Текст книги "Я сражался в Красной Армии"

Автор книги: Димитрий Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Когда комиссар полка узнал о происшедшем, он вскочил и дико завопил:

– Это вредительство, это измена! Я выясню кто виноват. Расстрелять, всех расстрелять!

– А по моему, товарищ комиссар полка, никакой измены здесь нет – сказал я.

– А что же это такое?

– Обыкновенная бестолочь.

– Вы, тоже скажете...

– Да, конечно – вмешался комбат – разве это подготовленное наступление? Просто смертоубийство.

– Учтите, товарищ комиссар полка – снова сказал я – у нас осталась одна шестая рота, которая уже несет потери. Если и она тоже будет уничтожена, то этот участок фронта окажется совершенно оголенным. В случае контр атаки противника, ему сопротивление оказывать будет некому.

– Что вы предлагаете?

– Перенести наступление на ночь и прислать минимум одну резервную роту.

– Как вы смотрите на это? – обратился комиссар к комбату.

– Я согласен....

Поняв, наконец, бесполезность продолжения никому не нужной бойни, комиссар добился того, что наступление было отложено на ночь. Позднее, нам сообщили, что к вечеру нам на помощь будет прислана штрафная рота.

 –

Наступило некоторое затишье, хотя противник {91} продолжал обстреливать нас из минометов. В лесу стоял почти непрерывный гул от разрыва мин.

Набежали тучи, пошел снег. Видимость ухудшилась. Пользуясь этим подъехала походная кухня и стала раздавать, оставшимся в живых, обед.

Раненых, а их было очень много, почти всех удалось эвакуировать. Убитых убирать было некогда, да и крайне опасно. Угробив две трети батальона, мы до вечера должны были бездействовать.

И, как часто бывает в жизни, самое трагическое переплетается с самым смешным. Мы сидели с комбатом вдвоем в нашем "блиндаже". Комиссар отправился в штаб полка. Я вызвал дежурного связиста и приказал принести нам обед.

– Постой, постой – заволновался вдруг комбат, – знаешь, у меня давно живот болит.... я все терплю и терплю.....

– Ну, так в чем же дело..... Пожалуйста – и я сделал жест, приглашавший его выйти из блиндажа.

– Ну, нет, ты смотри, что делается!

Действительно, грохот близких разрывов не прекращался.

– Нет, знаешь – продолжал комбат – я иначе. Эй, связной! Поищи и принеси мне лишнюю каску. Там, наверное, кто-нибудь из раненых оставил.

Я давно замечал, что наш командир батальона был не из особенно храбрых. Вылезать из землянки или из блиндажа он очень не любил, а на передовую линию никогда не ходил. Но, признаться, такого "номера" я от него не ожидал. Хотя, в данном случае, сильный минометный огонь противника несколько оправдывал эту предосторожность.

Каска была принесена. Живот у комбата перестал болеть; я выскочил из помещения. Около него наши ординарцы давились от смеха.

Когда стемнело, около восьми часов вечера, в штаб батальона явился бравый пожилой майор и представился как командир штрафной роты, прибывшей к нам на подмогу.

– Ну, что тут у вас такое? Немцев выбить не можете? Мои молодцы живо их выкинут! – самоуверенно говорил он.

– Ну что ж! Как говорится, в добрый час – иронически проронил комбат, сидя в углу и попыхивая трубкой. Он чувствовал себя виноватым и обиженным, как невыполнивший приказ и за неудачную утреннюю операцию.

– Да, да. Вот скоро начнем.

– Вы пойдете на передовую? – осведомился я у него.

– Нет, зачем же; я буду руководить отсюда, по телефону – ответил майор.

{92} "Ну еще один "любитель каски явился" подумал я и посмотрел на ординарца. Тот взглянул на меня и мы оба чуть громко не рассмеялись, одновременно вспомнив предобеденный инцидент.

