Текст книги "Ночь Томаса"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 18

Я жил в Пико Мундо, где прерии переходят в пустыню Мохаве, так что мне приходилось встречаться с койотами. Обычно при таких обстоятельствах, когда они, с опаской относясь к человеческим существам, хотели избежать контакта со мной и не думали о том, чтобы погрызть мои кости.

Однако как-то раз мне довелось столкнуться с койотами, которые отправились за мясом, и, увидев меня, у них определенно потекли слюнки. Тогда мне все-таки удалось уйти, едва не оставив кусок задницы в пасти одного из них.

Если бы я был Хатчем Хатчинсоном и второй раз за семнадцать месяцев оказался на пути стаи голодных койотов, то расценил бы случившееся не как забавное совпадение, а как научное доказательство того факта, что койоты превратились во врагов рода человеческого и поставили своей целью его полное истребление.

В тумане, в зеленой полосе, на краю каньона Гекаты, шесть представителей Canis latrans совсем не напоминали тех милых зверьков, которых продают в зоомагазинах.

И вот это казалось необычным, поверите вы мне или нет, потому что койоты выглядят довольно-таки обаятельно. Они куда более близкие родственники волкам, чем собаки, поджарые, мускулистые, опасные хищники, но лапы у них слишком большие для тела, уши – слишком большие для головы, вот они чем-то и напоминают щенков, такие же милые, как иранский, одержимый убийствами диктатор, когда надевает костюм и фотографируется со школьниками, которых родители по своей воле определили в террористы-смертники.

С узкими мордами, обнаженными клыками, горящими глазами, эти шесть койотов, что стояли передо мной и Аннамарией, ничем не напоминали псов из рекламного ролика о вкусной и здоровой собачьей пище. Более всего они походили на фашистов-исламистов в шерсти.

В наиболее опасные моменты я обычно могу найти хоть какое-то подручное оружие, но в этот момент, в зеленой полосе, мог рассчитывать только на штакетину, если бы успел выломать ее из забора. Не видел я в непосредственной близости ни камней, ни бейсбольных бит, ни ведер, ни швабр, ни старинных фарфоровых ваз, ни сковородок, ни лопат, ни хорьков со злобно вытаращенными глазами, которыми в прошлом удавалось отбиться от врагов.

Я уже начал думать о том, что пора мне преодолеть страх перед оружием и постоянно носить с собой пистолет.

Но, как выяснилось, койотам не удалось застать меня с пустыми руками: моим оружием стала молодая, беременная, загадочная женщина. Когда я предложил ей медленно отходить от этой зубастой банды, она ответила:

– Они только так выглядят.

– Ты про койотов? – не понял я. – Я-то думал, они именно такие.

Вместо того чтобы отступать от хищников в надежде найти незапертую калитку в заборе, Аннамария шагнула к ним.

С моих губ сорвалось нехорошее слово, означающее экскременты, но, надеюсь, я использовал самый благообразный синоним.

Спокойно, но решительно Аннамария заявила койотам:

– Вам здесь делать нечего. Остальной мир ваш… но не это место в настоящий момент.

Лично я не думал, что это удачная стратегия – говорить стае голодных хищников, что они выбрали неудачное время и сейчас их никак обслужить не могут.

Шерсть у них поднялась дыбом. Уши прижались к голове. Мышцы напряглись.

Эти ребята настроились на сытную трапезу.

Когда она приблизилась к ним еще на шаг, я ничего не сказал, но только по одной причине: боялся, что заговорю голосом Микки-Мауса. Однако последовал за ней, коснулся ее плеча.

Игнорируя меня, она продолжила разговор с койотами:

– Я – не ваша. Он – не ваш. Теперь вы можете уходить.

В некоторых регионах этой страны койотов называют волками прерий, что, конечно же, звучит красивее, но, даже если назвать их мохнатыми крошками, они не превратятся в игривых щенков.

– Теперь вы можете уходить, – повторила Аннамария.

И, что удивительно, уверенность, с которой держались хищники, исчезла. Шерсть опала, они перестали скалить зубы.

– Теперь, – настаивала Аннамария.

