое физическое тело только для того, чтобы избежать дискомфорта.

– Когда я его увидел в первый раз, он был в амбулатории, – ответил я, искренне надеясь, что Тавернер не потребует больше никакой информации о местопребывании Виннингтона. – Он последовал за мной в свою комнату, и я уговорил его вернуться в свое тело.

Тавернер посмотрел на меня с подозрением.

– Я полагаю, вы приняли предварительные меры предосторожности, чтобы убедиться, что тот, кого вы удержали, был именно Виннингтон!

– Бог мой, Тавернер, существует возможность?..

– Давайте поднимемся и посмотрим на него, тогда я смогу сказать вам.

Виннингтон лежал, освещенный только светом ночника, и хотя и повернул голову при нашем появлении, но ничего не сказал. Тавернер подошел к кровати и зажег лампу для чтения, стоявшую на ночном столике. Виннингтон отвернулся от внезапного яркого света и что-то прорычал, но Тавернер направил свет прямо ему в глаза, внимательно за ним наблюдая, и к моему удивлению, зрачки не реагировали.

– Я этого опасался, – сказал Тавернер.

– Что-то не так? – спросил я с волнением. – Он кажется вполне здоровым.

– Все не так, мой милый, – ответил Тавернер. – Я уверен, вы делали лучшее из того, что могли сделать, но вы не обладаете достаточными знаниями. Пока вы не будете до конца понимать эти вещи, лучше положиться на естественный ход событий.

– Но… но… он жив, – воскликнул я, сбитый с толку.

– Оно живо, – поправил Тавернер. – Это не Виннингтон, да будет вам известно.

– Тогда кто же это может быть? По-моему, он похож на него.

– Это мы и должны попытаться выяснить. Кто вы? – продолжал он, повысив голос и обращаясь к человеку, лежавшему на кровати.

– Вам это прекрасно известно, черт побери, – услышали мы хриплый шепот.

– Боюсь, что нет, – ответил Тавернер. – Я прошу вас сказать мне это.

– Почему, В… – начал я, но Тавернер быстро закрыл мне рот рукой.

– Не валяйте дурака, вы и без того достаточно натворили, оно ни в коем случае не должно знать настоящего имени.

Потом, опять повернувшись к больному, он повторил вопрос.

– Джон Беллами, – услышали мы угрюмый голос.

Тавернер кивнул и вывел меня из комнаты.

– Беллами? – спросил он. – Это имя человека, который снял дом Хершмэна. У Виннингтона было с ним что-то общее?

– Послушайте, Тавернер, – сказал я. – Я должен рассказать вам нечто такое, что мне хотелось бы скрыть от вас. У Виннингтона была навязчивая идея относительно жены Беллами и, по-видимому, он предавался мечтам и строил воздушные замки, пока в своем подсознании не заменил собой Беллами.

– Такое вполне вероятно, это может быть обычный случай психического расстройства. Мы должны будем исследовать его, чтобы с ним справиться, но пока хотел бы я знать, почему Беллами заменил Виннингтона?

– Осуществление желаний, – ответил я. – Виннингтон был влюблен в жену Беллами, он хотел быть Беллами, чтобы обладать ею. Поэтому, находясь в бреду, он принял подсознательное желание за реальность. Обычный известный вам фрейдистский механизм – видение как осуществление желания.

– Осмелюсь заметить, – ответил Тавернер, – что Фрейд объясняет множество вещей, которых он не понимает. Но как там Беллами, он в трансе?

– С ним, по-видимому, все в порядке, во всяком случае было полчаса назад. Я видел его, когда он шел на почту со своей женой. Он был вполне здоров и к тому же непривычно вежлив.

– Мне кажется, – сказал Тавернер сухо, – вы с Виннингтоном всегда были приятелями. Теперь послушайте, Роудз, вы не были откровенны со мной, а я должен в этом деле добраться до самой сути. Теперь расскажите мне все как есть.

Итак, я рассказал. Хотя при хладнокровном изложении это звучало как самый неубедительный вымысел. Когда я закончил, Тавернер рассмеялся.

– На этот раз это сделали вы, Роудз, – сказал он, – вы, самый нетерпимый в вопросах морали из всех, кого я знаю! – И он опять засмеялся.