С наступившей темнотой противник усилил огонь. Штрафная рота готовилась начать атаку. Видя, что командир штрафной роты и не собирается прогуляться на опушку леса, что бы самому руководить наступлением, я тоже, уже принципиально не пошел и нарочно задержался в блиндаже, чтобы посмотреть, что этот бравый командир будет делать дальше.

– Дав по телефону приказ – наступать, майор поудобнее устроился, закурил папиросу и мечтательно пустил дым в потолок.

С передовой по телефону передавали, что противник, освещая местность ракетами, открыл пулеметный огонь и положил роту в снег. Рота лежит в снегу, не может подняться и несет потери. Рота лежала, неся тяжелые потери, а майор, по телефону кричал, чтобы шли вперед.

 –

Трудно сказать, что там происходило, но только очень скоро, штрафная рота, не сделав почти ни одного выстрела, была уничтожена...... За ней наступила очередь нашей шестой роты..... В общем, к утру, от батальона, ничего не осталось....

Еще накануне, я чувствовал себя не особенно хорошо. Утром у меня поднялась температура, достигая сорока градусов. Видимо, начался очередной припадок малярии, мучившей меня. Я был срочно отправлен в дивизионный госпиталь и уже там узнал конец этой трагической эпопеи.

Когда утром выяснился провал всей операции, при чем не только в нашем батальоне, но и в соседних подразделениях, взбешенный командир полка, собрал всех оставшихся людей, вплоть до поваров и писарей и бросил их в "наступление". Результаты были те же. Оставались еще четыре офицера. Им было заявлено:

– Раз вы не умели руководить своими подразделениями в бою и погубили их, то идите и берите сопку сами.

Оскорбленные и разобиженные они вышли из лесу во весь рост, с автоматами в руках и были немедленно скошены огнем противника.

И эта картина не случайна и не единична. За исключением отдельных, специально подготовленных операций, то, что происходило на нашем участке, происходило везде.

Когда немцы эвакуировали все, что считали нужным, они зажгли станцию и сами оставили и ее, и нашу сопку.

{93} Это случилось через два дня после конца боев.

Выяснилось, что на сопке находилось не более взвода неприятельских солдат. Эти несколько человек уложили около пятисот красноармейцев. И это никого не возмущало.

Когда задают вопрос, как и чем советские войска брали вверх над немцами, то ответ может быть только один: пушечным мясом.

Совершенно не ценя человеческую жизнь, ставя ее ни во что, руководители красной армии бросали на убой массы людей, захлестывая ими противника. Советские войска побеждали тогда, когда немецкие пулеметы захлебывались от надвинувшихся на них людей и уже не могли физически уничтожить напиравшую на них массу.

В этом и заключается один из основных "секретов" второй мировой войны на восточном фронте, который никогда не раскроют никакие ученые и умные рассуждения о стратегии и тактике советской армии. Война не малой кровью, а такой большой, которую до сих пор еще не видел мир – вот основа победы советских войск.

6. Встреча с врачом

Болезнь избавила меня от участи четырех последних офицеров нашего батальона, заплативших своею жизнью за преступную тупость высшего командования и хаос, царивший в армии.

Я уже поправлялся и стал вставать, собираясь выписываться из полевого госпиталя. Но у меня сильно начали болеть ноги и мне было трудно ходить.

Однажды, когда я стоял у входа в больничную палатку, ко мне подошел военный врач. Лет тридцати пяти, с двумя орденами на груди, он носил погоны капитана медицинской службы. Как выяснилось несколько позже, это был старший врач госпиталя.

– Ну как здоровье, товарищ старший лейтенант – обратился он ко мне.

Я ответил, что собираюсь выписываться.

– А ноги как?.....

– Да не особенно.

– Вот что, оставайтесь пока здесь, а так как в общих палатках обстановка весьма тяжелая, то переходите в мою личную палатку. У меня стоит совершенно пустая койка. Вы на ней и устроитесь. Побудьте у меня, отдохните. Ведь, после этого побоища дивизия, очевидно, пойдет в тыл на формирование.

