Текст книги "Изгнание"
Автор книги: Дина Лампитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)
Ваш самый преданный друг». Через несколько дней написавший это письмо и его адресат сошлись в сражении при Лэнсдаун Хилл, к северу от Бата. Победа осталась за роялистами, но досталась она им страшной ценой. Большая часть их кавалерии полегла, и с ней погиб сэр Бевил Гренвилл, главный предводитель корнуэльских солдат, неординарный ученый и выдающийся полководец, а Уоллер, целый и невредимый, отступил со своим войском в темноту леса и повел его обратно в Бат.
На следующий день после этого сражения в расположении роялистов взорвалась большая телега с порохом. Все, кто стоял рядом, погибли, очень многие были ранены. Сэр Ральф Хоптон тоже был сильно ранен в руку, ослеплен огнем, к тому же он получил большое количество ожогов. Всего израненного, его перевезли в Девайзес, где он узнал, что Уоллер с подкреплением, прибывшим из Бристоля, вышел ему навстречу и расположился с войском возле Раундвей Даун, готовясь к новому сражению.
Изнемогая от ран, Хоптон давал приказания, лежа на больничной койке. Принц Морис, младший брат принца Руперта, вместе с маркизом Хартфордом и графом Карнарвоном, видя, что осталось от кавалерии, поскакали в Оксфорд за подмогой, обещая, что не остановятся по дороге, даже если лошади умрут под ними. В Оксфорде же, несмотря на разбушевавшуюся эпидемию, шла подготовка к большому празднику в честь скорого прибытия Генриетты-Марии, которая была уже совсем близко. Принц Руперт отправился ей навстречу, чтобы проводить королеву через Мидленд.
Всадники прибыли в Оксфорд одиннадцатого июля. Все в грязи они падали с ног от усталости, они скакали всю дорогу, это чуть было не погубило их. Лошадей они загубили. Те, кто видел, как они приехали, в том числе один слуга из дома Николь, подробно рассказавший ей об этом, были свидетелями ужасного зрелища. Всадники спешились, шатаясь как пьяные, и тут же попросили о помощи, но им сообщили, что принц Руперт уехал. Не выдержав такого напряжения, принц Морис открыто заплакал. К счастью, король еще не успел отправиться навстречу королеве, и был все еще в городе. Он послал на подмогу Хоптону второй отряд под командованием лорда Уилмота (первый, под командованием сэра Генри, уже покинул пределы города).
Положение же в Девайзесе было весьма плачевно: провизия и порох сильно пострадали от дождя. Ральф Хоптон мучительно страдал от ран. Еще два дня, и с остатками войска было бы все кончено, но тут свершилось чудо. Несмотря на то, что он проскакал из Оксфорда со своим войском пятьдесят миль, Уилмот налетел на парламентариев как буря. Сражение продолжалось до тех пор, пока вражеская кавалерия не ударилась в бегство. Но он снова и снова атаковал их, заставляя двигаться к приготовленному заранее эскарпу, где почти все всадники и лошади нашли свою смерть. А в это время из города вышли корнуэльские солдаты и стали теснить пехоту «круглоголовых». В результате тридцать парламентских знамен оказались в руках роялистов вместе с полевыми орудиями и другим оружием, отобранным у пленных, которых было огромное количество. История, начавшаяся подобно поединку Давида и Голиафа, закончилась полной победой роялистов.
* * *
Королева приехала в Оксфорд четырнадцатого июля, перед этим король, принц Уэльский и его младший брат Джеймс, герцог Йоркский, присоединились к ней в Эджгилле. Некоторые, в том числе и Николь, решили, что король решил встретить именно в Эджгилле свою жену в память о тех, кто погиб там, сражаясь за него. Но Карл, как оказалось, поехал туда по просьбе жены и постарался тут же исполнить желание королевы наградить по заслугам ее любимого спутника Генри Джермина, брата Джекобины. Таким образом, новоиспеченный граф Сент Олбанс въехал в город в составе свиты королевы.
