355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Димитрий Константинов » Я сражался в Красной Армии » Текст книги (страница 9)
Я сражался в Красной Армии
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 23:11

Текст книги "Я сражался в Красной Армии"


Автор книги: Димитрий Константинов


Жанр:

   

Религия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Для пополнения советской армии лошадьми, стали привозить, так называемых, "монголок". "Монголка" – это маленькие, низкорослые, лохматые лошади, дикие табуны, которых ходили по монгольским степям. Их ловили, совершенно необъезженных доставляли в армию и использовали для военных нужд. В 1944 году вся советская армия перешла исключительно на "монголок". Что же касается обычных лошадей, то они стали редкостью и в тылу, и на фронте. В нашей дивизии весь обоз и вся артиллерия шли исключительно на "монголках". Они упорно не хотели идти в упряжи, рвали ее, не подпускали к себе людей, кусали и лягали их, постоянно останавливались, не слушались и т. д. Это было сущее мученье. Ездовые и обозные солдаты доходили с ними до исступления, но ничего сделать не могли. "Монголки" стали, своего рода, бичом армии.

Когда наша дивизия входила в деревни и поселки б. Польши, то всем нам бросались в глаза, большие, породистые и сытые лошади крестьян Западной Украины. Война и немецкая оккупация не лишили их этого достояния. В начале на этих лошадей любовались и завидовали.

Но, однажды, кому то в голову пришла "остроумная" идея – обменять наших "монголок" на этих лошадей. Очевидно, эта мысль зародилась у кого то, кто имел непосредственное отношение к "монголкам" и мучился с ними. Каким-то образом, этому ловкачу, удалось, у одного из крестьян, вывести его лошадь и всучить ему в обмен "монголку". Он хвастался этим своим "достижением", гордо демонстрируя обмененную лошадь. Весть об этом дошла до какого то начальства; оно же, воспользовавшись этим случаем, решило вообще, обменять всех "монголок" на крестьянских лошадей.

Было отдано соответствующее распоряжение и "обмен" начался....

{105} Этот "обмен" превратился в нахальный неприкрытый грабеж "освобожденного" населения. В начале крестьян уговаривали, давали какие то расписки и проч. Но видя их упорное сопротивление, стали просто входить в крестьянские дворы, выводить лошадей и оставлять своих "монголок". Плач и стон пошел по деревням......

Мужчины мрачно смотрели и, в большинстве случаев, молчали. Некоторые пытались сопротивляться, но их быстро успокаивали весьма вескими аргументами в виде оружия. Многие женщины плакали, умоляли оставить им хотя бы одну лошадь. Но у них безжалостно забирали их. Освобожденные от военной службы "монголки", понуро стояли во дворах своих новых хозяев....

Так, за счет нескольких сел и деревень, дивизия обновила свой конский состав.

 –

Перед вечером мы остановились в большом селе. На пригорке, над рекой, высилась прекрасная пятиглавая церковь, с блестевшими на солнце золотыми крестами. Когда все разместились, я пошел посмотреть поближе, понравившийся мне храм. Церковь была закрыта; я вошел в церковную ограду, обошел вокруг церкви и остановился на краю ската, спускавшегося к реке. Вид был превосходный....

За мной раздалось негромкое покашливание. Я обернулся... У стены храма стоял пожилой священник и со смешанным чувством любопытства и страха, смотрел на меня.

– Добрый день, батюшка!

– Здравствуйте! Что, на реку любуетесь?

– Да, зашел, хотел вашу церковь посмотреть; она мне издали очень понравилась, да вот закрыта только....

– А вы, что надолго?

– Да нет, завтра дальше двигаемся.

– А почему вас церковь интересует?

– Видите ли батюшка, я такой же православный человек, как и вы, человек, так сказать, церковный, имевший к церкви прямое отношение. А то, что я сейчас в форме – так на это не надо обращать внимания; сейчас, во время войны, можно встретить в армии кого угодно. На ленинградском фронте у нас в полку служил поваром священник, а наводчиком на орудии – дьякон! Вот оно как теперь бывает.