– Как вы это объясните? – спросил я, слегка уязвленный его смехом. – Я вполне могу понять душу Виннингтона или как бы это ни называлось, покинувшую его тело и появившуюся в комнате миссис Беллами. Мы несколько раз сталкивались с подобными вещами; я вполне могу понять фрейдистское осуществление желания Виннингтона, это наиболее понятная вещь во всем деле, и единственное, чего я не могу понять, – это изменение характера обоих мужчин: Беллами определенно стал лучше, во всяком случае сейчас, а Виннингтон в очень плохом настроении и слегка вне себя.

– Ив этом суть всей проблемы. Что, по вашему мнению, случилось с этими двумя людьми?

– Не имею понятия, – ответил я.

– А я имею, – сказал Тавернер. – Наркотики, если вы их примете достаточное количество, способствуют выходу из тела, но грань между «достаточно» и «слишком много» очень узкая, и если вы ее переступите, вы выйдете и не вернетесь обратно. Благодаря вам Виннингтон обнаружил слабость Беллами и, обладая способностью покидать тело по своему желанию, как могут делать хорошо обученные Посвященные, дождался своего шанса, когда Беллами переместится из своего тела в видения наркомана, а затем завладел им, фактически оставив Беллами блуждать бездомным. Беллами, страстно желая получить свой наркотик и будучи отрезанным от физических средств удовлетворения своего желания, издалека инстинктивно почувствовал запасы, хранящиеся в нашей амбулатории, и отправился туда. И когда он увидел вас со шприцем в руках – так как наделенный душой эфирный дубль может видеть достаточно хорошо, он инстинктивно последовал за вами, и вы, вмешавшись в дело, в котором вы ничего не смыслите, втолкнули его в тело Виннингтона.

Пока Тавернер говорил, я осознал, что это и есть истинное объяснение событий. Пункт за пунктом он восстановил все, свидетелем чего я был.

– Можно ли как-то исправить положение? – спросил я, теперь уже достаточно наказанный.

– Есть несколько вещей, которые можно было бы сделать. Но вопрос в том, какое положение вы считаете правильным?

– Разве здесь могут быть какие-то сомнения? Вернуть людей обратно в свои собственные тела!

– Вы думаете, это было бы правильным? – сказал Тавернер. – Я в этом не столь уверен. В этом случае у вас будет три несчастных человека; а сейчас у вас два очень счастливых и один очень раздраженный – мир в целом от этого только выиграл.

– Но как же быть с миссис Беллами? – сказал я. – Она живет с человеком, с которым не состоит в браке?

– Закон будет считать ее состоящей с ним в браке, – ответил Тавернер. – Наше брачное право распространяется только на телесные грехи, оно не признает адюльтера души; так что пока тело хранит верность, здесь нет никакого греха. Изменение характера в худшую сторону, под влиянием наркотиков, пьянства или безумия, по нашим благородным законам не дает оснований для развода, следовательно, изменение личности в лучшую сторону благодаря психическому воздействию тем более их не дает. Так что выбирайте одно из двух.

– Во всяком случае, – ответил я, – мне это не кажется высоконравственным.

– А как вы определяете нравственность? – спросил Тавернер.

– Закон страны… – начал я.

– В данном случае закон, изданный парламентом, должен решать, впустить ли человека на Небеса. Если вы сочетаетесь браком с женщиной за день до того, как закон о новом браке вступит в силу, вы отправитесь в тюрьму, а потом в ад за двоеженство; в то же время, если вы пройдете через ту же церемонию с той же женщиной день спустя, вы будете жить в ореоле святости и наконец отправитесь на Небеса. Нет, Роудз, по нашим меркам, мы должны смотреть глубже.

– Тогда, – сказал я, – как вы определите безнравственность?

– Как то, – сказал Тавернер, – что задерживает эволюцию коллективной души общества, к которому оно принадлежит. Бывают случаи, когда нарушение закона является высочайшим этическим актом; каждый из нас может вспомнить такие случаи из истории. Например, множество актов конформизма как со стороны католиков, так и со стороны протестантов. Мученики – нарушители законов, и большинство из них во времена их казни были осуждены на основании законов и только в последующие годы канонизированы.

– Но вернемся к нашим делам, Тавернер, что вы собираетесь делать с Виннингтоном?