Я согласился и прожил у него неделю.

Это был интересный человек. В детстве он был беспризорник и жил под железнодорожными вагонами, в парках, в подвалах и в пустых камерах {94} теплоцентралей.

Он вступил в комсомол и выбился в люди. Впоследствии – закончил школу, какой то техникум, работал на стройках, а затем попал в медицинскую академию и стал врачом. С 1935 года – член ВКП(б), участник советско-финской войны, дважды орденоносец.

Но самое замечательное было то, что этот человек буквально чуть ли не бледнел и трясся при упоминании имени Сталина. Более ненавистного имени для него не было.

Когда он немного познакомился со мной и понял, что он имеет дело с человеком достаточно трезво и критически относящимся ко всему происходящему, он стал делаться все откровеннее и откровеннее.

– Поймите, я был ничто – говорил он.– Я всем обязан советской власти, ибо из простого, бездомного, уличного мальчишки, стоявшего на грани преступности и имевшего в перспективе большую уголовную "будущность", я превратился в человека с высшим образованием, во врача.

И комсомол и партия привлекли меня по чисто идейным причинам; мой партийный билет не был для меня просто "путевкой в жизнь", берущейся во имя карьеры. Нет, я любил, и партию, и наш советский строй, и те великие идеи, за которые мы боремся уже почти тридцать лет..

Но я, в конце концов, понял, что это все мираж. В нашей стране нет никакой демократии, нет никакой "диктатуры пролетариата", нет даже диктатуры партии..... Есть только чудовищно кровожадная, жестокая и свирепая диктатура правящей, партийно-бюрократической верхушки, цепкими когтями вцепившейся во власть и, мечтающей о своей уже не всероссийской, а все мирной диктатуре.

Они подавили не только народ, они подавили и нас партийцев...

Из политической партии, имевшей когда то принципы внутрипартийной демократии, какую то, более или менее, нормальную партийную организацию, мы превращены в послушное стадо более привилегированных и приближенных чиновников, через которых диктаторы осуществляют все свои мероприятия......

Нет партии, ибо то, что есть – это не партия, а развращенная до мозга костей своими мелкими алчными стремлениями, раболепная и жадная банда лакеев, низкосклоняющаяся перед хлыстом своего хозяина, и умеющая только говорить:

"Чего изволите-с?"

Посмотрите на наших комиссаров. Ведь какой вздор и вранье им не преподносят сверху, они с серьезным видом и с убеждением, что это так и {95} должно быть, повторяют его красноармейцам.

И понимаете, что самое удивительное! – воскликнул он – люди настолько уже стали какими то роботами, так разучились самостоятельно мыслить, что перестали понимать сущность всей этой остроумной "механики". Я нахожусь особенно в глупом положении, ибо не только ненавижу Сталина, но ненавижу и немцев. И чем кончится эта моя внутренняя борьба на "два фронта" – трудно сейчас сказать!

Он замолк... В железной печурке потрескивали дрова; приятное тепло наполняло палату. Отблески огня дрожали на потолке, переливались, создавая мягкий полусвет.

Потрясенный его взволнованной и полной ненависти речью, я молчал. Мне ясно было, что это не комедия и не провокация. Все было понятно и еще лишний раз подтверждало то, что давно было известно.

7. Тоска

Серые сумерки спускаются на землю. Бесконечные снега сереют, сливаются с темным зимним небом. Стволы деревьев одиноко чернеют среди беспроглядной вечерней мути... Падают снежинки....

Иногда налетающий откуда то ветерок шумит в верхушках сосен, мерно раскачивающих своими вечнозелеными вершинами....

Бои закончились.... Зимние сумерки, снега, снега, снега и бесконечная тоска.... Тоска и леденящий душу ужас обреченности, обреченности смертника, ожидающего своей очереди идти на казнь. "Сегодня я вытянул один из счастливых номеров лотереи смерти, которые достались немногим" – думают оставшиеся в живых. "Но это разве выход из положения... Ведь это только отсрочка того что неминуемо должно быть! "Что же делать?" – и, думая так они лихорадочно ищут выхода, но немногие находят его.