Рискуя подцепить заразу, Николь приехала в город, чтобы присоединиться к придворным, встречающим королевскую чету во дворе церкви Христа. Они въехали туда гордо, бок о бок, под величественно развевающимся флагом Тюдоров. Но бросив лишь беглый взгляд на Генриетту-Марию – знаменитую историческую личность, Николь больше не сводила глаз лишь с одного человека, за жизнь которого так часто молилась по ночам. Увидев его красивую темноволосую голову, Николь с облегчением вздохнула.
Она иногда спрашивала себя: что заставило ее так сильно привязаться к Джоселину Аттвуду, ведь, как она надеялась, она могла в любой момент уйти и оставить этого человека в прошлом. Но ее беспорядочные мысли находили на этот вопрос только один ответ: она не могла сдержать те чувства и страсть, которые он вызывал в ней. Они были столь велики и необузданны, что все разумные порывы Николь просто не могли им противостоять.
Сначала собравшиеся приветствовали процессию, но потом все бросились в объятия друг друга. Спешившиеся мужчины приветствовали своих жен и любовниц, обнимая и целуя их. Только принц Руперт, верный себе, с мрачным видом зашел в дом, не обращая ни на кого внимания. Даже Генри Джермин, который, по словам Джекобины, будучи первым придворным королевы, не имел права далеко от нее отходить, радостно обнял сестру, спеша поделиться с ней известием о своих победах.
– А ты, моя любимая, как поживала все это время? – спросил Джоселин, подбежав к Николь.
Он не поцеловал ее, просто взял за руки и держал, слегка отстранив от себя, чтобы видеть ее лицо.
– Я никогда в жизни не думала, что можно так скучать, – честно ответила Николь.
Джоселин усмехнулся:
– Даже несмотря на то, что принц Уэльский пытался заменить меня в мое отсутствие?
– Ты слышал об этом?
– Я слышал, что он воспылал к тебе юношеской страстью.
– Могу тебя заверить, что ничего не произошло. Сказать по правде, я стала на удивление верной кое-кому, – лукаво ответила Николь Холл.
ГЛABA СЕМНАДЦАТАЯ
Согласно предсказанию, Джекобине Джермин было суждено лишь завести небольшую интрижку с принцем Рупертом, который привык завоевывать женские сердца ненадолго, а потом бросать своих любовниц, пока они не успели ему надоесть. Ее мужем, как ей нагадали, станет человек ниже нее по происхождению, хотя в его жилах и будет течь герцогская кровь.
– Какой-нибудь благородный негодяй, – сказала Николь, выслушав ее историю.
– Наверное. Хотя я не представляю, кто мне может понравиться больше, чем принц. Мне ненавистна даже мысль об этом.
– Значит, Эмеральд Дитч была не права.
– Так зовут ту женщину? – спросила пораженная Джекобина, – Мне она не представилась.
Николь казалась смущенной:
– Я могу ошибаться.
– Сомневаюсь, – ответила ее подруга, ее бледное маленькое личико повеселело, – ты из тех людей, которые никогда не ошибаются, Арабелла.
Ожидая прибытие Джоселина, ее подруга переехала обратно в Оксфорд, желая быть поближе к Руперту, который, как слышала Николь, не стал жить в колледже, а поселился в доме на Хай Стрит. Так что в доме, куда Николь и Джоселин возвращались в тот вечер после торжественной встречи королевы, не было никого, кроме слуг и ребенка. Она заметила, что муж был в каком-то странном состоянии, он был на удивление возбужден и обеспокоен, и Николь совсем не удивилась, когда он предложил ей пойти домой пешком и прогуляться вдоль реки, чтобы полюбоваться последними минутами уходящего дня. Оставив лошадей, они медленно побрели в сумерках.
Вечер был просто великолепный, солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая небо в великолепный багровый цвет. Масса усилий была приложена для того, чтобы убрать всю грязь с улиц, поэтому в этот вечер воздух в городе был наполнен запахом трав и цветов. Местный врач заявил, что недавняя эпидемия тифа разразилась из-за присутствия в городе армии, солдаты которой «питаются чуть ли не отбросами, живут в ужасных условиях и носят одежду, которую не стирают годами». Поэтому городской совет нанял на работу в два раза больше мусорщиков и дворников, и это помогло изрядно улучшить санитарное состояние городских улиц.