Больше не желая встретиться с нею взглядом, они смотрели кто направо, кто налево, словно не понимали, как попали сюда и почему проявили такую неосмотрительность, оказавшись в непосредственной близости от опасной беременной женщины.

Помахивая хвостами, опустив головы, виновато оглядываясь, с побитым видом они ретировались в туман, словно ранее это именно их провела Красная Шапочка, а теперь еще и эта история, вот им и не оставалось ничего другого, как засомневаться, а хищники ли они?

Аннамария позволила мне вновь взять ее за руку, и мы двинулись дальше.

– Значит, ты умеешь говорить с животными, – поразмыслив о произошедшем на моих глазах, нарушил я долгую паузу.

– Нет. Так только казалось.

– Ты сказала, что они не те, кем выглядели.

– А кто тот? – спросила она.

– Так кем же они были… помимо того, кем выглядели.

– Ты знаешь.

– Это не ответ.

– Всё в свое время.

– И это тоже не ответ.

– Другого сейчас не будет.

– Понимаю.

– Еще нет. Но поймешь.

– Я никогда не видел Белого Кролика, но мы провалились из этого мира в Страну чудес.

Она сжала мою руку.

– Этот мир и есть Страна чудес, молодой человек, как тебе хорошо известно.

Справа от нас, лишь изредка возникая из тумана, по краю каньона, параллельно нам, крались койоты, на что я и обратил ее внимание.

– Да, они могут быть настойчивыми, – заметила она, – но решатся ли посмотреть на нас?

Я какое-то время еще поглядывал на них и ни разу не увидел блеска желтых глаз. Смотрели они в землю.

– Если ты можешь справиться со стаей койотов, не уверен, что я действительно тебе нужен.

– Я не могу повлиять на людей, если они захотят пытать меня или убить. Против них я беззащитна, и, если они настроены решительно, меня ждут страдания. А койоты… они меня не волнуют, вот и тебе не стоит обращать на них внимания.

– Ты, похоже, знаешь, о чем говоришь, – кивнул я, – но койоты все равно немного меня тревожат.

– «Добродетель смела, а чистота бесстрашна…»

– Шекспир, да? – спросил я.

– «Мера за меру».

– Я не знаю этой пьесы.

– Теперь знаешь.

При всем моем восхищении бардом Эвона, мне представлялось, что чистоте следовало бы побаиваться этих крадущихся в тумане силуэтов, если она не хотела, чтобы ее прожевали и проглотили.

Глава 19

За несколько кварталов до Коттеджа счастливого монстра, куда мы направлялись, наши зубастые сопровождающие растаяли в тумане и более не возвращались, хотя я подозревал, что мы видели их не в последний раз.

Дом стоял отдельно от остальных, в конце узкой аллеи с потрескавшимся асфальтом, обсаженной огромными гималайскими кедрами, ветви которых прогибались под туманом, как под снегом.

С высокой крышей, мансардными окнами, обшитыми досками стенами, вьюнами, уходящими на крышу, большой коттедж словно сошел с романтических полотен Томаса Кинкейда. [25]25
  Кинкейд, Томас (р. 1958) – современный американский художник. Родился и живет в Калифорнии.


[Закрыть]

Как любопытные привидения, щупальца тумана приникали к окнам, заглядывали внутрь, будто хотели определить, пригодны ли комнаты для бестелесных жильцов.

Темно-янтарный свет пробивал эти фантомные призраки насквозь, вырываясь из дома через восьмигранные стеклянные панели.

Пока мы шли по аллее, я рассказал Аннамарии о Блоссом Роуздейл, у которой ей предстояло провести час или два. Сорока пятью годами раньше пьяный и злобный отец бросил шестилетнюю Блоссом, головой вперед, в бочку, где зажег мусор, спрыснутый керосином.

К счастью, девочка была в плотно прилегающих очках, а потому избежала слепоты и спасла веки. Даже в шесть лет ей хватило ума задержать дыхание, и этим она уберегла легкие. Она свалила бочку набок и выползла из нее, вся в огне.

Хирурги сохранили одно ухо, воссоздали нос (конечно, он лишь отчасти напоминал настоящий) и губы. Волос Блоссом лишилась навсегда. Лицо покрывали жуткие шрамы, убрать которые не было никакой возможности.