– Что вы говорите?

– Да, факт.

Мы разговорились. Батюшка любезно открыл и показал мне церковь, а затем предложил зайти к нему закусить и выпить чаю. Я с удовольствием принял это предложение, ибо уже {106} давно не был в нормальной семейной обстановке; хотелось по человечески посидеть, поговорить.

Мы сидели в уютном церковном домике и пили чай, любезно приготовленный матушкой отца Алексея. Отец Алексей священствовал в этом селе около двадцати лет; до 1939 года эти места являлись польской территорией и он не был еще знаком с советской властью. В 1939 году познакомился, натерпелся и теперь со страхом смотрел на "освободителей", заполнивших его родное село. Больше всего его интересовал церковный вопрос – новый курс советской власти по отношению к церкви, взятый ею во время войны.

– Скажите – обратился ко мне батюшка – как вы думаете, это новое, так сказать, "благожелательное отношение" к церкви со стороны власти, будет проводиться всерьез и надолго?

– Да, надолго, но не всерьез.

– Я вас не понимаю.

– Очень просто. Большевизм всегда будет антирелигиозен, всегда будет непримиримым врагом всякой религии, а, в особенности христианства, так как оно по духу в корне враждебно коммунизму. Поэтому, говорить о том, что новая церковная политика ведется "всерьез" – не приходится. Это только политический трюк, вызванный необходимостью. Это только уступка стремлениям народа к религии, ярко выявившимся во время войны.

Но, как определенный политический курс, новое отношение к Церкви, будет длиться очень долго. Неопределенно долго. Ведь дело заключается в том, что власть хочет, просто напросто, заменить неудавшуюся идейную и насильственную борьбу с религией – использованием религии в своих собственных политических целях.

Церковь совершенно откровенно ставится на службу принципиально безбожному государству. Как не парадоксально это звучит – вы, священники должны стать "духовными" политическими агитаторами советской власти. Вот, собственно говоря, та цена, за которую вам дадут возможность как то дышать.

– Это ужасно!

– Есть другой путь, но не все могут идти им.

– Какой?

– Вы ничего не слыхали про катакомбную церковь в СССР?

– Слыхал, видел даже, во время оккупации, ее представителей.

– Ну, вот видите. Путь катакомбной церкви – путь отказа от компромисса с советской властью и уход в нелегальную церковную деятельность, в церковное подполье.... Этим {107} путем могут идти только самые сильные духом. Для них нет "благожелательного отношения" и их преследуют и травят как зверей. Их удел концлагерь и смерть.

– Да, но Церковь сильна кровью мучеников....

– Вы правы!

Мы расстались с батюшкой друзьями. Благословив меня, он долго стоял на пороге своего домика, смотря мне вслед и приветливо кивая своей убеленной сединами головой.

2. Последние бои

Выполняя приказ командования, дивизия выходила на линию фронта, к железной дороге Ковель-Холм, соединявшей основные силы противника с тылом. Прямо с хода, дивизия была брошена в наступательный бой. Перед ней была поставлена задача, во что бы то ни стало, выбить немцев и, перерезав железную дорогу, захватить ряд станций и населенных пунктов.

В лесной прогалине, недалеко от опушки большого соснового леса, помещался штаб батальона. В двух небольших комнатках одинокой крестьянской хаты, набилось невероятное количество народа. Помимо командования батальона, здесь находились комиссар полка, представитель штаба дивизии и какие то, неведомо откуда появившиеся офицеры связи; тут же толкались наши ординарцы, два заблудившихся ездовых из соседнего полка, батальонный врач со своими санитарами и всеми медицинскими принадлежностями. Все это говорило шепотом, чего то ожидая и переговариваясь. Батальон готовился перейти в наступление на решающем участке всей операции. Мы находились на наиболее близком и наиболее уязвимом для противника месте в смысле захвата железной дороги.