– Признать его невменяемым, – сказал Тавернер, – и отправить в отдаленную психиатрическую лечебницу, как только мы сможем получить санитарную карету.

– Вы можете поступать, как считаете нужным, – ответил я, – но будь я проклят, если поставлю свою подпись под таким удостоверением.

– Вы и не должны идти против своих убеждений, но могу я это понимать так, что вы не будете препятствовать?

– А как бы я мог это сделать, черт возьми? Тогда я должен буду признать невменяемым себя.

– Для вашего же блага вам не следует упоминать черта в этом грешном мире, – возразил мой собеседник, и, казалось, дискуссия готова была превратиться в первую нашу ссору, когда внезапно открылась дверь, и мы увидели стоящую на пороге медсестру.

– Доктор, – сказала она, – мистер Виннингтон скончался.

– Слава Богу! – сказал я.

– Бог мой! – сказал Тавернер.

Мы поднялись по лестнице и остановились рядом с тем, что лежало на кровати. Никогда прежде я не осознавал так ясно, что физическая форма не является человеком. Здесь находился дом, который арендовали две различные сущности и который стоял незанятым тридцать два часа, а вот теперь опустел навсегда. Скоро рухнут стены и упадет крыша. Как я мог когда-то считать это своим другом? За четверть мили отсюда душа, выстроившая это прибежище, посмеивается про себя, а где– то, вероятно, в амбулатории, взбешенная сущность, еще недавно заключенная за решетку, в бессильной ярости шумит пробками бутылочек с ядами, так как в желудке уже нет возбуждающего средства, которое может ее поддержать. Мои колени подогнулись, и я упал на стул, будучи ближе к обморочному состоянию, чем когда бы то ни было со времен моей первой операции.

– Во всяком случае, это как-то уладилось, – сказал я голосом, который показался мне чужим.

– Вы так думаете? Я полагаю, трудности только теперь и начнутся, – сказал Тавернер. – Вас не смущает, что пока Беллами был заключен в тело, мы знали, где он находится, и могли держать его под контролем? А теперь он выпущен в невидимый мир и потребуется немало усилий, чтобы его поймать.

– Так вы думаете, что он попытается помешать своей жене и… и ее мужу?

– А что бы сделали вы, если бы оказались в его шкуре? – сказал Тавернер.

– Но не можете же вы считать это существо бессмертным?

– Я и не считаю. Это не опасно для коллективной души, или общественной морали, если вы предпочитаете этот термин. С другой стороны, Виннингтон подвергается огромному риску. Сможет ли он не подпускать к себе Беллами теперь, когда тот лишился тела? И если не сможет, что произойдет? Помните, время смерти Беллами еще не пришло и поэтому он будет слоняться неподалеку, привязанное к земле привидение, подобно самоубийце; и если туберкулез – это болезнь жизненных сил, чем, я думаю, он и является, сколько времени пройдет прежде, чем инфицированное живое существо, которое теперь поселилось в его теле, преодолеет старые болезни? И когда Беллами-второй будет вне астрального плана – мертвым, как вы это называете, – что должен сказать ему Беллами-первый? И что будет с миссис Беллами, если они превратят ее близость в поле своей битвы?

Нет, Роудз, нет специального ада для тех, кто играет в запретные игры, и этого более чем достаточно.

Воскресший

Утратив старую любовь, ты непременно обретешь новую

– Сколько человек в Приемной, Бэйтс? – спросил Тавернер у лакея, когда рабочий день в консультации на Харли-стрит подходил к концу.

– Двое, сэр, – ответил тот, – леди и джентльмен.

– А-а, – сказал Тавернер. – Хорошо, пригласите леди.

– Я думаю, они пришли вместе, сэр.

– Тогда пусть войдет джентльмен. Мужчина никогда не возьмет с собой жену в подобный поход, – добавил он, обращаясь ко мне. – Он приходит с другом. Но мужчина, будучи более слабым полом и нуждаясь в защите, когда дело касается его нервов, позволяет своей жене взять его с собой.

Однако несмотря на инструкции Тавернера, они вошли вместе, и лакей объявил о них как о полковнике и миссис Юстэйс. Он был высокий привлекательный человек, сильно загоревший под лучами тропического солнца, а она – одной из тех женщин, которые делают честь своей расе, – стройная, грациозная, скрывающая горящий в ней огонь породистого животного, потомок многих поколений, защищенных добрым именем и заслуженным чувством собственного достоинства. Они составляли прекрасную пару, одну из тех, какие любят изображать светские хроники, и оба выглядели вполне здоровыми.