 –

Жалкие остатки полка и дивизии расположились в лесу. Растянуты палатки. Их очень мало, но людей еще меньше и, поэтому, всем есть место. Небольшие походные печурки, поставленные в палатках, успешно борются с зимним холодом и побеждают его. В палатках тепло, пока ярко пылает в печурке огонь. Скромный походный светильник, робко мерцает крошечным огоньком, давая еле заметный полусвет.

Нас собралось в палатке около десяти человек. Командир хозяйственного взвода, пожилой, солидный человек, каким то чудом уцелевший в этой бойне, два полковых писаря, два ординарца, повар, несколько связных солдат компания разнокалиберная по своему составу, но единственно {96} возможная после таких боев.

Тихо.... Слышно как гудит пламя в печке, да трещат дрова. Каждый думает свои невеселые думы, вспоминает погибших друзей. Раздались звуки гармоники и знакомая мелодия столь популярной в армии "Землянки", наполнила палатку.

"Гаснет в дымной печурке огонь,

На поленьях смола – как слеза,

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза...."

Свежий, звучный тенор одного из сидящих в палатке, захватывает всех остальных. Невольно вспоминается "мирная" жизнь (какая бы она не была), огромный шумный город, родные, друзья, знакомые и еще многое другое.

"Про тебя мне шептали кусты

В белоснежных полях под Москвой,

Я хочу, чтобы слышала ты

Как тоскую в разлуке с тобой".

Грустные и, вместе с тем, близкие многим звуки мелодии, проходят в душу, невольно заставляют присутствующих подхватить слова знакомой песни и теперь певец поет на фоне маленького импровизированного хора.

"Ты теперь далеко, далеко,

Между нами: леса и снега,

До тебя мне дойти нелегко,

А до смерти четыре шага!"

"Пой гармоника вьюге на зло!

Заблудившее счастье зови,

Мне в холодной землянке тепло,

От твоей негасимой любви!.....

Шумит в лесу зимний ветер... От его порывов, ударяющих в стенку палатки, вздрагивает робкий огонек нашего светильника. Откуда то доносятся разрывы немецких снарядов; все молчат, думая что то невеселое.

Глава 8

СНОВА В ТЫЛУ

1. В колхозной деревне

Эшелон, состоящий из товарных вагонов, уносил остатки разбитой дивизии на восток.

Нас, оставшихся в живых и не раненых, было только около четырехсот человек. Свыше семи тысяч человек оставила дивизия на фронте и в полевых госпиталях за несколько дней совершенно никому ненужных, неудачных боев.

После почти трехдневного пребывания в вагоне, мы, темной февральской ночью, выгрузились на товарной станции города Калинин. Так назывался теперь один из старейших русских городов, который всюду и всегда был известен как Тверь.

Разбитый, сумрачный город; всюду следы бывших здесь боев. Проходим окраину и снова ночной, сорокакилометровый марш, по накатанному снегом шоссе Москва – Ленинград. К {97} утру пересекаем полотно Николаевской (ныне Октябрьской) железной дороги, и размещаемся в ближайших деревнях.

 –

Первые же дни показали, что поведение нашей дивизии на фронте, как и многих других дивизий, кому то не понравилось. Началась смена и перетасовка начальства. Сменяются командир дивизии и его заместитель, командиры и комиссары полков и даже командиры батальонов.

 –

На место выбывших из строя, прибывает новый командный состав и, наконец, через несколько дней – младшие командиры и рядовые.