Теперь можно было не бояться заразиться на каждом шагу, и Николь с Джоселином медленно вышли из огромных ворот церкви Христа, повернули налево и покинули город через Южные ворота. Обычно в такое время ворота были закрыты, через них никого не пропускали, но сидевший на страже и мирно попивающий портвейн охранник, узнал в лорде Джоселине приближенного принца Руперта и открыл для них калитку. Вскоре пара оставила городские стены далеко позади и теперь не спеша брела среди лугов, по которым петляла река Шеруел. Темнота становилась все гуще, и Джоселин взял Николь за руку.
Она почувствовала, как по ее телу пробежала искра, исходившая от его руки, это была искра желания, и она, поняв, наконец, причину его возбуждения, вдруг ужасно захотела оказаться дома, до которого было еще так далеко. Но тут Джоселин удивил ее еще больше.
– Как ты думаешь, река чистая? – спросил он, и она увидела в полутьме его улыбку.
– Да, слава Богу. Этот смешной человек, которого все называют «водяным поэтом», поработал на славу.
– Тогда давай проверим на себе ее чистоту?
– Ты хочешь сказать, что нам стоит искупаться?
– А почему бы и нет? Вокруг никого нет. Надеюсь, ты умеешь плавать, Арабелла?
– Конечно.
– Ну, кто первый окажется в воде?
С этими словами Джоселин начал снимать с себя костюм, бросая изысканные кружевные предметы одежды на землю так небрежно, как будто это были лохмотья. Его тело показалось Николь еще более прекрасным, чем она его помнила. Оно было стройным и сильным, было заметно, что он много времени проводит в седле. Предмет его мужской гордости, уныло висевший в окружении черных волос, стал медленно подниматься, когда он посмотрел на нее. Природа брала свое, и Николь нарочито медленно начала развязывать множество завязок на платье, пока Джоселин стоял от нее на расстоянии и не делал попыток приблизиться. С нежным шелестом все предметы ее туалета один за другим упали на землю, и она оказалась, как и он, совершенно голой.
– Ты так прекрасна, Арабелла, – тихо сказал он.
Вместо ответа она протянула руки, и мужчина из прошедшего столетия поспешно шагнул ей навстречу. Потом Джоселин заключил ее в объятия, их губы слились в поцелуе, таком страстном, что Николь показалось, он пытается языком дотянуться до ее сердца. Их поцелуй, казалось, длился целую вечность. Когда объятия немного ослабли, его губы скользнули вниз, целуя ее шею, плечи и грудь, которая тут же напряглась под их лаской.
Прикасаясь руками к его упругому телу, Николь чувствовала, как напряжена каждая его клеточка. Им были не нужны слова, они, стоя на берегу блестящей вечерней реки, были поглощены друг другом и своими чувствами. Джоселин осторожно водил языком по ее соскам, потом она почувствовала, что его губы скользнули ниже по ее телу.
– Иди ко мне! – взмолилась Николь, чувствуя, как ее тело все больше охватывает желание, она медленно опустилась на колени, стараясь делать все, чтобы ему тоже было приятно.
Они посмотрели друг на друга: их лица говорили все без слов, глаза были наполнены бешеным желанием. Николь осторожно легла спиной на траву, а он лег на нее сверху, и каждой клеточкой своего тела она ощущала приятную тяжесть. Он вошел в нее медленно и осторожно, затаив дыхание. Она обняла его за шею, не видя уже ничего, кроме широких плеч, закрывших последние лучи солнца, лаская его с невероятной страстью и нежностью, пока, наконец, не почувствовала, что его движения стали упругими и ритмичными. Она поняла, что он теряет контроль: ритм становился все быстрее и яростнее. Не в силах больше сдерживать себя, ее муж тихо застонал от наслаждения. Жалея о том, что минута такого невероятного блаженства подходит к концу, но уже понимая, что не сможет сдержать его страсть, Николь начала двигаться с ним в одном ритме, помогая ему и себе достичь кульминации. И скоро она наступила. Судорожно вздохнув, Джоселин сделал несколько движений, вложив в них всю силу и страсть. Потом она почувствовала, как внутри у нее что-то лопнуло, разорвалось, Джоселин восторженно зашептал слова любви, и Николь показалось, что она поднялась в небеса и призрачно парит среди звезд.