У стола над картой склонился новый командир батальона, пожилой, около пятидесяти пяти лет, человек, находившийся в запасе и недавно мобилизованный в армию. Из всех комбатов с которыми я имел дело в эту войну, этот производил лучшее впечатление. Он был значительно интеллигентнее общей массы офицерства красной армии, спокойнее других и, главное, не трус. Напротив него сидел комиссар полка.

– Товарищ командир батальона – говорил комиссар – учтите, что никаких резервов у нас нет. Наша дивизия – это единственное пополнение, прибывшее на этот участок фронта. Вы посмотрите на какой громадный отрезок фронта нас поставили.

И комиссар стал показывать что то на карте.

{108} – Вы понимаете – продолжал он, – что здесь должны находиться минимум две дивизии, если не больше. Говорят, что скоро сюда прибудет семьдесят вторая гвардейская, но пока ее нет. Мы невероятно растянулись при очень незначительной глубине нашей обороны и еще должны перейти в наступление. У вас особенно ответственный участок и от успеха намеченных операций зависит многое....

 –

Погода продолжала бесноваться. Дул пронзительный северо-западный ветер. Низко стелящаяся пелена серых туч, быстро проходила над землею; не переставая падал мокрый снег, переходя в самую настоящую метель и занося свежую апрельскую зелень. Земля покрылась мокрым и скользким слоем тающего снега.

Наблюдательный пункт находился на опушке леса, в каком то старом немецком, полуразвалившемся окопе. Ничего другого, более подходящего, не было.

За опушкой начинался легкий, пологий скат, засаженный молодыми соснами, достигавшими половины человеческого роста; ниже находилось болото, покрытое кустарником, а еще ниже, в метрах шестистах, шло полотно железной дороги. Оно подходило к нам под углом и, в этом месте, лежало на наиболее близком расстоянии. Слева оно отходило на запад и уже было удалено на довольно значительную дистанцию. Справа тоже был фронт, на котором оборонялся соседний полк, прикрывавший наш фланг. Мы стояли на участке обороны, врезавшемся в территорию противника в виде длинного языка и находились на его самой крайней, передней точке.

За полотном местность повышалась и там окопались немцы. Оттуда велся довольно вялый пулеметный и минометный огонь. Возвышенность, где находился противник, терялась в серой завесе падающего снега. Несколько правее, сквозь снежную пелену, проглядывали очертания деревни, был отчетливо виден переезд через железнодорожное полотно, от которого к нам шла довольно широкая грунтовая дорога.

Вдали был слышен гул моторов. По возвышенности за полотном шли немецкие танки. Изредка они открывали огонь, как бы прощупывая местность; тогда около нас начинали рваться снаряды. У меня осталось впечатление, что противник, после боя со стоявшей до нас дивизией, не имел точных сведений и нерешительно простреливал местность. Мы тоже толком ничего не знали, но {109} переходили в наступление. Что ждало нас за серой завесой непогоды и тонкой линии полотна железной дороги – никто не знал.

Кто то распорядился, глядя на карту, машина завертелась, в соответствующих инстанциях распоряжение было "отшлифовано" и вылилось в "немедленное" наступление без предварительной разведки, без соответствующей подготовки, без необходимых средств артиллерийской поддержки. Два 45-мм. противотанковых орудия стояли у дороги, пересекавшей полотно и имели лишь по десятку снарядов, которые они берегли на случай появления немецких танков. Стоявшие на позициях прекрасные 57-мм. орудия противотанковой обороны, наведя свои дула в сторону немцев – молчали. Артиллеристы без дела сидели в маленьких, наскоро вырытых окопчиках. У орудий не было ни одного снаряда. Небольшой запас их, шедший вместе с нами в обозе, застрял где то в весенней грязи..... Командование же этого участка фронта не начало еще нас снабжать боевыми припасами.

Минометная рота, расположенная неподалеку от штаба батальона, не могла вести огонь, не зная, собственно, куда стрелять и боясь попасть по своим.