Здоровые крепкие ребята – сплошь сибиряки, они представляли импозантное зрелище. Когда пополнение пришло к нам в батальон, то одновременно, приехал и комиссар полка, который произнес небольшую, но характерную для того момента речь. Он сказал:

– Вы являетесь нашими последними крепкими резервами. Их у нас почти больше нет. Вы призваны, по существу, завершить победоносную войну и водрузить флаг Советского Союза над цитаделью германского фашизма, над Берлином. Я не сомневаюсь, что вы будете активными участниками тех последних боев, которые будут завершать войну. Трудно сказать, как сложится послевоенная международная обстановка. Надо быть готовым ко всему. Стойте же твердо и непоколебимо на защите нашей любимой родины...."

Снова начались нескончаемые занятия. С утра до вечера, солдаты, зарываясь по пояс в снег, ползали, перебегали, ложились стреляли, "изучали" оружие, уставы, слушали бесконечные беседы комиссаров на самые разнообразные политические темы. Вечером, сидя у огня в колхозных избах, вспоминали свои дома, близких и родных, беседовали с хозяевами, стеснившимися до крайности из за не прошенных гостей, потом спали вповалку на полу и начинали следующий день, как две капли воды похожий на предыдущий.

2. Убийство

Трудно сказать с чего это началось. Но факт оставался фактом, что старший сержант Грузин поймал одного из солдат при "реквизиции" каких то продуктов у крестьян. Вор был арестован и посажен на десять суток под арест. Имевшие с ним дело говорили, что он, неоднократно, грозил отомстить Грузину за учиненную "обиду".

Прошли положенные сроки, провинившийся давно был выпущен из под ареста, вся эта история, если не была совсем забыта, то, во всяком случае, потеряла свою остроту.

{98} Роты выходили за деревню в поле для производства учебной стрельбы боевыми патронами. Солдаты роты, в которой служил Грузин, лежа в снегу, стреляли по мишеням, выставленным на другом конце поля. Сам Грузин стоял около своего отделения, поправляя стрелков, делая им необходимые указания. В трескотне выстрелов трудно было что либо услышать и никто, конечно, не заметил одиночного ружейного выстрела, сделанного из гущи молодой поросли, росшей позади стрелявших. Никто не слыхал, но зато все увидели, как упал наповал убитый Грузин. Пуля вошла в спину, пробила сердце и вышла через грудь.

За этой порослью стояли две другие роты, ожидавшие своей очереди для производства учебной стрельбы. Кем был дан выстрел и чья преступная рука оборвала жизнь Грузина – осталось неизвестным. Да и этим, по существу, никто особенно и не интересовался. Что означала одна человеческая жизнь для армии "победившего социализма".

3. Эшелон направляется на юг...

Наступала весна... Кончились последние февральские метели, отошли морозы. Радостно светило солнце на светло-голубом весеннем небе, по которому плыли белые, перистые облака. Таял снег, отовсюду текла вода, образуя стремительные потоки, торопящиеся Бог знает куда.

На полотне железной дороги, кое где, из под снега вылезли шпалы и балласт и, в этих местах поднимался легкий, еле заметный пар. Третья военная весна вступала в свои права..... Стояли последние дни февраля 1944 года.

Снова поход. На этот раз уже дневной, по освобожденному от снега асфальтовому шоссе.

Товарная станция Твери. Ночная посадка в эшелоны; после длительного стояния на станции, наш состав трогается в путь.

К вечеру попадаем в Москву. В течение целого дня поезд перебрасывали с одной железной дороги на другую, пока, наконец, поздно вечером, его не поставили на запасных путях киевского направления. В ту же ночь стало точно известно, что наша дивизия перебрасывалась на украинский фронт, в западную Украину, в район города Ровно.

Больше трех недель шел эшелон к месту своего назначения. Мы проезжали знакомые города, которые трудно было узнать и назвать городами. Взорванные вокзалы, груды развалин вместо домов, оборванные, полуголодные люди, живущие в каких то норах – вот те впечатления, которые остались у {99} нас от мест, по которым прокатилась война.