– Никогда не испытывал ничего подобного, – прошептал Джоселин, падая рядом с ней в траву, похожий на уставшего солдата, только что вышедшего с поля боя.
– Я тоже, никогда.
– Ты говоришь правду?
– Да! – ответила Николь.
Они зашли в реку и, наслаждаясь наготой друг друга, долго плескались в ней, а потом стали медленно одеваться. Вскоре они, крепко взявшись за руки, брели в сторону Магдален-Колледжа и, пройдя через сад и кладбище, направились в сторону церкви Святого Илии, минуя парки Вадхама, Святой Троицы и Святого Джонса. Они не хотели возвращаться в город, который в этот час был молчаливым и сонным. Подходя к дому, Джоселин и Николь все-таки остановились и полюбовались его видом в лунном свете.
* * *
Через несколько дней ей пришло в голову, что в ту ночь большинство солдат, офицеров и командующих армией, включая и самого короля, занимались тем же. Но только не принц Руперт. На рассвете он уже подъезжал к Бристолю, где Уоллер собирал остатки своего несчастного войска. Потом он начал преследовать сэра Уильяма и делал это до самого Ившема, атакуя и ослабляя его армию чуть ли не на каждом шагу. Таким образом, парламентская «Западная Ассоциация» (так они называли объединенные войска из Глостершира, Шропшира, Сомерсета и Уилтшира) была разгромлена и унижена. Это все, плюс еще гибель в середине июня Джона Хемпдена – наиболее любимого и уважаемого лидера «круглоголовых» – сильно пошатнуло моральный боевой дух парламентариев. Вскоре – двадцать седьмого июля – пришла еще одна трагическая весть: Бристоль пал под натиском армии принца Руперта. Жестокое лето постепенно превращалось в осень, и обстановка в стране как раз созрела для того отвратительного и никому не нужного сражения, которое произошло двадцатого сентября при Раунд Хилл возле Ньюбери.
И в той, и в другой армии было не больше пятнадцати тысяч солдат. Все они страдали от плохого питания и ужасных условий, в которых им приходилось жить, во время своих бесконечных походов и преследований. Принц командовал кавалерией очень умело, тесня врага, но войско «круглоголовых» стойко держало оборону и периодически открывало огонь по врагу. Кровь, внутренности, кишки и мозги летели по воздуху и брызгали в лица тем, кто оказывался позади. Капитан Джон Гвин рассказывал, что видел, как «целая колонна солдат в шесть рядов была полностью обезглавлена одним пушечным выстрелом».
Кровавая бойня закончилась тем, что обе армии прекратили огонь с наступлением ночи. Но утро следующего дня застало людей продолжающими сражение, колящими, убивающими, рубящими друг друга. Мертвецов тут же вывозили с поля боя на телегах, и, согласно рассказам очевидцев, их было вывезено тридцать полных телег. Король вернулся в Оксфорд страшно расстроенный смертью своего друга и государственного секретаря, красавца лорда Фолкленда. Он покончил жизнь самоубийством на поле боя, намеренно пустив коня черепашьим шагом в небольшой разрыв в колонне войска, а враги поливали его непрерывным шквалом огня из тяжелых орудий. Лорд Фолкленд пошел на эту смерть, «одетый во все чистое, как на банкет», проклиная жестокость времени, в котором жил, и страшно переживая смерть своей возлюбленной, миссис Морей, «которую любил больше чем кого бы то ни было на свете». Тех, кто слышал об этом жестоком сражении, унесшем столько жизней, больше всего поразило то, что во дворце среди придворных шли разговоры, что это сражение явилось по своей сути совершенно бесполезным и не принесло никакой пользы ни одной из сторон, ни для настоящего, ни для будущего.