Разговор начала жена:

– Мы, то есть мой муж хотел бы проконсультироваться с вами, доктор Тавернер, о том, что беспокоит нас в последнее время. Эго часто повторяющиеся ночные кошмары.

Тавернер кивнул. Муж не проронил ни слова. Я пришел к выводу, что его сюда притащила жена против его воли.

– Я всегда знаю, когда это приходит, – продолжала миссис Юстэйс. – Он начинает бормотать во сне, потом говорит все громче и громче и наконец вскакивает и мчится через комнату, с треском натыкаясь на мебель, пока я что-нибудь не сделаю, чтобы остановить его, а потом просыпается в ужасном состоянии. Не правда ли, Тони? – спросила она, поворачиваясь к мужчине, молча стоящему рядом.

Не получив ответа, она опять вернулась к своей истории.

– Как только я поняла, что кошмар регулярно повторяется, я стала будить его при первых признаках беспокойства, и это давало неплохие результаты. Он перестал метаться по комнате, но ни один из нас не отваживался лечь спать, пока не наступал рассвет. Если говорить откровенно, доктор, мне кажется, что это захватило и меня.

– Вас тоже мучат кошмары? – спросил Тавернер.

– Нет, не настоящие кошмары, а необъяснимое чувство опасности, как будто меня подстерегает опасный враг.

– Что говорит ваш муж, когда он разговаривает во сне?

– Ах, этого я не могу вам передать, так как он говорит на одном из местных диалектов. Я думаю, мне следовало бы выучить его, не так ли, Тони? Ведь все равно во время следующей кампании мы собираемся в Индию.

– В этом нет необходимости, – возразил ее муж, – мы не собираемся возвращаться в этот район. – Его приятный интеллигентный голос был под стать его внешности – это был тип быстро вымирающих правителей империи. Такие люди не подчиняются примитивной демократии.

Тавернер внезапно обратился к нему:

– Что вам снится? – спросил он, глядя прямо ему в глаза. На мгновение показалось, что между ними встала преграда, но тот ответил с самообладанием, которое дается хорошим воспитанием:

– Обычные известные вам вещи: трясина, хочется бежать и не можешь. Все это следовало бы оставить в детской.

Я не сенситив, но я знал, что он врет и что ничего никому сообщать он не намерен. Он пришел к Тавернеру, чтобы успокоить свою жену, а не потому, что жаждал помощи. У него, по-видимому, имелись свои мысли относительно природы этого несчастья, и они были таковы, что он не стремился их высказывать вслух.

Тавернер опять повернулся к его жене.

– Вы говорите, что кошмары передаются и вам? Могу ли я попросить подробно описать характер ваших ощущений?

Миссис Юстэйс посмотрела на своего мужа и заколебалась.

– Мой муж считает, что у меня слишком богатое воображение, – сказала она.

– И тем не менее, – попросил Тавернер, – расскажите мне о ваших фантазиях.

– От волнения я, конечно, полностью просыпаюсь, но иногда мне кажется, что я вижу туземку в темно-синих одеждах, со свисающими на лоб золотыми монетами и множеством браслетов на руках. Она кажется очень возбужденной, она пытается что-то сказать моему мужу, но когда я вмешиваюсь и бужу его, она старается меня оттолкнуть. Именно после того, как я его бужу, я начинаю ощущать чью-то недоброжелательность, как будто кто-то при первой же возможности попытается причинить мне боль.

– Боюсь, – сказал полковник Юстэйс, – что я основательно напугал свою жену.

Мы невольно повернулись и посмотрели на него с удивлением – тембр его голоса полностью изменился. Природное самообладание не позволило дрогнуть лицу полковника, но не смогло помешать ему напрячься всем телом, что выдал его голос – он был выше на пол-октавы и отдавал металлом.

– Я полагаю, – продолжал он, как бы стремясь отвлечь наше внимание, – что вы пропишете ей упражнения и свежий воздух, тем более, что это совпадает с моей собственной идеей: мы подумываем о поездке на побережье Кента для игры в гольф. Так что я смею надеяться, что чем скорее мы уедем, тем лучше, и поэтому нет смысла торчать в Лондоне без особых причин.