Окончательно пахнуло теплом. Мы въезжали в Украину. Деревни стояли, как будто бы и нетронутыми. Как всегда весело смотрели белые стены украинских хат, махали крыльями ветряные мельницы, но странное безлюдье царило вокруг. Лишь на просторах еще не вспаханных полей, встречались одинокие женские фигуры, пахавшие землю на коровах.

4. Новая тема политзанятий

Мы подъезжали к Киеву. Плотно позавтракав американскими консервами, комиссар батальона пришел к нам в вагон – проводить свою очередную политбеседу. В этот раз речь шла о международном положении, о положении на фронтах. Одновременно, комиссар давал кое какие прогнозы в смысле будущих военных действий и сроков возможного окончания войны. Наконец, он заявил и следующее:

– Окончание войны несет нам несомненную победу. Это факт совершенно неоспоримый. Когда придет эта победа и закончится война – сейчас трудно сказать. Может быть, через шесть месяцев, может быть, через год. Но дело заключается в том, что конец войны отнюдь не решает еще ряда вопросов международного порядка, которые возникнут после нее.

Из за мирного договора, который мы подпишем вместе с Англией и США, выглядывает конкретная и близкая возможность новой войны.

Надо отчетливо понять, что наши союзники, которые помогают нам, вместе с нами воюют против Германии, (хотя и не совсем так, как бы мы этого хотели), в значительной мере являются нашими друзьями, лишь постольку, поскольку мы совместно заинтересованы в победе над Германией.

Между первым в мире социалистическим государством – СССР и капиталистическим миром лежат непримиримые противоречия, коренящиеся в противоположных системах этих двух миров. Рано или поздно встанет во весь рост конкретная проблема – кто кого?

Мы боремся за победу коммунизма во всем мире и, следовательно, за полное уничтожение капитализма. Центральными государствами капиталистического блока являются США и Англия. Следовательно, борьба с капитализмом – есть, прежде всего, борьба с этими странами.

Окончание войны внесет новые противоречия между нами и нашими союзникам. Наши интересы после войны будут совершенно различны и даже прямо противоположны. Эта противоположность интересов не может дать долго сосуществовать двум различным {100} системам.... Надо также учесть, что мы, одновременно, вступили в полосу усилившегося влияния коммунизма во всем мире, укрепления нашего авторитета и подготовки условий для победы коммунизма в ряде капиталистических стран. Это вызовет после войны соответствующую реакцию, которая, вероятно, приведет к окончательному разрыву с нашими союзниками и, одновременно, создаст благоприятную обстановку, для победы коммунизма.

И в этом во всем нет ничего, собственно говоря, удивительного. Наша совместная борьба против Германии, несомненно, – есть явление конъюнктурное, временное. Если мы и имеем материально-техническую помощь от США, то мы оплачиваем ее дорогою ценою, ибо центральная тяжесть войны легла на нас.

Война создала необычайный престиж СССР, увеличила во много раз мощь и боеспособность нашей родины. Это надо учесть и приложить все силы, для скорейшего достижения наших главных целей. Завоевание Европы нами в этой войне – является подготовкой одного из плацдармов будущей, последней и решающей битвы. Трудно сказать, как будут развиваться события после окончания военных действий, какой перерыв будет дан до новой войны....

Имеются основания думать, что этот перерыв будет не особенно длинным и, во всяком случае, не двадцать лет, а гораздо меньше.....

Так говорил комиссар... Эта беседа комиссара особенно никого не поразила. Мы все настолько привыкли к двуличной и "извилистой" политике СССР, настолько хорошо знали действительные стремления кремлевских правителей, что нас этим удивить было нельзя. Мы прекрасно понимали, что вся сущность большевизма, настолько враждебна всему свободному миру, настолько нетерпима и полна жесточайшей ненависти ко всему, что не согласно с его доктриной, что ни о какой серьезной дружбе с союзниками говорить, вообще, не приходилось.

Нам было одно неясно: как этого не понимают западные державы и их государственные деятели, заключающие с СССР всякого рода пакты, лишенные, с точки зрения трезвой оценки действительности, всякого здравого смысла.