* * *
Николь приходилось теперь выполнять кое-какие придворные функции, и она, пользуясь случаем, внимательно следила за переменой, которая происходила с Карлом Стюартом. По дворцу ходила грустная история о том, что, когда они были на пути в Ньюбери, еще не зная, чем закончится это ужасное сражение, король сел на придорожный камень и склонил голову в каком-то немом отчаянии. Подошедший к нему младший сын Джеймс, герцог Йоркский, спросил, не лучше ли им отправиться домой. И король ответил: «У нас нет больше дома». Это мрачное настроение все чаще посещало его величество, несмотря на то, что теперь королева была рядом.
Во многих отношениях, как казалось Николь, появление Генриетты-Марии ухудшило атмосферу дворцовой жизни. Хотя король, без всяких сомнений, просто обожал ее, и супруги вели интенсивную супружескую жизнь (существовала дверь, в стене, соединяющей Мертон-Колледж, где была расположена резиденция королевы, и церковь Христа), их воссоединение внесло явный раскол в жизнь придворного общества. Окружавшие королеву люди (и в первую очередь, конечно, Генри Джермин) начали ссориться с королевскими фаворитами за преимущество быть первыми и более знатными. Было два человека, которые страдали больше других: два королевских племянника – принц Руперт и принц Морис, которых королева явно не любила.
Известия с полей сражений в ту осень были малоутешительными для короля и его окружения. «Круглоголовые» одержали победы в Йоркшире и Линкольншире, а осада роялистами Гулля была снята прибывшими туда опытными шотландскими воинами: сэром Джоном Мелдрамом, сэром Томасом Ферфаксом и полковником Оливером Кромвелем. Николь была удивлена, когда услышала последнее имя и выслушала всю историю в мрачном молчании, радуясь мысли о том, что Джоселин находится в Суссексе, сражаясь под командованием Ральфа Хоптона, у которого восстановилось зрение, и он полностью оправился после ужасного поражения при Лэнсдаун Хилл. Но из Суссекса новости были нерегулярны и малоутешительны, поэтому Николь все чаще ловила себя на мысли о том, что Джоселин, возможно, уже погиб в бою. Смутно сознавая, зачем она это делает, и на этот раз намеренно поехав одна, Николь как-то ранним октябрьским утром отправилась повидаться с Эмеральдом Дитчем.
День был просто замечательный, в воздухе стоял запах скошенной пшеницы и спелых фруктов, небо над головой было синим и прозрачным, как крылышки голубых бабочек. Деревья в лесу ошеломляли своими яркими красками, вселяя в Николь чувство легкости и радости, и все же она не могла не думать о том, что все краски леса повторяют яркую палитру цветов, присущих тому месту, где разворачивается сражение: темно-красный – цвет крови, темно-желтый – цвет солдатских курток, зеленовато-коричневый – цвет начинающих затягиваться боевых ран. Сухие листья под копытами лошади хрустели, напоминая звуки мушкетных выстрелов, и, когда она, наконец, добралась до поляны, где стояла цыганская хижина, все ее мысли были о смерти.
Как бы в ответ на ее меланхолическое настроение, Эмеральд тоже находился в состоянии, похожем на мрачный транс, хотя, как поняла Николь, оно было вызвано, скорее всего, травами, которые он подмешал в табак своей трубки. Когда Николь увидела его, он сидел и лениво курил. Грубые черты лица выдавали невероятное количество прожитых им лет, казалось даже, что человек не может жить так долго. В то же время Николь заметила, что черты его лица немного расплывчатые и мягкие, а черные глаза сверкают жизнью, как драгоценные камни. Он пригласил ее войти и кивком головы указал на место за столом у горящего камина.
– Как вы себя чувствуете? – немного смущенно спросила Николь.
– Просто замечательно, – ответил он, но больше ничего не стал объяснять.
– Погадаете мне на картах?
Эмеральд покачал головой:
– Сегодня я могу только смотреть в магический кристалл, именно сегодня он мне откроет множество своих тайн.