"Наверху", вероятно, не знали о действительной обстановке и предполагали, что "все в порядке". Получался обычный разрыв между планами и действительностью, разрыв, стоивший советской армии весьма дорого. Впрочем, в данном случае, непонятно, как можно было предполагать, что все будет в "порядке", если подошедшая дивизия была пущена в наступление без ознакомления с обстановкой.

Развернувшись в цепи, роты исчезали в снежной мгле, взяв направление на полотно железной дороги. В центре шла пятая рота; справа развернулась шестая, – двигаясь ощупью к переезду; слева наступала четвертая, шедшая уступом за пятой. Спустившись с возвышенности, роты вступили в болото, поросшее кустарником. Пройдя еще немного, они были встречены сильным огнем, заметившего их противника. Ожесточенно затрещали пулеметы, стали рваться 120 мм. мины, открылся интенсивный артиллерийский огонь. Дальше двигаться было невозможно. Цепи залегли, не дойдя до железной дороги, неся потери и не имея возможности окопаться в болоте.

Из штаба неслись приказы – "наступать дальше", но они выполнены не были. Солдаты не шли, несмотря на приказы офицеров. "Низы" оказывались умнее "верхов" и неплохо разбирались в обстановке боя.

{110} Немцы вели огонь, главным образом, с левой стороны. Справа, где находилась деревня, не было сделано ни одного выстрела. Говоря с комбатом по телефону я обратил его внимание на это обстоятельство.

– Знаете, что... я вам пришлю сейчас нескольких разведчиков. Разъясните им обстановку на местности и пошлите их узнать, что там делается. Может быть, удастся занять деревню – говорил по телефону комбат. Он, видимо надеялся "захватить населенный пункт" и как то оправдать всю эту явно неудачную операцию, за которую он нес ответственность.

Через десять минут ко мне явился молодой младший лейтенант, лет восемнадцати, с тремя солдатами. Он только что окончил военную школу и не знал не только войны, но и вообще жизни. Мальчик мечтал о подвигах и орденах....

Я объяснил ему положение, показал куда надо идти, дал точные инструкции, что следует делать, строго запретил ему вести какие либо активные действия. Все четверо, бегом спустились к полотну и исчезли из виду.

Приблизительно через час с лишним, эта четверка неожиданно вынырнула откуда то из за деревьев и доложила о результатах разведки.

Беспрепятственно перебравшись через железную дорогу, разведчики вышли к старому кладбищу, находившемуся около самой деревни. Прячась за могильными памятниками, они приблизились к деревне. На ее окраине стоял сарай, видимо, для сена, имевший с двух сторон широкие двери для сквозного проезда возов с хлебом или с сеном. Отворив двери, разведчики вошли во внутрь. Сарай был пуст. Прильнув к щелям в стене, выходящей на деревенскую улицу, разведчики стали наблюдать.

Была ли причиной этого полнейшая неопытность, или виной была метель, но заметив на деревенской улице группу солдат с автоматами, наши разведчики, вернее их молодой командир, решили, что это свои. Выйдя из сарая, они направились к ним навстречу. И лишь сойдясь довольно близко, – к своему ужасу, оказались перед бравым немецким унтер-офицером и несколькими солдатами. Наши оцепенели; застыли от неожиданности и немцы. Первыми опомнились разведчики. Пустив очередь из автоматов, они юркнули обратно в сарай, захлопнули двери, пролетели через него и кинулись на кладбище. Прячась за могилы, они ушли, отстреливаясь от гнавшихся за ними немецких солдат.

– Вот видите, товарищ старший лейтенант, чуть с хода в плен не попал говорил юный {111} офицер, блестя глазами и радостно улыбаясь, вспоминая свое первое боевое крещение.

Быть может, для него было бы лучше, если он попал в плен. На другой день он был убит наповал шальной пулей, попавшей ему в голову.