Глава 9

ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС

1. Через Западную Украину

Переехав старую границу СССР около станции Шепетовка, поезд вошел на территорию Западной Украины, до 1939 года, принадлежавшей Польше.

С момента перехода на {101} территорию быв. Польши обстановка в корне изменилась. Была сразу же усилена охрана эшелона. На стоянках, по вечерам, стали запрещать удаляться от вагона. Прошли еще сутки и поезд, все ночи, стал простаивать на станциях, двигаясь дальше лишь после наступления рассвета. Это объяснялось тем, что все леса кругом буквально кишели антисоветскими партизанами, без церемонии, по ночам, спускавшими под откос, проходившие воинские эшелоны, поезда с военными грузами и т. д. Было объявлено, что ввиду того, что на территории, которую мы проезжали, орудуют шайки "бандитов", необходимо соблюдать особую осторожность.

Но с нами ничего не случилось и на пятый день езды, по территории Западной Украины, поезд ночью подошел к станции, лежащей недалеко от линии фронта – конечному пункту нашего путешествия.

Была свежая, безлунная, весенняя ночь. В полной тьме, почти на ощупь, мы спешно разгружались и отходили в ближайший лес, росший около станции. Было около двух часов ночи, когда закончилась разгрузка. Мы сидели в лесу, ожидая рассвета, для того, чтобы выступить дальше по намеченному маршруту.

С запада слышалась беспрерывная канонада. Ее гул то нарастал, то затихал, сливаясь с шумом сосен, слышимом при набегавшем свежем ветре. Зарницы от артиллерийских вспышек непрерывно освещали небосклон, свидетельствуя об интенсивности огня. Шел многодневный бой в районе Ковеля, находившегося в полукольце советских войск.

Утром мы выступили походной колонной по направлению к фронту.

Стояли прекрасные, солнечные весенние дни. Снег уже совсем сошел; из под прошлогодних листьев, сильно и буйно выпирала свежая молодая трава, на деревьях набухали почки. Зеленым ковром расстилались озимые хлеба, по которым, то тут, то там, поднимались и стремительно удирали зайцы, сопровождаемые стрельбой наиболее заядлых охотников. Но сколько не стреляли из автоматов по зайцам, попаданий – почти не было.

Но, к сожалению, стрельба велась не только по зайцам.... С каждым днем увеличивалась усталость от войны и пропорционально этой усталости, росла распущенность солдат и даже офицеров. Дисциплина и без того слабая, падала все больше и больше.

Несмотря на категорическое запрещение, красноармейцы, проходя через деревни, считали "своим долгом" стрелять. Сначала – в воздух, потом – {102} по собакам и курам. Кончилось это веселье следующим образом. Проходя мимо одного из домов и видя около него лающую собаку на цепи, какой то "весельчак", не долго думая, пустил очередь" из автомата.

Не знаю, попал ли он в собаку, но совершенно несомненно то, что часть пуль он залепил в стену хаты. Проникнув через глиняную стену, пули вошли во внутрь и одна из них попала в сердце хозяина дома, мирно сидевшего за столом. Семья подняла крик. Сбежались люди. На место происшествия прибыл комиссар батальона, начальник особого отдела и ряд других лиц. Но мертвого этим воскресить было уже нельзя Мы пошли дальше, оставя плачущую семью, проклинающую своих "освободителей".

Я не видел вообще у жителей освобожденных местностей проявлений особых симпатий к советским войскам. Не было проявлено и особой неприязни. Да, пожалуй, ее и побоялись бы высказать. Основное настроение – это внешнее равнодушие, сдержанное отношение, с большей долей недоверия и страха. "Ах, не все ли равно!" И там и здесь достаточно плохо. Мы вас не трогаем, оставьте и вы нас в покое" – вот основной смысл этого внешне-спокойного и нейтрального отношения к событиям.

Но не все относились так.