В начале прошлой недели, на прогулке, я наткнулся на Блоссом, когда она свернула на обочину, потому что у автомобиля спустило колесо. И хотя она настаивала, что может поменять колесо сама, я избавил ее от хлопот, потому что Блоссом не доросла и до пяти футов, на обожженной левой руке у нее остались только большой и указательный пальцы, да к тому же в любую минуту мог пойти дождь.

После того как запаска заняла место проколотого колеса, Блоссом настояла на том, чтобы я поехал к ней выпить кофе и съесть кусок ее бесподобного пирога с орехами и корицей. Свой дом она называла Коттеджем счастливого монстра, и, хотя жила Блоссом в коттедже и действительно была счастлива, от монстра в ней было не больше, чем в Инопланетянине Спилберга, которого она немного напоминала.

Потом я заглянул к ней еще раз, вечером поиграть в джин-рамми [26]26
  Джин-рамми (ремик-джин) – карточная игра для двух игроков. Используется колода в 52 карты, старшая – король, младшая – туз.


[Закрыть]и поговорить. Хотя она выиграла три партии из трех (десять очков оценивались в цент), дело шло к тому, что мы станем хорошими друзьями. Однако она не знала о сверхъестественной стороне моей жизни.

И теперь, открыв дверь на наш стук, Блоссом воскликнула:

– Ах! Заходите, заходите. Бог послал мне дилетанта-картежника. Еще одна молитва услышана. У меня будет «Мерседес».

– В прошлый раз вы выиграли у меня пятьдесят центов. Чтобы скопить на «Мерседес», вам придется выигрывать у меня каждый день в течение тысячи лет.

– Почему нет? – Блоссом закрыла дверь и улыбнулась Аннамарии. – Вы напоминаете мне мою кузину Мелвину… замужнюю Мелвину, не ту кузину Мелвину, которая старая дева. Разумеется, кузина Мелвина безумна, а вы, вероятно, нет.

Я представил дам друг другу, Блоссом помогла Аннамарии снять куртку, повесила ее на крючок.

– У кузины Мелвины проблемы с путешественником во времени. Дорогая, вы думаете, путешествие во времени возможно?

– Двадцатью четырьмя часами раньше я находилась во вчера, – ответила Аннамария.

– А сейчас вы в сегодня. Я должна рассказать о вас кузине Мелвине.

Взяв Аннамарию за руку, Блоссом повела ее в глубь коттеджа.

– Кузина Мелвина говорит, что путешественник во времени из десятитысячного года от Рождества Христова тайком наведывается к ней на кухню, когда она спит.

– Почему на кухню? – спросила Аннамария.

Я шел следом за ними.

– Она подозревает, что в далеком будущем у них нет сладких пирогов.

Коттедж освещали лампы от Тиффани с абажурами из цветного стекла и бра, абажуры которых Блоссом придумала и изготовила сама.

– У кузины Мелвины на кухне много сладких пирогов?

– Она постоянно их печет.

В гостиной на стене висело лоскутное одеяло удивительной красоты с очень сложным рисунком. Блоссом продавала одеяла в художественные галереи, несколько приобрели музеи.

– Возможно, ее муж ночью пробуждается от голода и совершает набеги на пироги, – предположила Аннамария.

– Нет. Мелвина живет во Флориде, а ее муж, Норман, в ракетной шахте времен холодной войны в Небраске.

Из буфета она достала банку с кофе, передала Аннамарии.

– Почему у кого-то может возникнуть желание жить в старой ракетной шахте? – спросила Аннамария, взявшись за приготовление кофе.

Блоссом как раз открывала жестянку с печеньем.

– Чтобы не жить с Мелвиной. Она пошла бы с ним куда угодно, но только не в ракетную шахту.

Щипцами для кондитерских изделий Блоссом перекладывала печенье из жестянки на тарелку.

– Мелвина говорит, что они, возможно, утеряли лучшие рецепты во время мировой войны.

– Они воевали из-за сладких пирогов?

– Скорее всего, по обычным причинам. Но попутно остались без пирогов.

– Такое впечатление, что у нее не все в порядке с головой.