– Ты забываешь, дорогой, – вмешалась его жена, – что в субботу я должна открывать выставку туземного искусства.

– О да, конечно, – поспешно ответил он, – на субботу задержимся и отправимся в понедельник.

Последовала пауза. Похоже было, что беседа зашла в тупик. Миссис Юстэйс переводила умоляющий взгляд с мужа на Тавернера, но один не мог, а второй не хотел ей помочь. Я чувствовал, что она возлагала большие надежды на визит к Тавернеру и, не оправдав их, не знала, что предпринять против навалившегося рока.

Кроме того, мне показалось, что в ее глазах я прочел дурное предчувствие.

Тавернер наконец прервал молчание.

– Если полковник Юстэйс захочет когда-либо проконсультироваться со мной, – сказал он, – я буду очень рад помочь ему. Мне кажется, я мог бы быть ему полезен.

Услышав замечание, которое, видимо, попало в цель, наш невольный пациент вздрогнул и открыл рот, собираясь что-то сказать, но Тавернер, повернувшись к его жене, продолжал:

– И если миссис Юстэйс когда-либо понадобится моя помощь, я в равной мере буду в ее распоряжении.

– Я полагаю, что это маловероятно, – сказал ее муж, поднимаясь. – Ее здоровье в превосходном состоянии.

И когда Бэйтс в ответ на звонок Тавернера открыл дверь, мы с ними распрощались.

– Удивительный негодяй, – заметил я, когда дверь за ними закрылась.

– Еще не законченный, – сказал Тавернер. – В процессе своей эволюции он должен усвоить несколько вещей, и, если я не слишком ошибаюсь, он усвоит их очень быстро. Тогда мы опять о нем услышим. Никогда не смешивайте незрелый плод с испорченным.

Мы услышали о нем опять, и даже скорее, чем Тавернер ожидал, когда пару дней спустя я просматривал для него вечернюю газету, где было помещено сообщение о том, что миссис Юстэйс, в связи с внезапным недомоганием, не будет участвовать в открытии выставки индийского искусства в Эстон-гэлери, и эта задача будет выполнена другой светской знаменитостью.

– Конечно, это может быть инфлюэнца, – сказал я.

– Или колики, – сказал Тавернер. – Или даже воспаление коленного сустава, – добавил он, не желая разговаривать со скептиком.

Следующий сигнал пришел не так скоро, как я ожидал, рассчитывая увидеть полковника Юстэйса всякий раз, когда раздавался звонок. Но наконец он появился, и даже при беглом взгляде становилось очевидно, что он за это время распрощался со многим.

Поза, в которой он сидел, облокотившись на спинку стула, говорила о том, что он исчерпал все свои возможности – как умственные, так и физические, и Тавернер вынужден был облегчить его участь и начать разговор первым.

– Итак, вы пришли послушать меня? – спросил он. – Я всегда считал, что мой талант скрыт от всех, кроме тех, чей образ мыслей совпадает с моим.

– Моя жена слышала о вас, – последовал ответ. – Она интересуется… вашим направлением работ.

– А, она изучает оккультизм?

– Я не стал бы называть это изучением, – сказал Юстэйс, избегая слова «оккультизм». – Она занимается им по-любительски и ходит на лекции по восточному мистицизму, который похож на настоящий не более, чем… чем кошка на тигра, – добавил он, поддаваясь внезапному приливу эмоций и обращаясь к кошке экономки, устроившейся на коврике у камина. – Я молю Бога, чтобы она оставила это, – добавил он устало.

– Насколько я понимаю, – спокойно сказал Тавернер, – вы не сторонник этого предмета.

– Если бы вы задали мне этот вопрос неделю назад, – сказал Юстэйс, – я бы ответил нет, но сейчас… я не знаю, что сказать. Но одно я вам могу сказать, – воскликнул он, и сдерживаемое пламя опять прорвалось наружу. – Если оккультизма не существует, если вы не обладаете теми силами, которые себе приписываете, то что же это происходит с Эвелин?