– Хорошо, пусть будет кристалл, – согласилась Николь, – я бы очень хотела получить кое-какие советы.
Потусторонний взгляд исчез, глаза Эмеральда вдруг сузились, и он внимательно посмотрел на нее:
– Подобно тому, как я страдаю, пребывая в облике несчастной умершей старой Мэг, так же и ты страдаешь от своего перевоплощения, не так ли?
– Мне кажется, уже начало страдать мое сознание.
– Возьми кристалл, – сказал Эмеральд и протянул ей стеклянный шарик, который сверкнул в ее руках зловещим красным светом, будто был сделан из ртути.
– Сколько я должна его держать?
– Всего лишь мгновение или два, пока в него не перельется немного тепла твоей души.
– Как поэтично сказано.
– Мы, цыгане, все поэты, – ответил Эмеральд, – темнокожие дети матушки Земли.
Прежняя Николь Холл, наверное, рассмеялась бы в ответ на эти слова и фыркнула что-нибудь вроде: «чушь собачья», но сейчас она только молча кивала головой, внимательно слушая каждое слово. Эмеральд протянул руку со шрамом.
– Теперь отдай его мне, Николь, – сказал он.
– Как вы меня назвали?
– Николь. Ведь это твое настоящее имя.
– Боже мой… – едва слышно простонала Николь.
– Ты проделала такое удивительное и длинное путешествие, – продолжал цыган, и его речь теперь была похожа на мелодичное тихое пение, – которое не доступно пониманию человека. Но ты проделала его не по доброй воле, тебя заставили это сделать силы, которым трудно сопротивляться.
Николь молча кивнула головой, вспоминая и почти физически ощущая заново ту силу, которая заставила ее перенестись в прошлое.
– Сначала тебе не нравилась та перемена, которая с тобой произошла, ты плакала и сопротивлялась моля, чтобы тебя отпустили. Потому что то время было гораздо легче для тебя.
– Легче?
– Да, потому что там все твои желания были ясны и понятны. Ты была ребенком, с простыми детскими желаниями, которые, правда, не всегда исполнялись. Теперь же все изменилось. Теперь на месте маленькой девочки появилась взрослая женщина.
– Что все это значит?
– Мужчина принес тебе счастье, и ты теперь больше не знаешь, чего хочешь. Ты слепо блуждаешь в лабиринте. Одна часть твоей души мечтает выбраться отсюда, но другая хочет остаться тут навсегда.
Николь заплакала, нисколько не стыдясь этого.
– У тебя будет шанс уйти отсюда, – продолжал Эмеральд, прижимая сверкающий стеклянный шар к груди.
Было похоже, что его красноватое свечение переливается в сердце мужчины, как густая кровь.
– Тебе будет предоставлен такой шанс. Даже дважды.
– И я им воспользуюсь?
– Я говорил уже об этом раньше: все в твоих руках.
– А Джоселин? Он не погибнет на войне?
– Мужчина, которого ты имеешь в виду, любит тебя так, как только может человек: сердцем, душой и телом. Он верит в то, что ты – вторая половина его существа, но именно он предоставит тебе шанс вернуться в прошлое.
– Как?
– Этого я сказать не могу, – Эмеральд положил кристалл и поднял глаза, и Николь увидела, что они сверкают загадочным огнем, как две черные жемчужины. – Остерегайся СНА, – тихо произнес он, – именно во сне ОНИ приходят за тобой.
Николь вздрогнула.
– Я видела ИХ на лужайке перед домом, здесь в Оксфорде, я была просто в ужасе.
Его брови удивленно поползли вверх:
– Но это те люди, по которым ты скучаешь.
– Да, я знаю. Поэтому вся эта ситуация мне и кажется такой невероятной.
– Ты должна познать истину, – ответил Эмеральд шепотом, – тогда ты поймешь, что тебе делать. Твой муж останется жив, если ты этого захочешь.
– Я боюсь, – прошептала Николь.
– Храбрый всегда боится. А теперь тебе лучше уйти. Зайди ко мне еще раз, перед тем, как уехать из Оксфорда.
– А когда я отсюда уеду?