– Да, конечно, – кивнула Блоссом, – но в остальном она нормальная.

Я стоял у двери.

– У Аннамарии небольшая проблема.

– Беременность – это не проблема, – возразила Блоссом, – а благодать.

– Я не об этом. Ее ищут плохиши.

– Плохиши? – спросила Блоссом Аннамарию.

– Изначально плохих людей нет, – ответила Аннамария. – Все зависит от нашего выбора.

– И от Обманщика, – добавила Блоссом. – Он всегда нашептывает нам на ухо неправильный выбор. Но я уверена, что угрызения совести могут привести к раскаянию.

– Некоторые люди вспоминают об угрызениях совести лишь после того, как ты разбиваешь бейсбольную биту об их головы, – заметил я.

– Протрезвев, мой отец пожалел о том, что сделал со мной, – указала Блоссом.

– Некоторые люди, – гнул я свое, – запирают тебя в багажнике автомобиля с двумя дохлыми макаками-резус, ставят автомобиль в гигантский гидравлический пресс, нажимают на кнопку «ДАВИ» и смеются. Такого слова, как «сожаление», они просто не знают.

– Вы простили своего отца? – спросила Аннамария.

– Ему восемьдесят два года, – ответила Блоссом. – Я оплачиваю его счета в доме престарелых. Но не вижусь с ним.

– Некоторые люди, – продолжал я, – выходят из себя, и тебе приходится отнимать у них пистолет, и ты даешь им возможность обдумать содеянное ими, и они говорят, что вели себя неправильно, что их мучает совесть, но потом они позволяют тебе войти в комнату, где, и они точно это знают, находится крокодил, которого не кормили неделю.

Обе женщины одарили меня взглядом, каким обычно смотрят на двухголового мужчину, прогуливающего синюю собаку.

– Я не говорю – все, – уточнил я. – Только некоторые люди.

Аннамария вновь повернулась к Блоссом:

– Но вы простили своего отца.

– Да. Давным-давно. Это было нелегко. А не вижусь я с ним потому, что ему становится дурно, когда он видит меня. У него рвется сердце. Чувство вины. Он очень страдает.

Аннамария протянула руку, Блоссом ее взяла. Потом женщины обнялись.

– Мы можем поиграть в джин-рамми, или в «Крестословицу», или в бэкгаммон, [27]27
  Бэкгаммон (триктрак) – аналог нард.


[Закрыть]или во что-то еще, – предложила Блоссом.

– Бэкгаммон мне нравится, – кивнула Аннамария. – Вы добавляете в кофе немного ванили, когда варите его?

– Иногда ваниль, иногда – корицу.

– Корицу. Звучит неплохо.

– Кузина Мелвина… не та, что замужем за Норманом из ракетной шахты, другая… она добавляет половину чайной ложки корицы и полную чайную ложку какао в кофейник на двенадцать чашек.

– И это правильно. Давайте сделаем то же самое. Почему родители назвали обеих дочерей Мелвинами?

– Так они не родные сестры. – Блоссом достала жестянку с какао-порошком. – Они кузины. Обеих назвали в честь бабушки по материнской линии – Мелвины Белмонт Синглтон. В свое время она была знаменитой.

– Знаменитой? Чем?

– Тем, что жила с гориллами.

– И что делали гориллы, с которыми она жила?

– В общем, они были гориллами, и в какой-то момент она отправилась жить к ним.

– Кем она была… натуралистом или антропологом?

– Нет-нет, наукой она не занималась. Просто думала о мире и всех этих гориллах, не могла насмотреться на них, и гориллы, похоже, ничего не имели против.

– Я бы предположила, что они возражали, – вставила Аннамария.

– Когда ученые приехали, чтобы изучать горилл, последние иногда доставляли им массу хлопот, но бабушку Мелвину приняли как свою.

– Должно быть, она производила впечатление.

– Да, в нашей семье женщины крепкие, – кивнула Блоссом.

– Я это вижу, – улыбнулась Аннамария, и Блоссом ответила тем же.

– Бабушка Мелвина даже научила гориллу по имени Перси писать стихи.

– Любопытно.

– Правда, ни один здравомыслящий человек за них бы не заплатил. – И обе рассмеялись.