Часто под внешним равнодушием и кажущимся "нейтралитетом" скрывалось и нечто иное. Выше указывалось, что леса Западной Украины были наводнены антисоветскими партизанами. Несомненно, что они не могли действовать и существовать без поддержки местного населения, именно того, с которым встречались мы. И не случайно ходили рассказы о том, что многие партизаны приходят ночевать в те деревни, где нет в данный момент подразделений советской армии.

Утомившись долгой дорогой, мы, группа офицеров и солдат, спали на соломе, в одной из изб, небольшой деревушки, лежавшей около леса. Часовые, стоявшие ночью около избы, доложили, что несколько раз видели на опушке леса, мелькавшие огоньки. Кроме того, какая то группа вооруженных людей проходила по боковой улице деревни, но часовые не могли рассмотреть их, так как это происходило на некотором расстоянии от них. Поскольку они никого не трогали и прошли мимо, охрана не поднимала тревоги.

Утром я стоял около стены какого то сарая во дворе, поджидая упряжки лошадей в противотанковое орудие, шедшее вместе с нашим подразделением. Две пули, просвистев около моей головы, ударились в стену {103} сарая. Еще несколько прожужжало над нами.... Стреляли из лесу, находившемуся от нас в трехстах метрах. Наши пулеметчики дали короткую очередь, из ручного пулемета, по опушке леса. Обстрел прекратился.

Среди белого дня – полк был неожиданно обстрелян ружейным и пулеметным огнем. Огонь велся из лесу, лежавшем в двухстах метрах от шоссе, по которому двигалась колонна. Нападение было столь неожиданным и интенсивным, что вызвало замешательство. Появились раненые и убитые....

Обстрел усиливался.... На опушке леса показалась группа вооруженных всадников; круто повернув лошадей, они скрылись среди деревьев.

Четвертая рота, развернутая цепью, полукругом охватывая выступавшую опушку леса, переползая и перебегая, сближалась с противником. Разгорался настоящий бой....

Огонь из лесу внезапно прекратился. Когда четвертая рота с криком "ура" ворвалась в лес – там никого не было. Невидимый противник исчез.

Несколько дней перед этим, дивизия, возвращавшаяся с фронта, должна была вести многочасовой бой с партизанами, по всем правилам военного искусства. К концу того же дня, наш батальон расположился на ночевку в лесу. Было дано распоряжение – не допускать больше ночевок в населенных пунктах. Командование боялось предательства населения и неожиданного нападения крупных отрядов партизан.

К вечеру захолодало; небо затянуло серыми тучами и неожиданно повалил мокрый снег. Все покрылось белой пеленой Люди сидели под деревьями или под наскоро сделанными шалашами из веток и дрожали от сырости и холода.

Мне доложили, что в стороне, стоит несколько пустых деревенских домиков. Обследовав их, мы убедились, что почти все они полуразрушены. Но один из них был, более или менее, цел и в нем была даже целая плита. Взяв с собой человек: пять, солдат и пригласив наиболее близких мне офицеров и врача, мы отправились в этот дом, – решив там отдохнуть. Тщательно заперев двери и завесив окно, чтобы не проникал ни один луч света – затопили плиту, обсушились и переночевали в теплой комнате. Ночью, по очереди дежурили, прислушиваясь к каждому звуку снаружи.

Когда утром мы вернулись в батальон, нас встретил испуганный комиссар.

– Вам товарищи, видимо, {104} очень хочется, раньше времени, сложить головы?

– Почему?...

– Вы ночевали в домах подле леса? Разве вы не понимаете, что вас могли там всех перерезать и мы даже не успели бы вам помочь! Приказываю больше подобных "номеров" не выкидывать!

Возражать было трудно.

 –

Уже в 1943 году в красной армии не хватало лошадей. Автомобилей и других механических средств передвижения, для обслуживания всех нужд армии было мало, а, поэтому, обозы и часть артиллерии двигались на лошадях.