 –

К вечеру бой закончился.... Пришел приказ – окопаться. Отойдя немного из болота, роты начали рыть окопы и готовиться к переходу к обороне. На наш участок прибывала еще одна дивизия, которая вместе с нами должна была, во чтобы то ни стало, прервать связь противника с тылами и окружить немцев, обороняющих Ковель.

3. В боевом охранении

Немцы продолжали твердо удерживать оборону вдоль железнодорожного полотна, хотя в этом районе оно не могло уже быть использовано. На участке шестой роты расстояние до противника доходило до двухсот метров. Но дальше, на запад, между нами и немцами вклинивалось огромное болото, поросшее низкорослым леском, и достигавшее по ширине до тысячи метров. Посреди болота почва подымалась, как бы образуя песчаный остров и на нем росла прекрасная сосновая роща. В роще стоял чей то домик, с маленькой крестьянской усадьбой. Интервал в тысячу метров и отделявшая нас от противника роща, создавали несколько ненормальное положение на левом фланге нашего батальона, Невидимый противник и предательски торчащий лес, неизвестно пустой или занятый немцами, заставляли нервничать наше командование. Роща, действительно, могла таить в себе всякие неприятности и, в частности, служить прекрасным плацдармом для неожиданного нападения.

Немцы, видимо, тоже побаивались рощи и, в течение целых суток обстреливали ее из артиллерии. Покалечив немало деревьев и спалив крестьянскую усадьбу, они успокоились и перестали интересоваться ею.

Через несколько дней комбат созвал совещание. На нем была выдвинута идея, незаметно занять рощу, поставить там боевое охранение, абсолютно скрытое для противника. Представитель штаба полка рекомендовал послать туда офицера, для постоянного и ответственного наблюдения за противником, дав ему несколько солдат для охраны и обслуживания.

Долго думали – кого туда послать. Все офицеры были заняты. Я предложил свои услуги, с тем, однако, чтобы наладить все это дело, а затем передать его кому-нибудь из младших офицеров. Комбат не {112} соглашался, но присутствовавший помощник начальника штаба полка, придававший большое значение правильной организации боевого охранения, поддержал меня, хотя и ограничил мое участие двумя – тремя днями, с тем, чтобы я потом снова вернулся в штаб, а дальнейшая деятельность боевого охранения велась под моим наблюдением, уже из штаба батальона.

Поздно ночью, отобрав группу смелых и боевых солдат, я двинулся на выполнение поставленной задачи. Ночь была темная, безлунная. Ощупью, перебравшись через болото, мы, наконец, подошли к роще. Полная тьма. Ни одного звука не доносилось из нее. Мы стояли и вслушивались – не хрустнет ли ветка, не услышим ли мы звук человеческого голоса, свидетельствовавшего бы о присутствии противника. Ничего... Только тьма и мертвая тишина. Мои разведчики, держа автоматы наготове, оставляют меня сзади, растягиваются цепью и, пригибаясь к земле, бесшумно входят в лес. Снова ничего...

Роща оказалась пустой. Лишь посреди ее на лужайке тлело пожарище и откуда то вынырнула кошка, которая жалобно мяукая, стала тереться у моих ног.

На рассвете уже были готовы, хорошо замаскированные маленький блиндаж и окоп, в которых мы все разместились, не без удобства.

Пробравшись ползком на окраину рощи, я стал вести наблюдение за противником. Стоял яркий, солнечный, апрельский день.

Видимость была превосходная и все происходившее у немцев было видно как на ладони. Место для наблюдения было отличным и находилось на очень близком расстоянии от неприятеля. Убедившись, что в роще никого нет и, что наши окопы вырыты на большом расстоянии за болотом, немцы вели себя совершенно открыто, выходили из окопов, расхаживали по железнодорожной насыпи, нагружали какие то повозки и т. д.