Мне хотелось побольше узнать о бабушке Мелвине и гориллах, но, с другой стороны, я не мог откладывать серьезный разговор с Человеком-фонарем. Блоссом и Аннамария очень хорошо ладили друг с другом, вот я и решил уйти молча, не извещая о том, что их Одиссей должен поднимать парус на своем боевом корабле.

Пересекая гостиную, заметил, что часы на каминной доске показывают без одной минуты полночь.

На моих часах значилось другое время – 7:52.

Приникнув ухом к часам на каминной доске, тиканья я не услышал: время они уже не отсчитывали.

Всю жизнь, с того самого момента, как для меня стало очевидным присутствие в нашем мире сверхъестественного, оно всегда проявлялось через мои паранормальные способности и никак больше: я видел души мертвых, задержавшихся в этом мире, видел загадочные вещие сны, обладал психическим магнетизмом.

Остановившиеся часы в однокомнатной квартирке Аннамарии были не видением, а реальностью, их видел не только я, но и она. И я не сомневался, что она и Блоссом, позови я их в гостиную, увидели бы на каминной доске то же самое, что и я.

Одни часы, остановившиеся за минуту до полуночи, являли собой всего лишь сломавшийся механизм. В эту ночь тумана, послушных человеку койотов и качелей на крыльце, которые раскачивались сами по себе, вторые часы, остановившиеся за минуту до того же часа, уже определенно о чем-то говорили.

Сверхъестественное вошло в наш мир новым, неведомым мне путем, и такое развитие событий представлялось мне зловещим.

Я мог найти только одно толкование остановившимся часам, которые показывали одно и то же время: для предотвращения многочисленных смертей и сильных разрушений, запланированных желтоглазым гигантом и его сообщниками, в моем распоряжении оставалось чуть больше четырех часов.

Глава 20

Спускающийся с высот голубь, загорающийся куст, раздающийся из огня голос, звезды, смещающиеся с привычных мест и образующие новые, знаковые рисунки на небесах…

Вот некоторые из знамений, на основе которых пророки выстраивали свои предсказания и действия. Я же увидел остановившиеся часы в квартире Аннамарии и в коттедже Блоссом.

Если я – не выродок, чьи экстрасенсорные способности обусловлены случайной мутацией некоторых участков головного мозга, если этим даром я обязан не безразличной природе, а получил его с определенной целью, тогда ангел, ведавший счетом Одда Томаса, имел в своем распоряжении крайне ограниченный бюджет.

Шагая по Магик-Бич, направляясь к дому по адресу, указанному в найденном в бумажнике водительском удостоверении Сэма Уиттла (он же Сэм Биттл, получивший от меня ласковое прозвище Человек-фонарь), я чувствовал, что туман, заполонивший город, уже просочился и мне в голову. В этом внутреннем тумане мысли отделялись одна от другой точно так же, как в наружном тумане дома одного квартала превращались в отдельные острова, чужие друг другу, плавающие в белом море.

Автомобилей, правда, на улицах прибавилось.

Некоторые проезжали так далеко, что я различал только желтоватый свет фар, с трудом пробивающих туман. Возможно, в каких-то ехали обычные мужчины и женщины по своим повседневным делам, не вынашивая никаких тайных планов.

Едва заметив автомобиль, оказавшийся на одной со мной улице, я нырял за ближайшее укрытие и уже оттуда наблюдал, как он проезжает мимо. И все они, судя по надписям на дверцах, принадлежали Портовому департаменту или полиции.

Полиция могла вывести на улицы весь парк патрульных автомобилей, потому что такой туман способствовал грабежам и совершению других преступлений. Назовите меня параноиком, но я подозревал, что власти отдали приказ, чтобы поддержать своих друзей из Портового департамента.

Через ветровые стекла и боковые окна я сумел разглядеть несколько лиц, подсвеченных приборными щитками и экранами компьютеров. Ни одно не годилось на плакат, рекламирующий дружелюбие и бескорыстность наших слуг народа.

Я чувствовал, будто семена с другой планеты, доставленные на Землю под прикрытием тумана, быстро выросли в большие стручки, из которых высыпались горошины-люди, которые на самом деле людьми и не были.