– Скоро, очень скоро, – слова замерли у него на губах, и она увидела, что он или уснул, или погрузился в глубокий транс.
Николь возвращалась в город, когда день, начавший уже клониться к вечеру, сделался цвета перезрелой сливы. Начинавшиеся сумерки ткали по небу тончайшие серебряные нити, а деревья отбрасывали на землю длинные золотые тени, как бы поторапливая уходящий день. Сделав крюк, Николь поднялась на вершину холма и остановилась, глядя на раскинувшийся у его подножия Оксфорд, на неровную линию недавно построенных укреплений, напоминавших формой странную звезду. Издалека была хорошо видна огромная церковь Святого Илии, она также заметила крошечное пятно дома, где жила с человеком, которого так любила.
– Я хочу вернуться сейчас, – громко произнесла она, – пока он снова не пришел и не занялся со мною любовью. Потому что я чувствую, скоро настанет час, когда вернуться мне будет так же невозможно, как и добраться сюда.
Она заплакала и похлопала лошадь по шее. Повинуясь этому простому сигналу, животное медленно двинулось в сторону дома. Ему было абсолютно все равно, отчего плачет его наездница: жалеет ли она о своем потерянном прошлом или страшится того, что ее ждет в неизвестном будущем.
* * *
Как того боялась Николь, этой ночью к ней пришел СОН. На этот раз она немного постояла перед входом в больницу, а потом вошла внутрь, удивляясь тому, что вокруг столько людей, пока наконец не сообразила, что все они пришли проведать больных. Кругом было много детей, но никто из них не был так красив, как Миранда. Это заставило Николь как-то странно заскучать, она повернулась и побрела к выходу, но тут увидела Глинду Говард. Желая поговорить с ней и рассказать о своих приключениях, Николь побежала за ней, громко окликая актрису по имени.
Глинда не слышала ее, а продолжала быстро идти по длинному коридору с бежавшей сзади и все еще пытающейся привлечь ее внимание Николь. Потом Глинда остановилась возле какой-то двери, и Николь отпрянула назад, ей не хотелось заходить туда, потому что она знала: что именно за этой дверью лежит то тело… Движение воздуха, которое возникло оттого, что Глинда распахнула дверь, захватило ее и внесло в комнату, как если бы она совсем не имела телесной оболочки. Она снова увидела картину, от которой ее бросало в дрожь.
Тело лежало все так же неподвижно и спокойно. Актриса присела на стул, стоящий рядом с кроватью, ее безобразно-красивое лицо было серьезным, рот, похожий на цветок цикламена, слегка приоткрылся, когда она заговорила:
– Смотри, я принесла с собой Библию – сказала Глинда, – ты слышишь это, маленькая негодяйка? Я только что ходила с ней в церковь. Смешно, правда? Ты не находишь?
Тело оставалось неподвижным, его сон не могло ничто потревожить.
– О, Господи! – в отчаянии воскликнула актриса, ее плечи безвольно опустились. – Видит Бог, мне не следовало приходить. Ты, конечно, была порядочной сукой, Николь, но я вовсе не хотела, чтобы с тобой случилось такое. Ты вовсе не заслужила этого.
Николь замерла. Она, наконец, поняла, что то, о чем она раньше только догадывалась, на самом деле – правда. Да, это тело – это она, или то, что от нее осталось, когда произошло переселение, такое неудачное или, наоборот, очень удачное!? И теперь, когда ее душа разгуливает где-то далеко, а может быть, и близко, она лежит здесь, неподвижная, в глубокой коме.
Глинда нагнулась и, приблизившись к самому лицу лежащего на кровати тела, заговорила:
– Если бы только я могла знать, где ты, Николь. Все-таки, ГДЕ ЖЕ ТЫ? Где твоя душа, где твое сознание, пока твое тело лежит здесь? Ты ведь не умерла, но и живой тебя не назовешь… Куда ты все-таки отправилась?
– Я здесь, Глинда, – прошептала Николь, – я здесь. Я стою позади тебя, – и она очень осторожно опустила руку на плечо актрисы.