Вечером, когда начало темнеть, нам принесли пищу. Поужинав, солдаты углубили, удлинили и расширили окопы, устроили на опушке наблюдательный пункт, тщательно замаскировали его, обнесли передний край рощи колючей проволокой, поставили и повесили около нее ряд самодельных сооружений, издававших звон и шум при нажиме на проволоку, приготовились, на всякий случай, к приему ночных гостей.

Но ночь прошла спокойно, и утром я вернулся в штаб, послав в рощу одного из молодых офицеров. Однако, я часто после этого, на рассвете, пробирался к боевому охранению и вел {113} необходимые наблюдения, возвращаясь вечером в штаб.

4. В окружении

Наступила чудная весенняя погода. Последние зимние бури исчезли, не оставив следа. Солнце грело влажную, не успевшую еще высохнуть почву, зеленела свежая трава, среди которой поднимали свои головки первые весенние цветы. На деревьях раскрывались почки, превращавшиеся в молодую весеннюю зелень. По веткам, распушив длинные, пышные хвосты, гонялись белки, не обращая никакого внимания на "несколько беспокойную" обстановку. Над зеленеющими полями, на которых то тут, то там, чернели воронки от снарядов, пользуясь наступившим затишьем, неумолкаемо пели жаворонки.

Под вечер я пришел в рощу, чтобы лично расспросить начальника боевого охранения о том, что он видел за день. Особенного ничего не случилось, за исключением каких то перебросок частей на левом фланге, против участка соседнего батальона.

Но зато вся "компания" была заинтересована совсем другим. "Хозяйка" рощи – кошка приволокла нашим солдатам живого зайчонка и оставила его около них. Зайчонок просидел весь день в окопе, даже немного освоился с окружавшей обстановкой. Теперь шло обсуждение – куда и как выпустить зайца, чтобы он не попал снова в лапы кошки, не залез бы в болото и мог убраться куда-нибудь по добру по здорову. Было решено, что я возьму его с собой и выпущу по ту сторону болота.

Оставаясь в роще до темноты, я, когда стемнело, взобрался на дерево, чтобы посмотреть на общее направление линии фронта, которая отчетливо обозначалась осветительными ракетами, непрерывно пускаемыми со стороны противника. Справа все было как всегда, но картина представившаяся мне слева, привела меня в изумление. Слева, в километре от нас, линия фронта поворачивала на юг, в затем – снова уступом на юго-запад. Теперь она шла от этого последнего места прямо на восток, охватывая нас отчетливо выраженным полукольцом Только в районе единственного моста через реку, соединявшего нас с тылом, еще не было видно ракет.

Захватив зайца и, выпустив его на другом берегу болота, вернулся в штаб и доложил комбату о своих наблюдениях.

– Вы знаете, я сам чувствую что то неладное.

Говорил с командиром полка, а он утверждает, что "все в порядке". Я вас попрошу. Побудьте {114} завтра в роще. Понаблюдайте за противником сами. Боюсь, чтобы не случилось какой-нибудь неприятной неожиданности. Да, кстати, в штабе дивизии мне сказали, что вам присвоено звание капитана. Поздравляю...

Я охотно исполнил приказание комбата, которое в этот момент звучало уже как просьба (так всегда бывало в минуты опасности). В эти прекрасные весенние дни бывать в роще – было сплошным удовольствием. Кроме того, как не парадоксально это звучит, роща была пока самым безопасным и спокойным местом. Наши окопы и тылы беспрерывно обстреливались редким методическим огнем немецкой артиллерии. Считая, очевидно, рощу "нейтральной" и думая, что в ней никого нет, противник совершенно не обстреливал ее, предоставив нам пользоваться этим, своего рода, "парком отдыха".

В этот раз я пришел в рощу на рассвете; убедившись, что все в порядке, – отправился на опушку леса и стал вести наблюдение. Все было как всегда, только на левом фланге отчетливо слышались звуки двигающихся танков, треск каких то моторов и заметно было оживление.

Было около одиннадцати часов дня, когда передо мною вырос вдруг посыльный штаба батальона.