Сэм Уиттл жил на Оукс-авеню, недостаточно широкой, чтобы зваться авеню, и не укрытой тенью дубов. [28]28
  Английское слово oaks переводится как дубы, но чуть ниже указано, почему авеню названа Дубовой.


[Закрыть]Ранее эта улица называлась Фаундерс-стрит, но ее переименовали в честь Джона Оукса, известного спортсмена, который никогда не жил в Магик-Сити и даже не бывал здесь, но его кузина (или женщина, которая заявляла, что приходится ему кузиной) работала в городском совете.

Проживал Уиттл в бунгало, таком же непримечательном, как коробка для крекеров, не украшенном резными наличниками, безликом, как окружавший его туман. На переднем крыльце не было кресла-качалки или какой-то другой мебели, на участке не горели декоративные фонари, заднее крыльцо я нашел таким же пустым, как и переднее.

Не светилось ни одного окна. Под навесом, который заменял гараж, не стоял автомобиль.

У двери черного хода я достал из бумажника ламинированное водительское удостоверение Сэма Уиттла и воспользовался им, чтобы открыть врезной замок. Защелкнули его только на собачку, которую я и оттер пластиком. Дверь подалась внутрь, с легким скрипом петель.

Я задержался на крыльце, позволив туману опередить меня, чтобы исследовать кромешную тьму в доме, прислушиваясь к звукам, которые мог бы издавать затаившийся в доме человек, скажем, переминаясь с ноги на ногу и дожидаясь, когда муха залетит в паутину.

С опаской я переступил порог. Дверь оставил открытой, на случай быстрого отступления.

Электронные часы на плите и микроволновке не остановились за минуту до полуночи, но зеленые прямоугольники циферблатов не разгоняли темноту.

Я ощутил запах виски, понадеялся, что он не долетает до меня с дыханием человека, поджидающего дорогого гостя с пистолетом в руке.

Задержав дыхание, ничего не услышал… может, лишь убедился, что дыхание задержал и другой человек.

Наконец я решился. Закрыл за собой дверь.

Будь кто-то в комнате, он бы в этот самый момент включил свет, и я бы увидел свою судьбу в стволе его пистолета.

Возможно, я причинил Человеку-фонарю больший вред, чем он – мне, вот ему и потребовалось посетить больницу. Наложение самих швов много времени бы не заняло, но вот заполнение бесконечных бумаг, формуляров, разрешений и освобождений от ответственности потребовало бы пару часов. В любом случае он мог вернуться домой очень и очень скоро.

Дав себе слово покинуть чужой дом через пять минут, а то и раньше, я включил фонарик Аннамарии, с помощью которого освещал ей путь из квартирки в гараж.

Сузив луч до щелки между пальцами, повел им по комнате, точнее кухне, слева направо. На четвертом проходе полоска света обнаружила источник запаха виски.

Бутылка «Джека Даниэлса» и стакан стояли на кухонном столе. Крышку с горлышка сняли, а в стакане остался бурбон, похоже разбавленный растаявшим льдом.

Второй стакан лежал на боку. На столе поблескивала маленькая лужица разлитого бурбона.

Улики свидетельствовали о том, что Уиттл вернулся домой после того, как очнулся, но уходил в такой спешке, что не успел вытереть стол.

Два стула от стола отодвинули. У парочки, сидевшей за столом, не нашлось времени на то, чтобы поставить стулья на место.

Под столом лежали расшнурованные мужские полуботинки, один – на боку. Уиттл мог переодеть обувь, прежде чем уйти. А мог находиться в доме.

Поскольку виниловые шторы плотно закрывали окна, я перестал перекрывать пальцами луч фонаря.

Узкий коридор привел меня из кухни в гостиную, где стояла обшарпанная мебель. Произведения искусства не украшали стены, задернутые шторы гарантировали, что с улицы света фонаря не увидят.

В доме я находился примерно минуту.

Из гостиной попал в кабинет, где нашел диван, стол, книжные полки. И здесь шторы не позволяли полюбоваться ночью.

На столе ничего не было. Как и на книжных полках.