– Насколько я понимаю, – спокойно сказал Тавернер, своим тоном и поведением давая понять, что руководство беседой он берет в свои руки, – вашу жену взволновало нечто такое, что, по-вашему мнению, имеет оккультное происхождение, хотя вы и не понимаете, что происходит?

– Я вполне понимаю, что происходит, – решительно ответил наш посетитель, – хотя я никогда и не верил этим сказкам.

– Вы расскажете мне подробности? – спросил Тавернер. – Тогда я смогу составить свое мнение.

– Я расскажу вам всю историю, – ответил полковник Юстэйс, – поскольку я не допускаю, чтобы, будучи умудренным опытом человеком, вы могли придать ей то же значение, что и моя жена. И не потому, что между нами нет полного доверия, но женщины не в состоянии понять некоторые вещи и нет смысла пытаться им их объяснить. Вы, может быть, помните, как во время предыдущей нашей беседы моя жена рассказывала о том, что к ней является женщина-туземка, и она слышит речь на индийском диалекте. По ее описанию мне кажется, что то, что она видит, – это образ женщины, которую я содержал некоторое время, служа в Бордере, и которая, как это иногда: случается, наделала много шума, когда я ее отослал прочь. Я часто слыхал, что, если мужчина вступает в… м-м… связь с туземками, они приобретают сверхъестественные способности ставить ловушки, удерживающие вашу душу своим дикарским колдовством. Я никогда этому не верил, смеялся, когда товарищ беспокоился о подобных вещах, но, Бог мой, это оказалось правдой. Эта женщина, с тех пор как она умерла, является мне во сне, а когда я женился на Эвелин, она обернулась коварной мстительницей.

– В каком состоянии сейчас ваша жена? – поинтересовался Тавернер.

– В состоянии помрачения сознания. Доктора говорят о сонной болезни, но, – он мрачно усмехнулся, – я знаю лучше. Я видел, как она входит в это состояние, и я знаю, что это такое. Уверяю вас, я слышал, как эти две женщины разговаривали между собой, Хунифа на ломаном английском, и я слышал ее так же ясно, как слышу вас, и с того времени – а прошло десять дней – Эвелин ни разу не возвращалась в полное сознание и ее силы постепенно угасают. Сегодня она мне сказала, что вряд ли переживет ночь, – добавил он срывающимся голосом и поднял руку, чтобы спрятать подергивание губ.

– Могли бы вы показать мне свою жену? – спросил Тавернер. – Мне трудно что-либо вам посоветовать, пока я не сделаю этого.

– Перед вашей дверью стоит машина, чтобы отвезти вас к ней, если вы согласны поехать.

– Прежде чем я это сделаю, я должен выяснить у вас одну вещь, – сказал Тавернер, – а именно: если услышав мой совет, вы решите ему следовать, вы должны будете идти до конца, так как нет ничего губительнее, чем начать оккультное предприятие, а потом отступиться от него.

– Если вы не сможете что-нибудь сделать, никто ничего сделать не сможет, – сокрушенно сказал Юстэйс, и мы последовали за ним в машину.

Когда я видел миссис Юстэйс в вечернем наряде, я подумал о том, как она прекрасна, но когда она в белом убранстве непринужденно лежала на своей белой кровати, она была похожа на мое мальчишеское представление об ангелах больше, чем что бы то ни было из того, что мне приходилось видеть среди произведений искусства. Я мог понять, почему муж обожает ее.

Мне не нужен был стетоскоп, чтобы определить, что жизнь ее угасает. Пульс в запястье не прощупывался, и только слабое шевеление шнурков на ее рубашке говорило о том, что она еще дышит. Не было ни малейшего сомнения, что она не переживет эту ночь. Она могла скончаться в любой момент.

Тавернер отослал из комнаты сиделку, а меня и Юс– тэйса заставил отойти подальше. Затем он уселся рядом с кроватью и пристально уставился в лицо лежащей без сознания женщины. По тому, как он сосредоточился, я знал, что его мозг ищет контакта с ее душой, где бы он ни произошел.

Я увидел, как он положил руку ей на грудь, и догадался, что он зовет ее вернуться в свое тело. И, как я и ожидал, я заметил, что ее дыхание становится более глубоким и размеренным, а с лица уходит восковая неподвижность.

Потом она заговорила, и при звуке ее голоса я едва смог удержать ее мужа, когда он тут же бросился к ней.