– Как вы попали сюда? – удивленно спросил я. – Зачем вы пришли?......

– Товарищ старший лейтенант, пришел приказ срочно отступать. Батальон уже двинулся. Комбат послал меня сказать, чтобы вы догоняли нас.

– Ну, досиделись. А теперь драпают!....

Быстро собравшись, мы спустились к болоту. Переходить через него посреди бела дня – было безумием. Но немцы, видимо, занятые чем то другим, нас не тронули. Мы поднялись и вошли в наши окопы. Они были пусты. Пройдя их, я еще раз обернулся и внимательно оглядел линию окопов противника, ожидая увидеть наступающие части. Все было тихо и мертво. Углубившись в лес, мы подошли к штабу батальона. Никого. Раскрытые окна и двери. Следы быстрого, почти панического бегства. Мы переглянулись.... Что же такое происходит, если нас бросили и бежали?

Неприятное чувство охватило меня. Остаться одному с одиннадцатью солдатами, в полной неизвестности – куда идти и, что делать и видеть, при этом, как все остальные куда то бежали, – положение странное и необычное.

Приказав оставить себе только автоматы и патроны, а все лишнее в создавшихся {114} условиях – сложить в помещении штаба, я двинулся дальше на восток.

Лес, деревья, снова никого.... Выходим на какой то холм... Слева под ним проходит шоссе. По шоссе двигаются, в том же направлении, что и мы, какие то группы людей. Справа -гряда холмов, на которой рвутся немецкие мины.

Мы спускаемся на шоссе.

Как я и предполагал, прошедшей ночью, противник, прорвав нашу оборону, занял единственную переправу через реку и окружил нас, замкнув на востоке линию фронта.

Об опасности окружения высшее командование знало уже давно. Не имея сил отбить контрнаступление противника, который повел его на узком участке вдоль реки, оно, вместе с тем, не решалось и на отступление, боясь нарушить "знаменитый" сталинский приказ.

В результате проволочки, обе дивизии оказались в окружении. Тогда был отдан запоздалый приказ об отступлении, который окончательно погубил все дело. Если бы, окруженные дивизии продолжали держать оборону – ничего бы ужасного не случилось. Но был дан приказ отступать, хотя уже было некуда. Но приказ – есть приказ. Полки и батальоны снялись с фронта и пошли.... Когда мы приблизились к шоссе, то по нему двигался в полном беспорядке поток людей. Пехота, артиллерия, минометные роты, все перемешавшись в кучу, куда то неслось.... Какие то группы солдат пробирались вдоль шоссе по тропинкам.

Видя эту картину, я, поговорив со своими красноармейцами, отошел в сторону, для того, чтобы осмотреться и решить, что делать. Сбоку послышалась стрельба. В бинокль отчетливо было видно, как за деревней, на гребне возвышенности, появился ряд высоких фигур, быстро спускавшихся вниз и ведших огонь из автоматов. Немецкие автоматчики занимали деревню......

Неожиданно, на шоссе начали рваться снаряды. Откуда то появившаяся немецкая батарея стала обстреливать прямой наводкой, бегущих по шоссе людей.

Миг, и все, что было на дороге рассыпалось в разные стороны, бросая оружие, снаряжение, лошадей и прочее. На опустевшем шоссе остались стоять брошенные орудия, минометы, повозки. Валялись пулеметы, патроны, противогазы, шинели и т. д. Наиболее догадливые успели выпрячь лошадей и ускакать на них.

Осколки, поблизости разорвавшегося снаряда, взорвали бензиновый бак в автомобиле. Опаленный шофер, в горящей {116} одежде, выскочил из кабины, сорвал ее с себя и, совершенно голый, с диким воем несся по дороге....

Дорога опустела. Немцы прекратили огонь. Мы огляделись....

По бокам, с обеих сторон, был противник. Сзади, из лесу, выходили группы солдат в черной форме. В бинокль можно было узнать форму частей "СС". Как выяснилось позднее, мы имели дело, с прибывшей для проведения этой операции, дивизией "СС" – "Викинг".