Я заподозрил, что этот дом сдавали в аренду вместе с мебелью, и Сэм Уиттл, прожив в доме несколько недель, не собирался обосноваться здесь надолго.

Тем не менее я хотел заглянуть в ящики столов и комодов, но лишь убедившись, что Уиттла в доме нет, бодрствующего или спящего.

В последней комнате постель перевернули, подушка валялась на полу.

На ковре извивался наполовину раздавленный земляной червь. Должно быть, попал сюда на чьем-то ботинке или штанине. Если бы побыл в доме чуть дольше, то уже умер бы.

Снаружи послышался шум двигателя грузовика, который медленно, но верно приближался. Я тут же выключил фонарь, несмотря на задернутые шторы спальни.

Грузовику потребовалась целая вечность, чтобы проехать мимо дома, но в конце концов шум двигателя затих.

Когда я включил фонарь, умирающий червь практически перестал извиваться.

Хотя дом не поражал размерами, я чувствовал, что нахожусь очень уж далеко от двери, чтобы быстро его покинуть.

Я опять погасил фонарь, раздвинул шторы, отцепил защелку. Опасаясь, что дерево разбухло от избытка влаги, приподнял нижнюю раму. Убедился, что движется она легко и практически бесшумно.

Закрыл окно, но ставить на защелку не стал. Сдвинул шторы, прежде чем включил фонарь.

Прошло уже две минуты.

Очень мне не хотелось поворачиваться спиной к закрытым сдвижным дверям стенного шкафа.

Однако интуиция повела меня к ванной. Темная щель под дверью говорила о том, что свет там не горит и в темноте мог затаиться враг. Но я бы не выжил, если б не доверял интуиции.

Когда взялся за ручку, по спине пробежал холодок, от копчика до верхнего позвонка, словно червь зашевелился в той самой оси, на которой вертелась моя голова.

Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я поднял левую руку, через свитер и футболку нащупал колокольчик, висевший на серебряной цепочке.

Повернул ручку. Дверь открывалась в ванную. Никто не выскочил из нее и не ударил меня.

Луч фонаря осветил ванную комнату из 1940-х годов: белая керамическая плитка на полу, узор из зеленоватых плиток, щели между плитками темные от въевшейся грязи. На стенах все наоборот – белый узор на зеленом фоне.

Напротив двери – зеркало, в нем мое отражение, подсвеченное лучом фонаря, бьющим в пол.

Слева – душевая кабина с дверью из матового стекла с алюминиевым каркасом.

Справа – ванна, в ней мертвец, тот самый Человек-фонарь.

Шок от такого открытия на какие-то мгновения обезоруживает, и это самый удачный момент, чтобы нанести удар. Я вновь посмотрел в зеркало и с облегчением увидел, что за моим отражением никого нет.

Разделяя с трупом столь маленькое пространство, я бы предпочел добавить света. Убедившись, что единственное в ванной окно закрыто ставней, рискнул включить верхний свет.

Сэм Уиттл умер сидя. И остался в таком положении, потому что зацепился воротником за вентиль горячей воды. Голова свесилась налево.

Широкая полоса липкой ленты заклеивала рот, под ней что-то бугрилось, вероятно тряпка. Они сунули ему в рот кляп, потому что убили не сразу.

Руки связали вместе перед ним, так же как и лодыжки босых ног.

Судя по количеству вылившейся крови, ему по разу выстрелили в каждую ногу, потом – в каждую руку и (после того как он какое-то время извивался на манер земляного червя в спальне) последнюю пулю пустили в лоб.

В ванне он выглядел таким же страшным, как и любое варево в котле ведьм.

Кровь натекла на левый глаз, а вот в правом, который смотрел на меня, читалось изумление. Должно быть, точно так же он смотрел и на своего убийцу. Никак не ожидал, что найдет смерть от руки того, кто его убил.

Сколько бы трупов ни доводилось находить человеку (а я нашел их гораздо больше, чем обычный повар блюд быстрого приготовления), всякий раз после такой находки голова начинает работать быстрее и обостряются все чувства.

Прошло почти три минуты.

Вновь посмотрев в зеркало, я увидел позади себя мужчину. Пригнулся, развернулся и ударил.