Глинда подскочила, резко обернувшись назад.
– Боже, кажется, я что-то слышу! – негромко воскликнула она. – И все же, могу поклясться…
– Глинда, это я, – перебила ее Николь, теперь уже громче. – Здесь! Посмотри! Глинда, Глинда! Я здесь в комнате вместе с тобой!
Вдруг Николь начала падать, как тогда, когда сеанс гипноза только начинался. Она падала вниз, в темноту, снова и снова выкрикивая имя актрисы. Она понимала, что падает в бездну, но тут кто-то поймал ее и продолжал крепко держать, пока она жалобно всхлипывала и причитала. Еще не успев открыть глаза, Николь уже поняла, кто это был.
– О, Джоселин! – громко закричала она, – Не оставляй меня больше одну! Мне бывает иногда так страшно!
Он начал качать ее, гладя по волосам.
– Я здесь, я снова с тобой. Не надо плакать, Арабелла. Это был всего лишь сон, – нежно произнес он.
– Но сон был такой реальный, если б ты только знал, такой реальный!
– Это было что-то из твоего прошлого?
– Да.
– Связанное с Майклом Морельяном?
– Нет, – вздохнув, ответила Николь, – это связано с теми, кого я знала задолго до того, как познакомилась с ним.
Джоселин кивнул, но больше ничего не сказал, просто сидел тихо-тихо и нежно прижимал ее к себе, пока Николь не уснула.
* * *
В октябре 1643 года король Карл I созвал совещание военного совета. Некоторые командующие возвратились в Оксфорд, чтобы присутствовать на нем. Джоселин Аттвуд оказался в их числе. Он гнал коня всю ночь, чтобы пораньше приехать к Николь, но, как он потом сам рассказывал, нашел жену такой расстроенной, что она не могла встретить его подобающим образом. Все же на рассвете им удалось проявить свои супружеские чувства: ощутив его рядом с собой, Николь проснулась и, встав на колени, начала ласкать его член, который был совсем не меньше, оттого что его хозяин крепко спал. Проснувшись, Джоселин обнаружил, что его плоть находится глубоко внутри его жены, и он немедленно принялся за дело. Насладившись друг другом до изнеможения, они уснули, и только яркий свет позднего осеннего дня смог разбудить их.
Военный совет было решено собрать в церкви Христа, и Джоселин с Николь поехали прохладным осенним утром в Оксфорд на двух лошадях, он – по приказу короля, она – чтобы повидаться с Джекобиной, которую на эту встречу пригласил брат. Генри Джермин был довольно ловок, и ему удалось расположиться в том же здании, где размещалась резиденция короля. Гости могли спокойно сидеть около окна, потягивать вино, играть в карты и в то же время видеть всех, кто собирается на встречу с королем.
Для Николь это была еще одна великолепная возможность посмотреть на людей, которые творили историю. Она не отрывала глаз от квадратного двора, в который один за другим – кто пешком, кто верхом – прибывали люди, не обращая внимания на то, что ее партнерша вовсю обыгрывала ее в пикет.
Первым прибыл Эдвард Гайд, блестящий адвокат, член Парламента, решивший в трудный момент встать на сторону своего короля. Всем известно, что в один прекрасный день сын Карла Джеймс женится на безобразной дочери Гайда Анне только потому, что та от него забеременеет, и что Гайд Парк будет назван так в честь этой семьи. Поэтому сейчас Николь смотрела на него во все глаза. У него были хорошие, ухоженные волосы, и больше об этом человеке нельзя было сказать ничего лестного, так как он был маленький, толстый, кривоногий. Николь понадеялась, что, к счастью для герцога Йоркского, который сейчас был очень симпатичным светловолосым маленьким мальчиком, описание Анны Гайд как толстой и пучеглазой особы будет в свое время просто преувеличено. Заметив ее интерес, Генри Джермин сказал:
– Этот юноша – ужасный нахал. Вы знаете, он долгое время утверждал, что королева имеет слишком большое влияние на короля, пока сам для себя не решил, с какой стороны ему самому лучше намазывать масло на хлеб.