– Товарищ старший лейтенант, – тронул меня за рукав сержант – не пора ли нам?......

Глядите! – и он показал мне рукой в сторону. В метрах трехстах, параллельно шоссе, медленно, как бы ощупывая местность, двигались черные рослые фигуры.

– Ну, ребята, быстро через болото – в лес бегом.... – скомандовал я и двинулся вперед.

Это был какой то марафонский бег. С трех сторон по нас стреляли немецкие автоматчики; пули свистели вокруг и, с каким то противным хлюпаньем, вонзались в болотные кочки.

Когда мы подбежали к лесу, силы у меня иссякли. Я упал на землю и с жадностью начал пить мутную болотную воду. Бежавшие со мной солдаты, подхватив, втащили меня в лес.

Немцы отстали. Мы медленно двигались по какой то лесной дороге, потом по прогалине, потом еще где то и, наконец, попали в небольшой лесок, наполненный беглецами из разбитых дивизий.

Здесь были и здоровые и раненые, представители всех частей и подразделений. Появился откуда то командир нашего полка и начал "организовывать" оборону. Внезапно налетевшие аэропланы стали обстреливать лес из пулеметов.

Через час немецкие передовые части подошли к нашему лесу. Убедившись, что он наполнен бежавшим противником, они не стали вступать в бой, а начали обтекать рощу с двух сторон, направляясь дальше на восток. Мы видели, как мимо шли немецкие тяжелые танки, артиллерия, пехота, как расхаживали по шоссе немецкие офицеры, прекрасно видевшие все, но не обращавшие на нас ни малейшего внимания.

В нашем импровизированном бивуаке творилось что то невероятное. Кто то окапывался, готовясь к "обороне", кто то, неистово ругался, "обкладывая", не стесняясь высшее начальство (и надо добавить, что совершенно справедливо); раненые стонали и требовали помощи; офицеры бегали, что то стремясь сделать; но делать было уже поздно. Командир полка ходил, стараясь уговорить солдат сопротивляться и , как то поднять их дух. Но они даже его не слушали.

Мне говорили, что командир покончил самоубийством и надо сказать, что совершенно напрасно, ибо он был абсолютно невиновен в случившемся. Кончить самоубийством давно бы следовало кому то другому, истребившему в этой войне миллионы россиян.

Видя эту угнетающую картину и понимая, что здесь кроме неожиданных эксцесса и непоправимых ошибок – ничего не будет, а сделать что либо уже было нельзя, я договорился со своими красноармейцами, что вечером, когда стемнеет, мы попытаемся покинуть лес, и отправиться дальше одни, с тем, чтобы самостоятельно, без давления всяких начальств решать самим свою судьбу: или попытаться перейти через линию фронта обратно к "своим", или сдаться в плен.

Стреляться ни я, ни кто либо другой, во всяком случае, не собирались.... Я прекрасно знал, что почти все мои красноармейцы втайне мечтают о плене и не хотят идти обратно, но боятся об этом открыто сказать. Я их превосходно понимал, но не давал понять им этого, чтобы не смущать людей, в силу сложившиеся обстоятельств, получивших, наконец, возможность без особого риска для жизни, избавиться от надоевшего им режима. Кроме того, всегда возможны были и в этой обстановке всякого рода предательства и провокации, а поэтому, надо было соблюдать максимум осторожности во всех отношениях.

Я считал правильным помочь в этой обстановке также и тем, кто хотел, по тем или иным соображениям вернуться обратно и кого иные перспективы никак не устраивали. Достаточно напомнить, хотя бы то, что среди военнослужащих было некоторое количество евреев, которым в плен к немцам, понятно, попадать совсем уже не следовало.

Поговорив с моими солдатами и предложив им присоединить к нам еще желающих действовать самостоятельно, я стал внимательно изучать карту местности, чтобы не путаться в темноте по лесам и болотам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю